Это несправедливо! Ну правда же, несправедливо! Вот если бы ему больше платили … Чтобы хватило на машину…
Наверху, на одной из лучших трибун, предназначенных для тренеров и жокеев, коротышка с горячими темными глазами схватил Чика за руку и начал что-то говорить. Чик сперва даже не слушал.
— …И вот я увидел, что ты тут и ты свободен. Поедешь?
— На чем? — рассеянно спросил Чик.
— На моей лошади, в Барьерной для новичков! — нетерпеливо ответил коротышка. — Ну конечно, если ты не хочешь…
— Да нет, что вы, — пробормотал Чик. — Спросите у босса. Если он разрешит, я поеду.
Невысокий тренер направился к Артуру Моррисону, стоявшему в другом конце трибуны. Моррисон напряженно следил за гнедым в бинокль. Тренер задал тот же вопрос, что и Чику.
— Чик? Да, если он вам нужен, пусть едет.
Уделив маленькому тренеру целых две секунды своего внимания, Моррисон снова прилип к биноклю.
— Мой жокей получил травму в первой скачке, — пояснил коротышка. — В Барьерной для новичков так много участников, что жокеев не хватает. И тут я увидел вашего парня, ну и попросил его, понимаете?
— Да-да, — почти безразлично ответил Моррисон. — Парень сравнительно способный, но не ждите от него слишком многого.
Гнедой двигался вяло, без обычной пружинистости. «Уж не кашель ли у него?» — со страхом подумал Моррисон.
— Да я и не рассчитываю, что моя лошадь выиграет. Это же только первый опыт.
— Ага. Ну ладно, договаривайтесь с Чиком.
В нескольких других конюшнях разразилась эпидемия кашля. И надо ж было гнедому заразиться именно сегодня!
Чик, который обычно принял бы предложение участвовать в скачке снисходительно, но достаточно оживленно, на этот раз был так рассеян, что маленький тренер пожалел о своем предложении. Все внимание Чика было приковано к гнедому. Тот довольно сносно вышел на старт. «Все нормально, — заверил себя Чик. — Все будет в порядке. Ну да, конечно. Глупо было так волноваться!»
От старта лошади шли налево, брали два препятствия, проходили мимо трибун и снова сворачивали налево. В скачках с препятствиями кабинок не бывает, и потому участники выстраиваются не по порядку номеров. Тодди встал у внутреннего края дорожки, чтобы путь был короче.
Букмекеры увеличили ставки на гнедого. Некоторые даже отваживались давать один к одному. По дороге к старту гнедой выглядел совсем не блестяще, и букмекеры воспрянули. Они ожидали, что день будет не из лучших, но, если гнедой проиграет, они неплохо наживутся. Один из них должен был нажиться особенно неплохо — но, если бы гнедой выиграл, этому букмекеру пришлось бы туго.
Александр Макгрант (настоящее имя Гарри Баскинс, год рождения примерно 1898-й) пару раз уже проделывал такую штуку. Он вытянул вперед руку с растопыренными пальцами. Ни малейшей дрожи! А ведь всегда есть риск, что парень в последнюю минуту струсит и не сделает того, что было надо. Это всегда лотерея. Но в том парне Баскинс был почти уверен. Выбирай тщеславного мальчишку, который дуется на весь свет, — и ты не ошибешься. Верняк, можно сказать.
Гарри Баскинс был хитроумный лондонец средних лет, родом из Ист-Энда, бедного района Лондона. Для него никогда не было четкой границы между хорошим и плохим. Если можно провернуть удачную аферу, так почему бы и нет? Налоги душат букмекерское дело. Приходится крутиться, как можешь. А самое верное дело —набрать ставок на первого фаворита и устроить так, чтобы тебе не пришлось их выплачивать.
Служитель у старта дернул за рычаг, и лента с шелестом упала. Тодди привычно выслал коня вперед. Комментатор, сидевший в своей кабинке на самом верху, привычно начал комментировать скачку:
— Старт дан! Вперед сразу вырвался серый…
Артур Моррисон и Чик следили за скачкой. Сердце у обоих отчаянно колотилось, хотя и по разным причинам. Гарри Баскинс зажмурился и принялся молиться.
Тодди вырвался вперед, в первой тройке. Гнедой шел ровным, сильным галопом, натягивая повод. «Все нормально, — подумал Тодди. — Хорошо идет, мощно. Как поезд».
Первое препятствие лежало всего в сотне ярдов. Оно быстро приближалось. Тодди опытным глазом вымерил дистанцию, прикинул, что гнедой подойдет к препятствию точно так, как надо, собрался перед прыжком и дал коню шенкель. Гнедой не отозвался. Никак. Конь словно не заметил препятствия. Не напрягся, не припал на задние ноги, не попытался свернуть или замедлить ход — ничего. И Тодди понял, что сейчас произойдет катастрофа.
Гнедой влетел прямиком в прочное препятствие, сплетенное из березовых прутьев, высотой по грудь, в три фута шириной. Трибуны в ужасе застонали. Конь перекувырнулся через препятствие. Тодди упал на землю впереди, и падающий конь рухнул на него всем своим весом.
Мир в глазах Чика сделался серым. Краски исчезли. Чик был близок к обмороку. «О господи! Боже мой! Тодди!»
А гнедой поднялся на ноги и поскакал дальше. Он последовал за другими лошадьми к следующему препятствию, мчась все тем же неудержимым, размашистым галопом.
На второе препятствие он тоже налетел грудью. Толпа вскрикнула и застонала. Конь снова кувырнулся вверх ногами, с грохотом рухнул, опять вскочил и помчался дальше.
Он миновал трибуны. Стремена, свисающие с пустого седла, болтались, с губ коня летели клочья пены, на боках темнели пятна пота. Дорожка сворачивала налево, но гнедой мчался напрямик. Он пересек скаковую дорожку и врезался грудью в перила. Толстое бревно сломалось пополам. Конь опять рухнул и опять вскочил на ноги — но на этот раз не помчался дальше. Он, хромая, сделал три шага и остановился.
Тодди лежал на земле у первого препятствия. Над ним склонились встревоженные санитары. Артур Моррисон бросился вниз, не зная, куда бежать сначала, к сыну или к коню. У Чика подкосились ноги, и он опустился на бетонные ступени. Гарри Баскинс был в восторге. Впрочем, его радость была отравлена тревогой. Если Тодди Моррисон серьезно покалечился, хватит ли ума этому глупому мальчишке, Чику, держать язык за зубами?
Артур Моррисон все-таки выбрал сына. При падении Тодди потерял сознание, и гнедой придавил его всем своим весом, но к тому времени, как Моррисон успел приблизиться к нему на сотню ярдов, Тодди уже начал приходить в себя. Увидев, что помятая фигура пытается приподняться, Артур Моррисон успокоился насчет сына, развернулся и бросился к лошади. Не годится показывать Тодди, как он из-за него переволновался. Моррисон боялся, что Тодди перестанет его уважать.
Гнедой терпеливо стоял у разломанных перил. Конь смутно чувствовал, что с передней ногой что-то не так — он не мог на нее опираться. Артур Моррисон и ветеринар подбежали к нему одновременно. Моррисон злобно уставился на ветеринара.
— Это вы говорили, что он в состоянии участвовать в скачке! Владелец по потолку будет бегать, когда об этом услышит!
Моррисон пытался сдержать растущую в душе ярость. Как все-таки несправедлива судьба! Гнедой был не просто конь — это был лучший конь из всех, которых когда-либо доводилось тренировать Моррисону, и он завоевал столько призов, сколько Моррисону больше не увидеть вовек…
— Но ведь на вид с ним было все в порядке! — оправдывался ветеринар.
— Я требую провести тест на допинг! — бросил Моррисон.
— Он сломал себе плечо. Лошадь придется прикончить.
— Сам знаю, не слепой. И все равно, возьмите сперва анализ крови. При обычных болезнях лошади себя так не ведут.
Ветеринар неохотно согласился взять анализ. Потом достал пистолет для безболезненного убоя лошадей и пристрелил гнедого. Лучшая лошадь на конюшне Артура Моррисона сделалась всего лишь именем в племенных книгах. Переваренную морковку уволокли вместе с трупом лошади, но беды, причиненные ею, еще не кончились.
Чику потребовалось минут пятнадцать, чтобы понять, что это лошадь погибла, а Тодди жив. Все это время Чик чувствовал себя разбитым физически и уничтоженным духовно. А ведь поначалу это казалось таким пустяком — всего-то навсего дать морковку гнедому!
Чик не думал, что это так на него подействует. Он никогда не верил, что от такого действительно можно чувствовать себя физически больным.
Когда Чик узнал, что Тодди ничего себе не сломал, пришел в сознание и через пару часов встанет на ноги, ему стало полегче. К тому времени, когда рядом появился маленький тренер и сердито напомнил, что Чику давно пора переодеваться в цвета владельца лошади, на которой он выступает в скачке для новичков, Чик уже был в состоянии сесть на лошадь, хотя и жалел, что согласился.
В раздевалке Чик забыл сказать помощнику, что ему нужно легкое седло и что тренер просил грудную подпругу. Он забыл подвязать шейный платок и, если бы не помощник, так бы и поехал с болтающимися концами. Забыл снять часы. Помощник ему напомнил обо всем и подумал, что парень, похоже, пьян.
Барьерист-новичок, на котором должен был ехать Чик, тому гнедому и в подметки не годился. Гнедой обошел бы его на милю, даже если бы новичок стартовал накануне. Молодой, зеленый, полуобученный, он не обладал даже скрытым даром, который заслуживал бы развития. Этот конь обречен был приходить в хвосте до тех пор, пока владельцу не надоест тратиться на его содержание. Впрочем, Чику было все равно. Он был слишком занят своими мыслями, чтобы потрудиться заглянуть в каталог — иначе перечень безрезультатных скачек новичка предостерег бы его. Чик сел на лошадь, не думая о ней, и не стал слушать советов, которыми засыпал его тренер. Чик, как всегда, наперед все знал лучше всех. «Будь внимательней, будь внимательней!» — передразнил он про себя тренера. Как может Чик выслушивать все эти дурацкие инструкции, когда ему так хреново?
По дороге из весовой Чик миновал Артура Моррисона. Тот рассеянно окинул взглядом его цвета и сказал:
— Ну-ну… Смотри постарайся не особенно напортачить.
Моррисон все еще размышлял о том, как гибель гнедого повлияет на его дела, и потому не заметил злобы, исказившей и без того кислое лицо парня.
«Ну вот, опять! — подумал Чик. — Как всегда. Как всегда! Он думает, я ни на что не гожусь. А если бы он дал мне шанс… и платил побольше… я бы ни за что на свете… Ни за что на свете не дал бы гнедому эту морковку!» Чик легким галопом направил коня к старту, сосредоточившись на обидном «постарайся не особенно напортачить». Это брошенное вскользь замечание каким-то образом оправдывало то, что сделал Чик. Пропасть раскаяния, разверзшаяся перед ним, была чересчур пугающей. И Чик хватался за любую соломинку.
Гарри Баскинс отметил, что Чик участвует в скачке для новичков, и успокоился. Все в порядке, парень не собирается колоться. И все-таки Гарри застегнул свою сумку, разбухшую от денег, и ушел домой. На сегодня хватит. Коллегам он сказал, что плохо себя чувствует. И это отчасти было правдой. Гарри все никак не мог забыть этого гнедого, который сносил препятствия, словно не видел их. Словно ослеп. Это был великий конь. И все, что он знал, — это что он на скачках и надо скакать. Конь не понимал, что с ним что-то не так. Ему сказали: «Вперед» — и он помчался вперед. Великий конь, великая душа спортсмена…
Гарри Баскинс вытер пот со лба. Ну разумеется, после такого лошадь наверняка проверят на допинг. Ни одна из лошадей, с которыми он проделывал такое раньше, так себя не вела. Может, он неправильно рассчитал время или дозу? Но вообще-то никогда не известно, как поведет себя та или иная лошадь. Допинг — штука несколько непредсказуемая.
Гарри налил себе виски — пальцы все-таки дрожали — и, поуспокоившись, решил, что, если на этот раз ему удастся выйти сухим из воды, он удовлетворится сегодняшним барышом и больше таких фокусов с морковками устраивать не станет. Уж очень рискованное дело.
На старте Чик встал посередине, хотя тренер говорил ему держаться с краю, чтобы неопытной лошади было проще проходить первые несколько барьеров. Но Чик об этом забыл, потому что тренера он не слушал. Впрочем, даже если бы и слушал, все равно бы поступил по-своему, просто потому, что привык все делать наперекор. Он думал о Тодди, который всего час назад стартовал с этого самого места, не зная, что его конь не увидит препятствий… Он и не знал, что от наркотиков лошадь может ослепнуть. Да и откуда же он мог знать? Это же глупо! Наверное, наркотик просто затуманил гнедому мозги, так что он все видел, но не соображал, что надо прыгать. Не мог же конь и в самом деле ослепнуть!
При этой мысли Чик вспотел. Он забыл проверить подпруги. Его мысли по-прежнему были заняты ужасом, царящим в его душе, и потому старт застал Чика врасплох. Он стартовал с запозданием. Маленький тренер, смотревший скачку с трибун, досадливо прищелкнул языком. Артур Моррисон возвел глаза к небу.
Первый барьер стоял рядом с первым стипль-чезным препятствием, и на подходе Чика вдруг охватил иррациональный ужас: он испугался, что его конь тоже налетит на барьер грудью. И вместо того, чтобы готовить лошадь к прыжку, Чик принялся уговаривать себя, что уж этой-то лошади никто морковку подсунуть не мог. Не может быть, чтобы эта лошадь тоже была одурманена — это несправедливо… Почему несправедливо? Ну, потому что… потому…
Конь кое-как взял барьер, зацепившись за верхнее бревно, и, приземлившись, почти остановился. Тренер начал браниться.
Чик подобрал ослабевший повод, потом второй. Конь начал растерянно вилять туда-сюда. Ему нужен был заботливый и внимательный всадник, его следовало еще научить держать ритм и равновесие. Научить подходить к препятствию и быстро собираться после прыжка. Коню не хватало опыта, не хватало расчета, и он отчаянно нуждался в жокее, который научил бы его всему, что требуется.
Чик вполне мог бы справиться с этим, если бы постарался. Но сейчас, когда тошнота и подавленность почти лишили его сил, Чик словно нарочно пытался доказать, что и в самом деле никуда не годится.
На втором прыжке Чик увидел мысленным взором, как гнедой кувырнулся через препятствие. А на повороте перед Чиком предстали развороченные перила и взрытый дерн. Там окончился путь гнедого. И это отзовется на всей конюшне. Все они обеднели с его смертью. И убил гнедого он, Чик. Теперь уж не отвертишься. Да, это он убил коня той морковкой — так же верно, как если бы пристрелил его своими руками. Чик внезапно всхлипнул, и глаза его наполнились слезами.
Двух следующих барьеров он просто не заметил. Они мелькнули каким-то размытым пятном. Чик удержался в седле только благодаря инстинкту и выучке. По щекам его бежали слезы, и ветер, бьющий в лицо, сметал их, как только они выползали из-под жокейских очков.
Зеленый барьерист был напуган. Он чувствовал, что им не управляют, и не знал, что делать. Приближался следующий барьер. Предыдущие лошади успели снести верхнюю секцию, и она торчала под углом. Барьерист до последней минуты ждал указаний от всадника и наконец в растерянности кинулся к тому краю барьера, который был ниже, — коню показалось, что так будет проще.
Маленькому тренеру и Артуру Моррисону с трибуны хорошо было видно, что Чик даже не попытался выправить лошадь или собрать ее перед прыжком. Передние ноги лошади попали в упавшую секцию, и Чик вылетел из седла головой вперед.
Инстинкт самосохранения должен был бы заставить Чика свернуться клубком, но инстинкт отказал. Чик пролетел по воздуху, растопырившись, точно морская звезда. И последней его мыслью перед ударом было, что этот ублюдок-тренер не вышколил как следует свою лошадь. Чертова скотина совершенно не умеет брать препятствия!
Очнулся он много времени спустя на высокой кровати в маленькой комнатке. Откуда-то лился слабый рассеянный свет. Боли Чик не чувствовал. Он вообще ничего не чувствовал. Ему казалось, что мозги свободно плавают у него в голове, а голова витает в пространстве.
Через некоторое время Чику подумалось, что он, наверное, умер. Он отнесся к этой мысли совершенно спокойно и почувствовал гордость за это спокойствие. Прошло еще немало времени, прежде чем Чик наконец понял, что не умер. На голове у него было что-то вроде жесткой повязки. Двигаться Чик не мог.
Он поморгал — уже осознанно — и облизнул губы, чтобы убедиться, что по крайней мере губы и язык действуют. Он не мог понять, что произошло. Мысли рассеивались в приятном, спокойном тумане.
Наконец Чик вспомнил про морковку — и все мучения вернулись к нему с новой силой. Он протестующе вскрикнул, попытался встать, уйти, убежать от немыслимого, невыносимого чувства вины. Люди услышали его голос и вошли в комнату. Чик непонимающе уставился на них. Люди были в белом.
— С вами все в порядке, — сказали ему. — Не волнуйтесь, молодой человек, все будет в порядке.
— Я не могу двигаться! — с негодованием возразил Чик.
— Скоро сможете, — заверили его.
— Я не чувствую… ничего. Я ног не чувствую! Его внезапно охватила паника.
— И рук тоже! Я не могу… не могу шевелить руками!
Чик уже кричал. Его глаза были расширены от ужаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Наверху, на одной из лучших трибун, предназначенных для тренеров и жокеев, коротышка с горячими темными глазами схватил Чика за руку и начал что-то говорить. Чик сперва даже не слушал.
— …И вот я увидел, что ты тут и ты свободен. Поедешь?
— На чем? — рассеянно спросил Чик.
— На моей лошади, в Барьерной для новичков! — нетерпеливо ответил коротышка. — Ну конечно, если ты не хочешь…
— Да нет, что вы, — пробормотал Чик. — Спросите у босса. Если он разрешит, я поеду.
Невысокий тренер направился к Артуру Моррисону, стоявшему в другом конце трибуны. Моррисон напряженно следил за гнедым в бинокль. Тренер задал тот же вопрос, что и Чику.
— Чик? Да, если он вам нужен, пусть едет.
Уделив маленькому тренеру целых две секунды своего внимания, Моррисон снова прилип к биноклю.
— Мой жокей получил травму в первой скачке, — пояснил коротышка. — В Барьерной для новичков так много участников, что жокеев не хватает. И тут я увидел вашего парня, ну и попросил его, понимаете?
— Да-да, — почти безразлично ответил Моррисон. — Парень сравнительно способный, но не ждите от него слишком многого.
Гнедой двигался вяло, без обычной пружинистости. «Уж не кашель ли у него?» — со страхом подумал Моррисон.
— Да я и не рассчитываю, что моя лошадь выиграет. Это же только первый опыт.
— Ага. Ну ладно, договаривайтесь с Чиком.
В нескольких других конюшнях разразилась эпидемия кашля. И надо ж было гнедому заразиться именно сегодня!
Чик, который обычно принял бы предложение участвовать в скачке снисходительно, но достаточно оживленно, на этот раз был так рассеян, что маленький тренер пожалел о своем предложении. Все внимание Чика было приковано к гнедому. Тот довольно сносно вышел на старт. «Все нормально, — заверил себя Чик. — Все будет в порядке. Ну да, конечно. Глупо было так волноваться!»
От старта лошади шли налево, брали два препятствия, проходили мимо трибун и снова сворачивали налево. В скачках с препятствиями кабинок не бывает, и потому участники выстраиваются не по порядку номеров. Тодди встал у внутреннего края дорожки, чтобы путь был короче.
Букмекеры увеличили ставки на гнедого. Некоторые даже отваживались давать один к одному. По дороге к старту гнедой выглядел совсем не блестяще, и букмекеры воспрянули. Они ожидали, что день будет не из лучших, но, если гнедой проиграет, они неплохо наживутся. Один из них должен был нажиться особенно неплохо — но, если бы гнедой выиграл, этому букмекеру пришлось бы туго.
Александр Макгрант (настоящее имя Гарри Баскинс, год рождения примерно 1898-й) пару раз уже проделывал такую штуку. Он вытянул вперед руку с растопыренными пальцами. Ни малейшей дрожи! А ведь всегда есть риск, что парень в последнюю минуту струсит и не сделает того, что было надо. Это всегда лотерея. Но в том парне Баскинс был почти уверен. Выбирай тщеславного мальчишку, который дуется на весь свет, — и ты не ошибешься. Верняк, можно сказать.
Гарри Баскинс был хитроумный лондонец средних лет, родом из Ист-Энда, бедного района Лондона. Для него никогда не было четкой границы между хорошим и плохим. Если можно провернуть удачную аферу, так почему бы и нет? Налоги душат букмекерское дело. Приходится крутиться, как можешь. А самое верное дело —набрать ставок на первого фаворита и устроить так, чтобы тебе не пришлось их выплачивать.
Служитель у старта дернул за рычаг, и лента с шелестом упала. Тодди привычно выслал коня вперед. Комментатор, сидевший в своей кабинке на самом верху, привычно начал комментировать скачку:
— Старт дан! Вперед сразу вырвался серый…
Артур Моррисон и Чик следили за скачкой. Сердце у обоих отчаянно колотилось, хотя и по разным причинам. Гарри Баскинс зажмурился и принялся молиться.
Тодди вырвался вперед, в первой тройке. Гнедой шел ровным, сильным галопом, натягивая повод. «Все нормально, — подумал Тодди. — Хорошо идет, мощно. Как поезд».
Первое препятствие лежало всего в сотне ярдов. Оно быстро приближалось. Тодди опытным глазом вымерил дистанцию, прикинул, что гнедой подойдет к препятствию точно так, как надо, собрался перед прыжком и дал коню шенкель. Гнедой не отозвался. Никак. Конь словно не заметил препятствия. Не напрягся, не припал на задние ноги, не попытался свернуть или замедлить ход — ничего. И Тодди понял, что сейчас произойдет катастрофа.
Гнедой влетел прямиком в прочное препятствие, сплетенное из березовых прутьев, высотой по грудь, в три фута шириной. Трибуны в ужасе застонали. Конь перекувырнулся через препятствие. Тодди упал на землю впереди, и падающий конь рухнул на него всем своим весом.
Мир в глазах Чика сделался серым. Краски исчезли. Чик был близок к обмороку. «О господи! Боже мой! Тодди!»
А гнедой поднялся на ноги и поскакал дальше. Он последовал за другими лошадьми к следующему препятствию, мчась все тем же неудержимым, размашистым галопом.
На второе препятствие он тоже налетел грудью. Толпа вскрикнула и застонала. Конь снова кувырнулся вверх ногами, с грохотом рухнул, опять вскочил и помчался дальше.
Он миновал трибуны. Стремена, свисающие с пустого седла, болтались, с губ коня летели клочья пены, на боках темнели пятна пота. Дорожка сворачивала налево, но гнедой мчался напрямик. Он пересек скаковую дорожку и врезался грудью в перила. Толстое бревно сломалось пополам. Конь опять рухнул и опять вскочил на ноги — но на этот раз не помчался дальше. Он, хромая, сделал три шага и остановился.
Тодди лежал на земле у первого препятствия. Над ним склонились встревоженные санитары. Артур Моррисон бросился вниз, не зная, куда бежать сначала, к сыну или к коню. У Чика подкосились ноги, и он опустился на бетонные ступени. Гарри Баскинс был в восторге. Впрочем, его радость была отравлена тревогой. Если Тодди Моррисон серьезно покалечился, хватит ли ума этому глупому мальчишке, Чику, держать язык за зубами?
Артур Моррисон все-таки выбрал сына. При падении Тодди потерял сознание, и гнедой придавил его всем своим весом, но к тому времени, как Моррисон успел приблизиться к нему на сотню ярдов, Тодди уже начал приходить в себя. Увидев, что помятая фигура пытается приподняться, Артур Моррисон успокоился насчет сына, развернулся и бросился к лошади. Не годится показывать Тодди, как он из-за него переволновался. Моррисон боялся, что Тодди перестанет его уважать.
Гнедой терпеливо стоял у разломанных перил. Конь смутно чувствовал, что с передней ногой что-то не так — он не мог на нее опираться. Артур Моррисон и ветеринар подбежали к нему одновременно. Моррисон злобно уставился на ветеринара.
— Это вы говорили, что он в состоянии участвовать в скачке! Владелец по потолку будет бегать, когда об этом услышит!
Моррисон пытался сдержать растущую в душе ярость. Как все-таки несправедлива судьба! Гнедой был не просто конь — это был лучший конь из всех, которых когда-либо доводилось тренировать Моррисону, и он завоевал столько призов, сколько Моррисону больше не увидеть вовек…
— Но ведь на вид с ним было все в порядке! — оправдывался ветеринар.
— Я требую провести тест на допинг! — бросил Моррисон.
— Он сломал себе плечо. Лошадь придется прикончить.
— Сам знаю, не слепой. И все равно, возьмите сперва анализ крови. При обычных болезнях лошади себя так не ведут.
Ветеринар неохотно согласился взять анализ. Потом достал пистолет для безболезненного убоя лошадей и пристрелил гнедого. Лучшая лошадь на конюшне Артура Моррисона сделалась всего лишь именем в племенных книгах. Переваренную морковку уволокли вместе с трупом лошади, но беды, причиненные ею, еще не кончились.
Чику потребовалось минут пятнадцать, чтобы понять, что это лошадь погибла, а Тодди жив. Все это время Чик чувствовал себя разбитым физически и уничтоженным духовно. А ведь поначалу это казалось таким пустяком — всего-то навсего дать морковку гнедому!
Чик не думал, что это так на него подействует. Он никогда не верил, что от такого действительно можно чувствовать себя физически больным.
Когда Чик узнал, что Тодди ничего себе не сломал, пришел в сознание и через пару часов встанет на ноги, ему стало полегче. К тому времени, когда рядом появился маленький тренер и сердито напомнил, что Чику давно пора переодеваться в цвета владельца лошади, на которой он выступает в скачке для новичков, Чик уже был в состоянии сесть на лошадь, хотя и жалел, что согласился.
В раздевалке Чик забыл сказать помощнику, что ему нужно легкое седло и что тренер просил грудную подпругу. Он забыл подвязать шейный платок и, если бы не помощник, так бы и поехал с болтающимися концами. Забыл снять часы. Помощник ему напомнил обо всем и подумал, что парень, похоже, пьян.
Барьерист-новичок, на котором должен был ехать Чик, тому гнедому и в подметки не годился. Гнедой обошел бы его на милю, даже если бы новичок стартовал накануне. Молодой, зеленый, полуобученный, он не обладал даже скрытым даром, который заслуживал бы развития. Этот конь обречен был приходить в хвосте до тех пор, пока владельцу не надоест тратиться на его содержание. Впрочем, Чику было все равно. Он был слишком занят своими мыслями, чтобы потрудиться заглянуть в каталог — иначе перечень безрезультатных скачек новичка предостерег бы его. Чик сел на лошадь, не думая о ней, и не стал слушать советов, которыми засыпал его тренер. Чик, как всегда, наперед все знал лучше всех. «Будь внимательней, будь внимательней!» — передразнил он про себя тренера. Как может Чик выслушивать все эти дурацкие инструкции, когда ему так хреново?
По дороге из весовой Чик миновал Артура Моррисона. Тот рассеянно окинул взглядом его цвета и сказал:
— Ну-ну… Смотри постарайся не особенно напортачить.
Моррисон все еще размышлял о том, как гибель гнедого повлияет на его дела, и потому не заметил злобы, исказившей и без того кислое лицо парня.
«Ну вот, опять! — подумал Чик. — Как всегда. Как всегда! Он думает, я ни на что не гожусь. А если бы он дал мне шанс… и платил побольше… я бы ни за что на свете… Ни за что на свете не дал бы гнедому эту морковку!» Чик легким галопом направил коня к старту, сосредоточившись на обидном «постарайся не особенно напортачить». Это брошенное вскользь замечание каким-то образом оправдывало то, что сделал Чик. Пропасть раскаяния, разверзшаяся перед ним, была чересчур пугающей. И Чик хватался за любую соломинку.
Гарри Баскинс отметил, что Чик участвует в скачке для новичков, и успокоился. Все в порядке, парень не собирается колоться. И все-таки Гарри застегнул свою сумку, разбухшую от денег, и ушел домой. На сегодня хватит. Коллегам он сказал, что плохо себя чувствует. И это отчасти было правдой. Гарри все никак не мог забыть этого гнедого, который сносил препятствия, словно не видел их. Словно ослеп. Это был великий конь. И все, что он знал, — это что он на скачках и надо скакать. Конь не понимал, что с ним что-то не так. Ему сказали: «Вперед» — и он помчался вперед. Великий конь, великая душа спортсмена…
Гарри Баскинс вытер пот со лба. Ну разумеется, после такого лошадь наверняка проверят на допинг. Ни одна из лошадей, с которыми он проделывал такое раньше, так себя не вела. Может, он неправильно рассчитал время или дозу? Но вообще-то никогда не известно, как поведет себя та или иная лошадь. Допинг — штука несколько непредсказуемая.
Гарри налил себе виски — пальцы все-таки дрожали — и, поуспокоившись, решил, что, если на этот раз ему удастся выйти сухим из воды, он удовлетворится сегодняшним барышом и больше таких фокусов с морковками устраивать не станет. Уж очень рискованное дело.
На старте Чик встал посередине, хотя тренер говорил ему держаться с краю, чтобы неопытной лошади было проще проходить первые несколько барьеров. Но Чик об этом забыл, потому что тренера он не слушал. Впрочем, даже если бы и слушал, все равно бы поступил по-своему, просто потому, что привык все делать наперекор. Он думал о Тодди, который всего час назад стартовал с этого самого места, не зная, что его конь не увидит препятствий… Он и не знал, что от наркотиков лошадь может ослепнуть. Да и откуда же он мог знать? Это же глупо! Наверное, наркотик просто затуманил гнедому мозги, так что он все видел, но не соображал, что надо прыгать. Не мог же конь и в самом деле ослепнуть!
При этой мысли Чик вспотел. Он забыл проверить подпруги. Его мысли по-прежнему были заняты ужасом, царящим в его душе, и потому старт застал Чика врасплох. Он стартовал с запозданием. Маленький тренер, смотревший скачку с трибун, досадливо прищелкнул языком. Артур Моррисон возвел глаза к небу.
Первый барьер стоял рядом с первым стипль-чезным препятствием, и на подходе Чика вдруг охватил иррациональный ужас: он испугался, что его конь тоже налетит на барьер грудью. И вместо того, чтобы готовить лошадь к прыжку, Чик принялся уговаривать себя, что уж этой-то лошади никто морковку подсунуть не мог. Не может быть, чтобы эта лошадь тоже была одурманена — это несправедливо… Почему несправедливо? Ну, потому что… потому…
Конь кое-как взял барьер, зацепившись за верхнее бревно, и, приземлившись, почти остановился. Тренер начал браниться.
Чик подобрал ослабевший повод, потом второй. Конь начал растерянно вилять туда-сюда. Ему нужен был заботливый и внимательный всадник, его следовало еще научить держать ритм и равновесие. Научить подходить к препятствию и быстро собираться после прыжка. Коню не хватало опыта, не хватало расчета, и он отчаянно нуждался в жокее, который научил бы его всему, что требуется.
Чик вполне мог бы справиться с этим, если бы постарался. Но сейчас, когда тошнота и подавленность почти лишили его сил, Чик словно нарочно пытался доказать, что и в самом деле никуда не годится.
На втором прыжке Чик увидел мысленным взором, как гнедой кувырнулся через препятствие. А на повороте перед Чиком предстали развороченные перила и взрытый дерн. Там окончился путь гнедого. И это отзовется на всей конюшне. Все они обеднели с его смертью. И убил гнедого он, Чик. Теперь уж не отвертишься. Да, это он убил коня той морковкой — так же верно, как если бы пристрелил его своими руками. Чик внезапно всхлипнул, и глаза его наполнились слезами.
Двух следующих барьеров он просто не заметил. Они мелькнули каким-то размытым пятном. Чик удержался в седле только благодаря инстинкту и выучке. По щекам его бежали слезы, и ветер, бьющий в лицо, сметал их, как только они выползали из-под жокейских очков.
Зеленый барьерист был напуган. Он чувствовал, что им не управляют, и не знал, что делать. Приближался следующий барьер. Предыдущие лошади успели снести верхнюю секцию, и она торчала под углом. Барьерист до последней минуты ждал указаний от всадника и наконец в растерянности кинулся к тому краю барьера, который был ниже, — коню показалось, что так будет проще.
Маленькому тренеру и Артуру Моррисону с трибуны хорошо было видно, что Чик даже не попытался выправить лошадь или собрать ее перед прыжком. Передние ноги лошади попали в упавшую секцию, и Чик вылетел из седла головой вперед.
Инстинкт самосохранения должен был бы заставить Чика свернуться клубком, но инстинкт отказал. Чик пролетел по воздуху, растопырившись, точно морская звезда. И последней его мыслью перед ударом было, что этот ублюдок-тренер не вышколил как следует свою лошадь. Чертова скотина совершенно не умеет брать препятствия!
Очнулся он много времени спустя на высокой кровати в маленькой комнатке. Откуда-то лился слабый рассеянный свет. Боли Чик не чувствовал. Он вообще ничего не чувствовал. Ему казалось, что мозги свободно плавают у него в голове, а голова витает в пространстве.
Через некоторое время Чику подумалось, что он, наверное, умер. Он отнесся к этой мысли совершенно спокойно и почувствовал гордость за это спокойствие. Прошло еще немало времени, прежде чем Чик наконец понял, что не умер. На голове у него было что-то вроде жесткой повязки. Двигаться Чик не мог.
Он поморгал — уже осознанно — и облизнул губы, чтобы убедиться, что по крайней мере губы и язык действуют. Он не мог понять, что произошло. Мысли рассеивались в приятном, спокойном тумане.
Наконец Чик вспомнил про морковку — и все мучения вернулись к нему с новой силой. Он протестующе вскрикнул, попытался встать, уйти, убежать от немыслимого, невыносимого чувства вины. Люди услышали его голос и вошли в комнату. Чик непонимающе уставился на них. Люди были в белом.
— С вами все в порядке, — сказали ему. — Не волнуйтесь, молодой человек, все будет в порядке.
— Я не могу двигаться! — с негодованием возразил Чик.
— Скоро сможете, — заверили его.
— Я не чувствую… ничего. Я ног не чувствую! Его внезапно охватила паника.
— И рук тоже! Я не могу… не могу шевелить руками!
Чик уже кричал. Его глаза были расширены от ужаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29