Еще одно воскресенье. Никто не имел права держать меня взаперти так долго и без объяснений. За бортом вовсю бурлила непростая современная жизнь, а я сидел под замком в душной и тесной клетке, как человек в железной маске или почти, как он.
Я пустил в ход жир, снятый с ветчины; я намазал салом гайки, решив проверить, будет ли от этого какой-нибудь толк. Большую часть дня я провел, разогревая шатунную гайку пальцами, растирая жир вокруг ее граней и скручивая ее штанами. Ничего не получилось.
Время от времени я вставал, потягивался и карабкался вверх, чтобы посмотреть, заслоняют ли еще обзор свернутые паруса, и всегда находил их на месте. Я снова немного почитал триллер. Я-закрыл крышку туалета, сел на нее и примерно час любовался стенами. Я слушал крики чаек.
Моя обычная жизнь будто осталась далеко позади. Действительность протекала в недрах парусного отсека. Действительность являлась загадкой. Действительность была бездной свободного времени, сводившей с ума.
Не спеша опустился воскресный вечер, стемнело, и медленно наступил понедельник. Моряк принес мне завтрак намного раньше обычного. Подняв наверх пустую сумку, он начал закрывать люк.
— Не трогай, — завопил я.
Он на миг остановился, бесстрастно глядя вниз.
— Надо, — сказал он.
Я продолжал орать, требуя открыть люк, хотя он давно ушел, бросив меня в полной темноте. Едва начав шуметь, я понял, как трудно остановиться: давно сдерживаемые крики и вопли стремились прорваться сквозь брешь в плотине. Если плотина рухнет, я тоже сломаюсь. Я запихнул в рот подушку, чтобы заставить себя замолчать, и боролся с охватившим меня желанием биться головой о дверь.
Заработал двигатель. Грохот, вибрация и темнота-все, как раньше.
Это слишком, подумал я. Слишком. Но, по существу, у меня был единственный выбор: сохранить рассудок или потерять его. И оставаться в здравом уме становилось все труднее.
Рассуждай логически, велел я себе. Повторяй стихи, решай в уме примеры, вспомни все приемы, которыми пользовались другие одиночные заключенные, уловки, которые помогали им продержаться многие недели, месяцы, годы.
Я заставил себя не думать о таких немыслимых сроках и сосредоточился на настоящем.
Двигатель работает на горючем. И он сжег уже немало топлива за время путешествия. Следовательно, если корабль поплывет дальше, потребуется пополнить запасы.
Машины всегда останавливают в момент дозаправки. Если я устрою невероятный шум, когда мы начнем заправляться, есть шанс, что кто-то случайно услышит. Правда, я мало надеялся, что на мое представление в должной мере обратят внимание, но я мог попробовать.
Цепь прогрохотала в обратном направлении по скрытому желобу — это подняли якорь; я предположил, что корабль снялся с места, хотя движение не ощущалось. Затем кто-то подошел и поставил на люк радиоприемник, включив его на полную громкость. В течение непродолжительного времени музыка вела безнадежную борьбу с ревом двигателя, но вскоре я почувствовал, как судно стукнулось обо что-то, и тотчас машина застопорилась.
Я сообразил, что мы заправляемся. Но я слышал только громкую попмузыку. И ни одна душа на пристани не услышит меня, что бы я ни сделал.
Спустя короткий промежуток времени двигатель опять заработал. Снаружи раздалось несколько быстрых глухих ударов, от которых задрожал корпус, и все стихло. Кто-то пришел и забрал радио: я заорал, чтобы открыли люк, но с тем же успехом мог бы и не беспокоиться.
Корабль медленно набирал скорость, мы снова выходили в море, и, как ни горько, но с этим приходилось смириться.
В море, в темноте, в оглушительном шуме. И я по-прежнему не знаю, почему я тут оказался и долго ли пробуду. Я чувствовал себя все хуже из-за недостатка физической нагрузки, и все сложнее было справляться с одолевавшим меня унынием. Мучения последней недели начинались сначала.
Я сидел на полу, прислонившись спиной к двери каюты, обхватив колени руками и опустив голову и задавался вопросом: как я вынесу все это. Понедельник я провел в полном отчаянии.
Во вторник я сбежал.
Глава 5
В понедельник ночью яхта где-то бросила якорь, но она остановилась уже после того, как я получил ужин, и возобновила путь до завтрака, то есть рано утром во вторник. Почти все время шел дождь, барабанивший по крышке люка.
Когда моряк принес завтрак, то открыл люк и закрепил его. Моя бурная радость по этому поводу была весьма трогательной.
Вскоре машину застопорили и подняли паруса. Серое небо постепенно прояснилось.
Я ел сваренные вкрутую яйца и яблоко и думал о толстом ломте хлеба, на который мой тюремщик впервые намазал масло. Затем я оторвал от рубашки пуговицу и, использовав ее в качестве скребка, перенес все масло, какое мне удалось соскрести, на неподатливые гайки и болты сливного рычага. Потом я съел хлеб. Потом сел на пол и начал поочередно разогревать обе гайки руками, уповая на то, что масло и свиной жир, растаяв, попадут на винтовую резьбу. Затем я вырвал из брюк кусок прорезиненной корсажной ленты и выловил со дна одного из рундуков белую сетку, которую убрал туда, когда перестало штормить.
Пожалуй, я не питал больших надежд на успех и делал все это, чтобы чем-то заняться. Я дважды обернул корсаж вокруг гайки шатуна, поскольку она находилась ближе, а сверху приладил хромированный крючок — с его помощью сеть раньше крепилась к верхней койке. И я потянул сеть.
Продержавшись секунду, крючок заскользил по ткани и соскочил. Я попробовал снова, сложив корсаж таким образом, чтобы резинка с одной стороны легла на гайку, а с другой — под крючок. Теперь крючок сидел крепко. Гайка тоже.
Я дернул несколько раз. Когда я потянул слишком сильно, крючок, корсаж — все слетело. Я в отчаянии швырнул сеть обратно в рундук.
А затем я просидел целую вечность, зажав в руке гайку шатуна, пока она не стала такой же теплой, как горстка пенсовых монеток в ладошке ребенка. Потом я трижды быстро обмотал гайку корсажной лентой, чтобы было удобнее за нее ухватиться, и налег из последних сил.
Корсаж провернулся у меня в руке. Будь все проклято, безнадежно подумал я. Я расправил полоску прорезиненной ткани и снова намотал на гайку, попытавшись покрепче сжать ее пальцами. Корсаж снова провернулся.
Возможно, это покажется нелепостью, но лишь после того, как он крутанулся в третий раз, намного легче, я осознал, что это гайка поворачивается на болте, а не корсажная лента на гайке.
Невероятно. Я сидел на полу, широко разинув рот, как идиот. Восторг клокотал у меня в горле, словно сдавленный смех. Если мне удалось отвинтить одну гайку, как насчет второй?
Время не имело значения, когда я возился с первой гайкой. Мне больше нечем было заняться. Взявшись за вторую, шарнирную гайку, я сгорал от нетерпения.
Я разогрел гайку, обмотал корсажной лентой и поднатужился. Никакого результата. Я снова поднатужился. Глухо.
Она должна, крутиться, яростно думал я. Просто обязана. После еще нескольких бесплодных попыток я начал сначала.
Наверное, эксперимент с крючком все-таки сыграл определенную роль. Я выгреб сеть из рундука, насадил крючок на шарнирную гайку и с воодушевлением принялся за работу, возвращая крюк на место всякий раз, когда он соскакивал. Затем я заставил себя прогреть гайку так же тщательно, как и первую, чтобы жар моих рук проник внутрь, где растопленный жир и краткое тепловое расширение металла сделают свое дело. После я опять закрутил корсаж вокруг гайки и сделал длинный и мощный рывок, едва не порвав связки руки и спины.
На этот раз корсажная лента повернулась. И снова я не смел поверить, что действительно сделал невозможное, до тех пор, пока гайка, после третьего оборота, не стала отвинчиваться быстрее. Я взобрался на парусный рундук и украдкой выглянул на свободу. Слева я видел только небо и море, сверкавшее в лучах солнца. Я повернул голову направо и чуть не свалился со своего насеста. Справа белел парус, а в просвете под ним, довольно близко, виднелся ослепительно зеленый и скалистый берег. Трудный момент. Мне вдруг пришло в голову, что, если он неожиданно явится сейчас, чтобы закрыть люк, я почувствую своего рода извращенную благодарность.
Только отчаяние побудило меня сделать, то, что я сделал дальше, ибо я не сомневался: поймав меня на пути к бегству, он свяжет мне руки и оставит прозябать в темноте на голодном пайке.
Риск, что ускользнуть незаметно не удастся, был огромен. Мое нынешнее положение можно назвать почти терпимым, после поимки оно таким не будет.
Однако если я не собирался рисковать, зачем я так долго трудился над гайками? Я вернулся к туалету и полностью отвинтил их. Я выбил болты и вытащил рычаг целиком. Без него невозможно спустить воду. Я мрачно подумал, что это явится дополнительным осложнением, если я снова окажусь в каюте без рычага.
Палуба выглядела пустынной, и мне, как и раньше, не удавалось рассмотреть, стоит ли кто-нибудь у руля или яхта плывет в режиме автоматического управления.
Я колебался, но только мысленно. Вспоминая теперь о тех минутах, я понимаю, что на самом-то деле двигался очень быстро.
Я подтянул внутрь шарнирные опоры люка, как обычно поступали, когда хотели закрыть люк из каюты. Это ослабило натяжение цепей, лежавших на крышке крест-накрест.
В сильно сузившееся отверстие, которое стало немногим больше щелки, я просунул рычаг, метя туда, где звено цепи висело на крюке. В результате долгих часов наблюдений я пришел к выводу. Что других креплений цепей не существует. Мои тюремщики просто накинули цепи на крюки уток и посчитали, будто этого вполне достаточно, поскольку не сомневались, что я не найду способа снять их. Я продел конец рычага в кольцо, надежно насадил цепь на свое орудие и нажал. Словно по волшебству вся цепь с изумительным изяществом легко скользнула в сторону, и звено соскочило с утки.
Не тратя времени даром, разве только на мысленные овации, я вновь заработал рычагом, на сей раз освобождая конец продольной цепи, закрепленный в носовой части. И опять звено соскользнуло с крюка без особых проблем.
У меня не осталось выбора. Я не мог вернуть цепи на прежнее место.
Теперь я просто обязан открыть люк и выбраться отсюда. Назад пути не было.
Я прихватил с собой рычаг как последнее спасительное средство на случай поимки. Сначала я положил его на палубу. Потом обеими руками снял крышку люка с шарнирных опор, откинул ее и начал осторожно опускать вниз, пока она мягко не легла на доски — я не мог допустить, чтобы люк с грохотом распахнулся и мои тюремщики в полном составе сбежались на шум.
Я ползком выбрался на палубу и лег на живот. Перекатился вправо, под кливер. Дотянулся до поручней, ухватился за них обеими руками и стремительно сиганул за борт, войдя в воду ровно, ногами вперед, «солдатиком».
Это не самый безопасный способ покинуть корабль, но я выжил и оставался под водой столько, сколько выдержали мои легкие. Всплытие на поверхность явилось одним из самых критических моментов в моей жизни. Я осторожно приподнял над волнами рот, нос и глаза: яхта находилась в сотне ярдов от меня и спокойно шла дальше.
Вдохнув побольше воздуха, я снова нырнул и поплыл под водой к берегу.
Я двигался плавно, стараясь не поднимать брызг, которые могут привлечь внимание.
Вода была прохладной, но не такой холодной, как я ожидал. Когда я вынырнул снова, берег виднелся примерно в миле, хотя на море расстояния обманчивы. Яхта мирно следовала своим курсом. Я догадывался, что судно наверняка носит какое-то название, но от волнения я его не разглядел. Интересно, как скоро они заметят мое исчезновение? Если повезет, то не раньше ужина.
Земля впереди казалась весьма гостеприимным пристанищем. Слева лежал скалистый берег с утесами, поросшими травой. Прямо передо мной простиралась местность с более богатой растительностью, домами, отелями и песчаным пляжем. Цивилизация, горячая ванна, свобода и бритва. Я упорно плыл к ним, делая короткие передышки. Миля это слишком длинная дистанция для среднего пловца, а сил у меня было намного меньше, чем двенадцать дней назад.
Я оглянулся на яхту. Она шла вдоль берега и удалилась уже на приличное расстояние, уменьшаясь с каждой минутой. Грот потихоньку обвис на мачте. Господи, подумал я с замиранием сердца, если они спустят паруса, то увидят открытый люк. Время истекло. Они поняли, что я сбежал. Я греб к берегу, рассекая волны, пока у меня не закружилась голова от напряжения. Я плыл, пока серый туман не встал перед глазами и еще более серым туманом не заволокло сознание.
Я не собирался возвращаться в темную дыру. Я решительно не мог, и все тут.
Когда я оглянулся в следующий раз, паруса были уже убраны и яхта разворачивалась.
В песчаной бухте высились отели. Два больших белых отеля, опоясанных рядами балконов, а вокруг рассыпано множество строений поменьше. На пляже отдыхали люди, четыре или пять человек стояли в воде. Около пятисот ярдов.
Мне понадобится несколько лет, чтобы проплыть пятьсот ярдов.
Я неистово рвался вперед, заставлял работать свои обмякшие мускулы.
Только бы добраться до остальных купальщиков, тогда в воде станет просто одной головой больше.
Под парусами яхта шла не очень шустро. Запустив двигатель, они возвратились бы быстрее. Я не смел оглянуться, опасаясь увидеть их за спиной.
В своем воображении я слышал, как моряк кричит, указывая в мою сторону, и направляет яхту, чтобы перехватить беглеца, чувствовал, как меня цепляют баграми и втаскивают на борт. Когда я наконец отважился посмотреть, положение было довольно скверным, но все-таки судно находилось пока слишком далеко и мне не удалось никого разглядеть.
Обернувшись в следующий раз, я встревожился не на шутку. Они настигали меня с бешеной скоростью. До ближайшего мыса по-прежнему оставалось около трехсот ярдов, и в том месте из воды поднималась скала с неровными краями, а не пологий пляж. Песок устилал середину залива, два изогнутых мыса, полукругом вдававшихся в море, представляли собой невысокие отвесные утесы.
Я решил, что мне никогда не добраться до песчаной отмели.
И все же... у парусных судов глубокая осадка. Мои преследователи не смогут причалить к пляжу. Может, я в итоге сумею туда доплыть.
Я чувствовал себя безмерно усталым и отяжелевшим. Самый трудный стипль-чез никогда не изматывал меня до такой степени, даже скачки, которые я проиграл из-за плохой физической формы. Я продвигался вперед все медленнее и медленнее, тогда как сейчас все решала именно скорость. Под конец меня уже заботило только одно — как бы удержаться на поверхности.
Течение, которое я сначала не заметил, относило меня влево, сбивая с нужного направления. Не бурная стремнина, но весьма утомительно: у меня не осталось сил, чтобы бороться с ним.
Я опять посмотрел назад. Просто кошмар. Я различил своего моряка на палубе: он стоял на носу, прикрывая рукой глаза от солнца. Их курс сейчас пролегал гораздо ближе к берегу, чем тогда, когда я прыгнул за борт, и, похоже, именно береговую линию он старательно обшаривал взглядом.
Я плыл дальше, бессмысленно загребая воду ослабевшими руками. Я понимал, что мне не добраться до песчаного пляжа. Течение неумолимо сносило меня к левому, более крутому берегу залива; там меньше чем в десяти футах над уровнем моря росли деревья, а под ними лежали голые скалы.
Я достиг предела и подумал оцепенело, что лучше утонуть, чем снова попасться им в руки; правда, я серьезно сомневался, можно ли хладнокровно утопиться, и как раз в этот миг внезапно обнаружил, что больше не вижу от края до края побережье, раскинувшееся на несколько миль. Наконец меня приняли спасительные объятия залива. Оглянувшись, я не увидел яхту.
Суденышко недолго оставалось вне пределов видимости. Медленно двигаясь по прямой, яхта доплыла до середины бухты и там бросила якорь. Я с тоской следил за ее перемещением, поглядывая через плечо. И видел, как команда поспешно освобождает от креплений черную резиновую шлюпку и спускает ее за борт. Еще я успел мельком заметить, как они погрузили в лодку мотор и весла, и туда же с яхты перебрались два матроса.
Я услышал, как застрекотал лодочный мотор. До берега оставалось рукой подать — не больше тридцати футов. Они превратились в тридцать миль. Прямо передо мной вынырнула рукотворная бетонированная площадка, расположенная в скалах, у самой кромки воды. Я искоса глянул вдоль берега: по всему пляжу понастроили немало таких сходней. Для удобства купальщиков. Самая желанная в мире помощь пловцу, который продвигается вперед со скоростью улитки и которому церберы дышат в спину.
Шлюпка отчалила от судна, стоявшего на якоре, и развернулась своим громоздким корпусом, взяв курс на берег.
Я добрался до бетонных сходней. Это была ровная ступенька, всего на несколько дюймов выступавшая из воды. Просто ступенька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Я пустил в ход жир, снятый с ветчины; я намазал салом гайки, решив проверить, будет ли от этого какой-нибудь толк. Большую часть дня я провел, разогревая шатунную гайку пальцами, растирая жир вокруг ее граней и скручивая ее штанами. Ничего не получилось.
Время от времени я вставал, потягивался и карабкался вверх, чтобы посмотреть, заслоняют ли еще обзор свернутые паруса, и всегда находил их на месте. Я снова немного почитал триллер. Я-закрыл крышку туалета, сел на нее и примерно час любовался стенами. Я слушал крики чаек.
Моя обычная жизнь будто осталась далеко позади. Действительность протекала в недрах парусного отсека. Действительность являлась загадкой. Действительность была бездной свободного времени, сводившей с ума.
Не спеша опустился воскресный вечер, стемнело, и медленно наступил понедельник. Моряк принес мне завтрак намного раньше обычного. Подняв наверх пустую сумку, он начал закрывать люк.
— Не трогай, — завопил я.
Он на миг остановился, бесстрастно глядя вниз.
— Надо, — сказал он.
Я продолжал орать, требуя открыть люк, хотя он давно ушел, бросив меня в полной темноте. Едва начав шуметь, я понял, как трудно остановиться: давно сдерживаемые крики и вопли стремились прорваться сквозь брешь в плотине. Если плотина рухнет, я тоже сломаюсь. Я запихнул в рот подушку, чтобы заставить себя замолчать, и боролся с охватившим меня желанием биться головой о дверь.
Заработал двигатель. Грохот, вибрация и темнота-все, как раньше.
Это слишком, подумал я. Слишком. Но, по существу, у меня был единственный выбор: сохранить рассудок или потерять его. И оставаться в здравом уме становилось все труднее.
Рассуждай логически, велел я себе. Повторяй стихи, решай в уме примеры, вспомни все приемы, которыми пользовались другие одиночные заключенные, уловки, которые помогали им продержаться многие недели, месяцы, годы.
Я заставил себя не думать о таких немыслимых сроках и сосредоточился на настоящем.
Двигатель работает на горючем. И он сжег уже немало топлива за время путешествия. Следовательно, если корабль поплывет дальше, потребуется пополнить запасы.
Машины всегда останавливают в момент дозаправки. Если я устрою невероятный шум, когда мы начнем заправляться, есть шанс, что кто-то случайно услышит. Правда, я мало надеялся, что на мое представление в должной мере обратят внимание, но я мог попробовать.
Цепь прогрохотала в обратном направлении по скрытому желобу — это подняли якорь; я предположил, что корабль снялся с места, хотя движение не ощущалось. Затем кто-то подошел и поставил на люк радиоприемник, включив его на полную громкость. В течение непродолжительного времени музыка вела безнадежную борьбу с ревом двигателя, но вскоре я почувствовал, как судно стукнулось обо что-то, и тотчас машина застопорилась.
Я сообразил, что мы заправляемся. Но я слышал только громкую попмузыку. И ни одна душа на пристани не услышит меня, что бы я ни сделал.
Спустя короткий промежуток времени двигатель опять заработал. Снаружи раздалось несколько быстрых глухих ударов, от которых задрожал корпус, и все стихло. Кто-то пришел и забрал радио: я заорал, чтобы открыли люк, но с тем же успехом мог бы и не беспокоиться.
Корабль медленно набирал скорость, мы снова выходили в море, и, как ни горько, но с этим приходилось смириться.
В море, в темноте, в оглушительном шуме. И я по-прежнему не знаю, почему я тут оказался и долго ли пробуду. Я чувствовал себя все хуже из-за недостатка физической нагрузки, и все сложнее было справляться с одолевавшим меня унынием. Мучения последней недели начинались сначала.
Я сидел на полу, прислонившись спиной к двери каюты, обхватив колени руками и опустив голову и задавался вопросом: как я вынесу все это. Понедельник я провел в полном отчаянии.
Во вторник я сбежал.
Глава 5
В понедельник ночью яхта где-то бросила якорь, но она остановилась уже после того, как я получил ужин, и возобновила путь до завтрака, то есть рано утром во вторник. Почти все время шел дождь, барабанивший по крышке люка.
Когда моряк принес завтрак, то открыл люк и закрепил его. Моя бурная радость по этому поводу была весьма трогательной.
Вскоре машину застопорили и подняли паруса. Серое небо постепенно прояснилось.
Я ел сваренные вкрутую яйца и яблоко и думал о толстом ломте хлеба, на который мой тюремщик впервые намазал масло. Затем я оторвал от рубашки пуговицу и, использовав ее в качестве скребка, перенес все масло, какое мне удалось соскрести, на неподатливые гайки и болты сливного рычага. Потом я съел хлеб. Потом сел на пол и начал поочередно разогревать обе гайки руками, уповая на то, что масло и свиной жир, растаяв, попадут на винтовую резьбу. Затем я вырвал из брюк кусок прорезиненной корсажной ленты и выловил со дна одного из рундуков белую сетку, которую убрал туда, когда перестало штормить.
Пожалуй, я не питал больших надежд на успех и делал все это, чтобы чем-то заняться. Я дважды обернул корсаж вокруг гайки шатуна, поскольку она находилась ближе, а сверху приладил хромированный крючок — с его помощью сеть раньше крепилась к верхней койке. И я потянул сеть.
Продержавшись секунду, крючок заскользил по ткани и соскочил. Я попробовал снова, сложив корсаж таким образом, чтобы резинка с одной стороны легла на гайку, а с другой — под крючок. Теперь крючок сидел крепко. Гайка тоже.
Я дернул несколько раз. Когда я потянул слишком сильно, крючок, корсаж — все слетело. Я в отчаянии швырнул сеть обратно в рундук.
А затем я просидел целую вечность, зажав в руке гайку шатуна, пока она не стала такой же теплой, как горстка пенсовых монеток в ладошке ребенка. Потом я трижды быстро обмотал гайку корсажной лентой, чтобы было удобнее за нее ухватиться, и налег из последних сил.
Корсаж провернулся у меня в руке. Будь все проклято, безнадежно подумал я. Я расправил полоску прорезиненной ткани и снова намотал на гайку, попытавшись покрепче сжать ее пальцами. Корсаж снова провернулся.
Возможно, это покажется нелепостью, но лишь после того, как он крутанулся в третий раз, намного легче, я осознал, что это гайка поворачивается на болте, а не корсажная лента на гайке.
Невероятно. Я сидел на полу, широко разинув рот, как идиот. Восторг клокотал у меня в горле, словно сдавленный смех. Если мне удалось отвинтить одну гайку, как насчет второй?
Время не имело значения, когда я возился с первой гайкой. Мне больше нечем было заняться. Взявшись за вторую, шарнирную гайку, я сгорал от нетерпения.
Я разогрел гайку, обмотал корсажной лентой и поднатужился. Никакого результата. Я снова поднатужился. Глухо.
Она должна, крутиться, яростно думал я. Просто обязана. После еще нескольких бесплодных попыток я начал сначала.
Наверное, эксперимент с крючком все-таки сыграл определенную роль. Я выгреб сеть из рундука, насадил крючок на шарнирную гайку и с воодушевлением принялся за работу, возвращая крюк на место всякий раз, когда он соскакивал. Затем я заставил себя прогреть гайку так же тщательно, как и первую, чтобы жар моих рук проник внутрь, где растопленный жир и краткое тепловое расширение металла сделают свое дело. После я опять закрутил корсаж вокруг гайки и сделал длинный и мощный рывок, едва не порвав связки руки и спины.
На этот раз корсажная лента повернулась. И снова я не смел поверить, что действительно сделал невозможное, до тех пор, пока гайка, после третьего оборота, не стала отвинчиваться быстрее. Я взобрался на парусный рундук и украдкой выглянул на свободу. Слева я видел только небо и море, сверкавшее в лучах солнца. Я повернул голову направо и чуть не свалился со своего насеста. Справа белел парус, а в просвете под ним, довольно близко, виднелся ослепительно зеленый и скалистый берег. Трудный момент. Мне вдруг пришло в голову, что, если он неожиданно явится сейчас, чтобы закрыть люк, я почувствую своего рода извращенную благодарность.
Только отчаяние побудило меня сделать, то, что я сделал дальше, ибо я не сомневался: поймав меня на пути к бегству, он свяжет мне руки и оставит прозябать в темноте на голодном пайке.
Риск, что ускользнуть незаметно не удастся, был огромен. Мое нынешнее положение можно назвать почти терпимым, после поимки оно таким не будет.
Однако если я не собирался рисковать, зачем я так долго трудился над гайками? Я вернулся к туалету и полностью отвинтил их. Я выбил болты и вытащил рычаг целиком. Без него невозможно спустить воду. Я мрачно подумал, что это явится дополнительным осложнением, если я снова окажусь в каюте без рычага.
Палуба выглядела пустынной, и мне, как и раньше, не удавалось рассмотреть, стоит ли кто-нибудь у руля или яхта плывет в режиме автоматического управления.
Я колебался, но только мысленно. Вспоминая теперь о тех минутах, я понимаю, что на самом-то деле двигался очень быстро.
Я подтянул внутрь шарнирные опоры люка, как обычно поступали, когда хотели закрыть люк из каюты. Это ослабило натяжение цепей, лежавших на крышке крест-накрест.
В сильно сузившееся отверстие, которое стало немногим больше щелки, я просунул рычаг, метя туда, где звено цепи висело на крюке. В результате долгих часов наблюдений я пришел к выводу. Что других креплений цепей не существует. Мои тюремщики просто накинули цепи на крюки уток и посчитали, будто этого вполне достаточно, поскольку не сомневались, что я не найду способа снять их. Я продел конец рычага в кольцо, надежно насадил цепь на свое орудие и нажал. Словно по волшебству вся цепь с изумительным изяществом легко скользнула в сторону, и звено соскочило с утки.
Не тратя времени даром, разве только на мысленные овации, я вновь заработал рычагом, на сей раз освобождая конец продольной цепи, закрепленный в носовой части. И опять звено соскользнуло с крюка без особых проблем.
У меня не осталось выбора. Я не мог вернуть цепи на прежнее место.
Теперь я просто обязан открыть люк и выбраться отсюда. Назад пути не было.
Я прихватил с собой рычаг как последнее спасительное средство на случай поимки. Сначала я положил его на палубу. Потом обеими руками снял крышку люка с шарнирных опор, откинул ее и начал осторожно опускать вниз, пока она мягко не легла на доски — я не мог допустить, чтобы люк с грохотом распахнулся и мои тюремщики в полном составе сбежались на шум.
Я ползком выбрался на палубу и лег на живот. Перекатился вправо, под кливер. Дотянулся до поручней, ухватился за них обеими руками и стремительно сиганул за борт, войдя в воду ровно, ногами вперед, «солдатиком».
Это не самый безопасный способ покинуть корабль, но я выжил и оставался под водой столько, сколько выдержали мои легкие. Всплытие на поверхность явилось одним из самых критических моментов в моей жизни. Я осторожно приподнял над волнами рот, нос и глаза: яхта находилась в сотне ярдов от меня и спокойно шла дальше.
Вдохнув побольше воздуха, я снова нырнул и поплыл под водой к берегу.
Я двигался плавно, стараясь не поднимать брызг, которые могут привлечь внимание.
Вода была прохладной, но не такой холодной, как я ожидал. Когда я вынырнул снова, берег виднелся примерно в миле, хотя на море расстояния обманчивы. Яхта мирно следовала своим курсом. Я догадывался, что судно наверняка носит какое-то название, но от волнения я его не разглядел. Интересно, как скоро они заметят мое исчезновение? Если повезет, то не раньше ужина.
Земля впереди казалась весьма гостеприимным пристанищем. Слева лежал скалистый берег с утесами, поросшими травой. Прямо передо мной простиралась местность с более богатой растительностью, домами, отелями и песчаным пляжем. Цивилизация, горячая ванна, свобода и бритва. Я упорно плыл к ним, делая короткие передышки. Миля это слишком длинная дистанция для среднего пловца, а сил у меня было намного меньше, чем двенадцать дней назад.
Я оглянулся на яхту. Она шла вдоль берега и удалилась уже на приличное расстояние, уменьшаясь с каждой минутой. Грот потихоньку обвис на мачте. Господи, подумал я с замиранием сердца, если они спустят паруса, то увидят открытый люк. Время истекло. Они поняли, что я сбежал. Я греб к берегу, рассекая волны, пока у меня не закружилась голова от напряжения. Я плыл, пока серый туман не встал перед глазами и еще более серым туманом не заволокло сознание.
Я не собирался возвращаться в темную дыру. Я решительно не мог, и все тут.
Когда я оглянулся в следующий раз, паруса были уже убраны и яхта разворачивалась.
В песчаной бухте высились отели. Два больших белых отеля, опоясанных рядами балконов, а вокруг рассыпано множество строений поменьше. На пляже отдыхали люди, четыре или пять человек стояли в воде. Около пятисот ярдов.
Мне понадобится несколько лет, чтобы проплыть пятьсот ярдов.
Я неистово рвался вперед, заставлял работать свои обмякшие мускулы.
Только бы добраться до остальных купальщиков, тогда в воде станет просто одной головой больше.
Под парусами яхта шла не очень шустро. Запустив двигатель, они возвратились бы быстрее. Я не смел оглянуться, опасаясь увидеть их за спиной.
В своем воображении я слышал, как моряк кричит, указывая в мою сторону, и направляет яхту, чтобы перехватить беглеца, чувствовал, как меня цепляют баграми и втаскивают на борт. Когда я наконец отважился посмотреть, положение было довольно скверным, но все-таки судно находилось пока слишком далеко и мне не удалось никого разглядеть.
Обернувшись в следующий раз, я встревожился не на шутку. Они настигали меня с бешеной скоростью. До ближайшего мыса по-прежнему оставалось около трехсот ярдов, и в том месте из воды поднималась скала с неровными краями, а не пологий пляж. Песок устилал середину залива, два изогнутых мыса, полукругом вдававшихся в море, представляли собой невысокие отвесные утесы.
Я решил, что мне никогда не добраться до песчаной отмели.
И все же... у парусных судов глубокая осадка. Мои преследователи не смогут причалить к пляжу. Может, я в итоге сумею туда доплыть.
Я чувствовал себя безмерно усталым и отяжелевшим. Самый трудный стипль-чез никогда не изматывал меня до такой степени, даже скачки, которые я проиграл из-за плохой физической формы. Я продвигался вперед все медленнее и медленнее, тогда как сейчас все решала именно скорость. Под конец меня уже заботило только одно — как бы удержаться на поверхности.
Течение, которое я сначала не заметил, относило меня влево, сбивая с нужного направления. Не бурная стремнина, но весьма утомительно: у меня не осталось сил, чтобы бороться с ним.
Я опять посмотрел назад. Просто кошмар. Я различил своего моряка на палубе: он стоял на носу, прикрывая рукой глаза от солнца. Их курс сейчас пролегал гораздо ближе к берегу, чем тогда, когда я прыгнул за борт, и, похоже, именно береговую линию он старательно обшаривал взглядом.
Я плыл дальше, бессмысленно загребая воду ослабевшими руками. Я понимал, что мне не добраться до песчаного пляжа. Течение неумолимо сносило меня к левому, более крутому берегу залива; там меньше чем в десяти футах над уровнем моря росли деревья, а под ними лежали голые скалы.
Я достиг предела и подумал оцепенело, что лучше утонуть, чем снова попасться им в руки; правда, я серьезно сомневался, можно ли хладнокровно утопиться, и как раз в этот миг внезапно обнаружил, что больше не вижу от края до края побережье, раскинувшееся на несколько миль. Наконец меня приняли спасительные объятия залива. Оглянувшись, я не увидел яхту.
Суденышко недолго оставалось вне пределов видимости. Медленно двигаясь по прямой, яхта доплыла до середины бухты и там бросила якорь. Я с тоской следил за ее перемещением, поглядывая через плечо. И видел, как команда поспешно освобождает от креплений черную резиновую шлюпку и спускает ее за борт. Еще я успел мельком заметить, как они погрузили в лодку мотор и весла, и туда же с яхты перебрались два матроса.
Я услышал, как застрекотал лодочный мотор. До берега оставалось рукой подать — не больше тридцати футов. Они превратились в тридцать миль. Прямо передо мной вынырнула рукотворная бетонированная площадка, расположенная в скалах, у самой кромки воды. Я искоса глянул вдоль берега: по всему пляжу понастроили немало таких сходней. Для удобства купальщиков. Самая желанная в мире помощь пловцу, который продвигается вперед со скоростью улитки и которому церберы дышат в спину.
Шлюпка отчалила от судна, стоявшего на якоре, и развернулась своим громоздким корпусом, взяв курс на берег.
Я добрался до бетонных сходней. Это была ровная ступенька, всего на несколько дюймов выступавшая из воды. Просто ступенька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27