– Мне это семейство заочно не нравится, – ска-зал Гутмахер с излишним пылом.
О ванной, в которую, судя по контексту разговора, подглядывал Олин собеседник и его интересе к ее юбке, Гутмахер ничего не спросил, хотя, как я мог догадаться, это его заинтересовала больше всего.
– Значит, теперь на нас, кроме убийств и бандитизма, висит еще поджог со смертельным исходом, – сказал я Ольге. – Придется несколько дней отсидеться. Ладно, поехали на вашу дачу.
– Да, да, – обрадовался Аарон Моисеевич, – поехали, это совсем недалеко!
Насчет того, что ехать недалеко, Аарон Моисеевич явно погорячился. Ехать пришлось очень далеко. Единственное, что нам способствовало, это отсутствие машин на дорогах. Впрочем, долгий путь моих спутников не утомлял. Они, не сговариваясь, забрались на заднее сидение и вели за моей спиной негромкий, но очень содержательный разговор. Обсуждалась одна, но животрепещущая тема: внешность «Олюшки». Тон задавала сама владелица этой внешности. Она, скажем, заявляла: «Ну, что вы, я же толстая!». После чего Аарон Моисеевич начинал монолог, в котором красочно и ярко иллюстрировалась мысль, что «Олюшка» отнюдь не толстая, а самая что ни есть прекрасная и совершенная. После того, как одна деталь ее внешности оказывалась освещенной, мои соратники переходили к другому параметру, и все начиналось сызнова.
Правду, говоря, за те три часа, что мы добирались до дачи Гутмахера, собеседники не рассмотрели и четверти замечательных качеств девушки. Я в разговор не вмешивался, слушал в пол-уха и меланхолично размышлял о человеческих несовершенствах. Молодой Андрей Кругов в любви мог проявлять себя только в действии, а пожилой Аарон Гутмахер – в словах. Еще меня немного напрягало то, что «Олюшка» так быстро утешилась, что ни разу не помянула своего недавнего возлюбленного. Впрочем, судить ее у меня не было никаких оснований. То, чем нас будут вспоминать после смерти, зависит исключительно от нас самих, и в нашей воле оставлять после себя хорошую или дурную память. Как говорили римляне: «de mortuis aut bene, aut nihil» – «о мертвых хорошо или ничего». Ольга ничего и не говорила о своем недавнем возлюбленном.
Наконец мне пришлось прервать замечательно интересный разговор, который велся на заднем сиденье.
– Простите, Аарон Моисеевич, что я вас перебиваю, но если бы вы соблаговолили подсказать, куда ехать дальше, я был бы вам весьма благодарен, – съехидничал я, когда после остановки машины на темном ночном развилке никто из пассажиров не обратил на это внимания.
– Поезжайте направо, – кратко распорядился распалившийся старикан, не теряя нити разговора «со своей прекрасной спутницей». Говорил же он ей совершенно безотлагательные вещи:
– Когда сегодня в ресторане я увидел цвет ваших дивных глаз, то был совершенно ошеломлен! Как бы я был счастлив увидеть ваши детские фотографии!
Девушка явно никогда не слышала от своих ровесников таких изысканных комплиментов и только тихонько попискивала в ответ. Я вздохнул и повернул направо. На мое счастье, эта дорога оказалась хорошо укатана, и до поселка я добрался без осложнений.
– Простите, что опять вмешиваюсь, но здесь снова развилка, – опять прервал я очередной патетический монолог пегого Ромео.
Гутмахер замолчал на полуслове, извинился перед Олей за мою бестактность и начал руководить движением. «Дачка» Гутмахера располагалась в обжитом месте и скрывалась за высоким кирпичным забором. Я остановился возле мощных железных ворот.
– У вас здесь, случайно, не филиал Зимнего дворца? – поинтересовался я, разглядывая кованное старинное великолепие.
– Какой там дворец, обычный сельский дом, – небрежно ответил хозяин, но в его голосе проскользнули хорошо скрытые нотки гордости.
– А ворота у вас открываются автоматически? – вновь спросил я.
– Ой, какая прелесть! – томно встряла в разговор растленная комплиментами юная чаровница. – Вы что, здесь живете?!
– В основном я живу в Москве, а тут бываю наездами, – ответил Гутмахер сначала даме и только после этого повернулся ко мне. – Вы, Алеша, не выходите из машины, я сам открою.
Аарон Моисеевич чертом выскочил из салона и упругим, молодым шагом направился к воротам. Однако, открыть тяжелые кованые створки оказалось не так-то просто, и мне все-таки пришлось ему помочь. Дома от ворот было не разглядеть, но то, что дачка располагалась не на сакраментальных шести сотках, было понятно с первого взгляда…
Снег во дворе был глубоким, но я не стал усложнять себе жизнь и браться за лопату, оставив на завтра все проблемы по расчистке дороги. Я сдал машину на несколько метров назад и рванул с места, на инерции преодолевая сопротивление белой массы. Завывая мотором, проехал как можно глубже во двор.
– У вас такой большой участок? – поинтересовался я, вглядываясь в темную массу здания, отстоящего от ворот метров на пятьдесят.
– Это старая дача, еще дореволюционная, раньше участки были больше, чем в советское время, – ответил хозяин, одновременно помогая даме выйти из автомобиля.
Я заглушил двигатель, и мы втроем двинулись в сторону дома, почти по колено проваливаясь в мокрый тяжелый снег.
– А дачку вам кто строил, случайно, не Шехтель? – невинно поинтересовался я, разглядывая монументальное сооружение, построенное, как мне показалось в темноте, в стиле русского модерна.
– Что вы такое говорите – какой Шехтель! Он ведь модернист. Это проект дяди Вани Жолтовского.
– Это которого Жолтовского, который первая реконструкция Москвы? Сталинский классицизм? Извините, не знал, что он ваш дядя.
– Он не мой дядя, а друг моего дедушки, поэтому я его так называю. Вообще-то Жолтовский не сталинский, а российский архитектор, он академик архитектуры то ли с девятьсот восьмого, то ли с девятого года, и строил этот дом, когда был молодым, еще до октябрьского, как теперь говорят, переворота. Поэтому вам и показалось, что это модерн.
Пока мы разговаривали об архитектуре, Аарон Моисеевич отпирал надежные дубовые двери, которые могли бы успешно соперничать с современными, железными.
– Классная хата! – сообщила нам Ольга, когда мы, наконец, попали внутрь дома.
«Хата» и впрямь была «классная». Пенсионер имел очень дорогостоящую и ликвидную собственность.
– Этот дом всегда принадлежал вашей семье? – спросил я, разглядывая добротную, старую, почти антикварной ценности меблировку.
– Да, это дом моего деда.
– Удивительно, как его у вас не отобрали.
– О, это целая эпопея. Вы даже не представляете, сколько голов слетело в попытке прибрать его к рукам. Думаю, что стоило бы написать об этом книгу. Какие интриги плелись, какие подлые поступки совершались! – с усмешкой сказал Гутмахер, оглядывая свои владения.
– Представляю, если за комнату в коммуналке люди заваливали доблестных чекистов доносами на своих соседей…
– Ну, здесь был совсем иной уровень. Обычно на дом зарились местные вожди. Да что далеко ходить, еще совсем недавно меня донимали предложениями передать его местным органам управления. Чего только не придумывали! Как-то в шестидесятые годы ко мне регулярно ходила делегация местных жителей, назначенная райисполкомом, с предложением отдать дом то под детский сад, то под амбулаторию, а в семидесятые, стоило только сюда приехать, как являлись ветераны войны с требованием отдать его под их Совет. С ними мне было очень сложно разговаривать. Они просто требовали, отдай и все.
– «Чем матывыровали?» – спросил я с кавказским акцентом словами из грузинского анекдота.
– В основном тем, что я, как «советский человек», не должен иметь такую собственность. Знаете, были очень трогательные по своей наивности моменты. Одна старушка, комсомольский одуванчик, даже разрыдалась, когда я не согласился передать дом под музей их комсомольской славы. Знаете, что она мне сказала? «Вы не любите Советскую власть!»
– Да ну, и как вы выкрутились?
– Никак, сказал, что действительно не люблю.
– Неприятностей не было?
– Нет, я тогда по тематике научной работы был неприкасаемым, во всяком случае, на их «районном уровне». Так что зря на меня старушка, как тогда говорили, телегу накатала. Она, видите ли, совершенно искренне жаловалась в райком партии, что я буржуазный перерожденец и их, делегацию ветеранов комсомола, дальше своей барской прихожей не пускаю. А если говорить серьезно, то дом спасли не наши семейные научные заслуги, а то, что он находится не на престижном дачном направлении. Если бы на него позарились вожди «первой величины», то вряд ли удалось его сохранить.
– А вы что, знаменитый ученый? – с чувством спросила Ольга.
– Немножко ученый, но, увы, не знаменитый, – покаянно ответил Гутмахер.
– Мне почему-то казалось, что вы самоучка… – вмешался я.
– Какое там, обычный академический червь с малым джентльменским набором регалий.
– Это что значит? – ревниво заинтересовалась Оля.
– Значит, доктор наук, профессор, лауреат Госпремии в коллективе вышестоящих товарищей, а недавно получил приглашение на работу в Колумбийский университет.
– Ничего себе! Я сразу поняла, что вы необыкновенный человек!
– Олюшка, вы преувеличиваете! – не без кокетства, поведя плечом, заскромничал Аарон Моисеевич. – Вы, дорогие друзья, располагайтесь, отдыхайте, а я включу отопление и затею баньку.
Однако, «расположилась отдыхать» только «Олюшка», а мне пришлось сначала откапывать из снега машину, а потом готовить ужин. «Олюшка», утомленная «борьбой со злом» и профессорскими комплиментами, безмятежно заснула в кресле в ожидании грядущих радостей жизни. Большой старый дом с толстыми кирпичными стенами и дубовыми дверями подействовал на меня успокаивающе. От него веяло надежностью и вечными ценностями вроде домашнего очага. Здесь все мои «реальные противники» стали казаться «виртуальными» и никак не вязались с идиллией светлого снежного вечера, березовым и мятным духом раскаленной каменки и мягким светом бронзовых электрических канделябров в огромной столовой.
Вечерок у нас выдался на славу. После «раздельной промывки» чистые, распаренные, умиротворенные мы сидели за большим квадратным столом, ужинали и соревновались в ухаживании за нашей единственной дамой. Скромные наличествующие яства дополнялись изысканной сервировкой стола, отсутствующие вечерние костюмы – матовым полумраком освещения.
Оля, это слободское дитя, заблудившееся по пути в столицу между наркоманами и участковыми инспекторами, в новой для себя обстановке интуитивно вела себя так, как было нужно. Не знаю, откуда что берется у наших замечательных женщин, но предположить, что это изящное, красивое создание три часа назад свободно, в сердцах, могло употребить самое грубое ругательство, было просто немыслимо. Мало того, Ольга в разговоре не допустила ни единого бестактного замечания. Она улыбалась там, где было нужно, и впопад отвечала на вопросы. Она изящно и почти правильно ела за хорошо сервированным столом, она была грациозна и загадочна.
Надо сказать, что не только у явно влюбленного Гутмахера, но и у меня в мыслях не было сказать в ее присутствии что-нибудь не только сальное, но даже слегка двусмысленное. Разговор шел, как говорится, в светских тонах о высоких материях.
Кончился вечер тем, что мы с хозяином начали соревноваться в чтении стихов. Наши поэтические вкусы часто совпадали, и мы, перебивая и дополняя друг друга, обволакивали даму в кружева благозвучных слов и изящных форм. Оля слушала, загадочно мерцая глазами, затуманенными чем-то легким и чистым. Она никак не комментировала наше чтение, не удивлялась, как много мы помним стихотворений, и не сравнивала себя с лирическими героинями. Что еще нужно для мужского вдохновения!
Когда, воспользовавшись спонтанно возникшей паузой, девушка ушла в дамскую комнату, мы надолго замолчали. Я задумался, разглядывая портрет какой-то немолодой и некрасивой женщины, слабо подсвеченный витиеватым, стилизованным под старину канделябром, а потом неожиданно перевел взгляд на хозяина. Сначала я его просто не узнал. У Аарона Моисеевича было совершенно другое лицо, совсем не то, к которому я привык. Обычно, до сегодняшнего дня, старик смотрелся ученым чудаком, немного не от мира сего, современным вариантом Жака Паганеля. Когда утром мы бежали из его квартиры, он превратился в хиповатого деда из категории молодящихся перестарков, сейчас же передо мной сидел и тяжело глядел перед собой невидящими глазами жесткий и сумрачный человек. Ничего от давешнего Паганеля или недавнего лирика в нем не осталось. Мне почему-то подумалось, что таким, наверное, был Чингисхан, суровым и одиноким.
Почувствовав мой взгляд, Аарон Моисеевич улыбнулся, возвращая своему лицу привычное для меня выражение. Я попытался улыбнуться ему в ответ, но это у меня не получилось. Отвечая на его вопросительный взгляд, я пробормотал, что он сейчас был похож на… я хотел сказать «Мефистофеля», но, вспомнив про удалившуюся в туалет «Маргариту», смягчил эпитет и сказал: «Воланда».
– Да, да, конечно, – невпопад подтвердил Гутмахер, – я читал Булгакова, забавная сказочка.
Мне стало обидно за Михаила Афанасьевича, чья посмертная культовая популярность пришлась на годы моей юности, но устраивать сейчас литературный диспут было, по меньшей мере, неуместно.
– Так что будем делать? – вместо обсуждения романа спросил я. – И сколько мы сможем здесь скрываться?
– Да сколько угодно, – не задумываясь, ответил хозяин.
– Нас через несколько дней вычислят и накроют.
– Я думаю, что вы несколько преувеличиваете опасность и способности наших противников.
– Почему же преувеличиваю? То, что мы с вами в одной компании, известно, и не так трудно будет узнать, что у вас есть дача и ее проверить.
Гутмахер посмотрел на меня и скорчил пренебрежительную гримасу.
– Вот это пусть вас не волнует, у меня большой дом, и отыскать здесь человека не так-то просто… Я думаю о том, но будет ли с нами скучно Олюшке. Я, конечно, постараюсь создать ей приличные условия жизни и по возможности развлеку, но вы, Алеша, мне кажется, как-то недопонимаете, какая она замечательная девушка…
Такого поворота разговора я никак не ожидал и сразу не нашелся, что ответить. Аарон Моисеевич, между тем, продолжал:
– Я удивляюсь, вы знаете ее не первый день и в нее не влюблены! Или я ошибаюсь? Это какой-то нонсенс, – добавил он в ответ на мое энергичное отрицательное качание головой. – Она гораздо больше, чем мне, подходит вам по возрасту и, если бы у вас возникло обоюдное чувство, то я бы это понял и был бы счастлив за вас обоих.
– Чего ради я должен в нее влюбиться? Она совсем не в моем вкусе…
– Вот и я о том же, у вас, молодых людей совершенно извращено понятие о прекрасном, и абсолютно не развит вкус!
– Вы это серьезно? – смиренно поинтересовался я.
Однако, Аарон Моисеевич не успел ответить, к нам присоединился сам «идеал».
– А у вас здесь телевизор есть? – вполне прозаично поинтересовался Ольга.
– Вы знаете, о телевизоре я совершенно не подумал, – принялся покаянно извиняться хозяин. – Сам я его не смотрю, и эгоистично не позаботился о гостях. Ах, какая неприятность!
– Да, ладно, это я так просто спросила, – успокаивающе промолвила обнаглевшая гостья. – Если вы будете меня развлекать, то мне никакого телевизора не нужно.
– Ну конечно, конечно, с превеликим удовольствием! – вскричал, как вы можете догадаться, отнюдь не я.
Я же только мрачно и бестактно заявил:
– Вы можете развлекаться, сколько хотите, а я пошел спать. Завтра я поеду в дом Поэта. С ним нужно кончать.
– Алексей! Неужели вы сможете уснуть в такой чудесный вечер?! – не обращая внимания на мои слова, воскликнул профессор.
– Смогу, – хладнокровно заверил я, – у меня была трудная неделя, и я давно не высыпаюсь.
– Ну и пусть уходит! – капризно заявила признанная красавица. – Нам без него будет еще веселее!
– Да, да, конечно! Идите, покойной ночи! – на мой взгляд, довольно бестактно поддержал ее хозяин. – Олюшка, вы позволите, я покажу Алеше его спальню?
– Покажите, – капризным голосом разрешила Ольга. – Не знала я, что ты такой соня! – сказала она безо всякого, даже показного упрека.
Я не стал вступать с девушкой в пререкания и отправился за хозяином в дальнее крыло дома, подальше, как я догадался, от Ольгиной комнаты.

Утром я встал затемно. Было только начало шестого. В доме стояла мертвая тишина. То, что мои подельники хороводились далеко за полночь, только недавно легли и теперь дрыхнут без задних ног, было только на руку.
Тащить за собой Гутмахера, а с ним и Ольгу у меня не было никакого желания. Экспедиция непременно превратилась бы в пикник, а мне предстояла нешуточная и опасная операция.
Стараясь никого не разбудить, я быстро перекусил остатками вчерашнего ужина, оставил записку Гутмахеру и вышел во двор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32