— Ничего, зато завтра утром он будет просто счастлив, — сказал К. — Давайте наденем на него пиджак.
— Сначала нужно его пристрелить, — сказал Пэрсел.
— Ты так думаешь?
— Конечно, а иначе весь пиджак будет в крови.
— Мак-Рэди, а ты как считаешь?
— Мне все равно, давайте уже с этим кончать.
Господи, как же быть, с ужасом подумал Малони и чуть было сразу не пошевелился, но тут снова у него в мозгу всплыла какая-то смутная беспокойная мысль, которая начала его тревожить еще в подвале того дома в Бруклине до его игры с Мелиссой, но и сейчас она по-прежнему ускользала от него. Лучше тебе двигаться сейчас, Малони, сказал он себе, лучше сделать это сейчас и побыстрее, а потом уже подумать о том, что тебя тревожит, потому что иначе тебе придется размышлять об этом уже в гробу, и на этот раз мертвым, а смерть от выстрела в затылок — не очень-то приятная штука. Бабушка что-то говорила мне об этом, хотя, как выяснилось, в отношении некоторых вещей она заблуждалась.
— Подними-ка его, — сказал К.
— Зачем? — спросил Мак-Рэди.
— Чтобы Пэрселу было удобнее выстрелить ему в затылок.
— А, понятно, — сказал Мак-Рэди, — сейчас.
Мак-Рэди потянул Малони за обе руки, переводя его в сидячее положение. Он слышал, как Пэрсел зашел ему за спину.
— Поосторожнее там, — сказал К.
— Что вы имеете в виду?
— Стреляй аккуратнее, чтобы пуля не попала в меня сквозь его голову.
— А-а, ладно.
— Направь дуло вверх, к потолку.
— Хорошо, — сказал Пэрсел.
Малони так и не открывал глаз, когда почувствовал прикосновение холодного дула к своему затылку.
— Нет, задери дуло повыше, — сказал К.
— Так?
— Ты что, сам не видишь?
— Если только сесть на корточки…
— Ну и садись.
— Не похоже, чтобы ты был профессионалом, — сказал МакРэди.
— Скажите ему, чтобы он не лез под руку со своими замечаниями, — сказал Пэрсел.
— Оставь его в покое, — сказал К.
Револьвер отодвинулся от головы Малони, и в ту же секунду он вырвал свои руки у Мак-Рэди и резко крутнулся вокруг своей оси как раз вовремя, чтобы достать опускающегося на корточки Пэрсела. Ударом кулака он свалил его на пол. Теперь он заметил, что на револьвер был надет глушитель, благодаря чему его оказалось легче схватить, хотя от этого он не стал менее опасным. «Они могут убить меня здесь, в коттедже, — подумал Малони, — и выстрел прозвучит тихо, как шепот в церкви». Он потянулся к револьверу, но промахнулся. Раздался короткий приглушенный выстрел. Осколки выбитого стекла со звоном посыпались на пол. Он схватил Пэрсела за кисть, крепко стиснул ее обеими руками и со всего маху грохнул кулаком Пэрсела по полу, отчего тот выпустил оружие. Малони бросился к револьверу, не выпуская Пэрсела из мертвой хватки, вцепился в револьвер и круто обернулся к троим бандитам, нацелив на них оружие.
— Ну, вот и финиш, — сказал он и усмехнулся.
— Отдай мне револьвер, Малони, — сказал К.
— Ха-ха! — сказал Малони. — Не смешите меня!
— Дай мне револьвер!
— Нет. Лучше вы дайте мне пиджак. — Он протянул вперед левую руку.
— Пиджак наш, — сказал К.
— Правильно. И все равно давайте его мне.
— Бриллианты тоже наши, — сказал К.
— Нет, они принадлежат одной ювелирной фирме, чей магазин на Сорок седьмой улице, — сказал Малони, и только теперь сообразил, что именно все время его беспокоило. Бриллианты не принадлежали ни К., ни ему самому. Они были крадеными.
Он нахмурился:
— Я… — и замолчал в нерешительности. — Я хочу получить этот пиджак, — сказал он.
— И ты готов за него убить? — спросил К.
— Что?
— Потому что тебе придется сделать именно это, — сказал К. — Тебе придется убить нас троих.
«Это несправедливо, — подумал Малони. — Вот полмиллиона долларов в бриллиантах, пришитых к этому пиджаку, какое мне дело до того, украдены они или нет? Я ведь все время сознавал это, разве не так? Эти люди — воры, бандиты и убийцы.
Я все время понимал это, что не мешало мне строить планы насчет Монте-Карло, Лондона или Джакарты, так почему сейчас я должен об этом думать? Нужно убить их, ведь они социально опасные элементы, убить их и убраться отсюда с добычей. Кого волнует их судьба? Ты победитель, Малони, наконец-то ты держишь выигрышную взятку!»
Он весь покрылся потом, револьвер в его руке дрожал. Он видел пиджак, висящий на руке К., со средней пуговицей, заново покрашенной в черный цвет, невинный с виду пиджак, который будет отправлен в Рим в обмен на четыреста девяносто тысяч долларов, сумму, достаточную чтобы прожить миллион и одну арабскую ночь — убей их, думал он, возьми пиджак, победи!
Да. Малони, убей их. Ты достаточно натерпелся за эти два дня, чтобы стать полноправным обладателем драгоценного пиджака, ты просил, унижался, занимал, лгал, воровал, обманывал, ты использовал людей, хватал и хватал, какое имеет значение, если сейчас ты совершишь еще один, чуть менее достойный поступок, прежде чем сядешь в самолет и улетишь на край земли, какое к черту это имеет значение!
Убей их, сказал он себе.
Что упало, то пропало, ко мне на руки попало, победитель получает все; только нужно убить их.
Он не мог нажать на спусковой крючок.
Он стоял, глядя на них, не желая проиграть еще один раз, но понимая уже, что проиграл, потому что был не в состоянии спустить курок, не мог пойти на этот шаг, который положил бы конец игре, не мог убить, даже если в противном случае это стоило бы ему жизни.
— Нет, — сказал он.
— Что? — спросил К.
— Можете оставить себе свой пиджак.
— Что? — сказал Пэрсел.
— Но в покойники поищите себе кого-нибудь другого.
— Что? — сказал Мак-Рэди.
Малони готов был расплакаться, но не желал проявлять слабость в присутствии этой шайки бандитов с ее высокими связями в Риме и Бог знает где еще, не хотел, чтобы они тоже поняли, что он — законченный неудачник. Поэтому он изо всех сил закусил изнутри губы, прием, которому он научился в детстве, когда бабушка рассказывала ему страшные истории, так было легче удержаться от слез. Он отступил к выходу, держа револьвер наведенным на троих мужчин, свободной рукой распахнул за спиной дверь, впустив внутрь яростный порыв ветра.
— Буду вам очень обязан, — сказал он, стараясь произносить слова спокойно, независимо и добродушно, хотя понимал, что окончательно проиграл, понимал, что был прирожденным неудачником, — буду вам очень обязан, если вы снимете с меня обвинения в краже со взломом.
К, посмотрел на него долгим, изучающим взглядом и сказал:
— Мы подумаем, Малони.
— Чао, — сказал Малони и вышел наружу.
* * *
Он выбросил револьвер в сточную канаву за кладбищем, а потом неторопливо зашагал прочь, в первый раз за последние два дня он шел медленно и спокойно, надеясь, что они не погонятся за ним, впрочем, не очень тревожась на этот счет. Пожалуй, ему удалось прощанье. «Чао» — сказал он, проиграв эту игру и все же сумев продемонстрировать благородство, вот так, приподнять шляпу, помахать рукой. «Чао», и все кончено. «Чао», и весь прошлый год коту под хвост, к чертям все, что казалось ему таким важным.
«Чао» — прощайте. Монако и Монте-Карло, прощайте, Лондон и Эпсон-Даун, прощайте, Индонезия со своей столицей Джакартой, где, как он сказал водителю, устраиваются захватывающие тараканьи бега, хотя он не очень в этом уверен. Нужно будет проверить это, подумал он и вспомнил, что квартирная хозяйка выгнала его.
Где же ему провести сегодняшнюю ночь теперь, когда закончилась игра, где проводить ему все остальные ночи теперь, когда стало ясно, что он типичный безнадежный неудачник, обреченный вечно проигрывать. Что ж, подумалось ему, по крайней мере, Ирэн найдет в этом что-то забавное, она усмехнется над всей его историей своей лукавой ирландской усмешкой, если вообще когда-нибудь узнает, что ее бывший муж все проиграл меньше чем за год, разумеется', она посмеется, рассказывая своим новым и, несомненно, более удачливым ухажерам, что ее муж был круглым дураком и неудачником до мозга костей.
Нет, подумал он.
Только не Ирэн.
Правда, она не решилась заниматься с ним любовью на колесе обозрения, но он был уверен, что Ирэн не станет над ним смеяться, а наоборот, позволит ему поныть и пожаловаться, если ему этого захочется, как вот сейчас, но нет, он не заплачет, у него по-прежнему крепко сжаты губы. «Готов поставить любые деньги, — подумал он, — даю двадцать против одного, сто против одного, что Ирэн не обрадовалась бы моему поражению, Ирэн сказала бы: „Да, Энди, это ужасно, мне так жалко“.
Интересно, все же говорила ли она кому-нибудь, как он при ней дурачился.
Он вошел в телефонную будку на углу улицы, достал из кармана монетку и набрал номер Ирэн. Сначала ему показалось, что уже слишком поздно для звонка, но в домах вокруг кладбища еще горел свет, так что, возможно…
— Алло? — раздался в трубке ее голос.
— Алло, Ирэн? — сказал он.
— Да?
— Это Энди, — сказал он.
— Энди?
— Да.
— А, привет, Энди, — сказала она.
— Я тебя не разбудил?
— Нет, я смотрела телевизор, — сказала Ирэн.
— Сколько сейчас времени?
— Около половины одиннадцатого, — сказала она.
— А-а…
— Что случилось, Энди? Почему ты звонишь?
— Ну, знаешь, — сказал он, — ты была права.
— Насчет чего?
— Видишь ли, — сказал он, — я все проиграл, Ирэн. Это заняло у меня почти год, Ирэн, но я все промотал. После этого звонка у меня в кармане осталось пять центов, вот и все. Теперь я совершенно нищий, хотя должен сказать, что несколько минут назад я чуть не получил полмиллиона долларов.
— Правда, Энди? — сказала она. — Полмиллиона?
— Да, я мог бы их иметь, действительно мог бы… — Он осекся. — Ирэн, на самом деле, я даже близко не подошел к тому, чтобы получить их.
— Ну, что ж, Энди, — сказала она. — Это ужасно, мне так жалко.
— Я знал, что ты так и скажешь, Ирэн.
— Правда?
— Да.
Линия умолкла.
— Ирэн! — сказал он.
— Да, — сказала она. — Я здесь.
— Ирэн, ты кому-нибудь рассказывала про тот мой номер с шляпой?
— Нет, — сказала она.
— Ты понимаешь, о чем я?
— Да, конечно.
— Ирэн…
— Да?
— Ирэн, ты помнишь ту ночь на Файе-Айленд, когда нас застал дождь?
— Да, — сказала она. , — А ты помнишь, как мы травили тараканов?
— Да, да.
— И нашли твой загашник?
— Да, и мы напились.
— Да, — сказал он.
— И пытались заниматься любовью.
— Да. — Он помолчал. — Ирэн, а ты стала бы заниматься этим на колесе обозрения?
— Нет, — сказала она.
— Ирэн!
— Да?
— Я тоже не стал бы.
Они снова замолчали.
— Ну, — сказал он и вздохнул.
— Ну… что же… что ты собираешься теперь делать? — спросила она.
— Не знаю.
— У тебя есть какие-нибудь планы?
— Нет… Я думал… — Он нерешительно замялся. — Сам не знаю, что я думал.
— Но что же ты все-таки думал, Энди?
— Не знаю.
— Энди, почему ты позвонил?
— Я думал…
— Да?
— Я хотел спросить тебя, Ирэн, не хотела бы ты…
— Да?
— Поставить.
— Поставить?
— Да, на меня.
Он сказал это так тихо, что она не расслышала.
— Что? — сказала она.
— На меня, — повторил он.
— А-а!
«Она скажет „нет“, — думал он. — Она скажет „нет“, и я пойду бродить в ночи с пятью центами в кармане, что на целых пятнадцать центов меньше, чем было у меня вчера утром. Пожалуйста, Ирэн, не говори „нет“, только не говори „нет“!
— Ирэн?
— Что, Энди?
— Пожалуйста, не говори «нет»! Я знаю, что я дурак, что я…
— Нет, нет! — сказала она. — Ты…
— Ирэн, ты говорила кому-нибудь, что я дурак?
— Энди, я вовсе не считаю тебя дураком.
— Но это так, Ирэн, я круглый дурак.
— Нет, Энди. — Пауза. Затем она снова заговорила, только очень тихо. — Энди, ты очень милый, — сказала она, — тебе бы только повзрослеть.
— Ирэн… — сказал он.
— Да?
— Ирэн…
— Я не игрок, Энди.
— Я тоже не игрок, — сказал он и не услышал ответа. Он испугался, что она положила трубку, и с тревогой ждал, чтобы она снова заговорила, а затем сказал:
— Ирэн? Ирэн, ты…
— Я… я здесь, — сказала она.
— Слушай… Послушай, ты не плачешь? Ирэн…
— Энди, Энди, — сказала она.
— Я… я могу приехать?
Она не отвечала.
— Скажи «да», Ирэн.
Она все молчала.
— Ирэн? Скажи «да». Пожалуйста!
Он услышал ее вздох.
— Да, — сказала она.
— Да?
— Да, приезжай, — сказала она. — Наверное, я ненормальная.
— Я люблю тебя, — сказал он.
— Хорошо, — сказала она.
— Буду у тебя через минуту, — сказал он.
— Хорошо.
— То есть, конечно, не через минуту, потому что у меня всего пять центов. Так что немного позже, это займет некоторое время.
— Время у нас есть, — сказала она.
— Да, — ответил он, — время у нас есть.
— Но все равно поторопись, — сказала она и положила трубку.
Он повесил трубку на рычажок и присел на корточки в будке, чувствуя, как сырой апрельский ветер задувает внутрь, глядя на замусоренный клочками бумаги пол будки. Он долго сидел так рядом с грязными обрывками старой газетной бумаги, которые ветер швырял к его ногам, и думал об игре, которой отдался всей душой и в результате оказался полностью проигравшим, и ему нестерпимо хотелось плакать. А затем он подумал о той игре, которой собирался заняться теперь, о самой крупной и важной игре из всех возможных, и тогда он коротко кивнул себе, встал на ноги и, покинув будку, зашагал, направляясь назад, в Манхэттен.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24