- А еще лучше Адриан, - заметил князь.
- Адриан увлечется, - горячился Довконт. - К тому же можно вывести его из-под удара в случае провала, не сообщив ему, куда и зачем полетит «Муромец» с полковником на борту… А удар по Берлину - это в его вкусе. Загорится!
- Хорошо, - резюмировал Черкасский, - но есть и второе сомнение. Кто встретит самолет на Кильконде и кто предъявит полковнику ультиматум?
Ренгартен стряхнул сигару в спилок снарядной гильзы.
- Я знаю такого человека.
- Really?1

Глава седьмая

«РОССИЕЙ ПРАВИТ ЧЕРТ»
Гельсингфорс. Февраль 1917 года
Непенину, всегда чуравшемуся политики как грязного дела, Непенину, с молодых ногтей жившему тревогами моря и корабельной заботой, пришлось на вершине адмиральской карьеры трудить душу и голову над такой политикой, что и у дошлого бы партийного интригана ум за разум зашел.
Сначала это было предложение Ренгартена «принять участие в судьбе императора». И если время еще терпело до вскрытия моря и оживления флота, то нынешняя телеграмма Родзянко грянула как гром небесный и, как всякая гроза, требовала молниеносных решений и действий.
Здесь и далее слово тем, кто стоял рядом с Непениным в его минуты жизни роковые, его друзьям и его врагам.
Старший офицер эсминца «Новик» капитан 2-го ранга Г.К. Граф:
«Адмирал Непенин неожиданно получил от председателя Государственной Думы телеграмму: «сообщаю… об образовании Думой Временного комитета, принявшего, чтобы предотвратить неисчислимые беды, власть в свои руки». Телеграмма давала надежду на сохранение династии лишь в случае отречения государя от престола в пользу наследника цесаревича при регентстве великого князя Михаила Александровича. И, добавляя, что Временный комитет уже признан великим князем Николаем Николаевичем и несколькими из командующих фронтами, Родзянко просил Непенина в силу острого положения дать срочный ответ о признании этого комитета и им.
Непенин был страшно поражен этим шагом, пугавшим его последствиями, и только тот факт, что переворот происходил, видимо, с одобрения великого князя Николая Николаевича, которого он глубоко уважал как человека сильной воли, и сознание, что раскол среди высших военных начальников должен гибельно отразиться на боеспособности армии и флота, вынудили его, после долгой внутренней борьбы, признать Временный комитет Государственной Думы. Медлить было нельзя, так как на флоте уже поползли зловещие слухи о событиях и некоторые корабли были уже ненадежны. Непенину осталось только идти впереди событий, чтобы не упустить событий… Если бы не так, то адмирал Непенин сумел бы умереть. Он много раз видел смерть своими глазами и всегда был готов к ней. После посылки своего ответа Непенин ходил как убитый… Прежнего, жизнерадостного Непенина нельзя было узнать… Он как-то сразу весь осунулся и постарел за несколько часов».
Начальник Воздушной дивизии капитан 1-го ранга Б.П. Дудоров:
«О своем признании Временного комитета Государственной думы Непенин тотчас донес в Ставку адмиралу Русину и сообщил старшим начальникам флота и крепостей Балтийского моря.
Пригласив к себе всех наличных в Гельсингфорсе флагманов, он огласил им телеграмму Родзянко и свой ответ, прибавив, что если кто из них не согласен с его решением, то таковых он просит отдельно прийти к нему в каюту. Очевидно, он опасался каких-либо репрессий со стороны команд против тех, чей протест мог быть подслушан кем-нибудь из матросов, и оберегал их, принимая все последствия на себя одного.
Все присутствовавшие, за исключением адмирала М.К. Бахирева, признали его решение правильным. Но и этот последний, сперва заявивший Непенину, что, оставаясь верным государю, он не считает для себя возможным продолжать службу, выслушав его доводы, признал, что в борьбе с внешним врагом уходить в сторону нельзя, и остался на своем посту.
Между тем и на кораблях Гельсингфорсе уже поползли слухи о происходящем в столице, и, чтобы предотвратить волнения, Непенин приказал вызвать на флагманский корабль по два депутата от всех кораблей и частей флота и крепости».
Флаг-офицер штаба командующего флота Балтийского моря старший лейтенант М.В. Гамильтон:
«Через час в командном помещении «Кречета» собралось около сотни депутатов. Адриан Иванович вышел к ним и произнес самую замечательную речь, которую мне пришлось услышать за всю мою жизнь. Он описал все события последних дней и необходимость продолжать войну. Ввиду происшедших событий положение команд изменится, и он займется этим вопросом завтра же. И под конец предложил им поговорить между собой, и если они укажут ему на какие-либо срочные меры, он готов их обсудить и, по возможности, осуществить.
Это совещание продолжалось около часа, и когда Адриан Иванович вышел к делегатам, они заявили только три пожелания: во-первых - курить на улице, во-вторых - носить калоши, и третье, которое я не могу припомнить, но столь же идиотское.
Непенин был, видимо, поражен такими скромными требованиями и не колеблясь ответил, что все это легко устроить».
Капитан 1-го ранга Б.П. Дудоров:
«Как видно, не только каких-либо политических вопросов, но даже никаких претензий на отмену чисто внешних правил воинской дисциплины, как, например, отдание чести офицерам, ни один из этих многочисленных депутатов не поднимал. Каким ярким опровержением является этот факт мнению тех, кто думает, что матросы Балтийского флота якобы не любили своего командующего именно за его требовательность в этом отношении.
И никто из этих делегатов не только не высказывал враждебных чувств ни лично к нему, ни по адресу своих командиров и офицеров, но даже не упомянул «пищу» - обычный объект претензий в бунтарские дни 1905-1906 годов.
К сожалению, только что вступивший на пост министра юстиции Керенский не смог посетить флот вовремя. Позднейший приезд его в Ревель и прием, оказанный ему там толпами матросов, солдат и рабочих, вполне подтвердили возлагавшиеся на него надежды на успокоение масс. Можно думать, что его влияние на них в те дни могло бы предотвратить и всю последующую кровавую трагедию флота».
Гельсингфорс. 3 марта 1917 года
К полуночи, одурев от табачной духоты кают-кабинета, от толков, догадок и предсказаний ближайших политических и военных событий, Непенин набросил шинель и вышел на мостик «взять воздуху и подышать звездами».
Последние зимние шквалы с воем резались о снасти «Кречета». Они разгонялись с ледяных полей Балтики, обтекали вмерзшие на рейде линкоры - что им зачехленные двенадцатидюймовки?! - и врывались в лощеные улочки Гельсингфорса.
Непенин поднял барашковый воротник…
Сверху, с мостика, хорошо видно было, как вызмеивались над замусоренным льдом белые плети, припадая вдруг к насту, сливаясь с ним, будто почуяв опасность, и снова вспархивая, седлая ветер, - вперед, вперед. Будто бесовское войско кралось к городу, заполняя замерзший рейд. Казалось змеиной поползью от Питера к Крондштадту, от Кронштадта к Ревелю, от Ревеля к Гельсингфорсу.
Над трубами линкоров струились в зимнее небо жиденькие дымки вспомогательных котлов - будто курились кратеры стальных вулканов. Да они и были вулканами, эти вмерзшие в лед горы клепаной брони и бранного железа. Каждый из них в любой миг мог вспыхнуть столпом огня и дыма, как это случилось на «Марии» и «Пересвете», каждый из них мог выплеснуть человеческую лаву, смертельно опасную в своей ярости, неуправляемо-слепую, как и любая стихия.
Что вызревает там, в недрах дредноутов, этих дьявольских плавильных котлах, зажатых в ледяных тисках замерзшего моря и опущенных по ватерлинию в его пучину? Какой сумасшедший алхимик придумал эти стальные реторты, где сотни молодых мужчин - цвет нации - перемешаны с тоннами расфасованного по зарядам, снарядам и минам пороха, динамита, тринитротолуола, жили годами среди раскаленных огнетрубых топок и электромашин высокого напряжения? Что вызревает в черепных коробках смертников в матросских робах и офицерских кителях? Кристаллы каких страстей и ядов осаждаются в их душах?
Еще прошлой осенью, обходя корабли флота под флагом командующего, Непенин с горделивым прищуром разглядывал грозные пирамиды линкоров. Вот они, устои морской мощи России! Козырные карты войны. Последние аргументы затянувшегося спора…
Сегодня он вглядывался в ощетинившиеся силуэты с тоскливой тревогой и даже страхом. Да-да, страхом, но не тем, который хранит в бою, который он столько раз подавлял в боевых рубках, идя навстречу залпирующим башням, - а тем, щемящим сердце, неопределенным, бесформенным страхом, который никогда доселе не испытывал: опасаться собственных линкоров пуще, чем германских дредноутов?! В этом абсурде было что-то унизительно гадкое…Хотелось крикнуть кому-то - кому? Низложенному императору? Родзянке? Морскому министру? - баста! Балтийский флот как вооруженная сила отныне не существует, я слагаю свои полномочия, я умываю руки, я больше не играю в эту опасную и теперь бессмысленную игру…
Забрать бы Ольгу с Люсей и махнуть в псковскую глухомань, в отцовский дом, в именьице, в деревню. Забыть все оперативные планы, секретные директивы и фарватеры, сводки и директивы, телеграммы, шифрограммы, юзограммы… К чертовой матери все! Начать новую жизнь. Тихую счастливую жизнь, какой живут миллионы простых смертных… Чтобы никто не смел звонить или стучать в дверь, чтобы никто не тянулся, не заискивал, не бледнел при его появлении, не дерзил и не раболепствовал… Жить, не опасаясь стального осколка в лоб или пули в спину. Ходить, как все, к обедне и всенощной, бывать в гостях и принимать гостей, нанять Люсе учительницу-француженку, выписать Оленьке настоящую шубу от Фратенара вместо ее облезлой душегрейки, подарить всем сестрам по золотому медальону с портретом единственного брата, положить отцу, матери и нянюшке мраморные плиты на могилы…
А флот? Флот, разбросанный от устья Ботники до Рижского штранда, флот, прикрывший Ригу, а с ней и путь на Псков - ключ-город к Питеру? Да что Псков, коли кратчайшая дорога к столице - напрострел! - лежит по воде, по морю, через Финский залив, - кому препоручить этот флот, собравший в свои башни и рубки, палубы и казематы, трюмы и кочегарки самых толковых и самых здоровых парней с новгородских фабрик да псковских кузниц, с заводов Питера и Москвы, вологодских угодий да архангелогородских лесопилок, с самых древних и лучших российских, белорусских, украинских земель?
Как бросишь все, когда именно сегодня приснился ему эссенский сон?
«Господа! - возгласил он за завтраком любезным сотрапезникам. - Как-то Николай Оттович признался мне, что раз в месяц видит один и тот же сон, после которого просыпается в холодном поту. А сон таков: будто бы линейный крейсер «Мольтке» или «Гнейзенау» входит в устье Невы и бьет оттуда прямой наводкой по Петропавловской крепости, по Адмиралтейству, Бирже, Зимнему…Так вот, мне, господа офицеры, приснился эссенский сон: покойница «Ундина»1 - черт его знает, почему именно эта калоша, а не «Шарнхорст» - прошла сквозь все наши заслоны, встала к Николаевскому мосту и взяла на прицел Зимний. Так что можете меня поздравить, други мои: с этим сном Николай Оттович лично передоверил мне флот…»
Говорят, человек дважды тянет свой жребий: в отрочестве и в зрелых летах. Оглядываясь лет в сорок пять на прожитую половину жизни, человек наконец постигает все то, что было предсказано, предписано, приуготовлено ему в первом билете фортуны.
Адриан Иванович живо представил себе этот листок, будто бы вытащенный ему, пятнадцатилетнему юноше, попугаем турка-гадальщика, что ходил в ту пору по дворам Васильевского острова. Эх, с каким бы нетерпением, с какой страстью развернул бы он тот листок… «Ну что там, что?…»
«А суждено тебе, юноша, исполнение всех главных твоих мечтаний. Быть тебе храбрым моряком, офицером, командиром корабля, адмиралом-флотоводцем. Украсишь грудь свою знаком высшей воинской доблести - крестом Святого Георгия и стяжаешь многих других боевых орденов.
И будет тебе счастье в боях и походах. Все пули и осколки мимо тебя пролетят. Изведаешь радость побед и горечь плена. Удачлив будешь в сражениях и битвах. Имя твое врагом уважено будет за воинское искусство и отвагу твою.
Повидаешь ты страны диковинные и моря-океаны. Сбережен будешь от волн и пучины, от ветра разбойного и камня подводного.
Нужды в деньгах не узнаешь. Друзей будет много и добрых, и верных. И женщин немало душу и тело свое откроют тебе. И выберешь среди них ту, что по сердцу, и поведешь под венец…»
А на обороте что?
«…Не знать тебе дома своего до сорока пяти лет и не иметь детей своих…»
И все равно - счастливый билет. Но редко кому два счастливых билета подряд… Вот и тебе, Адриан, черный выпал. Смертный… И не будет тебе никакой второй половины жизни… Только две пули в спину да потаенная могила… Да долгое забвение.
Прими!
…Вдруг открылись звезды - высоко, ясно, строго, ничуть не замутненные низовой пургой. Они стояли над гельсингфорсским рейдом точь-в-точь как над Гефсиманским садом, предрекая очередную жертву и очередной подвиг. Что им было до того, что новый агнец не в белом хитоне, а в черной адмиральской шинели? Что им до того, что вокруг лежала не синайская пустыня, а ледяное поле Венедского моря, и не среди мирт и смоковниц - среди мачт, труб и орудий маячила на мостике одинокая фигура того, кто должен был пополнить в нынешний полдень легион принявших смерть за други своя?…
Прежде чем спуститься с мостика, Непенин еще раз обежал глазами панораму вмерзших кораблей.
Что это?
На мачте «Императора Павла I» зажегся красный клотиковый огонь.
Какого черта, он же не в боевом дежурстве?!
Но красный огонь затлел и на гроте «Андрея Первозванного». Шаровой молнией перекинулся он на «Славу» и «Цесаревича». От бригады линейных кораблей самовольные красные огни перебежали на клотик крейсеров - «России», «Дианы», «Громобоя»…
Два сухих винтовочных выстрела рванули тишину рейда. Затем пальнули еще. И еще целая россыпь торопливых, беспорядочных, злых, предательских выстрелов… Стихло и снова сыпануло ружейной пальбой - с «Андрея» и «Павла»…
Непенин ринулся вниз по обледеневшим трапам… В рубку, в коридор, в салон… Столкнулся с Ренгартеном, застегивавшим на бегу китель.
- Дайте мне диспозицию флота на рейде!
Ренгартен расстелил схему корабельных стоянок. Склонились над нею втроем: Непенин, Ренгартен и подоспевший Черкасский… Довконт крутил ручку телефонного магнето. «Первозванный» не отвечал. Молчал и «Павел».
- Вызывайте первую бригаду! - бросил Непенин.
Князь и Ренгартен мрачно переглянулись. Назревал бой. Морской бой вмерзших дредноутов. Дуэль в упор. Безумие!
По диспозиции стрелять по мятежным кораблям могли только линкоры первой бригады, которой командовал контр-адмирал Бахирев: «Петропавловск», «Гангут», «Севастополь» и «Полтава». Бахирев не станет сомневаться: стрелять - не стрелять. Бахирев - железная рука, стальная воля. Бахирев просто младший флагман, но и старый друг…
- Бахирев на проводе! - Довконт протянул трубку комфлоту.
Тот оторвал глаза от секторов обстрела. Взял трубку, точно спущенную с чеки гранату, покачал в крепкой рыжеватой поросли руки и тяжело положил на рычаг отбоя.
- Нет. Я русской крови не пролью.
Историки страны Советов старательно избегали подробностей того, что случилось на русских линкорах в ночь на 4 марта. До самых последних дней партийной цензуры свидетельские строки командира линкора «Андрей Первозванный» Георгия Гадда так и не увидели свет в советской печати, пролежав в сейфах спецхранов с 1922 года по 1992-й. Что толку в свидетельских показаниях спустя семь десятилетий? Но если все это время длилось преступление, значит, важно и сегодня знать, как оно начиналось…
ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА . Капитан 1-го ранга Георгий Оттович Гадд.
Родом из петровских шведов. Лейтенантом защищал Порт-Артур. В декабре 1914 года награжден золотым Георгиевским оружием «За храбрость». Кавалер трех Анн и Владимира с мечами. Самое жестокое испытание застало его в сорок четыре года…
РУКОЮ ОЧЕВИДЦА . «3 марта вернулся из Петербурга начальник нашей бригады контр-адмирал А.К. Небольский, и я в тот же вечер решил пойти на «Кречет», в штаб флота, - вспоминал Г.О. Гадд. - Около 8 часов вечера этого дня, когда меня позвал к себе адмирал, вдруг пришел старший офицер и доложил, что в команде заметно сильное волнение. Я сейчас же приказал играть сбор, а сам поспешил сообщить о происшедшем адмиралу, но тот на это ответил: «Справляйтесь сами, а я пойду в штаб» - и ушел.
Тогда я направился к командным помещениям. По дороге мне кто-то сказал, что убит вахтенный начальник, а далее сообщили, что убит адмирал. Потом я встретил нескольких кондукторов, бежавших мне навстречу и кричавших, что команда разобрала винтовки и стреляет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43