Отпустив машину, прошла к будкам телефона-автомата, где ее ожидал сотрудник американского посольства Кемминг. Поговорив, они направились в парк. Пройдя мимо пруда, свернули влево, в полутемную аллею, и остановились. Кемминг попрощался и пошел домой, а Гутман вошла в затеменную аллею и села на скамейку, где находился неизвестный мужчина. Вначале она и неизвестный сидели в разных концах скамейки, а позже сели рядом и разговорились. В 23.35 они встали и вышли на главную аллею, где смеясь, поздоровались и продолжали разговаривать, медленно направились к выходу, вышли на Крымский вал. Дойдя до середины моста, несколько минут стояли у перил, потом, перейдя проезжую часть, пошли по Метростроевской. Переходя улицу, неизвестный взял Гутман под руку. У дома №6 они остановились, разговаривали, смеялись, причем неизвестный несколько раз брал девушку за руку. Во время разговора что-то записал в блокнот и бумажку передал ей. В 0.25 Гутман и неизвестный попрощались Она вошла в подъезд, он, крикнув «до завтра», пошел к станции метро. Постояв у входа, посмотрел по сторонам и на небо, засмеялся и быстро пошел по Гоголевскому бульвару, в сторону Арбатской площади. Пройдя к Никитским воротам, остановил проходившую автомашину такси и поехал в сторону улицы Горького. Непредвиденные обстоятельства не позволили выяснить личность неизвестного. Знали, что ему лет 24-25, он выше среднего роста, среднего телосложения, волосы светло-русые, зачесанные назад. Одет – костюм серый, спортивная голубая тениска, коричневые полуботинки, без головного убора.
Полковник Агапов зло крякнул и заерзал на стуле. Потом снова перечитал документ, в котором были данные, собранные на неизвестного, позвонил секретарю.
– Смирнова! – не поднимая головы и продолжая подчеркивать цветным карандашом некоторые места текста, бросил он появившемуся у дверей сотруднику.
«Как это могло случиться? – спрашивал он себя и сейчас же ответил: – Разгильдяи! Прошляпить такую связь…» И это в ту минуту, когда он хотел предложить приступить к реализации всего дела. Компрометирующих материалов было достаточно для того, чтобы арестовать девчонку, а этого слишком бестактного и наглого «дипломата» через Министерство иностранных дел объявить персоной нон грата И если при объяснении в МИДе посол великой державы попытается оправдывать своего не в меру энергичного сотрудника, можно будет ему сказать, что скрывалось за этими невинными поездками по стране, назойливыми приставаниями к советским людям, излишним любопытством к военным объектам, вопросами и предложениями случайным знаковым. И, наконец, фотографирование… Не памятников старины, музеев и новостроек, а всего того, что «за забором». Нетрезвая жизнь этого человека дала свои результаты – забытый в «Национале» новенький портативный «Контакс». В кассете оказалось тридцать шесть кадров экспонированной пленки одного из военных ракетодромов. Кстати, хозяин «Контакся» так и не заявил о своей потере.
III
Поздним июньским вечером локационные установки «засекли» неизвестный самолет, на большой высоте нарушивший советскую границу южнее станции Агин Закавказской железной дороги.
На голубоватых экранах индикаторов появились вспышки – светящийся пунктир чертил едва заметную, дрожащую линию, быстро уходившую на северо-воаток.
Не дойдя до Дилжана, самолет резко повернул на север.
Части наблюдения считывали данные на командные пункты и, передавая «гостя» от пункта к пункту, ждали приказа.
Обойдя Тбилиси с запада, не снижая высоты, самолет прошел над небольшим, потонувшим в садах городком Каспи, изменил курс, и, временами снижаясь до пяти – восьми тысяч метров у Крестового перевала, полетел вдоль Военно-Грузинской дороги.
Севернее Дарьяльского ущелья он вышел на чистый запад и пошел вдоль малонаселенного Кавказского хребта.
Под крыльями самолета проплывали скрытые туманной дымкой, сверкавшие под луной ледники и оснеженные вершины Шхары, Джоражбы, Чатын-тау, а он, опускаясь и снова набирая высоту, точно играя, шел и шел к морю.
Докладывая о движении загадочного «визитера», проходившего такой пустынной, безлюдной дорогой, службы наблюдения отметили, что за Марухским перевалом самолет снова изменил курс на северо-восток и начал снижаться… У Армавира он опять резко взмыл вверх, свернул на запад-юго-запад и, продолжая снижаться, на приглушенных моторах пошел в сторону моря.
Странный зигзагообразный маршрут с тщательными обходами крупных населенных пунктов, частыми снижениями и подъемами, видимо, подходил к концу. А команда «продолжать наблюдение» не менялась.
Каждый раз, когда самолет приближался к земле, наземные станции получали приказ прочесать местность, и в розыск возможных парашютистов включались органы государственной безопасности, милиция и население, но сообщений о задержании подозрительных не поступало.
Под крыльями лазутчика теперь лежала холмистая местность, по мере приближения к побережью переходившая в горы с густыми лесами, ущельями, бурными реками и редкими селениями. В семидесяти-восьмидесяти километрах от Адлера самолет сделал два круга над Кавказским заповедником и, теперь уже набирая высоту, снова пошел к морю…
С пограничных аэродромов на перехват поднялись истребители… Через короткое время далеко в вышине глухие пушечные удары заглушили гул моторов, темное беззвездное небо прочертили трассирующие снаряды и пулеметные очереди, замигали огни вспышек, потом раздался далекий взрыв, факелами осветивший небо, и все стихло.
И только высоко-высоко висела яркая, любопытная луна да слышался рокот моторов – истребители не уходили с поля боя…
IV
В последние дни мысль полковника Агапова все чаще и чаще возвращалась к найденному в «Национале» фотоаппарату.
Проверка показала, что за последние шесть месяцев ни один из иностранцев там не был. Предположение, что снимки произведены кем-то из работников объекта, проверялось, но пока результатов не дало. Кто же фотографировал?..
– Разрешите? – отворив дверь, спросил офицер.
– Входи, входи, Владимир Петрович! Что скажешь? – не поднимая головы, спросил Агапов.
– Плохо дело, Михаил Степанович.
– Как плохо? Шофера такси опросили?
– Так точно. Он заявил, что пассажир сошел, не доезжая Сретенских ворот, и вошел в подворотню углового дома 22/23 по Рождественскому бульвару.
– Дом проверил?
– Да. Но там его не оказалось. Видно, хитрый парень, заметал следы.
– Может быть, приезжий? Временно остановился у кого-нибудь?
– Его и не было в этом доме, – уныло ответил Смирнов.
– Что дальше делать думаешь, капитан? – насупился Агапов.
– Сейчас интересуюсь соседними домами.
– Ну, а если и там не будет?
– Прощаясь с Гутман, он крикнул «до завтра». Встретятся – тогда узнаем.
Агапов покачал головой:
– Плохо, плохо работаем, капитан. Даром хлеб едим. За такую работу наказывать надо, крепко наказывать.
– Придется. А жаль, ребята хорошие. Такого никогда не было. Отдыхать отказались пока не найдут.
Смирнов подошел вплотную к столу и тихо попросил:
– Разрешите сориентировать аппарат? Приметы есть, пусть посмотрят.
– С такими, брат, приметами в Москве тысяч сто людей.
– А помните Серого? Данные были почти такие же, а взяли.
Видимо, это убедило.
– Ну, если встреча сегодня не состоится – согласен, но только в радиусе Сретенки. И так, чтоб никто ничего не заподозрил. Понятно? – Агапов сердито постучал карандашом по столу.
– Есть, чтобы не заподозрили, – ответил повеселевший Смирнов. – Разрешите идти?
– Иди, только помни – сорок восемь часов сроку.
Когда за Смирновым закрылась дверь, Агапов задумался, мысль его снова вернулась к найденному фотоаппарату. Последнее время любознательный иностранец, названный им «Веселым», все больше и больше интересовал его. Он действительно был веселым, этот уже немолодой, лысеющий брюнет с длинным носом, в роговых очках с несвойственной его возрасту прыткостью. Сидя за рулем своего нового восьмицилиндрового форда, со всегда залепленным грязью номером, он успевал за день отмахать не одну сотню километров, появляясь в самых неожиданных местах. Особенную любовь проявлял этот Кемминг к ресторанам и пивным, которые посещал ежедневно по нескольку раз. Умел подсесть к незнакомым, особенно подвыпившим, завести беседу. Порой можно было подумать, что посещение этих мест – его единственное занятие, хотя официально был помощником военно-воздушного атташе заокеанской державы. Но ходил и пешком. Как-то, слегка пошатываясь, он вышел из «Америкен-хауза», прошел по набережной и, видимо устав, сел в такси. В пути, разговаривая с водителем-женщиной, вел себя бестактно, что заставило ее насторожиться. Вопросы, которые он задавал, не отличались оригинальностью. В конце поездки, на хорошем русском языке, с характерным для иностранца четким окончанием слов, предложил встречаться и информировать его о жизни советской столицы и, хотя женщина не курила, сунул ей пачку «Кэмел». Женщина внимательно посмотрела на пассажира, пожала плечами и ничего не ответила. Эта пачка сигарет вместе с заявлением женщины сейчас лежала в сейфе у Агапова, напоминая об очередной глупости «дипломата».
Вообще этот, с позволения сказать, разведчик вел себя неумно. Видимо, чувствуя непродолжительность своего пребывания в «дружественной стране», торопился и делал глупости.
«А пленка? – спросил себя Агапов. – Как оказалась у него катушка? Ведь он же не выезжал из города. Значит в ресторане был кто-то передавший ему аппарат с пленкой, и этот момент нами не был зафиксирован!»
У Агапова постепенно крепло убеждение, что за спиной этого человека стоял и действовал другой. Более умный и осторожный, отводящий внимание его, Агапова. Возможно, Кемминг – «болван», агент, заранее обреченный на провал, для того, чтобы уцелел и мог продолжать «работать» другой, более опасный. Или?.. Или?.. А Гутман? «Значит противник жертвовал и ею? – снова спросил себя Агапов и, подумав, ответил: – А чем они рискуют, что знает она?»
В прошлом году она познакомилась с Кеммингом в Ялте, где он выдавал себя за журналиста Майкла Бреккера, а стенографистку посольства за свою секретаршу. Когда они уехали в Москву, Гутман, видимо, выполняя поручение своего нового знакомого, без особенного успеха знакомилась с отдыхающими мужчинами. Правда, серьезным был момент, когда она пыталась передать маленький пакет на борт теплохода иностранцу, путешествующему по путевке «Интуриста», коммерсанту из города Нашвил штата Теннеси. Какой-то галантный отдыхающий, стоявший рядом, хотел помочь, но нечаянно уронил сверток в воду, и, таким образом, передача не состоялась. После отхода «России» пакет подняли, но восстановить текст не удалось.
Проверка показала, что коммерсант Джон Лонг в Нашвиле никогда не проживал, и кто он, видимо, известно только Центральному разведывательному управлению.
Агапов встал и, разминая затекшие ноги, прошел по кабинету.
После неудачи с пакетом Гутман в завуалированной форме сообщила об этом в Москву.
Событие на пристани, несомненно, взволновало ее, потому что она перестала бывать на пляже и только несколько раз ходила на почту. На следующий день получила телеграмму: «Маму будут оперировать срочно выезжайте». Вернувшись в гостиницу, закрылась в номере и несколько часов не выходила из комнаты. Вечером, когда ужинала в кафе на набережной, лицо ее было заплакано. Видно, крепко взял ее в руки этот Кемминг. На другой день выехала через Симферополь в Москву. И сейчас же встретилась с Кеммингом. Агапов помнил, как это произошло. Позвонив по телефону, она поехала на Преображенскую площадь и зашла в небольшой, не особенно опрятный ресторанчик «Звездочка». Через некоторое время на своей машине подъехал Кемминг, подсел к ее столику. Прошло немного времени и они уже смеялись, чокалисзь бокалами. Потом сели в машину, он отвез ее домой. Встречалась она с ним раза два в месяц в кинотеатрах или ждала где-нибудь на улице – он подъезжал, она садилась, и поколесив по улицам, выходила и ехала домой. Но по телефону разговаривала часто и все намеками. Квартиру ее ни Кемминг, ни знакомые мужчины не посещали – боялись тетки, сухой, с характером старой девы, работавшей зубным врачом в одной из поликлиник.
Иногда не ночевала дома – соседям говорила, что останется на ночь у приятельниц. Окружающие ее жалели, считали неудачницей. «С такой мордочкой и не может устроиться». Только ворчливый старик пожарник, живущий в этой же квартире, называл ее несколько иначе.
Агапов временами даже жалел – куда заводит глупость и легкомыслие. Совсем недавно попросил разрешения задержать ее. Он вспомнил разговор с начальником управления.
– Все торопишься, Михаил Степанович? – с иронической улыбкой сказал тогда генерал. – Пусть попрыгает. Не думаю, чтоб уж очень весело ей было… Сам ведь докладывал, что последнее время нервничает, плачет. Чем черт не шутит – еще сама к нам придет…
– Она за это время такое наворочает, что…
– Ну уж и наворочает! – с усмешкой перебил его начальник управления. – Вижу, ты к старости пугливым становишься… А ты посматривай, может, кто и клюнет вроде того инженера из НИИ или мальчишек, любителей подержанных заграничных штанов.
«Как в воду смотрел, – досадливо подумал Агапов, – так и есть, клюнул. Встретилась, а мы упустили. Как идти на доклад? Или подождать денек? – мелькнула соблазнительная мысль. – Сегодня встретятся, завтра и доложу. Победителя не судят! Тогда и расскажу, как потерял…»
Частые гудки телефона перебили его размышления. Агапов взял трубку, услышал окающий говорок генерала и, не ожидая вопроса, начал докладывать о «ЧП»…
V
В Москве Митин зашел в парикмахерскую на вокзале. Выбрав удобную минуту (мастер отошел за салфеткой), нащупал вшитый во внутреннюю полу пиджака сверток. Каждый раз, когда ему становилось тревожно, он гладил рукой тайник и успокаивался. Казалось, пока он есть – все в порядке, ничего не случится.
Правда, деньги были и еще. Митин усмехнулся, вспомнив тугие, плотно набитые водонепроницаемые мешки, зарытые в лесу, далеко от Москвы. Чего там только не было – портативный радиопередатчик с комплектом запасных элементов, миниатюрные фотокамеры, радиомаяк, средства тайнописи, оружие, даже саперные лопатки и маскировочные халаты для обратного перехода. Наконец, главное – деньги – пачки новеньких советских двадцатипяти и десятирублевок, американские доллары, английские фунты, турецкие лиры, часы, золотые монеты. И ампулы!..
На рассвете, после приземления, Митину с Зуйковым пришлось долго разыскивать запутавшийся в листве сброшенный груз. Зеленый парашют в полутьме сливался с зеленью леса, и найти его было нелегко. Они стянули его на землю и тут же зарыли.
С гор наплывала туча, заволокла вершины деревьев. По лесу, цепляясь за стволы, ползли белесые рваные облака. Моросило.
Усталые и мокрые, они забились в чаще пихтарника, густо заросшего, обсыпанного ярко красными цветами рододендрона и разлапистой лавровишней. Над ними плотной пеленой лежал грязный туман, дымными клочьями висел на ветвях, а они, прижавшись друг к другу, дремали, чутко прислушиваясь к таинственным шорохам леса. Из травы с шумом вылетел черный дрозд и, недовольно квохтая, скрылся в чаще. Митин рванулся, что-то забормотал. Зуйков выглянул из-под плаща и медленно осмотрелся. С соседней пихты, по-змеиному вытягивая голову и воровато кося глазом, на него смотрела сойка. Зуйков злобно выругался и нырнул под плащ.
– Когда рыть будем? – осипшим не то от простуды, не то от волнения голосом спросил он, но Митин не ответил.
Еще в разведшколе, отрабатывая поведение после выброски, инструктор предложил нарушить традицию – не уходить с места приземления. Наоборот! Забиться в чащу, замаскироваться и залечь. Пусть ищут! Пройдет день, два, три, пять – розыск ослабнет, уйдет к дорогам, железнодорожным станциям, городам. Там, а не здесь будут приглядываться к пришлым людям, проверять, но пройдет какое-то время, и все станет на свое место. Вот тогда то и можно выйти из убежища, осмотреться и, используя обстановку и местные условия, идти, ехать к назначенному месту сбора…
Днем прояснится, проглянет солнце, они определят место выброски… и залягут.
Еще там, за рубежом, в Южной Баварии, в условиях, близких к этим, они ходили по лесным массивам, ползали по заброшенным каменоломням, а вернувшись в школу, тщательно изучали карты зеленого квадрата, набитого горами, полными зверья, лесами, нехожеными тропами и бурными реками, корпели над двухверстками последней войны, рассматривали многочисленные фотографии, снятые иностранными туристами, читали книги об этом заповеднике. Как это было красиво на снимках и заманчиво в красочных туристских справочниках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Полковник Агапов зло крякнул и заерзал на стуле. Потом снова перечитал документ, в котором были данные, собранные на неизвестного, позвонил секретарю.
– Смирнова! – не поднимая головы и продолжая подчеркивать цветным карандашом некоторые места текста, бросил он появившемуся у дверей сотруднику.
«Как это могло случиться? – спрашивал он себя и сейчас же ответил: – Разгильдяи! Прошляпить такую связь…» И это в ту минуту, когда он хотел предложить приступить к реализации всего дела. Компрометирующих материалов было достаточно для того, чтобы арестовать девчонку, а этого слишком бестактного и наглого «дипломата» через Министерство иностранных дел объявить персоной нон грата И если при объяснении в МИДе посол великой державы попытается оправдывать своего не в меру энергичного сотрудника, можно будет ему сказать, что скрывалось за этими невинными поездками по стране, назойливыми приставаниями к советским людям, излишним любопытством к военным объектам, вопросами и предложениями случайным знаковым. И, наконец, фотографирование… Не памятников старины, музеев и новостроек, а всего того, что «за забором». Нетрезвая жизнь этого человека дала свои результаты – забытый в «Национале» новенький портативный «Контакс». В кассете оказалось тридцать шесть кадров экспонированной пленки одного из военных ракетодромов. Кстати, хозяин «Контакся» так и не заявил о своей потере.
III
Поздним июньским вечером локационные установки «засекли» неизвестный самолет, на большой высоте нарушивший советскую границу южнее станции Агин Закавказской железной дороги.
На голубоватых экранах индикаторов появились вспышки – светящийся пунктир чертил едва заметную, дрожащую линию, быстро уходившую на северо-воаток.
Не дойдя до Дилжана, самолет резко повернул на север.
Части наблюдения считывали данные на командные пункты и, передавая «гостя» от пункта к пункту, ждали приказа.
Обойдя Тбилиси с запада, не снижая высоты, самолет прошел над небольшим, потонувшим в садах городком Каспи, изменил курс, и, временами снижаясь до пяти – восьми тысяч метров у Крестового перевала, полетел вдоль Военно-Грузинской дороги.
Севернее Дарьяльского ущелья он вышел на чистый запад и пошел вдоль малонаселенного Кавказского хребта.
Под крыльями самолета проплывали скрытые туманной дымкой, сверкавшие под луной ледники и оснеженные вершины Шхары, Джоражбы, Чатын-тау, а он, опускаясь и снова набирая высоту, точно играя, шел и шел к морю.
Докладывая о движении загадочного «визитера», проходившего такой пустынной, безлюдной дорогой, службы наблюдения отметили, что за Марухским перевалом самолет снова изменил курс на северо-восток и начал снижаться… У Армавира он опять резко взмыл вверх, свернул на запад-юго-запад и, продолжая снижаться, на приглушенных моторах пошел в сторону моря.
Странный зигзагообразный маршрут с тщательными обходами крупных населенных пунктов, частыми снижениями и подъемами, видимо, подходил к концу. А команда «продолжать наблюдение» не менялась.
Каждый раз, когда самолет приближался к земле, наземные станции получали приказ прочесать местность, и в розыск возможных парашютистов включались органы государственной безопасности, милиция и население, но сообщений о задержании подозрительных не поступало.
Под крыльями лазутчика теперь лежала холмистая местность, по мере приближения к побережью переходившая в горы с густыми лесами, ущельями, бурными реками и редкими селениями. В семидесяти-восьмидесяти километрах от Адлера самолет сделал два круга над Кавказским заповедником и, теперь уже набирая высоту, снова пошел к морю…
С пограничных аэродромов на перехват поднялись истребители… Через короткое время далеко в вышине глухие пушечные удары заглушили гул моторов, темное беззвездное небо прочертили трассирующие снаряды и пулеметные очереди, замигали огни вспышек, потом раздался далекий взрыв, факелами осветивший небо, и все стихло.
И только высоко-высоко висела яркая, любопытная луна да слышался рокот моторов – истребители не уходили с поля боя…
IV
В последние дни мысль полковника Агапова все чаще и чаще возвращалась к найденному в «Национале» фотоаппарату.
Проверка показала, что за последние шесть месяцев ни один из иностранцев там не был. Предположение, что снимки произведены кем-то из работников объекта, проверялось, но пока результатов не дало. Кто же фотографировал?..
– Разрешите? – отворив дверь, спросил офицер.
– Входи, входи, Владимир Петрович! Что скажешь? – не поднимая головы, спросил Агапов.
– Плохо дело, Михаил Степанович.
– Как плохо? Шофера такси опросили?
– Так точно. Он заявил, что пассажир сошел, не доезжая Сретенских ворот, и вошел в подворотню углового дома 22/23 по Рождественскому бульвару.
– Дом проверил?
– Да. Но там его не оказалось. Видно, хитрый парень, заметал следы.
– Может быть, приезжий? Временно остановился у кого-нибудь?
– Его и не было в этом доме, – уныло ответил Смирнов.
– Что дальше делать думаешь, капитан? – насупился Агапов.
– Сейчас интересуюсь соседними домами.
– Ну, а если и там не будет?
– Прощаясь с Гутман, он крикнул «до завтра». Встретятся – тогда узнаем.
Агапов покачал головой:
– Плохо, плохо работаем, капитан. Даром хлеб едим. За такую работу наказывать надо, крепко наказывать.
– Придется. А жаль, ребята хорошие. Такого никогда не было. Отдыхать отказались пока не найдут.
Смирнов подошел вплотную к столу и тихо попросил:
– Разрешите сориентировать аппарат? Приметы есть, пусть посмотрят.
– С такими, брат, приметами в Москве тысяч сто людей.
– А помните Серого? Данные были почти такие же, а взяли.
Видимо, это убедило.
– Ну, если встреча сегодня не состоится – согласен, но только в радиусе Сретенки. И так, чтоб никто ничего не заподозрил. Понятно? – Агапов сердито постучал карандашом по столу.
– Есть, чтобы не заподозрили, – ответил повеселевший Смирнов. – Разрешите идти?
– Иди, только помни – сорок восемь часов сроку.
Когда за Смирновым закрылась дверь, Агапов задумался, мысль его снова вернулась к найденному фотоаппарату. Последнее время любознательный иностранец, названный им «Веселым», все больше и больше интересовал его. Он действительно был веселым, этот уже немолодой, лысеющий брюнет с длинным носом, в роговых очках с несвойственной его возрасту прыткостью. Сидя за рулем своего нового восьмицилиндрового форда, со всегда залепленным грязью номером, он успевал за день отмахать не одну сотню километров, появляясь в самых неожиданных местах. Особенную любовь проявлял этот Кемминг к ресторанам и пивным, которые посещал ежедневно по нескольку раз. Умел подсесть к незнакомым, особенно подвыпившим, завести беседу. Порой можно было подумать, что посещение этих мест – его единственное занятие, хотя официально был помощником военно-воздушного атташе заокеанской державы. Но ходил и пешком. Как-то, слегка пошатываясь, он вышел из «Америкен-хауза», прошел по набережной и, видимо устав, сел в такси. В пути, разговаривая с водителем-женщиной, вел себя бестактно, что заставило ее насторожиться. Вопросы, которые он задавал, не отличались оригинальностью. В конце поездки, на хорошем русском языке, с характерным для иностранца четким окончанием слов, предложил встречаться и информировать его о жизни советской столицы и, хотя женщина не курила, сунул ей пачку «Кэмел». Женщина внимательно посмотрела на пассажира, пожала плечами и ничего не ответила. Эта пачка сигарет вместе с заявлением женщины сейчас лежала в сейфе у Агапова, напоминая об очередной глупости «дипломата».
Вообще этот, с позволения сказать, разведчик вел себя неумно. Видимо, чувствуя непродолжительность своего пребывания в «дружественной стране», торопился и делал глупости.
«А пленка? – спросил себя Агапов. – Как оказалась у него катушка? Ведь он же не выезжал из города. Значит в ресторане был кто-то передавший ему аппарат с пленкой, и этот момент нами не был зафиксирован!»
У Агапова постепенно крепло убеждение, что за спиной этого человека стоял и действовал другой. Более умный и осторожный, отводящий внимание его, Агапова. Возможно, Кемминг – «болван», агент, заранее обреченный на провал, для того, чтобы уцелел и мог продолжать «работать» другой, более опасный. Или?.. Или?.. А Гутман? «Значит противник жертвовал и ею? – снова спросил себя Агапов и, подумав, ответил: – А чем они рискуют, что знает она?»
В прошлом году она познакомилась с Кеммингом в Ялте, где он выдавал себя за журналиста Майкла Бреккера, а стенографистку посольства за свою секретаршу. Когда они уехали в Москву, Гутман, видимо, выполняя поручение своего нового знакомого, без особенного успеха знакомилась с отдыхающими мужчинами. Правда, серьезным был момент, когда она пыталась передать маленький пакет на борт теплохода иностранцу, путешествующему по путевке «Интуриста», коммерсанту из города Нашвил штата Теннеси. Какой-то галантный отдыхающий, стоявший рядом, хотел помочь, но нечаянно уронил сверток в воду, и, таким образом, передача не состоялась. После отхода «России» пакет подняли, но восстановить текст не удалось.
Проверка показала, что коммерсант Джон Лонг в Нашвиле никогда не проживал, и кто он, видимо, известно только Центральному разведывательному управлению.
Агапов встал и, разминая затекшие ноги, прошел по кабинету.
После неудачи с пакетом Гутман в завуалированной форме сообщила об этом в Москву.
Событие на пристани, несомненно, взволновало ее, потому что она перестала бывать на пляже и только несколько раз ходила на почту. На следующий день получила телеграмму: «Маму будут оперировать срочно выезжайте». Вернувшись в гостиницу, закрылась в номере и несколько часов не выходила из комнаты. Вечером, когда ужинала в кафе на набережной, лицо ее было заплакано. Видно, крепко взял ее в руки этот Кемминг. На другой день выехала через Симферополь в Москву. И сейчас же встретилась с Кеммингом. Агапов помнил, как это произошло. Позвонив по телефону, она поехала на Преображенскую площадь и зашла в небольшой, не особенно опрятный ресторанчик «Звездочка». Через некоторое время на своей машине подъехал Кемминг, подсел к ее столику. Прошло немного времени и они уже смеялись, чокалисзь бокалами. Потом сели в машину, он отвез ее домой. Встречалась она с ним раза два в месяц в кинотеатрах или ждала где-нибудь на улице – он подъезжал, она садилась, и поколесив по улицам, выходила и ехала домой. Но по телефону разговаривала часто и все намеками. Квартиру ее ни Кемминг, ни знакомые мужчины не посещали – боялись тетки, сухой, с характером старой девы, работавшей зубным врачом в одной из поликлиник.
Иногда не ночевала дома – соседям говорила, что останется на ночь у приятельниц. Окружающие ее жалели, считали неудачницей. «С такой мордочкой и не может устроиться». Только ворчливый старик пожарник, живущий в этой же квартире, называл ее несколько иначе.
Агапов временами даже жалел – куда заводит глупость и легкомыслие. Совсем недавно попросил разрешения задержать ее. Он вспомнил разговор с начальником управления.
– Все торопишься, Михаил Степанович? – с иронической улыбкой сказал тогда генерал. – Пусть попрыгает. Не думаю, чтоб уж очень весело ей было… Сам ведь докладывал, что последнее время нервничает, плачет. Чем черт не шутит – еще сама к нам придет…
– Она за это время такое наворочает, что…
– Ну уж и наворочает! – с усмешкой перебил его начальник управления. – Вижу, ты к старости пугливым становишься… А ты посматривай, может, кто и клюнет вроде того инженера из НИИ или мальчишек, любителей подержанных заграничных штанов.
«Как в воду смотрел, – досадливо подумал Агапов, – так и есть, клюнул. Встретилась, а мы упустили. Как идти на доклад? Или подождать денек? – мелькнула соблазнительная мысль. – Сегодня встретятся, завтра и доложу. Победителя не судят! Тогда и расскажу, как потерял…»
Частые гудки телефона перебили его размышления. Агапов взял трубку, услышал окающий говорок генерала и, не ожидая вопроса, начал докладывать о «ЧП»…
V
В Москве Митин зашел в парикмахерскую на вокзале. Выбрав удобную минуту (мастер отошел за салфеткой), нащупал вшитый во внутреннюю полу пиджака сверток. Каждый раз, когда ему становилось тревожно, он гладил рукой тайник и успокаивался. Казалось, пока он есть – все в порядке, ничего не случится.
Правда, деньги были и еще. Митин усмехнулся, вспомнив тугие, плотно набитые водонепроницаемые мешки, зарытые в лесу, далеко от Москвы. Чего там только не было – портативный радиопередатчик с комплектом запасных элементов, миниатюрные фотокамеры, радиомаяк, средства тайнописи, оружие, даже саперные лопатки и маскировочные халаты для обратного перехода. Наконец, главное – деньги – пачки новеньких советских двадцатипяти и десятирублевок, американские доллары, английские фунты, турецкие лиры, часы, золотые монеты. И ампулы!..
На рассвете, после приземления, Митину с Зуйковым пришлось долго разыскивать запутавшийся в листве сброшенный груз. Зеленый парашют в полутьме сливался с зеленью леса, и найти его было нелегко. Они стянули его на землю и тут же зарыли.
С гор наплывала туча, заволокла вершины деревьев. По лесу, цепляясь за стволы, ползли белесые рваные облака. Моросило.
Усталые и мокрые, они забились в чаще пихтарника, густо заросшего, обсыпанного ярко красными цветами рододендрона и разлапистой лавровишней. Над ними плотной пеленой лежал грязный туман, дымными клочьями висел на ветвях, а они, прижавшись друг к другу, дремали, чутко прислушиваясь к таинственным шорохам леса. Из травы с шумом вылетел черный дрозд и, недовольно квохтая, скрылся в чаще. Митин рванулся, что-то забормотал. Зуйков выглянул из-под плаща и медленно осмотрелся. С соседней пихты, по-змеиному вытягивая голову и воровато кося глазом, на него смотрела сойка. Зуйков злобно выругался и нырнул под плащ.
– Когда рыть будем? – осипшим не то от простуды, не то от волнения голосом спросил он, но Митин не ответил.
Еще в разведшколе, отрабатывая поведение после выброски, инструктор предложил нарушить традицию – не уходить с места приземления. Наоборот! Забиться в чащу, замаскироваться и залечь. Пусть ищут! Пройдет день, два, три, пять – розыск ослабнет, уйдет к дорогам, железнодорожным станциям, городам. Там, а не здесь будут приглядываться к пришлым людям, проверять, но пройдет какое-то время, и все станет на свое место. Вот тогда то и можно выйти из убежища, осмотреться и, используя обстановку и местные условия, идти, ехать к назначенному месту сбора…
Днем прояснится, проглянет солнце, они определят место выброски… и залягут.
Еще там, за рубежом, в Южной Баварии, в условиях, близких к этим, они ходили по лесным массивам, ползали по заброшенным каменоломням, а вернувшись в школу, тщательно изучали карты зеленого квадрата, набитого горами, полными зверья, лесами, нехожеными тропами и бурными реками, корпели над двухверстками последней войны, рассматривали многочисленные фотографии, снятые иностранными туристами, читали книги об этом заповеднике. Как это было красиво на снимках и заманчиво в красочных туристских справочниках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17