Их интересует лишь игровая сторона. Очевидно, это в какой-то степени связано с их физиологией, почти полным отсутствием нервно-болевых центров и окончаний, откуда проистекает совершенно безразличное, бесчувственное отношение к насильственной смерти.
Нордвик . Как вы думаете, сможем ли мы если не прекратить Войнуху, то хотя бы приостановить военные действия, заморозить их, насколько это возможно?
Ратмир . Я думал над этим всю ночь и весь день. Но, кроме такого убогого решения, как ловить их поодиночке, отбирать оружие и изолировать, у меня никаких других предложений нет.
Нордвик . Возможно, и не такого убогого… Слушайте, Ратмир, во время утреннего сеанса вы сообщили мне, что в Деревне находятся человечки. Насколько я понял, они не принимают никакого участия в военных действиях. Вы могли бы подробнее обрисовать причины, побудившие их остаться или вернуться в Деревню, а также определить возможность через них повлиять на судьбу всего народца?
Ратмир . Это исключено. Дело в том, что у каждого из оставшихся в Деревне свои сугубо личные причины, собственно, и обусловившие раздел между ними и ушедшими в Город. Да и остались-то в Деревне всего двое – Айя и еще некто Райн. И то Айя осталась в Деревне не по своей воле, а, как она сама говорила, Кирш строго-настрого запретил ей показываться в Городе, велел сидеть в Деревне и дожидаться Донована. Надо признаться, что это наиболее поразило меня в Кирше после всего увиденного здесь. Ну а Райн… Тут причины более сложные и не совсем ясные. По его словам, эта игра, я имею в виду Войнуху, ему просто не нравится. Но подозреваю, что для него просто приближается окончание его жизненного цикла – смерть, либо переход в следующую стадию метаморфоза (или как это там в докладе Лаобина?), что выражается у него в стремлении к одиночеству, замкнутости, этаком несколько нетипичном для человечков отшельничестве.
Нордвик . Жаль. Значит, и этот вариант отпадает…
Ратмир начал что-то тихо говорить, но Донован уже не прислушивался. Он отошел от двери и огляделся. Дверь в коридор, которую два часа назад старательно запирал Ратмир, тоже была приоткрыта. Вот так, подумал Донован. Добрый гений, добрый дух. Он вышел в коридор и увидел, что выход свободен.
В пустыне мел сухой южный ветер, поднимал тучи песка и бросал его в лицо. Донован ступил на песок, сделал несколько шагов, затем оглянулся. Купол со стороны был похож на большую казахскую кибитку; ветер шатал открытую дверь, и, словно детским совочком, швырял в тамбур горсти песка. Донован немного постоял, наблюдая, как ветер стирает его следы – размашисто, с лихостью.
Теперь в Город, подумал он. В Город, в Город… Делать что-то нужно, а не трепать языком. Если бы только знать – что?
Прощай, беззвучно сказал он куполу и пошел против ветра в сторону Города.
Вначале идти было тяжело, ноги глубоко увязали в песке, но затем Донован выбрался на тырпчан – голый асфальтовый хребет, выступавший из песка, и теперь только ветер, который парусом раздувал его куртку, мешал его продвижению.
Ты должен забыть, что ты ничего не можешь, говорил он себе. И не просто должен забыть, но и должен что-то делать. Что именно? Во-первых, сесть и хорошенько подумать. Подумать, что же я все-таки могу… Но сначала Айя… Он вздрогнул. Нет. Сейчас самое главное – чтобы не догнали. Чтобы спохватились как можно позднее и не догнали, не вернули.
Донован остановился и обернулся. Прошел он уже километра два, купол еще виднелся на горизонте ярко-зеленой букашкой среди вертикальных хвостов крутящегося песка. Хорошо, подумал он. Хорошо… И тут сердце его екнуло. Купол вдруг смялся, словно сорванный ветром, и исчез. Не успел, значит, я все-таки… Он в надежде оглянулся. Спрятаться было негде. Представил, как Ратмир с Феликсом в спешке собирают купол, укладывают его, задраивают фонарь «богомола» и устремляются в погоню. Что-то долго, долго вы собираетесь… Донован пристально, защищая рукой глаза от песка, всмотрелся в горизонт. Хоть бы полетели в сторону Деревни – может быть, он еще успел бы уйти в пески…
Песок все-таки пробил брешь в его ладони и впился в глаза. Донован зарычал от боли, и спрятав голову на груди, стал лохматым краем куртки выуживать песчинки из-под век. Ну и правильно. Так тебе, дураку, и надо. Нечего таращиться, как баран на новые ворота… Он поднял слезящиеся глаза и увидел, как на горизонте медленно раскручивается черный смерч, а прямо над ним уползает в небо серебряная, мигающая сквозь песочные вихри, точка десантного бота. От неожиданности он выпрямился, снова широко открыл глаза, и ветер опять швырнул в них горсть песка. Из зажмуренных глаз по щекам катились слезы и застывали песчаными сталактитами.
Улетели. Совсем улетели. Как это там сказано в Положении КВВЦ – категорически запрещается некомпетентным лицам вмешиваться во внутренние дела внеземных цивилизаций? А эти самые компетентные лица прибудут только через два месяца… Но здесь уже ничего не будет. И никого. Ему вспомнились чуть ли не настежь открытые двери купола. Какие вы все добрые – оставили меня, чтобы я смог спасти Айю. Добренькие. Да не ко мне будьте вы добренькими! Будьте добрыми к Сказочному Королевству, не бросайте его так!
В Город он вошел уже под вечер. Защитного шлема на нем не было, он еще в лабиринте отдал его Айе, и теперь приходилось передвигаться с предельной осторожностью. Глаза опухли, он все время щурился, моргал и почти ничего не видел. Тем не менее его ни разу не обстреляли. Раза два где-то за руинами начиналась перестрелка, и он даже попался на глаза человечку, который, пригибаясь, пробирался по гряде из обломков крупноблочной стены с гнутыми прутьями арматуры, но человечек только скользнул взглядом по Доновану, как по пустому месту, и, скрылся в густой тени развороченной подворотни. Похоже, что народец просто не считал интересным играть с ним.
Донован с большим трудом разыскал вход в лабиринт. Улицы, по которой они проехали утром, уже не было; на месте перекрестка, где Айя заметила застывшего кибера, дымился горячий кратер и едко пахло пережженным железом. Донован обошел кратер стороной, прикрывшись от жара рукой и чувствуя, как шипят и трещат силицитовые подошвы. Только бы она не вздумала снять шлем, только бы!…
– Айя! – закричал он еще у входа в лабиринт, но звук его голоса не раскатился эхом, а утонул, как в вате. – Айя, где ты? Это я, Донован, отзовись!
Он вбежал в зал, где стоял развороченный синтезатор и где он оставил Айю, и остановился.
– Айя…
Зал был пуст. Он растерянно огляделся.
– Ах, ты…
Он изо всей силы пнул ногой стул. Стул отлетел, как картонный, ударился о стену и покатился назад. Злость пропала, и стало пусто. Бездонно пусто. Он равнодушным взглядом обвел зал, поднял стул и сел. Зачем ты ушла отсюда, Айя? Перед воспаленными глазами заплясали желтые круги, и Донован почувствовал, как боль начала толчками расходиться от глаз по всей голове. Он провел ладонью по лицу. Лицо было иссечено, залеплено песком; волосы представляли собой спутанный, жесткий, проволочный парик. Даже не смахнув песок, он начал массировать виски, но это не помогало. Боль ползла по телу, затыкала уши шипящими тампонами, и он не услышал, как за спиной кто-то подозрительно закопошился.
Он вздрогнул, ощутив опасность только на миг до того, как этот кто-то прыгнул ему на спину, вцепился в куртку, и они вместе полетели на пол. Донован быстро вывернулся и очутился сверху.
Под ним была Айя.
– Ты что, Дылда?! – обиженно вскрикнула она, придавленная его телом к холодному цементному полу. – Пусти. Ты грубый и невоспитанный.
Он ошарашенно встал, взял Айю на руки. Все его тело бил холодный озноб.
– Айя… – еще не веря себе, сказал он. – Зачем ты ушла отсюда, Айя?
– А я не уходила. Просто, когда ты меня начал звать, я взяла и спряталась, а ты… Ты грубиян, Дылда! Хоть бы извинился!
Он облегченно вздохнул и спрятал лицо в ее волосах.
– Извини меня…
– А вот теперь уж нет! – Она схватила его за ухо и задергала его. – Нет, нет и нет!
Донован легко освободился, и вдруг улыбка сползла с его лица.
– А где шлем?
Айя виновато посмотрела на него.
– Я его потеряла…
Донован невесело усмехнулся.
– Эх, ты, Маша-растеряша, манная каша… – Он погладил ее по голове и серьезно сказал:
– Когда ты меня будешь слушаться?…
– А я разве не послушная?
Донован покачал головой.
– Неправда, я хорошая…
– Да, ты хорошая, но непослушная. Но теперь ты меня будешь слушаться?
Айя утвердительно закивала.
– Мы договорились? Твердо? Ну, вот и хорошо. А теперь, пожалуйста, возьми свой ротик на замочек, а если тебе что-то нужно будет спросить, говори шепотом. Ладно?
– А я и так молчу!
– Тс-с! – Донован приложил палец к губам.
– А ты что будешь делать? – спросила Айя, послушно перейдя на шепот.
Он снова приложил палец к губам, и Айя притихла. Тогда он поудобнее усадил ее у себя на руках и, перешагнув через сизую лужу, понес прочь из лабиринта.
У самого выхода Донован остановился и опустил Айю на пол.
– Обожди меня здесь, – прошептал он, напряженно вглядываясь в сереющее пятно входа.
Айя согласно кивнула.
– Только ты побыстрее, хорошо?
– Хорошо.
Донован вышел из лабиринта и, осторожно выглянув из-за загораживающего вход краулера, огляделся. Никого. Только ветер и песок. Прячась за броней машины, он внимательно осмотрел улицу. Устало прислонился щекой к шероховатому, нагретому солнцем боку краулера и вздрогнул, будто сталь обожгла лицо. Краулер, неожиданно для себя овеществленно подумал он о машине. Он ласково потрогал броню, погладил ее. Кто тебя сделал? Кирш? Разъезжал, наверное, в тебе по всему Городу, присматривал за строительством… Если только ты не бутафория, как почти все в этом Городе.
Донован неслышно открыл дверцу и залез внутрь. Сердце учащенно забилось. Глазами он пробежал по приборной доске. Краулер был словно только что с конвейера, заправленный, хоть сейчас садись и поезжай. Так же осторожно Донован вылез из него и вернулся к Айе.
Айя сидела на куче какого-то тряпья и играла, как на струне, на пластметаллической щепке.
– Сяку, сяку, сяку. Высяку десяку. И сек-пересек, и семнадцать насек, – напевала она детскую считалочку. Увидев Донована, воткнула щепку в тряпки и спросила: – Ну что?
– Пойдем, – шепотом сказал он и, чтобы исключить лишние вопросы, вновь приложил палец к губам.
Они забрались в краулер и притаились. Айя уселась рядом с Донованом на переднее сиденье и восторженно водила головой, осматривая внутренности машины. Донован посмотрел на нее, затем глубоко, чтобы хоть немного успокоиться, настроиться, вдохнул воздух на полную грудь. Ну, милый, теперь только не подведи! Он положил руки на штурвал и посмотрел на экраны внешнего обзора. Развалины медленно чадили густым черным дымом, и в голове акустической гранатой взорвался отрывистый, резкий голос Кирша, захлебывающегося словами своей песни: «Священным прокляты судом, горят Гоморра и Содом…» Донован встревоженно бросил взгляд на приемник – он был выключен – и с трудом подавил свою вдруг разбушевавшуюся память. Только этого мне сейчас не хватало, подумал он.
– Держись, – хрипло сказал он Айе и включил двигатель сразу на полную мощность.
Краулер взревел, как потревоженный бык, и сорвался с места. Донован бросил его вправо, за угол здания, и как раз вовремя, потому что сзади блеснул разряд молекулярного деструктора, и экран заднего обзора замутился. Вот, значит, что я чувствовал, мельком подумал Донован и бросил машину через уже застекленевший кратер от термобомбы. В центре его что-то еще багрово булькало и разбрызгивалось, но краулер благополучно перепрыгнул через огненную трясину, подскочил на скользком крае кратера и рванулся дальше. Под гусеницами что-то с треском взорвалось, машину подбросило, развернуло, но Донован не стал возвращаться на прежний курс, протаранил стену дома, и, разметав во все стороны обломки, выскочил на соседнюю улицу. Священным прокляты судом, стучала в голове кровь. Священным прокляты судом… Священным прокляты судом…
Священным прокляты судом.
Горят Гоморра и Содом,
Горят два города – исчадия порока,
Но лучше быть к огню спиной –
Иначе глыбой соляной
Рискуешь стать по предсказанию пророка.
На одном из перекрестков ему обыкновенным пулевым оружием разнесли объектив переднего экрана, и теперь он управлял краулером почти вслепую. Айя прыгала на сидении рядом и радостно визжала:
– Направо давай! Направо!!! Ура! Стенку в кусочки! А теперь налево! Да налево же, Дылда, ты что, не слышишь?!.
И – чтобы так не умереть –
Уже привыкли не смотреть,
Уже не видят, что там сзади происходит,
И ничего не говорят,
Когда два города горят,
А сами в путь заблаговременно уходят.
Уходят в путь, а за спиной
Уже стоит огонь стеной,
Огонь проходит стороной – пока что целы.
Уходят в путь, а путь далек –
Далек, да легок кошелек,
А им все кажется – они уже у цели.
Они вырвались за Город, промчались по биостек-лопластовому шоссе метров двести, и тут в них все-таки попали. Сзади грохнул взрыв, пахнуло раскаленным железом, и краулер, браслетами расстилая по шоссе гусеницы, сошел с дороги и увяз в песке. Донован успел выставить в сторону Айи руку и, когда их тряхнуло, почувствовал, как ее нос ткнулся ему в локоть. Сзади на него что-то навалилось, больно сдавило ногу, но он рывком выбил дверцу и, схватив Айю в охапку, выпал с ней из машины.
Развороченный кузов краулера чадил. Пригибаясь, стараясь находиться все время за полосой дыма, Донован, прихрамывая, побежал прочь.
– Пусти меня! Да опусти же ты меня на землю! – канючила Айя, но он ее не слышал.
Когда Донован отбежал метров на сто, краулер ярко пыхнул и взорвался. Только тогда он наконец остановился, чтобы перевести дух, и поставил Айю на землю.
– Как хорошо все было! – сказала Айя. – Мы теперь так каждый день будем играть, да?
Донован поднял голову и посмотрел назад, на затянутый серой пеленой песчаного вихря Город.
А ты – как женщина одна,
Как эта Лотова жена –
Пускай вокруг былые грешники клянутся,
Пускай Гоморра и Содом,
Но это твой родимый дом,
И он горит,
И ты желаешь оглянуться Стихи Виктории Гетьман.
.
– Нет, – он прокашлялся. – Мы пойдем в Деревню. И ты оттуда не отлучишься ни на шаг!
– В Деревню… – Айя обиделась. – Не хочу в Деревню. Сам, наверное, будешь сюда каждый день приходить.
– Я – это совсем другое дело.
– Ты всегда так… Ну хоть посмотри, ветер-то какой! А нам идти… Может, на ночь лучше остаться в Городе, а завтра, когда ветер стихнет, и пойдем?
Только тут Донован заметил, что ветер стал еще сильнее и свирепей. Целый ураган-суховей. Он перевел взгляд на Айю и увидел, что у нее рассечен лоб и из ранки сочится кровь. Дрожащими пальцами он стер ее.
– Нет, – твердо сказал он. – Пойдем в Деревню.
Ночь была ветреная, как и весь минувший день. Ветер с моря крутил по Деревне песок и огромными горстями разъяренно швырял его на стены кампаллы. Айя давно уснула, а Донован без сна, закинув руки за голову, неподвижно лежал в своем гамаке.
Ушли, подумал он с тоской. Ушли и бросили. Пришли, посмотрели, что тут творится, и ушли. Будто так и надо. Будто иначе нельзя.
Он представил, как за пределами атмосферы, в безвоздушном, пустом, без единого звука, без этого воющего ветра и колючего песка в лицо пространстве в полном соответствии с Положением КВВЦ тает патрульный корабль. Его корабль. Он зажмурился. Один. На тысячи парсеков…
Айя заворочалась в своем гамаке и сквозь сон зачмокала губами.
– М-м… м-м… Дылда… М-м…
Донован встрепенулся.
– Что? – осторожно спросил он, но в ответ услышал только успокаивающее детское посапывание.
Он снова лег. Нельзя сейчас отчаиваться. Нельзя. Знал, на что идешь. Впрочем, знал ли? Делать тут что-то нужно, чтобы прекратить эту бессмысленную бойню, а не сидеть сложа руки и ждать, пока через два месяца прибудет экспедиция КВВЦ. Тогда уже будет поздно. Он потер пальцами виски. Голова болит… Есть, вообще-то, одна мысль: клин клином вышибают, игру – игрой. Только вот какой? Какая игра для детей увлекательней, ну пусть хоть чуть-чуть притягательней, чем игра в войну? Он перебрал в голове все детские игры, которые ему приходилось разучивать с детьми в детском саду, но так ничего подходящего и не нашел. Был бы цел Купол, можно было бы собрать народец и показывать им целыми днями Землю, чтобы хоть на время отвлечь от Войнухи… А так – ну что он один может сделать? Ни краулера, ни защитного шлема… Хотя, может быть, это все и к лучшему, что нет у него ни краулера, ни защитного шлема. К ним надо идти с открытой душой.
Донован закрыл глаза. А сейчас нужно спать, подумал он. Выспись-ка получше. Сегодня тебе все равно ни до чего толкового не додуматься.
Сперва перед глазами была темнота, почти такая же, как в кампалле, такая же черная и глухая, но в то же время какая-то застоявшаяся, не ограниченная тростниковыми стенами, беспредельная, как Вселенная.
1 2 3 4 5 6 7 8
Нордвик . Как вы думаете, сможем ли мы если не прекратить Войнуху, то хотя бы приостановить военные действия, заморозить их, насколько это возможно?
Ратмир . Я думал над этим всю ночь и весь день. Но, кроме такого убогого решения, как ловить их поодиночке, отбирать оружие и изолировать, у меня никаких других предложений нет.
Нордвик . Возможно, и не такого убогого… Слушайте, Ратмир, во время утреннего сеанса вы сообщили мне, что в Деревне находятся человечки. Насколько я понял, они не принимают никакого участия в военных действиях. Вы могли бы подробнее обрисовать причины, побудившие их остаться или вернуться в Деревню, а также определить возможность через них повлиять на судьбу всего народца?
Ратмир . Это исключено. Дело в том, что у каждого из оставшихся в Деревне свои сугубо личные причины, собственно, и обусловившие раздел между ними и ушедшими в Город. Да и остались-то в Деревне всего двое – Айя и еще некто Райн. И то Айя осталась в Деревне не по своей воле, а, как она сама говорила, Кирш строго-настрого запретил ей показываться в Городе, велел сидеть в Деревне и дожидаться Донована. Надо признаться, что это наиболее поразило меня в Кирше после всего увиденного здесь. Ну а Райн… Тут причины более сложные и не совсем ясные. По его словам, эта игра, я имею в виду Войнуху, ему просто не нравится. Но подозреваю, что для него просто приближается окончание его жизненного цикла – смерть, либо переход в следующую стадию метаморфоза (или как это там в докладе Лаобина?), что выражается у него в стремлении к одиночеству, замкнутости, этаком несколько нетипичном для человечков отшельничестве.
Нордвик . Жаль. Значит, и этот вариант отпадает…
Ратмир начал что-то тихо говорить, но Донован уже не прислушивался. Он отошел от двери и огляделся. Дверь в коридор, которую два часа назад старательно запирал Ратмир, тоже была приоткрыта. Вот так, подумал Донован. Добрый гений, добрый дух. Он вышел в коридор и увидел, что выход свободен.
В пустыне мел сухой южный ветер, поднимал тучи песка и бросал его в лицо. Донован ступил на песок, сделал несколько шагов, затем оглянулся. Купол со стороны был похож на большую казахскую кибитку; ветер шатал открытую дверь, и, словно детским совочком, швырял в тамбур горсти песка. Донован немного постоял, наблюдая, как ветер стирает его следы – размашисто, с лихостью.
Теперь в Город, подумал он. В Город, в Город… Делать что-то нужно, а не трепать языком. Если бы только знать – что?
Прощай, беззвучно сказал он куполу и пошел против ветра в сторону Города.
Вначале идти было тяжело, ноги глубоко увязали в песке, но затем Донован выбрался на тырпчан – голый асфальтовый хребет, выступавший из песка, и теперь только ветер, который парусом раздувал его куртку, мешал его продвижению.
Ты должен забыть, что ты ничего не можешь, говорил он себе. И не просто должен забыть, но и должен что-то делать. Что именно? Во-первых, сесть и хорошенько подумать. Подумать, что же я все-таки могу… Но сначала Айя… Он вздрогнул. Нет. Сейчас самое главное – чтобы не догнали. Чтобы спохватились как можно позднее и не догнали, не вернули.
Донован остановился и обернулся. Прошел он уже километра два, купол еще виднелся на горизонте ярко-зеленой букашкой среди вертикальных хвостов крутящегося песка. Хорошо, подумал он. Хорошо… И тут сердце его екнуло. Купол вдруг смялся, словно сорванный ветром, и исчез. Не успел, значит, я все-таки… Он в надежде оглянулся. Спрятаться было негде. Представил, как Ратмир с Феликсом в спешке собирают купол, укладывают его, задраивают фонарь «богомола» и устремляются в погоню. Что-то долго, долго вы собираетесь… Донован пристально, защищая рукой глаза от песка, всмотрелся в горизонт. Хоть бы полетели в сторону Деревни – может быть, он еще успел бы уйти в пески…
Песок все-таки пробил брешь в его ладони и впился в глаза. Донован зарычал от боли, и спрятав голову на груди, стал лохматым краем куртки выуживать песчинки из-под век. Ну и правильно. Так тебе, дураку, и надо. Нечего таращиться, как баран на новые ворота… Он поднял слезящиеся глаза и увидел, как на горизонте медленно раскручивается черный смерч, а прямо над ним уползает в небо серебряная, мигающая сквозь песочные вихри, точка десантного бота. От неожиданности он выпрямился, снова широко открыл глаза, и ветер опять швырнул в них горсть песка. Из зажмуренных глаз по щекам катились слезы и застывали песчаными сталактитами.
Улетели. Совсем улетели. Как это там сказано в Положении КВВЦ – категорически запрещается некомпетентным лицам вмешиваться во внутренние дела внеземных цивилизаций? А эти самые компетентные лица прибудут только через два месяца… Но здесь уже ничего не будет. И никого. Ему вспомнились чуть ли не настежь открытые двери купола. Какие вы все добрые – оставили меня, чтобы я смог спасти Айю. Добренькие. Да не ко мне будьте вы добренькими! Будьте добрыми к Сказочному Королевству, не бросайте его так!
В Город он вошел уже под вечер. Защитного шлема на нем не было, он еще в лабиринте отдал его Айе, и теперь приходилось передвигаться с предельной осторожностью. Глаза опухли, он все время щурился, моргал и почти ничего не видел. Тем не менее его ни разу не обстреляли. Раза два где-то за руинами начиналась перестрелка, и он даже попался на глаза человечку, который, пригибаясь, пробирался по гряде из обломков крупноблочной стены с гнутыми прутьями арматуры, но человечек только скользнул взглядом по Доновану, как по пустому месту, и, скрылся в густой тени развороченной подворотни. Похоже, что народец просто не считал интересным играть с ним.
Донован с большим трудом разыскал вход в лабиринт. Улицы, по которой они проехали утром, уже не было; на месте перекрестка, где Айя заметила застывшего кибера, дымился горячий кратер и едко пахло пережженным железом. Донован обошел кратер стороной, прикрывшись от жара рукой и чувствуя, как шипят и трещат силицитовые подошвы. Только бы она не вздумала снять шлем, только бы!…
– Айя! – закричал он еще у входа в лабиринт, но звук его голоса не раскатился эхом, а утонул, как в вате. – Айя, где ты? Это я, Донован, отзовись!
Он вбежал в зал, где стоял развороченный синтезатор и где он оставил Айю, и остановился.
– Айя…
Зал был пуст. Он растерянно огляделся.
– Ах, ты…
Он изо всей силы пнул ногой стул. Стул отлетел, как картонный, ударился о стену и покатился назад. Злость пропала, и стало пусто. Бездонно пусто. Он равнодушным взглядом обвел зал, поднял стул и сел. Зачем ты ушла отсюда, Айя? Перед воспаленными глазами заплясали желтые круги, и Донован почувствовал, как боль начала толчками расходиться от глаз по всей голове. Он провел ладонью по лицу. Лицо было иссечено, залеплено песком; волосы представляли собой спутанный, жесткий, проволочный парик. Даже не смахнув песок, он начал массировать виски, но это не помогало. Боль ползла по телу, затыкала уши шипящими тампонами, и он не услышал, как за спиной кто-то подозрительно закопошился.
Он вздрогнул, ощутив опасность только на миг до того, как этот кто-то прыгнул ему на спину, вцепился в куртку, и они вместе полетели на пол. Донован быстро вывернулся и очутился сверху.
Под ним была Айя.
– Ты что, Дылда?! – обиженно вскрикнула она, придавленная его телом к холодному цементному полу. – Пусти. Ты грубый и невоспитанный.
Он ошарашенно встал, взял Айю на руки. Все его тело бил холодный озноб.
– Айя… – еще не веря себе, сказал он. – Зачем ты ушла отсюда, Айя?
– А я не уходила. Просто, когда ты меня начал звать, я взяла и спряталась, а ты… Ты грубиян, Дылда! Хоть бы извинился!
Он облегченно вздохнул и спрятал лицо в ее волосах.
– Извини меня…
– А вот теперь уж нет! – Она схватила его за ухо и задергала его. – Нет, нет и нет!
Донован легко освободился, и вдруг улыбка сползла с его лица.
– А где шлем?
Айя виновато посмотрела на него.
– Я его потеряла…
Донован невесело усмехнулся.
– Эх, ты, Маша-растеряша, манная каша… – Он погладил ее по голове и серьезно сказал:
– Когда ты меня будешь слушаться?…
– А я разве не послушная?
Донован покачал головой.
– Неправда, я хорошая…
– Да, ты хорошая, но непослушная. Но теперь ты меня будешь слушаться?
Айя утвердительно закивала.
– Мы договорились? Твердо? Ну, вот и хорошо. А теперь, пожалуйста, возьми свой ротик на замочек, а если тебе что-то нужно будет спросить, говори шепотом. Ладно?
– А я и так молчу!
– Тс-с! – Донован приложил палец к губам.
– А ты что будешь делать? – спросила Айя, послушно перейдя на шепот.
Он снова приложил палец к губам, и Айя притихла. Тогда он поудобнее усадил ее у себя на руках и, перешагнув через сизую лужу, понес прочь из лабиринта.
У самого выхода Донован остановился и опустил Айю на пол.
– Обожди меня здесь, – прошептал он, напряженно вглядываясь в сереющее пятно входа.
Айя согласно кивнула.
– Только ты побыстрее, хорошо?
– Хорошо.
Донован вышел из лабиринта и, осторожно выглянув из-за загораживающего вход краулера, огляделся. Никого. Только ветер и песок. Прячась за броней машины, он внимательно осмотрел улицу. Устало прислонился щекой к шероховатому, нагретому солнцем боку краулера и вздрогнул, будто сталь обожгла лицо. Краулер, неожиданно для себя овеществленно подумал он о машине. Он ласково потрогал броню, погладил ее. Кто тебя сделал? Кирш? Разъезжал, наверное, в тебе по всему Городу, присматривал за строительством… Если только ты не бутафория, как почти все в этом Городе.
Донован неслышно открыл дверцу и залез внутрь. Сердце учащенно забилось. Глазами он пробежал по приборной доске. Краулер был словно только что с конвейера, заправленный, хоть сейчас садись и поезжай. Так же осторожно Донован вылез из него и вернулся к Айе.
Айя сидела на куче какого-то тряпья и играла, как на струне, на пластметаллической щепке.
– Сяку, сяку, сяку. Высяку десяку. И сек-пересек, и семнадцать насек, – напевала она детскую считалочку. Увидев Донована, воткнула щепку в тряпки и спросила: – Ну что?
– Пойдем, – шепотом сказал он и, чтобы исключить лишние вопросы, вновь приложил палец к губам.
Они забрались в краулер и притаились. Айя уселась рядом с Донованом на переднее сиденье и восторженно водила головой, осматривая внутренности машины. Донован посмотрел на нее, затем глубоко, чтобы хоть немного успокоиться, настроиться, вдохнул воздух на полную грудь. Ну, милый, теперь только не подведи! Он положил руки на штурвал и посмотрел на экраны внешнего обзора. Развалины медленно чадили густым черным дымом, и в голове акустической гранатой взорвался отрывистый, резкий голос Кирша, захлебывающегося словами своей песни: «Священным прокляты судом, горят Гоморра и Содом…» Донован встревоженно бросил взгляд на приемник – он был выключен – и с трудом подавил свою вдруг разбушевавшуюся память. Только этого мне сейчас не хватало, подумал он.
– Держись, – хрипло сказал он Айе и включил двигатель сразу на полную мощность.
Краулер взревел, как потревоженный бык, и сорвался с места. Донован бросил его вправо, за угол здания, и как раз вовремя, потому что сзади блеснул разряд молекулярного деструктора, и экран заднего обзора замутился. Вот, значит, что я чувствовал, мельком подумал Донован и бросил машину через уже застекленевший кратер от термобомбы. В центре его что-то еще багрово булькало и разбрызгивалось, но краулер благополучно перепрыгнул через огненную трясину, подскочил на скользком крае кратера и рванулся дальше. Под гусеницами что-то с треском взорвалось, машину подбросило, развернуло, но Донован не стал возвращаться на прежний курс, протаранил стену дома, и, разметав во все стороны обломки, выскочил на соседнюю улицу. Священным прокляты судом, стучала в голове кровь. Священным прокляты судом… Священным прокляты судом…
Священным прокляты судом.
Горят Гоморра и Содом,
Горят два города – исчадия порока,
Но лучше быть к огню спиной –
Иначе глыбой соляной
Рискуешь стать по предсказанию пророка.
На одном из перекрестков ему обыкновенным пулевым оружием разнесли объектив переднего экрана, и теперь он управлял краулером почти вслепую. Айя прыгала на сидении рядом и радостно визжала:
– Направо давай! Направо!!! Ура! Стенку в кусочки! А теперь налево! Да налево же, Дылда, ты что, не слышишь?!.
И – чтобы так не умереть –
Уже привыкли не смотреть,
Уже не видят, что там сзади происходит,
И ничего не говорят,
Когда два города горят,
А сами в путь заблаговременно уходят.
Уходят в путь, а за спиной
Уже стоит огонь стеной,
Огонь проходит стороной – пока что целы.
Уходят в путь, а путь далек –
Далек, да легок кошелек,
А им все кажется – они уже у цели.
Они вырвались за Город, промчались по биостек-лопластовому шоссе метров двести, и тут в них все-таки попали. Сзади грохнул взрыв, пахнуло раскаленным железом, и краулер, браслетами расстилая по шоссе гусеницы, сошел с дороги и увяз в песке. Донован успел выставить в сторону Айи руку и, когда их тряхнуло, почувствовал, как ее нос ткнулся ему в локоть. Сзади на него что-то навалилось, больно сдавило ногу, но он рывком выбил дверцу и, схватив Айю в охапку, выпал с ней из машины.
Развороченный кузов краулера чадил. Пригибаясь, стараясь находиться все время за полосой дыма, Донован, прихрамывая, побежал прочь.
– Пусти меня! Да опусти же ты меня на землю! – канючила Айя, но он ее не слышал.
Когда Донован отбежал метров на сто, краулер ярко пыхнул и взорвался. Только тогда он наконец остановился, чтобы перевести дух, и поставил Айю на землю.
– Как хорошо все было! – сказала Айя. – Мы теперь так каждый день будем играть, да?
Донован поднял голову и посмотрел назад, на затянутый серой пеленой песчаного вихря Город.
А ты – как женщина одна,
Как эта Лотова жена –
Пускай вокруг былые грешники клянутся,
Пускай Гоморра и Содом,
Но это твой родимый дом,
И он горит,
И ты желаешь оглянуться Стихи Виктории Гетьман.
.
– Нет, – он прокашлялся. – Мы пойдем в Деревню. И ты оттуда не отлучишься ни на шаг!
– В Деревню… – Айя обиделась. – Не хочу в Деревню. Сам, наверное, будешь сюда каждый день приходить.
– Я – это совсем другое дело.
– Ты всегда так… Ну хоть посмотри, ветер-то какой! А нам идти… Может, на ночь лучше остаться в Городе, а завтра, когда ветер стихнет, и пойдем?
Только тут Донован заметил, что ветер стал еще сильнее и свирепей. Целый ураган-суховей. Он перевел взгляд на Айю и увидел, что у нее рассечен лоб и из ранки сочится кровь. Дрожащими пальцами он стер ее.
– Нет, – твердо сказал он. – Пойдем в Деревню.
Ночь была ветреная, как и весь минувший день. Ветер с моря крутил по Деревне песок и огромными горстями разъяренно швырял его на стены кампаллы. Айя давно уснула, а Донован без сна, закинув руки за голову, неподвижно лежал в своем гамаке.
Ушли, подумал он с тоской. Ушли и бросили. Пришли, посмотрели, что тут творится, и ушли. Будто так и надо. Будто иначе нельзя.
Он представил, как за пределами атмосферы, в безвоздушном, пустом, без единого звука, без этого воющего ветра и колючего песка в лицо пространстве в полном соответствии с Положением КВВЦ тает патрульный корабль. Его корабль. Он зажмурился. Один. На тысячи парсеков…
Айя заворочалась в своем гамаке и сквозь сон зачмокала губами.
– М-м… м-м… Дылда… М-м…
Донован встрепенулся.
– Что? – осторожно спросил он, но в ответ услышал только успокаивающее детское посапывание.
Он снова лег. Нельзя сейчас отчаиваться. Нельзя. Знал, на что идешь. Впрочем, знал ли? Делать тут что-то нужно, чтобы прекратить эту бессмысленную бойню, а не сидеть сложа руки и ждать, пока через два месяца прибудет экспедиция КВВЦ. Тогда уже будет поздно. Он потер пальцами виски. Голова болит… Есть, вообще-то, одна мысль: клин клином вышибают, игру – игрой. Только вот какой? Какая игра для детей увлекательней, ну пусть хоть чуть-чуть притягательней, чем игра в войну? Он перебрал в голове все детские игры, которые ему приходилось разучивать с детьми в детском саду, но так ничего подходящего и не нашел. Был бы цел Купол, можно было бы собрать народец и показывать им целыми днями Землю, чтобы хоть на время отвлечь от Войнухи… А так – ну что он один может сделать? Ни краулера, ни защитного шлема… Хотя, может быть, это все и к лучшему, что нет у него ни краулера, ни защитного шлема. К ним надо идти с открытой душой.
Донован закрыл глаза. А сейчас нужно спать, подумал он. Выспись-ка получше. Сегодня тебе все равно ни до чего толкового не додуматься.
Сперва перед глазами была темнота, почти такая же, как в кампалле, такая же черная и глухая, но в то же время какая-то застоявшаяся, не ограниченная тростниковыми стенами, беспредельная, как Вселенная.
1 2 3 4 5 6 7 8