— Ни в чем. Замолчи и ешь.Я послушался.Она смотрела, как я доел все до крошечки.— Ясно — ты чувствуешь себя лучше!— О, да! Гораздо. И это все ты.— Ты не собираешься ночевать здесь сегодня?— Нет.— Ты можешь попробовать лечь на диване, — произнесла она ровным голосом, — Я бы хотела, чтоб ты остался, Роб.Неужели ее нежные песни, и то, что она плакала в кухне, и ее нежелание отпустить меня — все это могло означать, что она вдруг почувствовала... И наше родство мешает ей больше, чем она привыкла думать. Если с ней происходило как раз это покидать ее нельзя.— Ладно, — улыбнулся я, — Я остаюсь. На диване. Она сразу оживилась и рассказала мне, как выглядела по телевизору скачка и следовавшее за ней интервью.— В начале передачи он заявил, что появление твоего имени на табло кажется ему ошибкой, Он слышал, что тебя нет на ипподроме. Я даже начала волноваться, что ты все-таки не доехал. А после вы были похожи на закадычных друзей. Когда стояли рядышком и его рука лежала у тебя на плечах. И ты улыбался ему так, будто в его глазах сияло солнце дружбы. Как тебе это удалось? Он же пытался тебя подколоть, правда? Мне так показалось. Но, может быть, из-за того, что я знала... — она замолчала на полуслове и совершенно другим, трезвым, деловым тоном спросила:— Что ты собираешься с ним сделать? Я сказал, Она была потрясена:— Нет, ты не сможешь! — Я только улыбнулся. Она вздрогнула. — М-да, не знал он, на что идет, когда взялся за тебя.— Ты поможешь мне? — спросил я, Ее помощь была бы очень существенна.— Может, ты передумаешь и обратишься в полицию?— Нет, нет и нет!— Но то, что ты задумал...Это... сложно и требует большой работы. А вдобавок и дорого.— И все же... Ты проведешь для меня этот разговор по телефону?Она вздохнула:— А ты не думаешь, что смягчишься, когда заживут все ссадины?— Надеюсь, что нет.— Я подумаю, — сказала Джоан, вставая и собирая грязные тарелки.Она не позволила помочь ей. Так что я подошел к мольберту посмотреть, над чем она работала весь день. И был несколько взволнован, обнаружив, что это портрет моей дочери, сидящей за роялем.— Боюсь, он не очень удачен, — заметила она, войдя в комнату, — Что-то не ладится с перспективой.— Когда ты его начала?— Вчера днем. Мы помолчали.— Тебе не поможет, если ты станешь уверять себя, что испытываешь ко мне материнские чувства. (Она вздрогнула от удивления). Мне не нужна материнская опека. Мне нужна жена.— Я не могу... — начала она, у нее перехватило горло. Пожалуй, я поторопился и слишком сильно нажал на Джоан. А она вдруг схватила тряпку, пропитанную скипидаром, и стала соскребать еще влажные краски, — Ты видишь слишком много, — объявила она. — Больше, чем я сама.Сделав над собой усилие, я улыбнулся ей. И она, улыбнувшись в ответ, вытерла руки тряпкой и повесила ее на мольберт.— Ладно, я проведу этот разговор по телефону, — согласилась она. — Ты можешь начинать... делать, что задумал, ...На следующее утро я поехал повидаться с Грэнтом Олдфилдом. Из-за сильного ночного мороза (что означало отмену дневных скачек) деревья и дорожные обочины покрылись сверкающим инеем. И я получил удовольствие от этой поездки, несмотря на то, что рассчитывал на прием столь же леденящий, как и погода.Я прошел через запущенный сад и потянул начищенную до блеска ручку звонка. Опрятная темноволосая женщина в зеленом шерстяном платье взглянула на меня вопросительно.— Я приехал... Я хотел повидать... Не скажете ли, где я могу найти Грэнта Олдфилда?— Он здесь живет, Я его жена. Одну минуточку, я его позову. А как передать, кто его спрашивает?— Роб Финн.— О! — Удивленно воскликнула она и приветливо улыбнулась, — Входите же! Грэнт будет рад повидаться с вами.Я сомневался в этом. Но все же вошел в маленькую прихожую, и она захлопнула за мной дверь. Все кругов блестело: казалось, это совсем не тот дом, который я помнил. Она провела меня в кухню — в еще одно сверкающее чистотой помещение.Грэнт сидел за столом и читал газету, Увидев меня, расплылся в удивительно приветственной улыбке. Он как-то усох и постарел, но был уже почти здоров.— Как поживаешь, Грэнт? — спросил я неловко.— Спасибо, Роб, мне гораздо лучше. Уже две недели, как я дома.— Он попал в больницу, — объяснила жена, — на следующий день, как вы привезли его домой. Доктор Пэрнел написал мне, что Грэнт болен и не может с собой справиться. Ну я и вернулась, — она улыбнулась мужу, — А теперь все будет хорошо. Грэнт получил работу. Через две недели он начнет продавать игрушки.— Игрушки? — поразился я.— Да. Считают, ему нужно делать что-то, не имеющее отношения к лошадям. Иначе он снова начнет нервничать.— Мы очень благодарны тебе, Роб, — подтвердил Грэнт. Видя мое удивление, его жена пояснила:— Доктор Пэрнел объяснил мне, что вы имели полное право отправить его в полицию.— Я пытался убить вас, — произнес Грэнт недоумевающе, будто он никак не мог понять, что тогда чувствовал. — Я действительно пытался убить вас!— Доктор Пэрнел говорит, если бы вы были другим человеком, Грэнт кончил бы в тюремном сумасшедшем доме.— Похоже, доктор Пэрнел наговорил лишнего.— Он хотел, чтобы я поняла, — сказала она, улыбаясь, — Если уж вы дали Грэнту еще один шанс, то и я должна была поступить так же.— Вас не взволнует, если я спрошу, как вы потеряли работу у Эксминстера?Миссис Олдфилд защищающе придвинулась к нему.— Не надо вспоминать снова, — с беспокойством попросила она, — про все эти обиды и унижения.— Не бойся, любимая, — Грэнт обнял ее за талию. — Валяйте, Роб!— Я верю, что вы не лгали, когда сказали Эксминстеру, что не продавали информацию профессиональному скаковому игроку Лаббоку, Но Лаббок получал ее от кого-то и расплачивался за нее. Кому же он платил на самом деле, если считал, что платит вам, — вот что надо выяснить.— Все не совсем так, Роб. Я сам над этим голову ломал, и ездил к Лаббоку, и страшно разозлился на него... — он улыбнулся печально, — И Лаббок мне признался, что пока Джеймс Эксминстер не сообщил ему, он точно не знал, у кого покупает. Он предполагал, что, возможно, это я. Но он получал сообщения по телефону и посылал мне плату на имя Робинсона на адрес какого-то почтового отделения в Лондоне. Он, конечно, не поверил, что я об этом и понятия не имею. Он просто подумал, что я не сумел как следует замаскироваться, а теперь пытаюсь выкрутиться из беды, Самое удивительное, что в голосе Грэнта начисто отсутствовала горечь. Пребывание в больнице, а возможно, и сама болезнь совершенно изменили его личность.— Можете дать мне адрес Лаббока?— Он живет в Солихул, — медленно ответил Грэнт. — Дом я бы, наверное, узнал. Но названия улицы не помню.— Я найду. Для вас будет важно, если я докажу, что вы все время говорили правду? Лицо его как бы ожило изнутри:— Будет! Вы не можете себе представить, что такое потерять работу за грехи, которых ты никогда не совершал. И если при этом никто тебе больше не верит.Я не стал признаваться, что слишком хорошо знаю это, Сказал только:— Ну, тогда я сделаю все, что смогу.— Но ты не вернешься к скачкам? — встревоженно спросила жена. — Не начнешь все сначала?— Нет, любимая. Не волнуйся, — спокойно ответил он. — Я с удовольствием буду продавать игрушки.Я проехал тридцать километров до Солихула, нашел номер Лаббока в телефонной книге и позвонил. Ответила женщина: его нет дома, но если нужен срочно, его можно найти в отеле «Королевы» в Бирмингаме.Каким-то чудом я нашел место для машины у самого отеля. Написал записку: не может ли мистер Лаббок уделить несколько минут. И передал записку портье. Тот сообщил:— Несколько минут назад он с другим джентльменом вошел в ресторан. Эй, Дики, отнеси записку мистеру Лаббоку!Мальчик-рассыльный вернулся с ответом: мистер Лаббок встретится со мной в гостиной в два пятнадцать.Он оказался упитанным пожилым господином с рыжеватыми усиками и тощей прядью волос, маскирующей лысину.— Я хочу узнать насчет Грэнта Олдфилда, — приступил я прямо к делу.— Олдфилд? — пробормотал он, сбивая пламя с сигары, — О, да, я помню Олдфилда, — он оглядел меня зорким взглядом. — Вы... э-э... все еще работаете для той же фирмы, не так ли? Хотите сделку? Почему бы и нет? Я буду платить вам проценты за каждого победителя, которого вы подскажете.— Так вы платили и Олдфилду?— Да.— А деньги вы передавали ему лично?— Нет. Он просил платить ему чеком и высылать на почтовое отделение.— На какое именно?Лаббок отхлебнул коньяку и окинул меня оценивающим взглядом:— А зачем вам это?— Стоящая идейка! — кинул я небрежно. Он пожал плечами, — Где-то в пригороде Лондона, но точно не помню. Столько времени прошло. Седьмое отделение или двенадцатое? Что-то в этом духе.— У вас не записано?— Нет, — решительно отверг он. — А почему вам не спросить у самого Олдфилда, если так нужно? Я вздохнул.— И сколько раз он вас информировал?— Назвал мне примерно пять лошадей. Три из них пришли первыми. Вот в этих случаях я посылал ему деньги.— Вы не были убеждены точно, что именно Олдфилд продает вам сведения?— Все зависит от того, как понимать слово «точно». Я догадывался. А кто мог быть еще? Но, пожалуй, я не был в этом уверен, пока Эксминстер не заявил: «До меня дошло, что вы покупаете информацию у моего жокея». И я согласился, что покупаю.— Значит, до этого вы никому не говорили, что Олдфилд продает сведения? Ни одному человеку?— Нет, определенно нет, — он одарил меня жестким взглядом, — В моей практике не принято широко сообщать о таких вещах. Особенно, если ты не уверен в фактах абсолютно. Но в чем, собственно дело?— Ладно. Извините меня, мистер Лаббок. Я не собираюсь торговать информацией. Хочу только разгрести грязь, налипшую на Грэнта Олдфилда.К моему удивлению, он лишь сыто причмокнул языком и сбил полдюйма пепла с сигары.— Знаете, согласись вы снабжать меня информацией, я стал бы искать, где скрывается ловушка. Есть жокеи, которых можно подкупить. Но есть такие, которых не купишь В моем деле нужно иметь интуицию. Так вот, — он ткнул сигарой в мою сторону, — вы не из тех, кто продается.— Благодарю, — пробормотал я.— Ну и глупо. В этом же нет ничего противозаконного. Я усмехнулся.— Мистер Лаббок! Олдфилд — не Робинсон. Но его карьера и здоровье пострадали как раз из-за того, что вас и мистера Эксминстера уверили, будто Робинсон — это и есть Олдфилд, Он с сомнением пригладил рыжие усики.Я продолжал:— Олдфилд бросил конный спорт. Но для него по-прежнему важно, чтобы с него сняли этот позор. Вы поможете мне?— Каким образом?— Напишите заявление, что у вас не было никаких доказательств, что, платя Робинсону, вы на самом деле платили Олдфилду. И до Джеймса Эксминстера вы никому не говорили, кто такой Робинсон.— И это все?— Да.— Хорошо. Такое заявление не причинит никому вреда. Но мне кажется, вы идете по ложному следу. Никто, кроме жокея, не станет так прятаться. Никто, кроме жокея, который рискует потерять работу, если это обнаружится... Но я напишу то, что вы хотите. Он снял колпачок с авторучки, взял лист бумаги с грифом отеля и решительно написал все, — Ну вот. Хотя я и не понимаю, что это может дать. Я прочитал написанное, свернул листок и сунул себе в бумажник.— Кто-то донес мистеру Эксминстеру, будто Олдфилд продает вам информацию. Если вы никому не говорили об этом, кто мог знать?— О! — у него широко раскрылись глаза. — Понимаю. Да, да, понимаю. Робинсон знал. Но Олдфилд нипочем не стал бы рассказывать...Следовательно, Олдфилд — не Робинсон.— Примерно такая логика, — согласился я, вставая, — Мистер Лаббок, я чрезвычайно благодарен вам за помощь.— К вашим услугам, — он широко улыбнулся и помахал заметно уменьшившейся сигарой, — Встретимся на скачках. Глава 16 Во вторник утром я купил бюллетень «Лошади и охотничьи собаки» и потратил немало времени, обзванивая тех, кто объявил о продаже скаковых лошадей. С тремя я договорился о встрече в ближайшие дни.Позвонил одному фермеру, на лошадях которого я скакал иногда и уговорил его одолжить мне на четверг лошадиный фургон.Затем, взяв из рабочей шкатулки Джоан сантиметр, — сама она ушла на репетицию, — я поехал в конюшни к Джеймсу. Он был занят бумагами в своем кабинете. Огонь, недавно разожженный в камине, еще не успел справиться с промозглым холодом. Во дворе торопливо сновали замерзшие конюхи, уводя лошадей после второй утренней проводки.— Сегодня снова не будет скачек, — заметил Джеймс. — Хотя нынешней зимой нам пока везло.Он встал, потер руки и протянул их к огню.— Тут мне звонили некоторые владельцы лошадей, — сообщил он. — Теперь они снова хотят вас. Я им сказал, — он взглянул на меня из-под бровей, зубы блеснули в улыбке, — что удовлетворен вашей ездой и что в состязании за Золотой Кубок на Образце поскачете вы.— Это правда?— Да, — глаза его засияли.— Но... А Пип?— Я объяснил ему, что не могу снять вас с лошади после того, как вы выиграли приз «Королевской охоты» и Зимний Кубок. Пип согласен, Я договорился с ним, что он начнет работать через неделю после Челтенхэма. Он успеет провести несколько скачек до Большого Национального. Будет скакать на моем жеребце, на котором выступал в прошлом году.— Он пришел шестым, — припомнил я.— Верно, У меня достаточно лошадей, чтобы и вы, и Пип были загружены основательно. Кроме того, вас, конечно, будут приглашать и другие тренеры.— Не знаю, как и благодарить вас.— Себя благодарите, — сардонически усмехнулся он, — Вы это заслужили.Наклонившись, он подбросил в камин кусок угля.— Джеймс! Не напишите ли вы для меня кое-что?— Написать? О, вы получите контракт на следующий сезон такой же, как у Пипа.— Я не это имею в виду, — проговорил я неловко, — Совсем другое... Не напишете ли просто, что это Морис Кемп-Лор рассказал вам, как Олдфилд продает такую вот информацию?— Написать?— Да.— Не понимаю... — он пристально поглядел на меня и пожал плечами. — Ну, ладно.Сел за конторку, взял лист бумаги с его именем и адресом и написал то, что я просил.— Подпись и дата нужны?— Неплохо бы.Он промокнул листок.— Что хорошего из этого может получиться? — спросил он, вручая мне заявление.Я вынул бумагу, написанную Лаббоком, и подал ему. Он прочел ее три раза.— Господи! Это невероятно! А если бы я сам решил выяснить все у Лаббока? На какой же риск шел Морис!— Риск не столь уж велик. Вам и в голову не пришло бы проверять то, что он преподнес как дружеское предупреждение. В общем, эта мина сработала, Грэнт получил расчет.— Я очень сожалею об этом, — медленно выговорил Джеймс. — Я хотел бы как-то исправить...— Напишите Грэнту и объясните все, — предложил я. — Он будет рад этому больше всего на свете.— Сделаю, — пообещал он.— В субботу утром эти документы окажутся у старшего распорядителя. Наверное, они недостаточно убедительны для судебного разбирательства. Но их хватит, чтобы столкнуть милейшего Кемп-Лора с пьедестала.— Думаю, вы правы, — он серьезно поглядел на меня. — Но почему нужно дожидаться субботы?— Я... Я еще не буду готов до тех пор.Он не настаивал. Мы вышли во двор поглядеть на лошадей.Джеймс отдавал распоряжения, ругал, хвалил спешащих конюхов.Я вдруг понял, насколько привык к тому, как умело и основательно поставлено здесь дело. И как приятно ощущать себя его частицей.Мы медленно шли вдоль денников, и Джеймс заглянул в кладовую обговорить с Сидом завтрашнюю отмену скачек. Неожиданно для себя я застыл на пороге: входить внутрь мне не хотелось. И хотя понимал, что это глупо, заставить себя войти не мог, С потолка в центре свисали крюки для снаряжения. На двух изогнутых лапах, безобидно покачиваясь, висели грязные уздечки. Я повернулся к ним спиной, уставился на аккуратно убранный двор и подумал: «Смогу ли я когда-нибудь смотреть на эти крюки спокойно?»Примерно в миле от конюшен, на вершине одного из поросших травой округлых холмов, стоял принадлежащий Джеймсу коттедж смотрителя. В прошлом этот домик предоставляли служителю, наблюдавшему за проминкой лошадей. Но так как там не было ни электричества, ни удобств, новый служитель предпочел более комфортабельный дом в долине.Заброшенная дорога огибала холм по склону, поднимаясь вверх и снова опускаясь вниз, чтобы мили через четыре влиться в шоссе, которое никуда не вело, Пользовались им лишь две фермы и владельцы загородного дома. И потому это был обычный маршрут для утренней проминки лошадей.Расставшись с Джеймсом, я подъехал к коттеджу. Раньше я, проезжая мимо, видел лишь часть глухой стены. Теперь я обнаружил четырехкомнатный домик с небольшим огражденным палисадником. От ворот к двери вела узкая дорожка. В каждой комнате по окну. Два выходят на фасад, два на заднюю сторону.Войти без ключа не составляло никакого труда — почти все стекла в окнах были выбиты. Открыв окно, я влез в дом, Внутри пахло гнилью. Но стены и пол оказались в хорошем состоянии.Входная дверь вела в небольшой холл, из которого можно войти во все четыре комнаты. Все это было так удобно для меня, словно я сам проектировал. Обогнув дом, я достал сантиметр и измерил окна — три фута в высоту, четыре — в ширину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21