Я подошел и посмотрел на крохотный сверток под кучей одеял. Ребенок спал. Я поахал от восторга, и лицо матери тут же ожило. Она настояла на том, чтобы угостить меня чаем, и мы выяснили, что нет ни сахара, ни молока, ни бисквитов. После чего я смог спросить:— Этот «ягуар», ну тот, что перегородил Питеру дорогу и из-за которого он опоздал, — кому он принадлежит?— Очень странно, но мы не знаем. Ведь никто не приехал, чтобы убрать его, и он все то утро простоял поперек дороги. В конце концов его отвела полиция. Питер справлялся, чей он. Он хотел высказать тому негодяю, чего ему стоит этот паршивый «ягуар». Но они так и не нашли владельца.— А вы случайно не знаете, где этот «ягуар» сейчас?— Он стоял возле гаража у станции Тимберли. Это единственный гараж в округе — там стоят разбитые машины. Оттуда брали и тягач, который вытаскивал «ягуара».Я поблагодарил ее, и она проводила меня до машины. Я заранее посмотрел скаковые программы и подсчитал, сколько раз был занят Питер за последние несколько недель и как мало он заработал. Так что я прихватил большую коробку провизии: масло, яйца, сыр и кучу банок. А также игрушки для малыша.Все это я отнес в дом и поставил на кухонный стол, не обращая внимания на протесты хозяйки, — Слишком тяжело, чтобы тащить это обратно, — улыбнулся я, — Вы уж придумайте, что с этим делать. Она заплакала.— Бодритесь, — сказал я, — Скоро все пойдет хорошо. Между прочим, вам не кажется, что для ребенка в доме слишком холодно? Знаете, сколько детей умирают в Англии каждую зиму, даже если они так укутаны, как ваш? Она с ужасом посмотрела на меня, и слезы хлынули по щекам.— Но мы не можем позволить себе топить, — порывисто ответила она, — Плата за дом забирает все, что у нас есть... Я вынул из кармана заклеенный конверт и подал ей:— Это подарок для ребенка. Вы сможете заплатить за электричество и купить немного угля. Говорят, ожидаются холода, так что обещайте, что вы будете тратить эти деньги только на тепло.— Обещаю, — прошептала она еле слышно.— Ну и хорошо, — улыбнулся я ей. Она вытерла глаза, а я сел в машину и уехал. Гараж у станции Тимберли оказался предприятием современным — весь фасад из снежно-белого пластика. Старый, брошенный «ягуар» стоял на заднем дворе, выложенном дешевым кирпичом. Втиснут между останками «стандарта» 8-й модели и кучей старых покрышек. Я спросил механика, могу ли купить эту машину.— Сожалею, сэр, нельзя, — живо отозвался франтоватый человечек лет тридцати.На руках никаких следов масла.— А почему? Она же только в металлолом годится?— Продать не могу, потому как не знаю, кому принадлежит, — с сожалением ответил он. — Хотя... — Он просиял вдруг, — она стоит здесь так давно, что мы, наверное, можем считать ее своей... Как потерянную собственность, на которую никто не претендует. Я справлюсь в полиции.Понадобилось лишь чуть-чуть подтолкнуть его, и он выложил мне все, как «ягуар» завяз поперек дороги и как фирма его вытаскивала.— Но ведь кто-то видел водителя, когда он вылез из машины?— Полиция считает, его подвезла попутная машина. А после он решил, что «ягуар» не стоит того, чтобы за ним возвращаться.— Сколько она стоит?— Для вас, сэр... — он блеснул зубами, — я бы расстался с ней фунтов за сто. Сто фунтов! Кемп-Лор не пожалел сотни, чтобы погубить Питера Клуни! Неужели так сильна его маниакальная ненависть к жокеям? Хотя сотня для Кемп-Лора куда меньше, чем для меня.Железнодорожная станция Тимберли (шесть поездов и двадцать два экспресса) была от меня слева. Я постоял, разглядывая ее: примерно четыре мили до дороги, ведущей к деревушке Питера, — час быстрой ходьбы. Питер обнаружил «ягуар» в одиннадцать часов, Видимо, он был только что оставлен. Я ясно представил себе, как Кемп-Лор, остановившись на повороте, наблюдал за домиком Клуни в бинокль и видел, как тот сел в машину. Чтобы установить «ягуар» поперек дороги, запереть дверь и скрыться, понадобилось немного времени.А потом? Единственное неудобство, которое нужно преодолеть Кемп-Лору, — его собственная слава. Физиономия телезвезды хорошо известна почти всему населению Англии, и он не мог рассчитывать проскочить незаметно: его бы узнали и запомнили. И уж, конечно, в этом малонаселенном районе можно разыскать тех, кто его видел.Я решил начать со станции. Поезд в город — в двенадцать тридцать, а из города — ни одного до пяти часов. Касса была закрыта. Кассира-контролера я нашел в отделе посылок. С программой скачек в руках он дремал около раскаленной печки. Большая корзина с шумно квохчущими курами стояла в углу. Вздрогнув, он проснулся и сообщил, что поезд будет через час десять минут.Я разговорился с ним насчет скачек, но ничего полезного не узнал. Морис Кемп-Лор никогда, какая жалость так он сказал, не садился в Тимберли на поезд. Если бы даже это случилось не в день его дежурства, ему бы рассказали. А в тот день, когда «ягуар» тащили в гараж, он как раз дежурил. Отвратительная история. Нельзя допускать, чтобы люди были такими богатыми и могли бросать машины в канаву, будто окурок.Я спросил, много ли пассажиров садится на дневной поезд?— Много ли пассажиров? — повторил он скорбно. — Не бывает больше трех-четырех. Не считая тех дней, когда в Челтенхэме скачки...— Интересно, тот парень, что бросил «ягуар», мог уехать отсюда поездом?— Отсюда нет, — отрезал железнодорожник. — Пассажиры, которые сели в поезд, были одни женщины. Едут за покупками в Челтенхэм, Дневным поездом не ездит ни один мужчина, кроме, конечно, скаковых дней, Я посоветовал, на кого поставить сегодня в Бирмингаме и с удовольствием узнал потом, что угадал победителя, и оставил его, когда он звонил своему букмекеру.Спокойствие деревенского бара в Тимберли никогда, к сожалению, не нарушалось присутствием блестящей особы Мориса Кемп-Лора, В двух кафе на шоссе не слышали, чтобы кто-нибудь его подвозил. Ни в одном гараже на расстоянии десяти миль в округе тоже его не видали. Местные таксисты не возили его. В автобус он не садился.Завести разговор насчет Кемп-Лора было нетрудно, хотя и требовало времени. Дружелюбно настроенный кондуктор автобусной станции в Челтенхэме также сказал, что ни один из его коллег ни разу не возил такую знаменитость. Иначе они бы звонили об этом без умолку, Можно было подумать, что раз Кемп-Лора никто не видел, значит, он и не был тут. А я, хотя и был расстроен своими неудачными поисками, вовсе не убежден, что они напрасны.Военный танковый перевозчик случайно загородил нам с Питером дорогу в Челтенхэм — это ясно. Но из-за этого были такие громкие неприятности, что врагу просто вложили оружие в руки. Оставалось только сделать так, чтобы Питер снова опоздал, распустить слухи, и жокею уже не было доверия. Его карьера кончилась.Я все-таки надеялся, что, проявив настойчивость, сумею докопаться до чего-нибудь. Поэтому снял номер в отеле и, чтобы не думать о еде, провел вечер в кино.Тик-Ток, услышав по телефону, что он все еще остается без машины, отнесся к этому довольно покорно, Поинтересовался, как идут дела, и заметил:— Даже если ты прав насчет нашего приятеля, он — хитрюга и ловкач. Не так-то легко будет поймать его!Ни на что особенно не надеясь, я поехал утром на железнодорожную станцию в Челтенхэме. И, раздавая фунты, нашел контролера, который отбирал билеты у пассажиров поезда в тот день, когда на дороге бросили «ягуар». Но и этот разговорчивый служащий никогда не видел Кемп-Лора, кроме как по телевизору. И вдруг он заколебался:— Понимаете, сэр, его-то я не видел, Но мне кажется, я видел его сестру, — И какая она уз себя?— Очень на него похожа, иначе как бы я ее узнал? И одета была в костюм для верховой езды. Как их, галифе, что ли, они называются. А на голове — шарф. Хорошенькая очень. Я только потом допер, кто она. Я же с ней не говорил. Просто отобрал у нее билет и все.— А когда вы ее видели?— Не могу сказать точно. Но незадолго до Рождества, в этом я уверен.Фунт, который я ему дал, он ловко засунул во внутренний карман.— Благодарю вас, сэр.Прошло шесть дней с тех пор, как я скакал последний раз. Шесть дней, за время которых все мои ошибки были обсуждены, а остатки моей жокейской репутации списаны со счета. В раздевалке события развиваются быстро — важно то, что происходит сегодня, Еще важнее то, что будет завтра. А что было вчера — уже мертво, Я принадлежал ко вчерашнему дню. И был древностью.Даже мой гардеробщик удивился, увидев меня, хотя я и предупредил, что буду.— Значит, вы сегодня скачете? А то я хотел спросить, не собираетесь ли вы продать свое седло... Тут есть один начинающий, ему как, раз нужно.— Нет, я его сохраню пока. В четвертой скачке я занят на Ботве.Это был странный день. Жалеющие взгляды перестали меня волновать: я знал, что не заслужил их. И спокойно отнесся к тому, что в первых двух скачках посадили две лошади, на которых раньше скакал я. Единственное, что меня беспокоило: есть ли у Джеймса решимость в душе и сахар в кармане.Он был так занят другими участниками, что мы едва ли обменялись двумя словами за день.— Кемп-Лор здесь, — сказал он коротко, когда я вышел на смотровой круг, чтобы сесть на Ботву.— Да, я его видел.— Он уже давал сахар нескольким лошадям.— Что?!— Я расспрашивал кое-кого... За последние несколько недель Морис кормил сахаром многих лошадей. Не только тех, на которых вы скакали.— О! — произнес я сдержанно.— Ни одна из ваших лошадей не подвергалась пробе на допинг, — продолжал Джеймс, — Но у некоторых из тех, что Морис угощал сахаром, пробу брали. Все результаты отрицательные.— Он давал отравленный сахар только моим лошадям, Остальным для камуфляжа. И ему чертовски повезло, что именно у моих лошадей не брали пробу. Да, по правде говоря, я был уверен в этом.Джеймс покачал головой. Без особой надежды я спросил:— А... он... Кемп-Лор... пробовал дать сахар Ботве?Джеймс поджал губы и уставился куда-то. Я затаил дыхание.— Он проходил мимо, когда мы седлали, — проворчал Джеймс. — Восхищался попоной.Ботва неторопливо прогарцевала мимо нас — в отличном виде. Но прежде чем Джеймс смог что-нибудь сказать, к нему подошел один из распорядителей. И я так и не успел выяснить насчет сахара.Но уже у второго забора я понял, что Ботва не отравлена, Тупая вялость, которой были поражены последние двадцать восемь лошадей и которая — как мне хотелось внушить была следствием моей неполноценности, развеялась, словно пролившаяся грозовая туча.Ботва прыгала, вздымалась вверх, тянула вперед и неслась изо всех сил. Мне кричать хотелось от радости. Она была неопытным прыгуном — больше энтузиазма, чем расчета. И когда прыгала через небольшие препятствия — это не приносило особенных огорчений, Но теперь, впервые участвуя в стипльчезе, она и к заборам отнеслась с тем же неуважением. Огромная разница между легким, падающим от толчка барьером и забором, шириною в три фута, крепко сбитым из березовых жердей, — особенно если перед ним открытая канава. Но Ботва не желала остепениться. Ей не терпелось. Она рвалась в бой.Должен признаться, и мое настроение полностью совпадало с настроением Ботвы. Мы заражали друг друга безрассудством. Несколько раз мы рисковали неоправданно, но нам везло. Я удерживал Ботву около ограды, протискиваясь, как только открывался малейший проход. И не мешал лошади получать все толчки и удары, которые выпадали на ее долю. Когда мы удачно подходили к забору, Ботва выигрывала в прыжке несколько корпусов. Но и когда подходили плохо, она все-таки пробивалась и всегда находила местечко, чтобы хоть как-то приземлиться.Ничего похожего на ту разумную, точно рассчитанную скачку, о которой говорил Джеймс. Но такая отчаянная борьба больше научила упрямую Ботву выпутываться из трудных положений, чем спокойная пробежка с краю.Подходя к последнему забору, я начал бояться, что мы победим. Я знал — Джеймс хочет продать эту лошадь. И если бы она победила в скачке новичков, ценилась бы меньше, чем еще не побеждавшая. Очевидный парадокс? Да, но Ботва, молодая и неопытная, обещала многое, И слишком ранняя победа не дала бы ей в следующем сезоне участвовать в интересных скачках для новичков, Придти вторым было бы гораздо выгоднее. Показать, что лошадь могла бы выиграть, хотя и не выиграла, — это подняло бы ее цену на несколько сотен. Но мы слишком яростно скакали, и у предпоследнего забора ненужная победа казалась неизбежной. Рядом шла лишь одна, уже уставшая лошадь, а на хвосте у нее — никого.К счастью. Ботва оказалась на высоте.Я пытался хоть как-то ее успокоить. Но она, не обращая внимания, взвилась в воздух слишком рано и приземлилась так, что ее задняя нога задела березовые жерди забора. От напряжения передние ноги подогнулись, и она упала на колени. Мой подбородок оказался на ее правом ухе, а руки сомкнулись вокруг шеи. Но тут ее выручило поразительное чувство равновесия. Напрягшись, она взметнулась вверх, дернула плечами и встала на ноги. Я опять оказался в седле, а она, покачав недовольно головой, снова устремилась к финишу. Но лошадь, которая шла рядом, была уже впереди и для нас недосягаема. Две другие пронеслись мимо в прыжке. Так что у последнего препятствия мы оказались четвертыми. Во время падения я упустил стремена и до прыжка не мог вдеть в них ноги. И, когда мы перелетели через последний барьер, они болтались в воздухе и звенели. Натянув поводья, я стиснул ногами бока. И Ботва, держась до конца, с разгона обогнала двух лошадей и в четырех шагах от финиша выскочила на второе место.Джеймс в загоне для расседлывания ждал, пока я спешусь. Никакого выражения на лице. И я соскользнул с таким же бесстрастным видом.— Никогда больше не скачите так на моих лошадях! — Только и вымолвил он.— Согласен, Отстегнув пряжки подпруги и взяв седло на руку, я наконец взглянул ему в глаза. Прищуренные и непроницаемые, они сияли.— Вы доказали то, что хотели. Но при этом чуть не погубили мою лошадь. (Я промолчал.) И самого себя, — добавил он, подразумевая, что это менее важно.Я покачал головой и, как бы вторя ему, улыбнулся:— Пустяки!— Хм! — Он взглянул на меня пристально. — Приходите вечером в конюшни. Мы не можем здесь разговаривать о... о том, о чем нам надо поговорить... Слишком много ушей.Владелец победителя перегнулся через двойной барьер, чтобы полюбоваться Ботвой. Мне надо было смотать подпругу и взвеситься. Так я и не узнал, что произошло перед скачкой.В раздевалке около моего места стоял Тик-Ток. Великолепно обутая нога на скамейке, тирольская шляпа сдвинута на затылок.— Прежде чем ты еще разок поскачешь таким манером, завещай мне свою половину машины. Это избавит меня от уймы сложностей с законом.— Заткнись, — попросил я, стаскивая с себя сначала свитер ( малиновый с белым — цвета Джеймса), а потом и тонкую коричневую фуфайку. Взял полотенце у гардеробщика и — к умывальнику.— Многие сейчас охотно взяли бы свои слова обратно. И хорошо, если бы они ими подавились! — воскликнул Тик-Ток на всю раздевалку.Прислонившись к стене, он томно наблюдал, как я умывался.— Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что твои сегодняшние подвиги были ясно видны миллионам домохозяек, инвалидов, грудных младенцев и тем, кто слоняется около витрин радиомагазинов.— Что ты мелешь? — воскликнул я, — Факт! Последние три скачки показывали в промежутке между лекцией «Секс для шестых классов» и сериалом «Пучеглазик стреляет в бабушку». Вел передачу Морис. Хотел бы я знать, — закончил он всерьез, — что он предпримет, когда сообразит, что ты усек его проделку с сахаром?— Может и не узнать, — ответил я, растирая полотенцем плечи и грудь. — Подумает, что это вышло случайно... Джеймс еще не рассказал мне, что было до скачки.— Во всяком случае, — доверительно заметил Тик-Ток, — его кампания против тебя провалилась. После сегодняшнего он не рискнет продолжать, Я согласился с ним, Но это лишь потому, что мы слишком мало знаем о жестокости того мира, в котором живем.Джеймс, погруженный в бумаги, ждал меня в своем кабинете у конторки, Ярко пылал огонь, и его отсветы поблескивали на стаканах, стоящих наготове, Я уселся в потертое кресло у огня, а он возвышался надо мной. На сильном, жестком лице — озабоченность.— Я приношу извинения, — выпалил он вдруг.— Не стоит. Нет необходимости.— А ведь я чуть не позволил Морису дать Ботве этот проклятый сахар. Просто не мог поверить, что он способен на такой зверский план — отравить каждую лошадь, на которой вы должны скакать!— Как это было?Он пригубил свой стакан:— Я приказал Сиду, чтобы никто, абсолютно никто, каким бы важным лицом он ни был, не давал Ботве что-нибудь съесть или выпить перед скачкой. Когда я зашел в загон с вашим седлом, Морис был в соседнем загоне, и я видел, как там он давал сахар лошади. «А Ботве никто ничего не давал», — сказал Сид. Он помолчал и отхлебнул из стакана. Я прикрепил ваш номер, надел седло и начал застегивать подпругу. Морис вышел из-за перегородки, сказал: «Привет» и улыбнулся своей заразительной улыбкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21