..
Будь проклят мой прагматизм! И будь проклята моя память! Каково это – жить с такой женщиной? – спросил Шалмуназар… Иными словами – достоин ли я ее?
Ответ давала трезвая самооценка. Я знал, что умен, однако не гениален – у той же Жанны мозги были устроены лучше, чем у меня. Я добр – во всяком случае, не злобен, – однако не отличаюсь открытым и доверчивым нравом, свойственным Дафни. Я, безусловно, холоднее, чем пылкая Ильза с Каме-лота, и нет во мне той жертвенной готовности, что наполняла душу Теи. И я не романтик. Я человек, который просчитывает свои действия от альфы до омеги. Сравнение с женщинами, которых я близко знал, лишь оттеняло мои недостатки. Правда, в этом букете отсутствовало коварство – я никогда не оставил бы Шандру среди людей неприятных и непохожих на нее, в каком-нибудь мире, подобном Тритону или Сан-Брендану. Хватит с меня Йоко! К тому же Шандра ничем не провинилась перед мной и не заслуживала ссылки в монастырь. А Сан-Брендан, Тритон или тот же Барсум были б для нее монастырем; вряд ли в этих мирах к ней проявили бы интерес как к женщине.
Чего же я, в конце концов, боялся? Лишь одного: что за тридцать или сорок лет ей встретится мужчина более достойный, способный оценить ее и привязать к себе навеки. Навеки! Или на очень долгий срок, что для меня, скитальца и кочевника, равнялось вечности. Я был готов смириться с эпизодическими связями; с физиологией не поспоришь, и всякому нужна разрядка. Конечно, есть препараты, снимающие сексуальный жар, есть нейроклипы и программируемые сновидения; я сам прибегал к этим средствам, когда становилось невмоготу. Но лучший метод – традиционный. Пусть без особой любви, без нежности, без тепла, зато без химии и гипноза. Добрый старый способ… Если бы Шандра прибегла к нему, я даже не счел бы это изменой.
Нет, другое пугало меня! Я страдал и терзался, мучимый смутными видениями, призраками, что грозили отнять мою Шандру, едва я покину ее. Вот он, мой недруг, мой соперник, ненавистный белокурый принц! Нежный и ласковый, умный и властный, пылкий и романтичный… Кладезь всех мужских достоинств… Квинтэссенция мужества… Мечта одиноких женщин…
О, если б я мог отыскать Рай! Такое место, где Шандра была бы счастлива и где мужчины не слишком интересовались бы ею! Я не хочу сказать, что все они там святые или бесполые ангелы, но все же… В Раю не принято отнимать чужих жен. Мы совершили первый прыжок, затем второй и третий, оказавшись на дальних подступах к системе Пойтекса. Шандра, хоть и отягощенная своими думами, была, однако, ровной и спокойной, и я не слышал от нее упреков. Временами это тревожило меня; было бы легче, если б она закричала, заплакала или вступила со мною в спор. Но нет! Она ушла в себя, пытаясь разрешить проблему, которую я полагал неразрешимой. Мы были по-прежнему ласковы друг с другом, но кое-что в ее поведении изменилось – она не угрожала укусить меня, когда я впадал в дидактический тон. Огромная потеря! Ее шутливые угрозы воспринимались мной как знак доверия и любви, и вот их не стало… Надолго ли? Навсегда? Как-то раз она влетела в рубку с сияющим лицом. Я стоял у мониторов, беседуя с “Цирцеей”; мы разрабатывали касавшиеся Пойтекса прогнозы, подкрепленные обрывками радиопередач, которые уже улавливал наш приемник. Судя по всему, планета пребывала в мире; фракции конгресса бились лишь у микрофонов, без членовредительства и драк, число бастующих не достигало критической черты, союз неистовых матерей был в оппозиции, и за ним, а также за деклассированными и остальным подрывным элементом бдительно следила Служба Ленсме-нов. Она выполняет на Пойтексе множество функций, от полицейских до таможенных, и дня через три я рассчитывал связаться с ее терминалом и доложить о своем прибытии. Шандра бросилась ко мне, заслонив мелькающие на экранах строчки и колонки цифр.
– Грэм! Я прочитала, что женщина может иметь детей с разными хромосомными наборами! То есть оба они – ее потомки и дети ее супруга, но в генетическом смысле они не являются родственниками. Это правда?
Несколько удивленный ее горячностью, я кивнул.
– Правда. Такие способы существуют. Их разработали там, где увлекаются генетикой, – например, на Тритоне и в Мире Аткинсона. Но это не простая штука! Есть ряд методик замещения хромосом в зиготе, после чего…
Она прервала меня, нетерпеливо взмахнув рукой.
– Но все-таки это возможно? Выносить двух детей, мальчика и девочку, которые не будут кровными родственниками? И смогут вступить в брачный союз? Тут я догадался, к чему она клонит. Это была бесперспективная мысль – не потому, что на “Цирцее” не имелось средств для тончайших хромосомных операций, но по другим причинам. В конце концов, оборудование можно купить или отправиться в тот же Мир Аткинсона, где умели делать подобные вещи, но все это – паллиатив, а не решение проблемы. Пусть нашим потомкам, воспитанным на корабле, не надо искать возлюбленных, пусть они могут вступить в брачный союз, как полагала Шандра, – и что же дальше? Дальше случится то, о чем я уже говорил, описывая ситуацию под вторым номером: мы придем к тому, с чего начали. Даже к более худшему! Ведь, кроме генетических аспектов, была еще и психология.
Я обнял Шандру.
– Милая, представь себе, что катастрофы на Мерфи не случилось, что твой отец и твоя мать живут в покое и согласии и что со временем у них родился сын. Твой брат. Предположим, его зиготу прооперировали, и в генетическом смысле он – не твой родственник. Но вы росли и воспитывались вместе, и ты абсолютно точно знаешь, что он явился на свет из чрева твоей матери и при участии твоего отца. Как ты будешь к нему относиться? Как к брату? Или как к партнеру по сексуальным играм? И если б даже вы этим занялись, не будет ли вас преследовать чувство вины? Чувство, что вы свершили что-то недозволенное? Что все случившееся надо держать в тайне? И эта гнусная тайна будет преследовать вас всю жизнь… всю вашу долгую-долгую жизнь…
Она поняла. Она вдруг обмякла в моих объятиях, всхлипнула и залилась слезами. Контраст был шокирующий – до сих пор я не видел ее слез, вызванных не радостью, не восхищением, а горем. Это были ужасные, мучительные рыдания, стон обессилевшей души, и, прижимая ее к себе, я подумал, что так плачут не женщины, мужчины. Мужчины, которым слезы не приносят облегчения.
– Грэм, я… я думала… я надеялась… я считала – так будет лучше… но это… это… в самом деле гнусно! Как ты можешь любить меня? Как? Я… я… Не слишком связный текст, но мысль была ясна. Опять, как на Мерфи, она очутилась меж молотом и наковальней. Молот – ее воображение, ее надежды, ее отточенный ум, ее упорство; наковальня – ее чувство ко мне, ее любовь; ведь я был для нее и возлюбленным, и отцом, и наставником, и спасителем. Молот и наковальня… А между ними – хрустальный замок ее мечты… Я поднял ее, отнес в спальню и дал успокоительного. Потом, когда она заснула, выбрал нейроклип с “Волшебной флейтой” Моцарта, вставил его в прорезь у изголовья и выдвинул эмиттер. Сон и музыка – лучшие из известных мне лекарств. Во всяком случае, с тех пор, как телесные недуги отступились от нас, оставив на растерзание демонам чувств и рассудка.
Ближе к вечеру Шандра проснулась.
– Грэм… Ты здесь?
– Здесь, дорогая.
– Что со мною было?
– Ничего серьезного. Так, небольшое расстройство… Это пройдет.
– Уже прошло. Я слышу… слышу музыку… Откуда?
Она зевнула, ее глаза закрылись. Успокоительный препарат еще действовал, и флейты играли, верша свое волшебство.
– Спи, – сказал я, – спи. Сон тебя исцелит, принцесса. Сон и музыка.
Долгие, долгие часы провел я рядом с ней. Мы словно прощались под мелодию оркестра, неслышимую мне, под нежный посвист флейт, легато скрипок и грустные аккорды арф. Сомнения покинули меня. Я уже знал, что делать; я знал, что выберу для моей Шандры лучший из миров и оставлю ее там вместе с нашим сыном. С сыном, которого она так хотела… И будь что будет! Я вернусь за ней, и, если наша любовь сохранится, мы улетим – только мы, она и я, двое скитальцев в теплом уютном мирке “Цирцеи”. А если нет… Что ж, придется утешиться тем, что ей достался настоящий принц. Принц, достойный любви принцессы. Мы что-нибудь придумаем, говорила она… И я, отягощенный годами и опытом, почти поверил ей… Глупец, какой глупец! Поистине, такому место лишь в Раю.
ГЛАВА 24
Мы приближались к Пойтексу, и я отправил рапорт, указав название корабля и перечислив список своих товаров. В ответ Служба выслала легкий патрульный крейсер; под этим почетным эскортом мы пристыковались к орбитальному терминалу, выполнили необходимые формальности, а затем пересели в челнок и направились “вниз”. Встретили нас без лишней помпы, но дружелюбно. Пойтекс хоть и не Рай, однако спокойная планетка, весьма подходящая для бизнеса. Люди тут очень похожи на землян медиевальной эры – вернее, на мои воспоминания о них, несколько приукрашенные и идеализированные. Они темноволосы и невысоки (здесь я считался бы крупным мужчиной), с карими, серыми и черными глазами, светлой кожей и квадратными лицами. Шандра смотрелась среди этой низкорослой публики как арабская кобылка в косяке шотландских пони. Очень красиво и элегантно, но, если продолжить аналогию, упряжь ее была для пони великовата.
Я постарался объяснить ей этот нюанс как можно тактичнее, но она лишь усмехнулась.
– Ах, дорогой, не стоит щадить моих чувств! Я понимаю, что мы не на Мерфи и не на Барсуме. Ну и что? Ты ведь помнишь, как мы договорились сделать: найдем вторую манекенщицу, темноволосую малышку, и приготовим платья поскромней. Что-нибудь в испанском стиле… строгий лиф в талию, подол до щиколоток и кружева на груди и запястьях… Я этим займусь!
– Хорошо. Я свяжусь с прессой и сообщу, что нуждаемся в манекенщице, а ты погляди на девушек и выбери ту, что понравится, – предложил я. Мне не хотелось заниматься этим самому; хоть наш семейный кризис миновал, песчинка все-таки могла обрушить гору. А кто и что эта песчинка? Не из красоток ли, что явятся по объявлению? Нет, я не собирался рисковать. Пусть выбирает сама! Но за мной оставался совещательный голос.
– Дорогих не бери, – посоветовал я. – Строптивые и дорогие, вроде Кассильды, нам ни к чему. Девушка помоложе, из тех, что еще не успели пробиться, будет в самый раз. Учить ей тебя не надо, но следует помнить, кто первый номер, а кто – второй. Словом, ты – хозяйка!
– На помосте? – Шандра приподняла бровь.
– И в моем сердце тоже, – галантно ответил я. Потом вызвал своих агентов и распорядился, чтоб объявления дали в крупнейших столичных газетах я по всем каналам головидения.
Шандра выбрала скромную тихую девушку, очень юную, с нежной белой кожей и мечтательным взглядом серых глаз. Звали ее Этере, и, увидев ее впервые, я замер с раскрытым ртом. Кого-то она мне напоминала… какой-то призрак из моих видений… однако не страшный, не угрожающий, а приятный… Я представил их с Шандрой на помосте и довольно кивнул. Так и есть! Та, другая, девушка ростом пониже Шандры и посветлее кожей, темноволосая и грациозная, с большими серыми глазами – такими же, как у меня! Пенни… Пенелопа…
Было ли это случайностью? Не знаю… Возможно, Шандрой руководил инстинкт, возможно, мои советы, возможно, жалость или симпатия к Этере. Судьба ее была нелегкой; она родилась среди деклассированных, у женщины, выигравшей право на ребенка в лотерею. Это был правительственный розыгрыш, и в нем участвовали все и совершенно бесплатно – весьма неглупый метод смягчения общественных конфликтов. Выигранную лицензию разрешалось продать, ценилась она недешево, и
Покупатели летели как мухи на мед – согласно местным приметам, такая лицензия приносила удачу. Муж той женщины, матери Этере, жаждал денег, а она – ребенка; так что пути их разошлись, и родителем девочки стал безымянный эталон из банка спермы.
Они с матерью перебивались на пособие, как и прочие деклассированные, но, согласно законам Пойтекса, Этере могла претендовать на бесплатное образование.
Выбрав хореографию, она какое-то время была танцовщицей в благопристойных ночных клубах (кстати, других на Пойтексе не имеется), где ее и заметил
Издатель журнала мод. С тех пор началась ее карьера манекенщицы. Она не входила в число местных “звезд”, но считалась девушкой перспективной, неглупой и без капризов, что большая редкость для ее профессии. Жила она с матерью.
Очень трогательно, не так ли?
Я спросил у Шандры, где она хочет дать представление – в нашем салоне или “внизу”, в каком-нибудь из столичных отелей либо демонстрационных залов. Не колеблясь, она ответила:
– На “Цирцее”. “Внизу” мне не нравится. Слишком много лишних глаз, а из стен растут уши.
Это делало честь ее наблюдательности. Люди на Пойтексе очень привержены порядку и, мне кажется, слегка помешались на этой почве. Нравы у них не пуританские, но строгие, я бы сказал, консервативные и чопорные; и за приличиями следят все те же ленсмены, некий отдел, организованный Службой, чей символ – широко раскрытый глаз. Его “глазастые” сотрудники имеют доступ всюду и могут приходить переодетыми либо при всех своих регалиях, в мундире, с записывающей аппаратурой и ней-рохлыстом. Так что о непринужденной обстановке не приходится мечтать. Что поделаешь! Такова плата за спокойствие и порядок.
– Мы пригласим только избранных, – промолвила Шандра, – и попытаемся их расшевелить. Показать им что-то завлекательное… Что ты скажешь, Грэм, о шоу в малакандрийском духе, с финальным раздеванием? Я содрогнулся.
– Скажу, что не мешает подумать об Этере и не губить ее-репутацию. Мы-то улетим, а девочка останется. И что с ней будет? Шандра кивнула.
– Ты прав, как всегда, дорогой. Для нее наше шоу – прекрасный шанс, возможность прославиться и сделать карьеру. Еще бы! Выступить на помосте на звездном корабле, продемонстрировать инопланетные модели, показать себя избранной публике… Да еще с самим капитаном Френчем в роли ведущего… Нет, никаких раздеваний! Никаких откровенных нарядов! Все будет чинно и благопристойно, а публику мы подогреем не туалетами, а спиртным. Это ведь не запрещается? Они, кажется, пьют, дорогой?
– Да. Рюмку сухого мартини за ужином. Шандра развеселилась, и я был чрезвычайно рад, что чувство юмора возвращается к ней. Она не вспоминала о наших беседах во время полета к Пойтек-су, не говорила о детях и даже, казалось, не строила планов на этот счет. Всю ее поглотила подготовка аукциона; она совещалась с Этере, выбирала модели и ткани, давала задания роботам в пошивочной мастерской, просматривала образцы и бесконечно меняла их, стараясь учесть местные нравы и в то же время представить что-то изящное, невиданное, необычное. Это было нелегкой проблемой; цензура на Пой-тексе строга, и зрители, повосхищавшись нашими трудами, могли ничего не купить. Я имею в виду ничего подходящего для серийного воспроизводства.
Доверив Шандре эту деликатную операцию, я занялся другими делами. Я выгодно сбыл малаканд-рийский жемчуг и часть косметики с Соляриса, различные кремы, притирания и помады, не имевшие резкого запаха и без возбуждающих эффектов. В животных и растениях Пойтекс не нуждался, во-первых, в силу естественных причин (этот мир, во многом подобный Земле, обладал собственной флорой и фауной, разнообразной и богатой), а во-вторых, из-за драконовских законов, регулировавших импорт живых существ. Как выяснилось, столетием раньше здесь побывал Просперо с “Трибулета” с целым зверинцем на борту, но не сумел продать даже мухи. Это настораживало, и мне пришлось ознакомиться с местным законодательством на сей счет. Я понял, что завязну в бесконечных согласованиях и попытках доказать, что мои шабны, единороги, птерогек-коны и обезьянки не поражены каким-нибудь вредоносным вирусом и абсолютно безвредны. Такой вариант меня не устраивал, и я поставил крест на торговле животными. Конечно, я мог бы сунуть взятку санитарным врачам и выправить лицензию, но не рискнул пойти на это. С “глазастыми” ленсме-нами шутки плохи: если бы нас поймали, врачам грозило пожизненное заключение, а мне – гигантский штраф. Так что я не стал соблазнять местных эскулапов, а занялся сортировкой своих культурных ценностей – книг, видеолент, картин и тому подобного, включая самые безобидные нейроклипы. Мне показалось, что записи спортивных зрелищ с Барсума, а также дельфиньих гонок в Эмберли и ритуальных панджебских танцев никого здесь не шокируют; я велел “Цирцее” подобрать аналогичный материал и переслать его моим агентам. С художественными го-лофильмами ситуация была трудней, так как на Пой-тексе запрещено демонстрировать интимные сцены и обнаженную натуру. Наконец, я решил, что подойдет искусство Траная; идеология коммунистического гуманизма, царившая там, начисто отрицала секс, эротику и тому подобные вещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Будь проклят мой прагматизм! И будь проклята моя память! Каково это – жить с такой женщиной? – спросил Шалмуназар… Иными словами – достоин ли я ее?
Ответ давала трезвая самооценка. Я знал, что умен, однако не гениален – у той же Жанны мозги были устроены лучше, чем у меня. Я добр – во всяком случае, не злобен, – однако не отличаюсь открытым и доверчивым нравом, свойственным Дафни. Я, безусловно, холоднее, чем пылкая Ильза с Каме-лота, и нет во мне той жертвенной готовности, что наполняла душу Теи. И я не романтик. Я человек, который просчитывает свои действия от альфы до омеги. Сравнение с женщинами, которых я близко знал, лишь оттеняло мои недостатки. Правда, в этом букете отсутствовало коварство – я никогда не оставил бы Шандру среди людей неприятных и непохожих на нее, в каком-нибудь мире, подобном Тритону или Сан-Брендану. Хватит с меня Йоко! К тому же Шандра ничем не провинилась перед мной и не заслуживала ссылки в монастырь. А Сан-Брендан, Тритон или тот же Барсум были б для нее монастырем; вряд ли в этих мирах к ней проявили бы интерес как к женщине.
Чего же я, в конце концов, боялся? Лишь одного: что за тридцать или сорок лет ей встретится мужчина более достойный, способный оценить ее и привязать к себе навеки. Навеки! Или на очень долгий срок, что для меня, скитальца и кочевника, равнялось вечности. Я был готов смириться с эпизодическими связями; с физиологией не поспоришь, и всякому нужна разрядка. Конечно, есть препараты, снимающие сексуальный жар, есть нейроклипы и программируемые сновидения; я сам прибегал к этим средствам, когда становилось невмоготу. Но лучший метод – традиционный. Пусть без особой любви, без нежности, без тепла, зато без химии и гипноза. Добрый старый способ… Если бы Шандра прибегла к нему, я даже не счел бы это изменой.
Нет, другое пугало меня! Я страдал и терзался, мучимый смутными видениями, призраками, что грозили отнять мою Шандру, едва я покину ее. Вот он, мой недруг, мой соперник, ненавистный белокурый принц! Нежный и ласковый, умный и властный, пылкий и романтичный… Кладезь всех мужских достоинств… Квинтэссенция мужества… Мечта одиноких женщин…
О, если б я мог отыскать Рай! Такое место, где Шандра была бы счастлива и где мужчины не слишком интересовались бы ею! Я не хочу сказать, что все они там святые или бесполые ангелы, но все же… В Раю не принято отнимать чужих жен. Мы совершили первый прыжок, затем второй и третий, оказавшись на дальних подступах к системе Пойтекса. Шандра, хоть и отягощенная своими думами, была, однако, ровной и спокойной, и я не слышал от нее упреков. Временами это тревожило меня; было бы легче, если б она закричала, заплакала или вступила со мною в спор. Но нет! Она ушла в себя, пытаясь разрешить проблему, которую я полагал неразрешимой. Мы были по-прежнему ласковы друг с другом, но кое-что в ее поведении изменилось – она не угрожала укусить меня, когда я впадал в дидактический тон. Огромная потеря! Ее шутливые угрозы воспринимались мной как знак доверия и любви, и вот их не стало… Надолго ли? Навсегда? Как-то раз она влетела в рубку с сияющим лицом. Я стоял у мониторов, беседуя с “Цирцеей”; мы разрабатывали касавшиеся Пойтекса прогнозы, подкрепленные обрывками радиопередач, которые уже улавливал наш приемник. Судя по всему, планета пребывала в мире; фракции конгресса бились лишь у микрофонов, без членовредительства и драк, число бастующих не достигало критической черты, союз неистовых матерей был в оппозиции, и за ним, а также за деклассированными и остальным подрывным элементом бдительно следила Служба Ленсме-нов. Она выполняет на Пойтексе множество функций, от полицейских до таможенных, и дня через три я рассчитывал связаться с ее терминалом и доложить о своем прибытии. Шандра бросилась ко мне, заслонив мелькающие на экранах строчки и колонки цифр.
– Грэм! Я прочитала, что женщина может иметь детей с разными хромосомными наборами! То есть оба они – ее потомки и дети ее супруга, но в генетическом смысле они не являются родственниками. Это правда?
Несколько удивленный ее горячностью, я кивнул.
– Правда. Такие способы существуют. Их разработали там, где увлекаются генетикой, – например, на Тритоне и в Мире Аткинсона. Но это не простая штука! Есть ряд методик замещения хромосом в зиготе, после чего…
Она прервала меня, нетерпеливо взмахнув рукой.
– Но все-таки это возможно? Выносить двух детей, мальчика и девочку, которые не будут кровными родственниками? И смогут вступить в брачный союз? Тут я догадался, к чему она клонит. Это была бесперспективная мысль – не потому, что на “Цирцее” не имелось средств для тончайших хромосомных операций, но по другим причинам. В конце концов, оборудование можно купить или отправиться в тот же Мир Аткинсона, где умели делать подобные вещи, но все это – паллиатив, а не решение проблемы. Пусть нашим потомкам, воспитанным на корабле, не надо искать возлюбленных, пусть они могут вступить в брачный союз, как полагала Шандра, – и что же дальше? Дальше случится то, о чем я уже говорил, описывая ситуацию под вторым номером: мы придем к тому, с чего начали. Даже к более худшему! Ведь, кроме генетических аспектов, была еще и психология.
Я обнял Шандру.
– Милая, представь себе, что катастрофы на Мерфи не случилось, что твой отец и твоя мать живут в покое и согласии и что со временем у них родился сын. Твой брат. Предположим, его зиготу прооперировали, и в генетическом смысле он – не твой родственник. Но вы росли и воспитывались вместе, и ты абсолютно точно знаешь, что он явился на свет из чрева твоей матери и при участии твоего отца. Как ты будешь к нему относиться? Как к брату? Или как к партнеру по сексуальным играм? И если б даже вы этим занялись, не будет ли вас преследовать чувство вины? Чувство, что вы свершили что-то недозволенное? Что все случившееся надо держать в тайне? И эта гнусная тайна будет преследовать вас всю жизнь… всю вашу долгую-долгую жизнь…
Она поняла. Она вдруг обмякла в моих объятиях, всхлипнула и залилась слезами. Контраст был шокирующий – до сих пор я не видел ее слез, вызванных не радостью, не восхищением, а горем. Это были ужасные, мучительные рыдания, стон обессилевшей души, и, прижимая ее к себе, я подумал, что так плачут не женщины, мужчины. Мужчины, которым слезы не приносят облегчения.
– Грэм, я… я думала… я надеялась… я считала – так будет лучше… но это… это… в самом деле гнусно! Как ты можешь любить меня? Как? Я… я… Не слишком связный текст, но мысль была ясна. Опять, как на Мерфи, она очутилась меж молотом и наковальней. Молот – ее воображение, ее надежды, ее отточенный ум, ее упорство; наковальня – ее чувство ко мне, ее любовь; ведь я был для нее и возлюбленным, и отцом, и наставником, и спасителем. Молот и наковальня… А между ними – хрустальный замок ее мечты… Я поднял ее, отнес в спальню и дал успокоительного. Потом, когда она заснула, выбрал нейроклип с “Волшебной флейтой” Моцарта, вставил его в прорезь у изголовья и выдвинул эмиттер. Сон и музыка – лучшие из известных мне лекарств. Во всяком случае, с тех пор, как телесные недуги отступились от нас, оставив на растерзание демонам чувств и рассудка.
Ближе к вечеру Шандра проснулась.
– Грэм… Ты здесь?
– Здесь, дорогая.
– Что со мною было?
– Ничего серьезного. Так, небольшое расстройство… Это пройдет.
– Уже прошло. Я слышу… слышу музыку… Откуда?
Она зевнула, ее глаза закрылись. Успокоительный препарат еще действовал, и флейты играли, верша свое волшебство.
– Спи, – сказал я, – спи. Сон тебя исцелит, принцесса. Сон и музыка.
Долгие, долгие часы провел я рядом с ней. Мы словно прощались под мелодию оркестра, неслышимую мне, под нежный посвист флейт, легато скрипок и грустные аккорды арф. Сомнения покинули меня. Я уже знал, что делать; я знал, что выберу для моей Шандры лучший из миров и оставлю ее там вместе с нашим сыном. С сыном, которого она так хотела… И будь что будет! Я вернусь за ней, и, если наша любовь сохранится, мы улетим – только мы, она и я, двое скитальцев в теплом уютном мирке “Цирцеи”. А если нет… Что ж, придется утешиться тем, что ей достался настоящий принц. Принц, достойный любви принцессы. Мы что-нибудь придумаем, говорила она… И я, отягощенный годами и опытом, почти поверил ей… Глупец, какой глупец! Поистине, такому место лишь в Раю.
ГЛАВА 24
Мы приближались к Пойтексу, и я отправил рапорт, указав название корабля и перечислив список своих товаров. В ответ Служба выслала легкий патрульный крейсер; под этим почетным эскортом мы пристыковались к орбитальному терминалу, выполнили необходимые формальности, а затем пересели в челнок и направились “вниз”. Встретили нас без лишней помпы, но дружелюбно. Пойтекс хоть и не Рай, однако спокойная планетка, весьма подходящая для бизнеса. Люди тут очень похожи на землян медиевальной эры – вернее, на мои воспоминания о них, несколько приукрашенные и идеализированные. Они темноволосы и невысоки (здесь я считался бы крупным мужчиной), с карими, серыми и черными глазами, светлой кожей и квадратными лицами. Шандра смотрелась среди этой низкорослой публики как арабская кобылка в косяке шотландских пони. Очень красиво и элегантно, но, если продолжить аналогию, упряжь ее была для пони великовата.
Я постарался объяснить ей этот нюанс как можно тактичнее, но она лишь усмехнулась.
– Ах, дорогой, не стоит щадить моих чувств! Я понимаю, что мы не на Мерфи и не на Барсуме. Ну и что? Ты ведь помнишь, как мы договорились сделать: найдем вторую манекенщицу, темноволосую малышку, и приготовим платья поскромней. Что-нибудь в испанском стиле… строгий лиф в талию, подол до щиколоток и кружева на груди и запястьях… Я этим займусь!
– Хорошо. Я свяжусь с прессой и сообщу, что нуждаемся в манекенщице, а ты погляди на девушек и выбери ту, что понравится, – предложил я. Мне не хотелось заниматься этим самому; хоть наш семейный кризис миновал, песчинка все-таки могла обрушить гору. А кто и что эта песчинка? Не из красоток ли, что явятся по объявлению? Нет, я не собирался рисковать. Пусть выбирает сама! Но за мной оставался совещательный голос.
– Дорогих не бери, – посоветовал я. – Строптивые и дорогие, вроде Кассильды, нам ни к чему. Девушка помоложе, из тех, что еще не успели пробиться, будет в самый раз. Учить ей тебя не надо, но следует помнить, кто первый номер, а кто – второй. Словом, ты – хозяйка!
– На помосте? – Шандра приподняла бровь.
– И в моем сердце тоже, – галантно ответил я. Потом вызвал своих агентов и распорядился, чтоб объявления дали в крупнейших столичных газетах я по всем каналам головидения.
Шандра выбрала скромную тихую девушку, очень юную, с нежной белой кожей и мечтательным взглядом серых глаз. Звали ее Этере, и, увидев ее впервые, я замер с раскрытым ртом. Кого-то она мне напоминала… какой-то призрак из моих видений… однако не страшный, не угрожающий, а приятный… Я представил их с Шандрой на помосте и довольно кивнул. Так и есть! Та, другая, девушка ростом пониже Шандры и посветлее кожей, темноволосая и грациозная, с большими серыми глазами – такими же, как у меня! Пенни… Пенелопа…
Было ли это случайностью? Не знаю… Возможно, Шандрой руководил инстинкт, возможно, мои советы, возможно, жалость или симпатия к Этере. Судьба ее была нелегкой; она родилась среди деклассированных, у женщины, выигравшей право на ребенка в лотерею. Это был правительственный розыгрыш, и в нем участвовали все и совершенно бесплатно – весьма неглупый метод смягчения общественных конфликтов. Выигранную лицензию разрешалось продать, ценилась она недешево, и
Покупатели летели как мухи на мед – согласно местным приметам, такая лицензия приносила удачу. Муж той женщины, матери Этере, жаждал денег, а она – ребенка; так что пути их разошлись, и родителем девочки стал безымянный эталон из банка спермы.
Они с матерью перебивались на пособие, как и прочие деклассированные, но, согласно законам Пойтекса, Этере могла претендовать на бесплатное образование.
Выбрав хореографию, она какое-то время была танцовщицей в благопристойных ночных клубах (кстати, других на Пойтексе не имеется), где ее и заметил
Издатель журнала мод. С тех пор началась ее карьера манекенщицы. Она не входила в число местных “звезд”, но считалась девушкой перспективной, неглупой и без капризов, что большая редкость для ее профессии. Жила она с матерью.
Очень трогательно, не так ли?
Я спросил у Шандры, где она хочет дать представление – в нашем салоне или “внизу”, в каком-нибудь из столичных отелей либо демонстрационных залов. Не колеблясь, она ответила:
– На “Цирцее”. “Внизу” мне не нравится. Слишком много лишних глаз, а из стен растут уши.
Это делало честь ее наблюдательности. Люди на Пойтексе очень привержены порядку и, мне кажется, слегка помешались на этой почве. Нравы у них не пуританские, но строгие, я бы сказал, консервативные и чопорные; и за приличиями следят все те же ленсмены, некий отдел, организованный Службой, чей символ – широко раскрытый глаз. Его “глазастые” сотрудники имеют доступ всюду и могут приходить переодетыми либо при всех своих регалиях, в мундире, с записывающей аппаратурой и ней-рохлыстом. Так что о непринужденной обстановке не приходится мечтать. Что поделаешь! Такова плата за спокойствие и порядок.
– Мы пригласим только избранных, – промолвила Шандра, – и попытаемся их расшевелить. Показать им что-то завлекательное… Что ты скажешь, Грэм, о шоу в малакандрийском духе, с финальным раздеванием? Я содрогнулся.
– Скажу, что не мешает подумать об Этере и не губить ее-репутацию. Мы-то улетим, а девочка останется. И что с ней будет? Шандра кивнула.
– Ты прав, как всегда, дорогой. Для нее наше шоу – прекрасный шанс, возможность прославиться и сделать карьеру. Еще бы! Выступить на помосте на звездном корабле, продемонстрировать инопланетные модели, показать себя избранной публике… Да еще с самим капитаном Френчем в роли ведущего… Нет, никаких раздеваний! Никаких откровенных нарядов! Все будет чинно и благопристойно, а публику мы подогреем не туалетами, а спиртным. Это ведь не запрещается? Они, кажется, пьют, дорогой?
– Да. Рюмку сухого мартини за ужином. Шандра развеселилась, и я был чрезвычайно рад, что чувство юмора возвращается к ней. Она не вспоминала о наших беседах во время полета к Пойтек-су, не говорила о детях и даже, казалось, не строила планов на этот счет. Всю ее поглотила подготовка аукциона; она совещалась с Этере, выбирала модели и ткани, давала задания роботам в пошивочной мастерской, просматривала образцы и бесконечно меняла их, стараясь учесть местные нравы и в то же время представить что-то изящное, невиданное, необычное. Это было нелегкой проблемой; цензура на Пой-тексе строга, и зрители, повосхищавшись нашими трудами, могли ничего не купить. Я имею в виду ничего подходящего для серийного воспроизводства.
Доверив Шандре эту деликатную операцию, я занялся другими делами. Я выгодно сбыл малаканд-рийский жемчуг и часть косметики с Соляриса, различные кремы, притирания и помады, не имевшие резкого запаха и без возбуждающих эффектов. В животных и растениях Пойтекс не нуждался, во-первых, в силу естественных причин (этот мир, во многом подобный Земле, обладал собственной флорой и фауной, разнообразной и богатой), а во-вторых, из-за драконовских законов, регулировавших импорт живых существ. Как выяснилось, столетием раньше здесь побывал Просперо с “Трибулета” с целым зверинцем на борту, но не сумел продать даже мухи. Это настораживало, и мне пришлось ознакомиться с местным законодательством на сей счет. Я понял, что завязну в бесконечных согласованиях и попытках доказать, что мои шабны, единороги, птерогек-коны и обезьянки не поражены каким-нибудь вредоносным вирусом и абсолютно безвредны. Такой вариант меня не устраивал, и я поставил крест на торговле животными. Конечно, я мог бы сунуть взятку санитарным врачам и выправить лицензию, но не рискнул пойти на это. С “глазастыми” ленсме-нами шутки плохи: если бы нас поймали, врачам грозило пожизненное заключение, а мне – гигантский штраф. Так что я не стал соблазнять местных эскулапов, а занялся сортировкой своих культурных ценностей – книг, видеолент, картин и тому подобного, включая самые безобидные нейроклипы. Мне показалось, что записи спортивных зрелищ с Барсума, а также дельфиньих гонок в Эмберли и ритуальных панджебских танцев никого здесь не шокируют; я велел “Цирцее” подобрать аналогичный материал и переслать его моим агентам. С художественными го-лофильмами ситуация была трудней, так как на Пой-тексе запрещено демонстрировать интимные сцены и обнаженную натуру. Наконец, я решил, что подойдет искусство Траная; идеология коммунистического гуманизма, царившая там, начисто отрицала секс, эротику и тому подобные вещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43