— Она с удовольствием зачерпнула ложкой темнокоричневую клейкую субстанцию. — Почему безопаснее красть у своего нанимателя?
— Он не может продать ваши личные вещи, чтобы вернуть деньги.
Большие глаза распахнулись шире.
— Ну и ну! — вырвалось у Джосси.
— Если вы погрязли в долгах, суд может послать исполнителей, чтобы забрать вашу мебель. Если вы вместо этого проворовались, то не может.
Она ошеломленно замерла с полным ртом, потом торопливо прожевала и проглотила.
— Продолжайте немедленно, — велела она. — Я сейчас лопну от нетерпения.
— Ну... национальный вид спорта именно воровство, а не уклонение от налогов. Мелкое воровство. Ограбления. Кражи. Большинство магазинных краж совершается персоналом, а не покупателями. Если девушка, которая целый день продает колготки, спрячет одну пару в сумочку, когда пойдет домой, никто всерьез не обвинит ее. Воровство по мелочи у хозяина считается даже чем-то вроде законных дополнительных льгот. И если вдруг какая-нибудь фирма-производитель ставит у служебного входа контролера, поднимается едва ли не бунт, пока его не уберут.
— Из-за того, что он прекращает утечку гаечных ключей и автопогрузчиков?
Я усмехнулся.
— Можно было бы прокормить армию тем, что исчезает из холодильников отелей.
— Бухгалтеры, — заявила она, — не должны считать это забавным.
— Особенно если они проводят всю свою жизнь, выискивая мошенничество.
— Неужели? — Она искренне удивилась. — Нет, правда? Я думала, бухгалтеры просто подводят итоги.
— Основная цель аудита — обнаружить обман. — А я думала, что... ну... подсчитать прибыли и убытки.
— Не совсем.
Она задумалась.
— Но ведь Тревор проводит инвентаризацию, когда приходит считать брикеты сена, седла и прочее.
Я покачал головой.
— Скорее проверяет от лица вашего отца, что его конюхи не продают потихоньку излишки сена или упряжь.
— Боже мой! — Она была непритворно поражена. — Придется пересмотреть свое мнение о бухгалтерах как о закоснелых придирах. И привыкать к их новому образу спецподразделения полиции по борьбе с мошенничеством.
— Это тоже не правильно.
— Почему же?
— Например, если аудитор понимает, что кассир надувает свою фирму, он просто сообщает в фирму. Он не арестовывает кассира. Он оставляет на усмотрение фирмы, отдавать ли виновного под стражу.
— Но они наверняка так всегда и поступают.
— Ничего подобного. Если всем станет известно, что кассир надувал своих нанимателей, на репутацию фирмы ляжет пятно позора и фирма может понести большие убытки. Как правило, кассира без шума увольняют.
— Вам не надоело рассказывать мне все это?
— Нет, — честно ответил я.
— Тогда расскажите мне о какой-нибудь крупной афере.
Я рассмеялся.
— А вы слышали хотя бы об одной в последнее время?
— Ну, пожалуйста.
— Хм... — Я задумался. — Многие из блестящих афер — это искусное жонглирование цифрами. Канцелярская работа, построенная на обмане зрения, как фокус с тремя картами. — Я умолк, потом улыбнулся. — Я знаю занятную историю, хотя те люди не являлись моими клиентами, слава богу. Жил-был один управляющий птицефермой по разведению цыплятбройлеров. Каждую неделю он продавал тысячи цыплят фирме, выпускавшей замороженные продукты. А еще управляющий потихоньку продавал по сотне цыплят в неделю мяснику, который не подозревал, что цыплята поступают, как говорится, из-под полы. Никто не мог толком подсчитать, сколько цыплят в действительности находилось на ферме, поскольку воспроизводство было огромным и очень быстрым, а маленькие цыплята часто умирают. Управляющий клал себе в карман кругленькую сумму, имея постоянный, не облагаемый налогами доход. И как большинство ловких мошенничеств, это открылось по чистой случайности.
— Какой же?
— Мясник обычно расплачивался чеком на имя управляющего. Однажды он столкнулся с одним из директоров фирмы, владевшей птицефермой, и, желая сэкономить на почтовых расходах, достал чековую книжку, выписал чек на имя управляющего и попросил директора передать тому в счет оплаты за ежемесячную партию цыплят.
— И бомба взорвалась.
— Оглушительно. Управляющего уволили.
— И не подали в суд?
— Нет. По последним сведениям, он занимается продажей розовых кустов по почте...
— А вы интересовались, в каком питомнике он работает?
Я с усмешкой кивнул. Она была находчивой и забавной, и казалось невероятным, что я встретил ее только вчера.
Мы пили кофе и говорили о лошадях. Она призналась, что пробовала силы в трехдневных конноспортивных состязаниях, включающих выездку, кросс и скачки с препятствиями, но вскоре намерена отказаться от этого.
— Почему? — спросил я.
— Нет таланта.
— И что будете делать?
— Выйду замуж.
— О! — Я почувствовал смутное разочарование. — За кого?
— Представления не имею. Кто-нибудь подвернется.
— Только и всего?
— Конечно, только и всего. Можно найти мужа в самых неожиданных местах.
— Что вы делаете завтра? — спросил я.
Ее глаза ярко и лукаво вспыхнули.
— Иду в гости к подруге. А вы?
— Считаю, наверное.
— Но завтра воскресенье.
— И контора всецело в моем распоряжении, никто мне не помешает. Я часто работаю по воскресеньям. Почти всегда.
— Черт побери.
Мы вышли из паба и направились на автостоянку, где бок о бок стояли «Миджет» и «Доломит».
— Спасибо за угощение, — сказала Джосси.
— А вам за компанию.
— Вы себя нормально чувствуете?
— Да, — удивленно ответил я. — А что?
— Просто уточняю, — сказала она. — Папа спросит. Падение выглядело сокрушительным.
Я покачал головой.
— Пара ушибов.
— Хорошо. Ну, спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Я поцеловал ее в щеку. Ее глаза мерцали в тусклом свете, падавшем из окон паба. Я поцеловал ее в губы, скорее легко прикоснулся к ним сомкнутыми губами. Она ответила мне таким же поцелуем.
— Хм, — сказала она, отступив назад. — Неплохо. Не люблю слюнявых поцелуев.
Она привычно скользнула на сиденье «Миджета» и включила зажигание.
— Увидимся на сене, — указала она. — Когда будете его считать.
Она улыбалась, уезжая, и, возможно, выражение ее лица было зеркальным отражением моего собственного. Я отпер дверцу автомобиля и, чувствуя себя довольно глупо, заглянул в темную щель за передними сиденьями.
Никого. Я сел в машину и завел ее, решая спорный вопрос, имеет смысл рискнуть и вернуться в коттедж или нет. Пятница и суббота прошли достаточно спокойно, но вдруг кошки до сих пор стерегут мышиную норку. Я пришел к выводу, что будет благоразумнее провести еще одну ночь вне дома, и, снова объехав Оксфорд, покатил от паба на север, к большому безликому мотелю рядом со станцией техобслуживания, построенной около оживленной кольцевой развязки.
Как и обычно, это место ярко освещалось огнями, здесь царили шум и суета; на высоких мачтах развевались флаги, трещали бензоколонки. Я зарегистрировался в конторе мотеля, взял ключ и подрулил к чуть более тихим номерам в глубине.
Заснуть не составит проблемы, подумал я. Непрерывный гул идущего мимо транспорта подействует усыпляюще. Как колыбельная.
Я зевнул, достал чемодан, запер машину и вставил ключ в замочную скважину своего номера.
Что-то с большой силой ударило меня между лопаток. Я упал на дверь, которую еще не успел открыть, и тотчас получил жестокий удар по голове.
На этот раз ко мне отнеслись без всякого снисхождения. На этот раз обошлось без эфира.
Я сполз, теряя сознание, по двери и успел увидеть только темные, неясные фигуры: они склонились надо мной, зажав со всех сторон, как в тисках, и безжалостно принялись избивать меня ногами. От тяжелых пинков я содрогался всем телом. Очередной свирепый удар по голове погрузил меня в глубокое, безмятежное беспамятство.
Глава 11
Я очнулся в темноте. Полной, беспросветной темноте.
Я не мог понять, как получилось, что я лежу на какой-то твердой поверхности в абсолютной темноте и все кости нещадно ломит. Падение, осенило меня. Я упал в Таустере. Но почему мне не удается вспомнить?
Я продрог. И замерзал все больше и больше. Когда я пошевелил, боль стала невыносимой. Внезапно я вспомнил, как обедал с Джосси, вспомнил до мельчайших подробностей, вплоть до прощального поцелуя на автомобильной стоянке. Тогда в чем же дело?
Я попытался сесть, но сумел только немного приподнять голову. Мои потуги завершились приступом сильнейшей тошноты и пронзительной головной болью. Я нерешительно пощупал затылок и обнаружил под волосами большую, болезненную шишку. Я бережно положил голову обратно.
Не слышалось никаких посторонних звуков, кроме шуршания моей собственной одежды. Ни урчания двигателя, ни поскрипывания, ни шорохов, ни плеска воды. Я лежал не на койке, но на более широкой поверхности, жесткой и плоской.
Возможно, я находился и не в парусном отсеке, но не вызывало сомнений, что я опять очутился в темноте. В темноте во всех отношениях. Гнев бессилия и отчаяния издевательски шепнул мне, что за четыре дня свободы я раскопал маловато информации, которая помогла бы уберечься от безотрадной действительности.
Мне не давала ни минуты покоя мысль, что я упустил нечто очень важное. Я только твердо знал — из-за падения с Блокнота тело не может болеть столь сильно. Я, наверное, получил пару-другую царапин, но они должны были быстро затянуться к вечеру. Почему же тогда я чувствую себя так отвратительно, как будто меня пропустили через мясорубку? Я с кряхтением перекатился на живот и опустил голову на сложенные руки. Я отметил единственный положительный момент — они не связали мне руки. Они. Кто они?
Когда пульсирующая головная боль немного утихла, я подумал, что у меня еще будут силы выяснить, где я, и попробовать выбраться. А пока их хватало лишь на то, чтобы тихо лежать и ждать, когда мне станет лучше.
По моему мнению, еще одно обстоятельство заслуживало благодарности.
Жесткая ровная поверхность, на которой я лежал, не раскачивалась в разные стороны. Слава Богу, я попал не на корабль. Меня не мучила морская болезнь.
Избитое тело не идет ни в какое сравнение с муками выворачиваемого наизнанку организма.
Ботинок на мне не оказалось, только носки. Когда я скосил глаза на запястье, то не увидел светящегося циферблата: часы исчезли. Можно было не трудиться проверять карманы. Я не сомневался, что они пусты.
Спустя некоторое время я вспомнил, как решил переночевать в мотеле, а потом, мало-помалу, вспомнил, как зарегистрировался — и драку на крыльце.
Я пришел к выводу, что они, наверное, следили за мной от самого Таустера. Ждали все то время, пока я обедал с Джосси. Последовали за мной в мотель. Я ни разу не засек их. Я даже не слышал их шагов у себя за спиной из-за неумолкающего грохота транспорта.
Инстинктивное чувство безопасности рядом с Джосси было совершенно верным.
Прошла вечность.
Шум внутри моей черепной коробки постепенно утих. Больше ничего не изменилось. У меня возникло ощущение, что уже начинает светать и пора просыпаться. Было десять тридцать вечера, когда меня нокаутировали. Трудно сказать, сколько я находился без сознания и сколько пролежал потом, немощный и обессиленный, но тело человека живет по своим внутренним часам, и мои показывали шесть утра.
Уверенность, что наступило утро, побудила меня к действию. Но если даже за окном действительно рассвело, ко мне не пробивался ни один луч света. Я с тревогой подумал, что, возможно, ошибся во времени. И за окном стоит глубокая ночь. Я молился, чтобы ночь еще не кончилась.
Я предпринял новую попытку сесть. Нельзя сказать, будто я прекрасно себя чувствовал. Контузия проходит не сразу, на это нужно время. Не секрет также, что холод вреден при ушибах мышц. Все вместе мои болячки превращали каждое движение в истинное мучение. Такого рода боль была мне знакома по прошлым падениям на скачках. Только эта оказалась во много раз хуже.
Поверхность подо мной была довольно-таки пыльной, она слабо отдавала машинным маслом, ровная, гладкая и не деревянная.
Я пошарил вокруг себя в разных направлениях и дотянулся до стены слева. Перевалившись на бок, я медленно продвинулся в ту сторону и тщательно исследовал стену пальцами.
Еще одна гладкая ровная поверхность, расположенная под прямым углом к полу. Я легко стукнул по ней кулаком и получил в ответ звук и вибрацию металла.
Мне пришло в голову, что стоит посидеть немного, прислонившись спиной к стене, и подождать: скоро окончательно рассветет и будет легко понять, где я. Обязательно рассветет, отчаянно твердил я про себя. Непременно. Разумеется, не рассвело.
Когда мне дали свет на яхте, я сбежал. На ошибках учатся.
Приходилось с этим смириться. Темнота создавалась искусственно, и от нее никуда не деться. Нет смысла, сурово сказал я себе, сидеть в жалкой растерянности и жалеть себя.
Я предпринял экспедицию в глубь неизведанной территории и обнаружил, что мой мир намного меньше Колумбова. Я осмотрительно продолжал путешествие сидя, приняв за аксиому, что земля плоская и можно упасть, достигнув ее края. Но, проерзав два фута вправо, я очутился в углу.
Поперечный маршрут оказался коротким. Через несколько мгновений я наткнулся на очередной угол. Я выяснил: сев посередине, можно легко дотянуться кончиками пальцев обеих рук до боковых стенок. Приблизительно пять футов, от края до края.
Тем же способом, сидя, я обогнул второй угол и упорно устремился вперед вдоль другой стены. Через три фута я понял, где нахожусь. Ровная поверхность металла нарушалась большой круглой выпуклостью. Ощупав выпуклость, я определил ее назначение так уверенно, словно видел воочию.
Это была полукруглая колесная арка. А я сидел в кузове фургона.
Я моментально и очень ясно представил себе фальшивую машину «Скорой помощи», в которую забрался в Челтенхеме. Белый фургон серийной модели с дверями сзади, открывавшимися наружу. Если бы я пополз дальше, мимо колеса, я бы уперся в задние двери.
И я окажусь полным дураком, подумал я, если все, что от меня требовалось, это открыть двери и выйти.
Я бы с радостью почувствовал себя полным дураком. Двери были крепко заперты, и, как видно, с умыслом. Изнутри ручка на двери отсутствовала.
В четвертом углу я обнаружил и то, что мне дали на этот раз в качестве средств жизнеобеспечения. И если до находки мое настроение уже упало до нулевой отметки, то после оно опустилось еще ниже.
Я нашел пластиковую пятигаллоновую канистру с жидкостью и большую хозяйственную сумку.
Я отвинтил крышку канистры и понюхал содержимое. Оно ничем не пахло.
Я плеснул немного жидкости в ладонь и попробовал. Вода.
Я завинтил крышку обратно, неловко завозившись в темноте. Пять галлонов воды. О, нет, оцепенело прошептал я. Господи! Сумка была до отказа набита плоскими пластиковыми пакетиками размером в четыре квадратных дюйма. И снова никакого запаха. Я разорвал один из пакетиков: внутри лежал тонкий, четырехдюймовый кусочек плавленого сыра.
С упавшим сердцем я пересчитал пакетики, вынимая по одному из сумки и складывая в кучку на полу. Их оказалось шестьдесят, насколько я мог судить, совершенно одинаковых.
Я педантично сосчитал их, один за другим подбирая с пола и пряча обратно в сумку. Их по-прежнему было шестьдесят. Мне оставили достаточно еды и воды, чтобы протянуть по меньшей мере недели четыре. И нет надежды на регулярные посещения дважды в день: разговаривать совсем не с кем.
Будь они прокляты, с яростью подумал я. Если такова месть, то она хуже, чем все те неприятности, которые я когда-либо навлекал на мошенников.
Подстегнутый гневом, я неосторожно встал, чтобы обследовать верхнюю часть фургона, и с силой ударился больной головой о крышу. Это почти доконало меня. Я опять рухнул на колени, ругаясь и хватаясь за голову, с трудом удерживая слезы. Избитое, ослабевшее существо, хлюпающее носом в темноте.
Так не годится, мелькнула мысль. Необходимо во что бы то ни стало сохранять хладнокровие. Не обращать внимание на боль и неудобства. Спокойно осмыслить ситуацию, придумать план и способ выживания.
Когда острый приступ головной боли прошел, я взялся за дело.
Наличие еды и питья подразумевает, подумал я, что мое выживание желательно. В один прекрасный день, если я не сумею сбежать во второй раз, меня освободят. По-видимому, смерть снова в повестке дня не значилась. Тогда с какой стати мне нервничать?
Я как-то слышал о человеке, который провел много недель в подземной пещере, в темноте и безмолвии, чтобы проверить на практике, как влияет на организм полное отсутствие связи, с внешним миром. Он перенес испытание, не повредившись рассудком, без малейшего физического ущерба для себя, и поразительно, но его ощущение времени почти не сбилось. Что мог сделать он, смогу и я. Не важно, твердо сказал я себе, что этот ученый добровольно подвергся заточению и данные о его сердечной деятельности и других жизненно важных функциях передавались на поверхность;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Он не может продать ваши личные вещи, чтобы вернуть деньги.
Большие глаза распахнулись шире.
— Ну и ну! — вырвалось у Джосси.
— Если вы погрязли в долгах, суд может послать исполнителей, чтобы забрать вашу мебель. Если вы вместо этого проворовались, то не может.
Она ошеломленно замерла с полным ртом, потом торопливо прожевала и проглотила.
— Продолжайте немедленно, — велела она. — Я сейчас лопну от нетерпения.
— Ну... национальный вид спорта именно воровство, а не уклонение от налогов. Мелкое воровство. Ограбления. Кражи. Большинство магазинных краж совершается персоналом, а не покупателями. Если девушка, которая целый день продает колготки, спрячет одну пару в сумочку, когда пойдет домой, никто всерьез не обвинит ее. Воровство по мелочи у хозяина считается даже чем-то вроде законных дополнительных льгот. И если вдруг какая-нибудь фирма-производитель ставит у служебного входа контролера, поднимается едва ли не бунт, пока его не уберут.
— Из-за того, что он прекращает утечку гаечных ключей и автопогрузчиков?
Я усмехнулся.
— Можно было бы прокормить армию тем, что исчезает из холодильников отелей.
— Бухгалтеры, — заявила она, — не должны считать это забавным.
— Особенно если они проводят всю свою жизнь, выискивая мошенничество.
— Неужели? — Она искренне удивилась. — Нет, правда? Я думала, бухгалтеры просто подводят итоги.
— Основная цель аудита — обнаружить обман. — А я думала, что... ну... подсчитать прибыли и убытки.
— Не совсем.
Она задумалась.
— Но ведь Тревор проводит инвентаризацию, когда приходит считать брикеты сена, седла и прочее.
Я покачал головой.
— Скорее проверяет от лица вашего отца, что его конюхи не продают потихоньку излишки сена или упряжь.
— Боже мой! — Она была непритворно поражена. — Придется пересмотреть свое мнение о бухгалтерах как о закоснелых придирах. И привыкать к их новому образу спецподразделения полиции по борьбе с мошенничеством.
— Это тоже не правильно.
— Почему же?
— Например, если аудитор понимает, что кассир надувает свою фирму, он просто сообщает в фирму. Он не арестовывает кассира. Он оставляет на усмотрение фирмы, отдавать ли виновного под стражу.
— Но они наверняка так всегда и поступают.
— Ничего подобного. Если всем станет известно, что кассир надувал своих нанимателей, на репутацию фирмы ляжет пятно позора и фирма может понести большие убытки. Как правило, кассира без шума увольняют.
— Вам не надоело рассказывать мне все это?
— Нет, — честно ответил я.
— Тогда расскажите мне о какой-нибудь крупной афере.
Я рассмеялся.
— А вы слышали хотя бы об одной в последнее время?
— Ну, пожалуйста.
— Хм... — Я задумался. — Многие из блестящих афер — это искусное жонглирование цифрами. Канцелярская работа, построенная на обмане зрения, как фокус с тремя картами. — Я умолк, потом улыбнулся. — Я знаю занятную историю, хотя те люди не являлись моими клиентами, слава богу. Жил-был один управляющий птицефермой по разведению цыплятбройлеров. Каждую неделю он продавал тысячи цыплят фирме, выпускавшей замороженные продукты. А еще управляющий потихоньку продавал по сотне цыплят в неделю мяснику, который не подозревал, что цыплята поступают, как говорится, из-под полы. Никто не мог толком подсчитать, сколько цыплят в действительности находилось на ферме, поскольку воспроизводство было огромным и очень быстрым, а маленькие цыплята часто умирают. Управляющий клал себе в карман кругленькую сумму, имея постоянный, не облагаемый налогами доход. И как большинство ловких мошенничеств, это открылось по чистой случайности.
— Какой же?
— Мясник обычно расплачивался чеком на имя управляющего. Однажды он столкнулся с одним из директоров фирмы, владевшей птицефермой, и, желая сэкономить на почтовых расходах, достал чековую книжку, выписал чек на имя управляющего и попросил директора передать тому в счет оплаты за ежемесячную партию цыплят.
— И бомба взорвалась.
— Оглушительно. Управляющего уволили.
— И не подали в суд?
— Нет. По последним сведениям, он занимается продажей розовых кустов по почте...
— А вы интересовались, в каком питомнике он работает?
Я с усмешкой кивнул. Она была находчивой и забавной, и казалось невероятным, что я встретил ее только вчера.
Мы пили кофе и говорили о лошадях. Она призналась, что пробовала силы в трехдневных конноспортивных состязаниях, включающих выездку, кросс и скачки с препятствиями, но вскоре намерена отказаться от этого.
— Почему? — спросил я.
— Нет таланта.
— И что будете делать?
— Выйду замуж.
— О! — Я почувствовал смутное разочарование. — За кого?
— Представления не имею. Кто-нибудь подвернется.
— Только и всего?
— Конечно, только и всего. Можно найти мужа в самых неожиданных местах.
— Что вы делаете завтра? — спросил я.
Ее глаза ярко и лукаво вспыхнули.
— Иду в гости к подруге. А вы?
— Считаю, наверное.
— Но завтра воскресенье.
— И контора всецело в моем распоряжении, никто мне не помешает. Я часто работаю по воскресеньям. Почти всегда.
— Черт побери.
Мы вышли из паба и направились на автостоянку, где бок о бок стояли «Миджет» и «Доломит».
— Спасибо за угощение, — сказала Джосси.
— А вам за компанию.
— Вы себя нормально чувствуете?
— Да, — удивленно ответил я. — А что?
— Просто уточняю, — сказала она. — Папа спросит. Падение выглядело сокрушительным.
Я покачал головой.
— Пара ушибов.
— Хорошо. Ну, спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Я поцеловал ее в щеку. Ее глаза мерцали в тусклом свете, падавшем из окон паба. Я поцеловал ее в губы, скорее легко прикоснулся к ним сомкнутыми губами. Она ответила мне таким же поцелуем.
— Хм, — сказала она, отступив назад. — Неплохо. Не люблю слюнявых поцелуев.
Она привычно скользнула на сиденье «Миджета» и включила зажигание.
— Увидимся на сене, — указала она. — Когда будете его считать.
Она улыбалась, уезжая, и, возможно, выражение ее лица было зеркальным отражением моего собственного. Я отпер дверцу автомобиля и, чувствуя себя довольно глупо, заглянул в темную щель за передними сиденьями.
Никого. Я сел в машину и завел ее, решая спорный вопрос, имеет смысл рискнуть и вернуться в коттедж или нет. Пятница и суббота прошли достаточно спокойно, но вдруг кошки до сих пор стерегут мышиную норку. Я пришел к выводу, что будет благоразумнее провести еще одну ночь вне дома, и, снова объехав Оксфорд, покатил от паба на север, к большому безликому мотелю рядом со станцией техобслуживания, построенной около оживленной кольцевой развязки.
Как и обычно, это место ярко освещалось огнями, здесь царили шум и суета; на высоких мачтах развевались флаги, трещали бензоколонки. Я зарегистрировался в конторе мотеля, взял ключ и подрулил к чуть более тихим номерам в глубине.
Заснуть не составит проблемы, подумал я. Непрерывный гул идущего мимо транспорта подействует усыпляюще. Как колыбельная.
Я зевнул, достал чемодан, запер машину и вставил ключ в замочную скважину своего номера.
Что-то с большой силой ударило меня между лопаток. Я упал на дверь, которую еще не успел открыть, и тотчас получил жестокий удар по голове.
На этот раз ко мне отнеслись без всякого снисхождения. На этот раз обошлось без эфира.
Я сполз, теряя сознание, по двери и успел увидеть только темные, неясные фигуры: они склонились надо мной, зажав со всех сторон, как в тисках, и безжалостно принялись избивать меня ногами. От тяжелых пинков я содрогался всем телом. Очередной свирепый удар по голове погрузил меня в глубокое, безмятежное беспамятство.
Глава 11
Я очнулся в темноте. Полной, беспросветной темноте.
Я не мог понять, как получилось, что я лежу на какой-то твердой поверхности в абсолютной темноте и все кости нещадно ломит. Падение, осенило меня. Я упал в Таустере. Но почему мне не удается вспомнить?
Я продрог. И замерзал все больше и больше. Когда я пошевелил, боль стала невыносимой. Внезапно я вспомнил, как обедал с Джосси, вспомнил до мельчайших подробностей, вплоть до прощального поцелуя на автомобильной стоянке. Тогда в чем же дело?
Я попытался сесть, но сумел только немного приподнять голову. Мои потуги завершились приступом сильнейшей тошноты и пронзительной головной болью. Я нерешительно пощупал затылок и обнаружил под волосами большую, болезненную шишку. Я бережно положил голову обратно.
Не слышалось никаких посторонних звуков, кроме шуршания моей собственной одежды. Ни урчания двигателя, ни поскрипывания, ни шорохов, ни плеска воды. Я лежал не на койке, но на более широкой поверхности, жесткой и плоской.
Возможно, я находился и не в парусном отсеке, но не вызывало сомнений, что я опять очутился в темноте. В темноте во всех отношениях. Гнев бессилия и отчаяния издевательски шепнул мне, что за четыре дня свободы я раскопал маловато информации, которая помогла бы уберечься от безотрадной действительности.
Мне не давала ни минуты покоя мысль, что я упустил нечто очень важное. Я только твердо знал — из-за падения с Блокнота тело не может болеть столь сильно. Я, наверное, получил пару-другую царапин, но они должны были быстро затянуться к вечеру. Почему же тогда я чувствую себя так отвратительно, как будто меня пропустили через мясорубку? Я с кряхтением перекатился на живот и опустил голову на сложенные руки. Я отметил единственный положительный момент — они не связали мне руки. Они. Кто они?
Когда пульсирующая головная боль немного утихла, я подумал, что у меня еще будут силы выяснить, где я, и попробовать выбраться. А пока их хватало лишь на то, чтобы тихо лежать и ждать, когда мне станет лучше.
По моему мнению, еще одно обстоятельство заслуживало благодарности.
Жесткая ровная поверхность, на которой я лежал, не раскачивалась в разные стороны. Слава Богу, я попал не на корабль. Меня не мучила морская болезнь.
Избитое тело не идет ни в какое сравнение с муками выворачиваемого наизнанку организма.
Ботинок на мне не оказалось, только носки. Когда я скосил глаза на запястье, то не увидел светящегося циферблата: часы исчезли. Можно было не трудиться проверять карманы. Я не сомневался, что они пусты.
Спустя некоторое время я вспомнил, как решил переночевать в мотеле, а потом, мало-помалу, вспомнил, как зарегистрировался — и драку на крыльце.
Я пришел к выводу, что они, наверное, следили за мной от самого Таустера. Ждали все то время, пока я обедал с Джосси. Последовали за мной в мотель. Я ни разу не засек их. Я даже не слышал их шагов у себя за спиной из-за неумолкающего грохота транспорта.
Инстинктивное чувство безопасности рядом с Джосси было совершенно верным.
Прошла вечность.
Шум внутри моей черепной коробки постепенно утих. Больше ничего не изменилось. У меня возникло ощущение, что уже начинает светать и пора просыпаться. Было десять тридцать вечера, когда меня нокаутировали. Трудно сказать, сколько я находился без сознания и сколько пролежал потом, немощный и обессиленный, но тело человека живет по своим внутренним часам, и мои показывали шесть утра.
Уверенность, что наступило утро, побудила меня к действию. Но если даже за окном действительно рассвело, ко мне не пробивался ни один луч света. Я с тревогой подумал, что, возможно, ошибся во времени. И за окном стоит глубокая ночь. Я молился, чтобы ночь еще не кончилась.
Я предпринял новую попытку сесть. Нельзя сказать, будто я прекрасно себя чувствовал. Контузия проходит не сразу, на это нужно время. Не секрет также, что холод вреден при ушибах мышц. Все вместе мои болячки превращали каждое движение в истинное мучение. Такого рода боль была мне знакома по прошлым падениям на скачках. Только эта оказалась во много раз хуже.
Поверхность подо мной была довольно-таки пыльной, она слабо отдавала машинным маслом, ровная, гладкая и не деревянная.
Я пошарил вокруг себя в разных направлениях и дотянулся до стены слева. Перевалившись на бок, я медленно продвинулся в ту сторону и тщательно исследовал стену пальцами.
Еще одна гладкая ровная поверхность, расположенная под прямым углом к полу. Я легко стукнул по ней кулаком и получил в ответ звук и вибрацию металла.
Мне пришло в голову, что стоит посидеть немного, прислонившись спиной к стене, и подождать: скоро окончательно рассветет и будет легко понять, где я. Обязательно рассветет, отчаянно твердил я про себя. Непременно. Разумеется, не рассвело.
Когда мне дали свет на яхте, я сбежал. На ошибках учатся.
Приходилось с этим смириться. Темнота создавалась искусственно, и от нее никуда не деться. Нет смысла, сурово сказал я себе, сидеть в жалкой растерянности и жалеть себя.
Я предпринял экспедицию в глубь неизведанной территории и обнаружил, что мой мир намного меньше Колумбова. Я осмотрительно продолжал путешествие сидя, приняв за аксиому, что земля плоская и можно упасть, достигнув ее края. Но, проерзав два фута вправо, я очутился в углу.
Поперечный маршрут оказался коротким. Через несколько мгновений я наткнулся на очередной угол. Я выяснил: сев посередине, можно легко дотянуться кончиками пальцев обеих рук до боковых стенок. Приблизительно пять футов, от края до края.
Тем же способом, сидя, я обогнул второй угол и упорно устремился вперед вдоль другой стены. Через три фута я понял, где нахожусь. Ровная поверхность металла нарушалась большой круглой выпуклостью. Ощупав выпуклость, я определил ее назначение так уверенно, словно видел воочию.
Это была полукруглая колесная арка. А я сидел в кузове фургона.
Я моментально и очень ясно представил себе фальшивую машину «Скорой помощи», в которую забрался в Челтенхеме. Белый фургон серийной модели с дверями сзади, открывавшимися наружу. Если бы я пополз дальше, мимо колеса, я бы уперся в задние двери.
И я окажусь полным дураком, подумал я, если все, что от меня требовалось, это открыть двери и выйти.
Я бы с радостью почувствовал себя полным дураком. Двери были крепко заперты, и, как видно, с умыслом. Изнутри ручка на двери отсутствовала.
В четвертом углу я обнаружил и то, что мне дали на этот раз в качестве средств жизнеобеспечения. И если до находки мое настроение уже упало до нулевой отметки, то после оно опустилось еще ниже.
Я нашел пластиковую пятигаллоновую канистру с жидкостью и большую хозяйственную сумку.
Я отвинтил крышку канистры и понюхал содержимое. Оно ничем не пахло.
Я плеснул немного жидкости в ладонь и попробовал. Вода.
Я завинтил крышку обратно, неловко завозившись в темноте. Пять галлонов воды. О, нет, оцепенело прошептал я. Господи! Сумка была до отказа набита плоскими пластиковыми пакетиками размером в четыре квадратных дюйма. И снова никакого запаха. Я разорвал один из пакетиков: внутри лежал тонкий, четырехдюймовый кусочек плавленого сыра.
С упавшим сердцем я пересчитал пакетики, вынимая по одному из сумки и складывая в кучку на полу. Их оказалось шестьдесят, насколько я мог судить, совершенно одинаковых.
Я педантично сосчитал их, один за другим подбирая с пола и пряча обратно в сумку. Их по-прежнему было шестьдесят. Мне оставили достаточно еды и воды, чтобы протянуть по меньшей мере недели четыре. И нет надежды на регулярные посещения дважды в день: разговаривать совсем не с кем.
Будь они прокляты, с яростью подумал я. Если такова месть, то она хуже, чем все те неприятности, которые я когда-либо навлекал на мошенников.
Подстегнутый гневом, я неосторожно встал, чтобы обследовать верхнюю часть фургона, и с силой ударился больной головой о крышу. Это почти доконало меня. Я опять рухнул на колени, ругаясь и хватаясь за голову, с трудом удерживая слезы. Избитое, ослабевшее существо, хлюпающее носом в темноте.
Так не годится, мелькнула мысль. Необходимо во что бы то ни стало сохранять хладнокровие. Не обращать внимание на боль и неудобства. Спокойно осмыслить ситуацию, придумать план и способ выживания.
Когда острый приступ головной боли прошел, я взялся за дело.
Наличие еды и питья подразумевает, подумал я, что мое выживание желательно. В один прекрасный день, если я не сумею сбежать во второй раз, меня освободят. По-видимому, смерть снова в повестке дня не значилась. Тогда с какой стати мне нервничать?
Я как-то слышал о человеке, который провел много недель в подземной пещере, в темноте и безмолвии, чтобы проверить на практике, как влияет на организм полное отсутствие связи, с внешним миром. Он перенес испытание, не повредившись рассудком, без малейшего физического ущерба для себя, и поразительно, но его ощущение времени почти не сбилось. Что мог сделать он, смогу и я. Не важно, твердо сказал я себе, что этот ученый добровольно подвергся заточению и данные о его сердечной деятельности и других жизненно важных функциях передавались на поверхность;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27