д., то несмотря на
утверждение ученого, что главным для него в их отношениях
является не их взаимное отрицанне, а принцип взаимодействия,
понимаемый как принцип "бесконечной игры", уже в подобной
постановке вопроса заметна неизбежная переоценка ценностей.
И фактически все теоретики и историки современной критики,
занимавшиеся "проблемой Дерриды" (В. Лейч, Х. Харари, Дж.
Каллер, К. Батлер, Ж.-И. Тадве, Дж. Эткинс и многие дру-
гие) единогласны в этом вопросе -- Деррида, по их мнению,
осуществил полную перемену мест логоцентрических полярно-
стей" (Лейч, 2, с., отдав явное предпочтение второму
ряду членов оппозиции как иерархически для него более значи-
мому. Он посвятил немало страниц этой проблеме, иллюстрируя
взаимодополнительность обеих сторон бинарной оппозиции, но
никогда не ставил под сомнение приоритет письменной речи над
устной и знака над обозначаемой им вещью или явлением со
всеми вытекающими из этого
последствиями.
"Дополнение"
Эту тему Деррида неод-
нократно развивал, выдвигая
еще целый ряд понятий, из
которых наиболее часто им
применяемым является "дополнение". В Дерридеанской концеп-
ции "дополнения" ощутимо несомненное влияние "принципа
дополнительности" Н. Бора; при этом Деррида прямо называет
"дополнение" другим наименованием "различения" (148, с. 215)
в пишет: "Концепция дополнения... совмещает в себе два значе-
ния, чье совместное сожительство столь же странно, как и необ-
ходимо. Дополнение как таковое прибавляет себя к чему-то,
30
т. е. является излишком, полиотой, обогащающей другую полно-
ту, высшей степенью наличия...
Но при этом дополнение еще и замещает. Оно прибавляет-
ся только для того, чтобы произвести замену. Оно внедряется
или проникает в-чье-то-место; если оно что-то и напорет, то
это происходит как бы в пустоте. Если оно что-то и репрезен-
тирует, порождая его образ, то только в результате предшест-
вующего ему изъяна в наличии. Являясь компенсирующим и
замещающим элементом, дополнение представляет собой заме-
нитель, подчиненную инстанцию, которая занимает место. В
качестве субститута оно не просто добавляется к позитивности
наличия, оно не дает никакого облегчения, его место обозначено
в структуре признаком пустоты.
Это второе значение дополнения не может быть отделено
от первого... Каждое из двух значений самостирается или стано-
вится весьма неясным в пространстве другого. Но их общая
функция в этом и проявляется: добавляется ли оно или замеща-
ет, но добавление является внешним, находится вне той пози-
тивности, на которую оно накладывается, оказывается чуждым
тому, что -- для того, чтобы быть замещенным дополнением,
должно быть чем-то иным по сравнению с дополнением"
(144, с. 144-145).
Иными словами, дополнение необходимо для того, чтобы
покрыть какой-либо недостаток, но тем самым оно и обнаружи-
вает существование того "вечного недостатка", который предпо-
ложительно всегда существует в любом явлении, предмете, по-
скольку никогда не исключает возможность их чем-то допол-
нить. Из этого делается вывод, что сама структура дополнения
такова, что предполагает возможность в свою очередь быть
дополненной, т. е. неизбежно порождает перспективу бесконеч-
ного появления все новых дополнений к уже имеющемуся. С
точки зрения Дерриды, все здание западной метафизики осно-
вано на этой возможности компенсации "изначальной нонпре-
зентности", и введение понятия "дополнения" (или "допол-
нительности") как раз и направлено на "демистифи-
кацию", на "разоблачение" самого представления о "полном",
"исчерпывающем наличии".
В качестве одного из многочисленных примеров, приводи-
мых Дерридой, сошлемся на один. Французский ученый анали-
зирует рассуждения Руссо об изначальной неиспорченности
природы по сравнению с культурой и о "естественном" превос-
ходстве первой над второй. Каллер в связи с этим отмечает:
"Руссо, например, рассматривает образование как дополнение к
природе. Природа в принципе совершенна, обладает естествен-
31
ной полнотой, для которой образование представляет собой
внешнее дополнение. Но описание этого дополнения обнаружи-
вает в природе врожденный недостаток; природа должна быть
завершена -- дополнена -- образованием, чтобы в действи-
тельности стать собой: правильное образование необходимо для
человеческой природы, если она должна проявиться в своей
истинности. Логика дополнительности, таким образом, хотя и
рассматривает природу как первичное условие, как полноту,
которая существует с самого начала, в то же время обнаружива-
ет внутри нее врожденный недостаток или некое отсутствие, в
результате чего образование, добавочный излишек, также стано-
вится существенным условием того, что оно дополняет" (124, с.
104). Исходя из этой перспективы таким образом понятого
"дополнения", можно сказать, что поскольку невозможно себе
представить вне культуры то, что является ее первоочередным и
главным порождением, -- человека, то тогда и невозможно
представить человека в одной своей природной изначальности
без его "дополнения" культурой.
В качестве доказательства реального действия этого
"механизма дополнительности" Деррида приводит высказывание
Руссо в "Исповеди", где, жалуясь на свои "неловкости" в об-
ществе, он утверждает, что, находясь в нем, он оказывается не
только в просто невыгодном для себя положении, но и даже
совершенно иным, другим человеком, чем он есть на самом
деле. Поэтому он сознательно сторонится, избегает общества и
прибегает к помощи "письма", т.е. письменной, а не устной
формы самовыражения. Ему приходится это делать, чтобы объ-
яснить обществу, другим людям, свои мысли, а в конечном счете
и самого себя: "ибо если бы я там находился, то люди никогда
бы не узнали, чего я стою" (148, с. 208).
Но Деррида идет дальше рассуждений подобного рода, ко-
торые вполне могли бы уложиться в рамки аргументации
"здравого смысла", и обращается к анализу "Исповеди" Руссо,
чтобы на ее примере доказать неизбежность логики дополни-
тельности, посредством которой реальные события и исторически
реальные люди превращаются в фиктивные персонажи
("фигуры") письма, а сложные, экзальтированные отношения
Руссо-протагониста собственного произведения с мадам Варанс,
его возлюбленной "Маман", рассматриваются ученым как харак-
терный образец дополнения-замещения (здесь и "Маман" как
субститут матери Руссо, и сексуальные фетиши, "замещающие"
для Руссо мадам де Варанс в ее отсутствии): Через этот ряд
последовательных дополнений проявляется закон: закон беско-
нечно взаимосвязанных рядов, неизбежно умножающий количе-
32 Программа деконструкции и "грамматология"
ство дополняющих опосредований, которые и порождают это
ощущение той самой вещи, чье появление они все время задер-
живают: впечатление от самой этой вещи, ее непосредственность
оказывается результатом вторичного восприятия. Все начинается
с посредника" (148, с. 226).
Перед нами попытка, и, надо сказать, проводимая доволь-
но последовательно, ревизии традиционной диалектики гегелев-
ского образца, заключающаяся прежде всего в опровержении
гегелевского метода "снятия" противоречий и трактовки самой
противоречивости как условия, даже принципа всякого развития.
Если Гегель был склонен к "позитивному" разрешению проти-
воречий и сводил основную философскую проблематику к телео-
логическому саморазвитию духа, то Дерриде, для которого идея
целенаправленности прогресса, как "наивно позитивистская" по
своему характеру, чужда, гораздо ближе установка на кантов-
скую неразрешимость апорий.
И именно подобная, казалось бы, чисто философская, по-
становка вопроса имела огромное и самое непосредственное
воздействие на развитие литературной критики. Вслед за Дер-
ридой уже несколько поколений критиков ищут в исследуемых
ими литературных текстах "логические неразрешимости", сделав
эти поиски предметом своего
анализа.
Программа деконструкции и "грамматология"
Возвращаясь к дерриде-
анской концепции знака, еще
раз повторим, что борьба
французского ученого с тра-
диционными семантическими
концепциями составляет толь-
ко часть, и далеко не самую существенную, его "де-
конструктивистской программы", поскольку основным предме-
том его критики являются не столько способы обозначения,
сколько то, что обозначается -- мир вещей и законы, ими
управляющие. С точки зрения Дерриды, все эти законы, якобы
отражающие лишь желание человека во всем увидеть некую
"Истину", на самом деле не что иное, как "Трансцендентальное
Означаемое" -- порождение "западной логоцентрической тра-
диции", стремящейся во всем найти порядок и смысл, во всем
отыскать первопричину, или, как уже было сказано выше, навя-
зать смысл и упорядоченность всему, на что направлена мысль
человека.
Для Дерриды, как и для Ницше, на которого он часто ссы-
лается, это стремление обнаруживает якобы присущую
"западному сознанию" "силу желання" и "волю к власти". В
33
частности, вся восходящая к гуманистам традиция работы с
текстами выглядит в глазах Дерриды как порочная практика
насильственного "овладения" текстом, рассмотрения его как
некоей замкнутой в себе ценности, вызванного ностальгией по
утерянным первоисточникам и жаждой обретения истинного
смысла. Поэтому он и утверждает, что понять текст для гума-
дистов означало "овладеть" им, "присвоить его, подчинив его
смысловым стереотипам, господствовавшим в их сознании.
В этой перспективе становится очевидным, что в основе
деятельности Дерриды лежит тот же импульс, который опреде-
лил разоблачительный пафос всей западной постструктуралист-
ской мысли: доказать внутреннюю иррациональность буржуаз-
ного (возводимого в ранг общечеловеческого) образа мышления,
традиционно и, с точки зрения постструктуралистов, более чем
незаслуженно и даже незаконно претендующего на логичность,
рациональность, разумность и упорядоченность, что в целом и
обеспечивало его "научность".
Именно этой традиционной форме научности и должна бы-
ла противостоять "грамматология" -- специфическая форма
"научного" исследования, оспаривающая основные принципы
общепринятой "научности". Деррида об этом прямо говорит в
ответ на вопрос Ю. Кристевой, является ли его учение о
"грамматологии" наукой: "Грамматология должна деконструиро-
вать все то, что связывает понятие и нормы научности с онто-
теологией, с логоцентризмом, с фонологизмом. Это -- огромная
и бесконечная работа, которая постоянно должна избегать опас-
ности классического проекта науки с ее тенденцией впадать в
донаучный эмпиризм. Она предполагает существование своего
рода двойного регистра практики грамматологии: необходимости
одновременного выхода за пределы позитивизма или метафизи-
ческого сциентизма и выявления всего того, что в фактической
деятельности науки способствует высвобождению из метафизи-
ческих вериг, обременяющих ее самоопределение и развитие уже
с самого ее зарождения. Необходимо консолидировать и про-
должить все то, что в практике науки уже начало выходить за
пределы логоцентрической замкнутости.
Вот почему нет ответа на простой вопрос, является ли
грамматология "наукой". Я бы сказал, что она ВПИСАНА в
науку и ДЕ-ЛИМИТИРУЕТ ее; она должна обеспечить сво-
бодное и строгое функционирование норм науки в своем собст-
венном письме; и еще раз! она намечает и в то же время раз-
мыкает те пределы, которые ограничивают сферу существования
классической научности" (155, с. 48-49).
34 Речь письменная и устная
Это высказывание довольно четко определяет границы той
"революционности", которую Деррида пытается осуществить
своей "наукой о грамматологии"; ведь "нормы собственного
письма" науки -- это опять, если следовать логике француз-
ского "семиотического философа", все те же конвенции, услов-
ности наукообразного мышления (письменно зафиксированные
отсюда в данном случае и "письмо"), определяемые каждый
раз конкретным уровнем развития общества в данный историче-
ский момент. И этот уровень неизбежно включает в себя фило-
софские, т. е. "метафизические", по терминологии Дерриды,
предпосылки, на которые опирается, из которых исходит любой
ученый в анализе эмпирических или теоретических данных, и
зависимость его выводов от
философского осмысления его
работы несомненна.
Речь письменная и устная
Апелляция к "нормам
собственного письма" восхо-
дит еще к одному постулату,
важному во всей системе до-
казательств Дерриды, -- к
тезису о примате графического оформления языка над устной,
живой речью. С этим связано и стремление французского уче-
ного доказать принципиальное преимущество грамматологии над
фонологией, или, как он выражается, над принципом фоноло-
гизма, в чем заключается еще один аспект его критики соссю-
ровской теории знака, основанной на убеждении, что
"предметом лингвистики является не слово звучащее и слово
графическое в их совокупности, а исключительно звучащее сло-
во", что ошибочно "изображению звучащего знака" приписывать
"столько же или даже больше значения, нежели самому этому
знаку" (Соссюр, 55, с. 63).
Отрицательное отношение Дерриды к подобной позиции
объясняется тем, что "устная форма речи " представляет собой
живой язык, гораздо более непосредственно связанный с дейст-
вительностью, чем его графическая система записи -- письмо в
собственном смысле слова, -- условный характер которой
(любое слово любого языка можно записать посредством раз-
личных систем нотации: кириллицей, латиницей, деванагари,
иероглифами, различными способами фонетической транскрип-
ции и т.д.) способен значительно усиливаться в зависимости от
специфики самой системы, ее исторического состояния, традици-
онности, консервативности и т.д. Условность графики и позво-
ляет Дерриде провести свое "различение", фактически означаю-
щее попытку если не разбить, то во всяком случае значительно
35
ослабить связь между означающим и означаемым. В этом за-
ключается главными смысл противопоставления phone (звука,
голоса, живой речи) gramme (черте, знаку, букве, письму).
В сборнике своих интервью "Позиции" Деррида подчерки-
вает: "Phone на самом деле является означающей субстанцией,
догорая дается сознанию как наиболее интимно связанная с
представлением об обозначаемом понятии. Голос с этой точки
зрення репрезентирует само сознание" (155, с. 33). Когда чело-
век говорит, то, по мнению французского семиотика, у него
создается "ложное" представление о естественной связи озна-
чающего (акустического образа слова) с означаемым (понятием
о предмете или даже с самим предметом, что для Дерриды
абсолютно неприемлемо): "Создается впечатление, что озна-
чающее и означаемое не только соединяются воедино, но в зтой
путанице кажется, что означающее самоустраняется или стано-
вится прозрачным, чтобы позволить понятию предстать в своей
собственной самодостаточности, как оно есть, не обоснованное
ни чем иным, кроме как своим собственным наличием" (там
же).
Другая причина неприятия "звуковой речи" кроется в фило-
софской позиции французского ученого, критикующего ту кон-
цепцию самосознания человека, которая получила свое классиче-
ское выражение в знаменитом изречении Декарта: "Я мыслю,
следовательно я существую" (Cogito ergo sum). "Говорящий
субъект", по мнению Дерриды, во время говорения якобы пре-
дается иллюзии о независимости, автономности и суверенности
своего сознания, самоценности своего "я". Именно это "сogito"
(или его принцип) и расшифровывается ученым как
"трансцендентальное означаемое", как тот "классический центр",
который, пользуясь привилегией управления структурой или
навязывания ее, например, тексту в виде его формы (сама
оформленность любого текста ставится ученным под вопрос), сам
в то же время остается вне постулированного им структурного
поля, не подчиняясь никаким законам.
Эту концепцию "говорящего сознания", замкнутого на себе,
служащего только себе и занятого исключительно логическими
спекуляциями самоосмысления, Деррида называет "феномено-
логическим голосом" - "голосом, взятым в феноменологическом
смысле, речью в ее трансцендентальной плоти, дыханием интен-
циональной одушевленности, трансформирующей тело слова... в
духовную телесность. Феноменологический голос и будет этой
духовной плотью, которая продолжает говорить и наличество-
вать себе самой -- ПРИСЛУШИВАТЬСЯ К СЕБЕ -- в
отсутствие мира" (158, с.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
утверждение ученого, что главным для него в их отношениях
является не их взаимное отрицанне, а принцип взаимодействия,
понимаемый как принцип "бесконечной игры", уже в подобной
постановке вопроса заметна неизбежная переоценка ценностей.
И фактически все теоретики и историки современной критики,
занимавшиеся "проблемой Дерриды" (В. Лейч, Х. Харари, Дж.
Каллер, К. Батлер, Ж.-И. Тадве, Дж. Эткинс и многие дру-
гие) единогласны в этом вопросе -- Деррида, по их мнению,
осуществил полную перемену мест логоцентрических полярно-
стей" (Лейч, 2, с., отдав явное предпочтение второму
ряду членов оппозиции как иерархически для него более значи-
мому. Он посвятил немало страниц этой проблеме, иллюстрируя
взаимодополнительность обеих сторон бинарной оппозиции, но
никогда не ставил под сомнение приоритет письменной речи над
устной и знака над обозначаемой им вещью или явлением со
всеми вытекающими из этого
последствиями.
"Дополнение"
Эту тему Деррида неод-
нократно развивал, выдвигая
еще целый ряд понятий, из
которых наиболее часто им
применяемым является "дополнение". В Дерридеанской концеп-
ции "дополнения" ощутимо несомненное влияние "принципа
дополнительности" Н. Бора; при этом Деррида прямо называет
"дополнение" другим наименованием "различения" (148, с. 215)
в пишет: "Концепция дополнения... совмещает в себе два значе-
ния, чье совместное сожительство столь же странно, как и необ-
ходимо. Дополнение как таковое прибавляет себя к чему-то,
30
т. е. является излишком, полиотой, обогащающей другую полно-
ту, высшей степенью наличия...
Но при этом дополнение еще и замещает. Оно прибавляет-
ся только для того, чтобы произвести замену. Оно внедряется
или проникает в-чье-то-место; если оно что-то и напорет, то
это происходит как бы в пустоте. Если оно что-то и репрезен-
тирует, порождая его образ, то только в результате предшест-
вующего ему изъяна в наличии. Являясь компенсирующим и
замещающим элементом, дополнение представляет собой заме-
нитель, подчиненную инстанцию, которая занимает место. В
качестве субститута оно не просто добавляется к позитивности
наличия, оно не дает никакого облегчения, его место обозначено
в структуре признаком пустоты.
Это второе значение дополнения не может быть отделено
от первого... Каждое из двух значений самостирается или стано-
вится весьма неясным в пространстве другого. Но их общая
функция в этом и проявляется: добавляется ли оно или замеща-
ет, но добавление является внешним, находится вне той пози-
тивности, на которую оно накладывается, оказывается чуждым
тому, что -- для того, чтобы быть замещенным дополнением,
должно быть чем-то иным по сравнению с дополнением"
(144, с. 144-145).
Иными словами, дополнение необходимо для того, чтобы
покрыть какой-либо недостаток, но тем самым оно и обнаружи-
вает существование того "вечного недостатка", который предпо-
ложительно всегда существует в любом явлении, предмете, по-
скольку никогда не исключает возможность их чем-то допол-
нить. Из этого делается вывод, что сама структура дополнения
такова, что предполагает возможность в свою очередь быть
дополненной, т. е. неизбежно порождает перспективу бесконеч-
ного появления все новых дополнений к уже имеющемуся. С
точки зрения Дерриды, все здание западной метафизики осно-
вано на этой возможности компенсации "изначальной нонпре-
зентности", и введение понятия "дополнения" (или "допол-
нительности") как раз и направлено на "демистифи-
кацию", на "разоблачение" самого представления о "полном",
"исчерпывающем наличии".
В качестве одного из многочисленных примеров, приводи-
мых Дерридой, сошлемся на один. Французский ученый анали-
зирует рассуждения Руссо об изначальной неиспорченности
природы по сравнению с культурой и о "естественном" превос-
ходстве первой над второй. Каллер в связи с этим отмечает:
"Руссо, например, рассматривает образование как дополнение к
природе. Природа в принципе совершенна, обладает естествен-
31
ной полнотой, для которой образование представляет собой
внешнее дополнение. Но описание этого дополнения обнаружи-
вает в природе врожденный недостаток; природа должна быть
завершена -- дополнена -- образованием, чтобы в действи-
тельности стать собой: правильное образование необходимо для
человеческой природы, если она должна проявиться в своей
истинности. Логика дополнительности, таким образом, хотя и
рассматривает природу как первичное условие, как полноту,
которая существует с самого начала, в то же время обнаружива-
ет внутри нее врожденный недостаток или некое отсутствие, в
результате чего образование, добавочный излишек, также стано-
вится существенным условием того, что оно дополняет" (124, с.
104). Исходя из этой перспективы таким образом понятого
"дополнения", можно сказать, что поскольку невозможно себе
представить вне культуры то, что является ее первоочередным и
главным порождением, -- человека, то тогда и невозможно
представить человека в одной своей природной изначальности
без его "дополнения" культурой.
В качестве доказательства реального действия этого
"механизма дополнительности" Деррида приводит высказывание
Руссо в "Исповеди", где, жалуясь на свои "неловкости" в об-
ществе, он утверждает, что, находясь в нем, он оказывается не
только в просто невыгодном для себя положении, но и даже
совершенно иным, другим человеком, чем он есть на самом
деле. Поэтому он сознательно сторонится, избегает общества и
прибегает к помощи "письма", т.е. письменной, а не устной
формы самовыражения. Ему приходится это делать, чтобы объ-
яснить обществу, другим людям, свои мысли, а в конечном счете
и самого себя: "ибо если бы я там находился, то люди никогда
бы не узнали, чего я стою" (148, с. 208).
Но Деррида идет дальше рассуждений подобного рода, ко-
торые вполне могли бы уложиться в рамки аргументации
"здравого смысла", и обращается к анализу "Исповеди" Руссо,
чтобы на ее примере доказать неизбежность логики дополни-
тельности, посредством которой реальные события и исторически
реальные люди превращаются в фиктивные персонажи
("фигуры") письма, а сложные, экзальтированные отношения
Руссо-протагониста собственного произведения с мадам Варанс,
его возлюбленной "Маман", рассматриваются ученым как харак-
терный образец дополнения-замещения (здесь и "Маман" как
субститут матери Руссо, и сексуальные фетиши, "замещающие"
для Руссо мадам де Варанс в ее отсутствии): Через этот ряд
последовательных дополнений проявляется закон: закон беско-
нечно взаимосвязанных рядов, неизбежно умножающий количе-
32 Программа деконструкции и "грамматология"
ство дополняющих опосредований, которые и порождают это
ощущение той самой вещи, чье появление они все время задер-
живают: впечатление от самой этой вещи, ее непосредственность
оказывается результатом вторичного восприятия. Все начинается
с посредника" (148, с. 226).
Перед нами попытка, и, надо сказать, проводимая доволь-
но последовательно, ревизии традиционной диалектики гегелев-
ского образца, заключающаяся прежде всего в опровержении
гегелевского метода "снятия" противоречий и трактовки самой
противоречивости как условия, даже принципа всякого развития.
Если Гегель был склонен к "позитивному" разрешению проти-
воречий и сводил основную философскую проблематику к телео-
логическому саморазвитию духа, то Дерриде, для которого идея
целенаправленности прогресса, как "наивно позитивистская" по
своему характеру, чужда, гораздо ближе установка на кантов-
скую неразрешимость апорий.
И именно подобная, казалось бы, чисто философская, по-
становка вопроса имела огромное и самое непосредственное
воздействие на развитие литературной критики. Вслед за Дер-
ридой уже несколько поколений критиков ищут в исследуемых
ими литературных текстах "логические неразрешимости", сделав
эти поиски предметом своего
анализа.
Программа деконструкции и "грамматология"
Возвращаясь к дерриде-
анской концепции знака, еще
раз повторим, что борьба
французского ученого с тра-
диционными семантическими
концепциями составляет толь-
ко часть, и далеко не самую существенную, его "де-
конструктивистской программы", поскольку основным предме-
том его критики являются не столько способы обозначения,
сколько то, что обозначается -- мир вещей и законы, ими
управляющие. С точки зрения Дерриды, все эти законы, якобы
отражающие лишь желание человека во всем увидеть некую
"Истину", на самом деле не что иное, как "Трансцендентальное
Означаемое" -- порождение "западной логоцентрической тра-
диции", стремящейся во всем найти порядок и смысл, во всем
отыскать первопричину, или, как уже было сказано выше, навя-
зать смысл и упорядоченность всему, на что направлена мысль
человека.
Для Дерриды, как и для Ницше, на которого он часто ссы-
лается, это стремление обнаруживает якобы присущую
"западному сознанию" "силу желання" и "волю к власти". В
33
частности, вся восходящая к гуманистам традиция работы с
текстами выглядит в глазах Дерриды как порочная практика
насильственного "овладения" текстом, рассмотрения его как
некоей замкнутой в себе ценности, вызванного ностальгией по
утерянным первоисточникам и жаждой обретения истинного
смысла. Поэтому он и утверждает, что понять текст для гума-
дистов означало "овладеть" им, "присвоить его, подчинив его
смысловым стереотипам, господствовавшим в их сознании.
В этой перспективе становится очевидным, что в основе
деятельности Дерриды лежит тот же импульс, который опреде-
лил разоблачительный пафос всей западной постструктуралист-
ской мысли: доказать внутреннюю иррациональность буржуаз-
ного (возводимого в ранг общечеловеческого) образа мышления,
традиционно и, с точки зрения постструктуралистов, более чем
незаслуженно и даже незаконно претендующего на логичность,
рациональность, разумность и упорядоченность, что в целом и
обеспечивало его "научность".
Именно этой традиционной форме научности и должна бы-
ла противостоять "грамматология" -- специфическая форма
"научного" исследования, оспаривающая основные принципы
общепринятой "научности". Деррида об этом прямо говорит в
ответ на вопрос Ю. Кристевой, является ли его учение о
"грамматологии" наукой: "Грамматология должна деконструиро-
вать все то, что связывает понятие и нормы научности с онто-
теологией, с логоцентризмом, с фонологизмом. Это -- огромная
и бесконечная работа, которая постоянно должна избегать опас-
ности классического проекта науки с ее тенденцией впадать в
донаучный эмпиризм. Она предполагает существование своего
рода двойного регистра практики грамматологии: необходимости
одновременного выхода за пределы позитивизма или метафизи-
ческого сциентизма и выявления всего того, что в фактической
деятельности науки способствует высвобождению из метафизи-
ческих вериг, обременяющих ее самоопределение и развитие уже
с самого ее зарождения. Необходимо консолидировать и про-
должить все то, что в практике науки уже начало выходить за
пределы логоцентрической замкнутости.
Вот почему нет ответа на простой вопрос, является ли
грамматология "наукой". Я бы сказал, что она ВПИСАНА в
науку и ДЕ-ЛИМИТИРУЕТ ее; она должна обеспечить сво-
бодное и строгое функционирование норм науки в своем собст-
венном письме; и еще раз! она намечает и в то же время раз-
мыкает те пределы, которые ограничивают сферу существования
классической научности" (155, с. 48-49).
34 Речь письменная и устная
Это высказывание довольно четко определяет границы той
"революционности", которую Деррида пытается осуществить
своей "наукой о грамматологии"; ведь "нормы собственного
письма" науки -- это опять, если следовать логике француз-
ского "семиотического философа", все те же конвенции, услов-
ности наукообразного мышления (письменно зафиксированные
отсюда в данном случае и "письмо"), определяемые каждый
раз конкретным уровнем развития общества в данный историче-
ский момент. И этот уровень неизбежно включает в себя фило-
софские, т. е. "метафизические", по терминологии Дерриды,
предпосылки, на которые опирается, из которых исходит любой
ученый в анализе эмпирических или теоретических данных, и
зависимость его выводов от
философского осмысления его
работы несомненна.
Речь письменная и устная
Апелляция к "нормам
собственного письма" восхо-
дит еще к одному постулату,
важному во всей системе до-
казательств Дерриды, -- к
тезису о примате графического оформления языка над устной,
живой речью. С этим связано и стремление французского уче-
ного доказать принципиальное преимущество грамматологии над
фонологией, или, как он выражается, над принципом фоноло-
гизма, в чем заключается еще один аспект его критики соссю-
ровской теории знака, основанной на убеждении, что
"предметом лингвистики является не слово звучащее и слово
графическое в их совокупности, а исключительно звучащее сло-
во", что ошибочно "изображению звучащего знака" приписывать
"столько же или даже больше значения, нежели самому этому
знаку" (Соссюр, 55, с. 63).
Отрицательное отношение Дерриды к подобной позиции
объясняется тем, что "устная форма речи " представляет собой
живой язык, гораздо более непосредственно связанный с дейст-
вительностью, чем его графическая система записи -- письмо в
собственном смысле слова, -- условный характер которой
(любое слово любого языка можно записать посредством раз-
личных систем нотации: кириллицей, латиницей, деванагари,
иероглифами, различными способами фонетической транскрип-
ции и т.д.) способен значительно усиливаться в зависимости от
специфики самой системы, ее исторического состояния, традици-
онности, консервативности и т.д. Условность графики и позво-
ляет Дерриде провести свое "различение", фактически означаю-
щее попытку если не разбить, то во всяком случае значительно
35
ослабить связь между означающим и означаемым. В этом за-
ключается главными смысл противопоставления phone (звука,
голоса, живой речи) gramme (черте, знаку, букве, письму).
В сборнике своих интервью "Позиции" Деррида подчерки-
вает: "Phone на самом деле является означающей субстанцией,
догорая дается сознанию как наиболее интимно связанная с
представлением об обозначаемом понятии. Голос с этой точки
зрення репрезентирует само сознание" (155, с. 33). Когда чело-
век говорит, то, по мнению французского семиотика, у него
создается "ложное" представление о естественной связи озна-
чающего (акустического образа слова) с означаемым (понятием
о предмете или даже с самим предметом, что для Дерриды
абсолютно неприемлемо): "Создается впечатление, что озна-
чающее и означаемое не только соединяются воедино, но в зтой
путанице кажется, что означающее самоустраняется или стано-
вится прозрачным, чтобы позволить понятию предстать в своей
собственной самодостаточности, как оно есть, не обоснованное
ни чем иным, кроме как своим собственным наличием" (там
же).
Другая причина неприятия "звуковой речи" кроется в фило-
софской позиции французского ученого, критикующего ту кон-
цепцию самосознания человека, которая получила свое классиче-
ское выражение в знаменитом изречении Декарта: "Я мыслю,
следовательно я существую" (Cogito ergo sum). "Говорящий
субъект", по мнению Дерриды, во время говорения якобы пре-
дается иллюзии о независимости, автономности и суверенности
своего сознания, самоценности своего "я". Именно это "сogito"
(или его принцип) и расшифровывается ученым как
"трансцендентальное означаемое", как тот "классический центр",
который, пользуясь привилегией управления структурой или
навязывания ее, например, тексту в виде его формы (сама
оформленность любого текста ставится ученным под вопрос), сам
в то же время остается вне постулированного им структурного
поля, не подчиняясь никаким законам.
Эту концепцию "говорящего сознания", замкнутого на себе,
служащего только себе и занятого исключительно логическими
спекуляциями самоосмысления, Деррида называет "феномено-
логическим голосом" - "голосом, взятым в феноменологическом
смысле, речью в ее трансцендентальной плоти, дыханием интен-
циональной одушевленности, трансформирующей тело слова... в
духовную телесность. Феноменологический голос и будет этой
духовной плотью, которая продолжает говорить и наличество-
вать себе самой -- ПРИСЛУШИВАТЬСЯ К СЕБЕ -- в
отсутствие мира" (158, с.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36