Уважаемые разбойники и домовладельцы, называющие себя афинянами, питаются окаменелой славой своего города и умерли бы с голоду у подножья Акрополя, если бы мы не имели глупости снимать их меблированные комнаты. Скажите, нашли ли мы здесь хоть одного учителя, который не был бы педантом? Их прошлое так грандиозно, что из чистого уважения к нему господа профессора не осмеливаются иметь ни одной новой мысли. Нас учили только тому, чему учили триста лет назад. Боюсь, что первый попавшийся грузчик александрийской гавани знает мир лучше нас. Ученые, попы – все заодно!
Товарищи с ним согласились.
– Александрия была бы не так плоха, – сказал Александр Иосифсон. – Прогулка к пирамидам и к другим святым местам фараонов – это все же не пустяк.
– А охота! – воскликнул Синезий, тоном более естественным чем обыкновенно. – Только у нас существует охота! Страусы, львы! – и его глаза загорелись.
– Каменные бараны, глухари, – не двигаясь прошептал Вольф.
– Не забывайте и человеческой травли! – засмеялся Троил. – Где, кроме Александрии, есть еще такие кровожадные предводители церкви? Где еще могло бы случиться, что форменным образом осаждают древний священный языческий храм и защитников его одного за другим заставляют прыгать на копья?
– Ты говоришь о ненависти попов к храму Сераписа? Разве они еще не овладели им?
– О! Они его завоюют. Попы завоюют весь мир, если предоставить в их распоряжение римских солдат. Именно поэтому хотел бы я провести один семестр в Александрии и позлить их. Мы подсунем в кровать архиепископу дюжину египетских священных жуков!
– Нет, скорпионов!
– Ну, нет, бедные скорпионы укусят его и умрут от заражения крови. Попробуем лучше заставить архиепископа жить по-христиански. Этого он не выдержит.
– Это была бы веселенькая жизнь!
– Ах, если бы только у моего старика не было там бумажной фабрики!
– Э, что там! – возразил Троил. – Какой-нибудь отец или дедушка всегда имеют бумажную фабрику. В конце концов лучшая школа у вас. Пока наши попы не получили там кафедр – в ней можно учиться. Но скучны александрийские учителя, действительно, адски скучны!
– Против этого однообразия, – сказал Синезий, – александрийцы недавно нашли приятное лекарство. Вот уже целый семестр их профессором является женщина.
Все рассмеялись.
– Синезий хочет к Ипатии! Он желает повидать крестницу императора Юлиана! Этого только не хватало, этого синего чулка! Это скандал, что кто-то покровительствует невежественной бабенке.
Вместо ответа Синезий вытащил из кармана письмо.
– От моего дяди. Вы знаете, он очень дружен с его высочеством наместником, он не дурак и не молод. Он советует мне ехать в Александрию… и вот: «Кроме этих выдающихся ученых в нашей Академии вот уже несколько месяцев выступает божественная Ипатия. Благодаря своим увлекательным лекциям и поразительной учености, она имеет такое количество слушателей, как никто из мужчин. На следующий семестр приезжают ради нее студенты из далеких окраин, из Испании, Англии, а один даже оттуда, где у устья Вислы собирают янтарь. Наши соотечественники не должны были бы пропускать случая записаться к ней. Может быть, как раз в Афинах ты сможешь основательно узнать историю ее призвания. Здесь усиленно сплетничают. Точно известно только то, что по желанию своего отца она с большим успехом продолжала во время его болезни читать лекции по прикладной астрономии. Теперь вновь преподает он, но очень слаб. По настоянию отца Ипатия выставила свою кандидатуру на освободившуюся кафедру математики. Из галантности Академия поставила девушку на первое место. Никто не ожидал ее утверждения. Но тут в дело вмешался его высочество наместник. Ипатию назначили, и теперь она несменяемый профессор нашей Академии. Раздражение было громадное. Достойный архиепископский хвастун, съедавший ежедневно за завтраком двух иудеев и двух греков, страдает теперь несварением желудка…» – Ну, здесь несколько колких замечаний об этих фанатиках… – «может быть в Афинах тебе удастся узнать, что именно сообщил его высочеству двор. Благородный старик влюблен в девушку, как мальчик. Некоторые говорят, что она – разведенная жена сумасшедшего монаха, обезумевшего по ее милости. Она красива без сомнения, хотя и не так, как это нравится вам – молодежи. Нет, таких богинь ты сможешь увидать только в Акрополе. А чтобы у тебя не было глупых мыслей, спешу прибавить, что она ведет примерный образ жизни, и даже чернь связывает ее имя только со старым предводителем. Да и это придумали проклятые попы, которые с удовольствием покончили бы с ней совсем. Она прекрасна, как греческая богиня, и чиста, как христианская монахиня…» – Так пишет дядя. Конечно, я ничего не уточнял.
Воцарилось молчание. Юноши смотрели перед собой, медленно отпивая вино из кубков.
Внезапно Троил вскочил и крикнул надменно:
– Мне кажется, что вы все влюблены в неизвестную красавицу. Я же не влюблен, так как любовь – бессмыслица! Но так как вы сгораете от желания увидать это чудо света, то мы едем в Александрию.
Да здравствует прекрасная Ипатия – крестница бедного императора!
Что-то похожее на болезненную скорбь прозвучало в последних словах молодого атеиста. Но никто не обратил на это внимания, и грек, иудей и назарей чокнулись с полным бокалом Троила и решили с одним из ближайших кораблей отправиться в столицу Египта.
Уже через неделю представился благоприятный случай для отъезда. Удобный парусный корабль отправлялся в Александрию с тяжелым грузом металла, и ветер был попутным. Теперь, в середине июля, можно было не опасаться бурь. Таким образом, четыре друга привели в порядок свои дела и со спокойной совестью отправились в Александрию.
Правда в течение двух первых дней Александр и Синезий страдали морской болезнью, но затем началось прекрасное, тихое путешествие. Судно проплывало мимо бесчисленных островов и всегда было что-нибудь новое для просмотра и обсуждения.
Только на восьмой день, когда благодаря прекрасному северному ветру остались позади берега Крита, поездка стала однообразной, и молодые люди начали искать развлечений. Кроме них, на борту находились только два купца и молодой александрийский священник, с самого дня отъезда старавшийся быть рядом с ними. Очевидно, он нашел время удобным для знакомства и теплым вечером, когда друзья молча и вяло полулежали на палубе, попытался завязать с ними оживленную беседу. Так как ни один из четырех не стал скрывать своих убеждений, то священник – писец архиепископского дворца – скоро убедился, что имеет дело-с четырьмя противниками официальной церкви. Он попробовал больше по привычке спасти заблудшие души благочестивыми увещеваниями и рассказами о чудесах, которых он якобы был свидетелем. Четыре друга забавлялись его стараниями, пока оратор не заметил своей глупости и обиженно отступил. Однако он сумел возбудить любопытство своих слушателей, так как между проклятиями, совсем не напоминавшими нагорную проповедь, он то и дело произносил имя Ипатии и казался прекрасно осведомленным о внутренней жизни Академии и борьбе с Серапеумом.
Корабль был еще в ста морских милях от Александрийского маяка, когда однажды, около полуночи, Вольф, напрасно пытавшийся заснуть в своей душной каюте, вышел на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Он встретился там со священником, нетерпеливо шагавшим взад и вперед, который никак не мог дождаться конца поездки. Сначала они обменялись короткими приветствиями и несколькими незначительными замечаниями, но скоро облокотились рядом о борт и заговорили о важных вещах, о политике и дороговизне, и, наконец, опять об Александрийской церкви. Вольф попросил уважаемого собеседника рассказать о Серапеуме, поскольку его дом находился по соседству с последним и судьба всей этой местности ему не была без различна.
Во время своей первой попытки сближения с молодыми людьми, священник дал понять, что он едет с секретным поручением и в Афинах получил последние известия с родины. Он должен был знать больше остальных. Теперь он ни словом не обмолвился о своем служебном положении, но был готов дать любую справку. И Вольф не смог понять, от тщеславия или злобы сделался вдруг так словоохотлив молодой проповедник.
Что бы там ни говорили о массе язычников египтян, греков и иудеев – Александрия все-таки христианский город Римской империи. В ее окрестностях монахов больше, чем где бы то ни было на всем свете. Несмотря на это, императорское правительство равнодушно к защите христианской веры. Его высочеству наместнику время от времени, кратко или нет приходится напоминать о том, что он христианин. Его высочество любит греческое язычество чисто эстетической, но тем не менее опасной любовью. Даже к богатым александрийским евреям он относится с симпатией. Эта равнодушная позиция правительства страны виновата в том, что Константинополь относится так консервативно к Академии, оставляет старых языческих профессоров на их кафедрах и даже назначает профессором дочь Теона или дьявола, крестницу наказанного Богом Юлиана.
– Видите ли, мой друг, другие язычники довольствуются, по крайней мере, своей математикой или ботаникой. Это нехорошо, но все же может быть терпимо. Эта же созданная адом женщина не соглашается замкнуться в своей специальности. В аудитории и в обществе осмеливается она не только преподавать греческую натуру и философию, но даже оспаривать святые заветы нашей веры. Подумайте только! Каждая христианка в общине должна молчать, ибо Бог предназначил ей пребывать в молчании. А этой женщине дают возможность говорить, несмотря на то, что острым умом снабдил ее сам дьявол, так как Бог создал женщину глупой. Подумайте только! Ну, ничего, мы еще справимся с ней. До сих пор, однако, из Константинополя приходит только эхо наместниковского дворца; в интересах города и из уважения к науке следует сохранять традиции Академии. А нам отдали только старый, переживший самого себя Серапеум, где сохранялась иероглифическая мудрость египтян. Она не была нам опасна, ее можно было бы уничтожить давным-давно. Пожалуй, только для практики было полезно разрушить одно такое языческое гнездо.
– Так оно уничтожено? Уничтожено, как и старые гробницы? А ведь Серапеум считается красивейшим зданием на всем побережье Средиземного моря!
– Считается.
– Сам я не могу судить, – сказал Вольф печально. – Я с детства привык к нему так же, как к синему небу.
– Здание, быть может, стоит еще и теперь, – сказал священник злобно. – Во всяком случае, далеко не просто уничтожить это гнездо. Крайне маленькие часовни были, конечно, быстро разрушены и уничтожены. Но сам Серапеум настолько же храм, как и крепость. И потом, вы же знаете, испокон веков среди египтян и греков он считается величайшей святыней. Даже среди христианского простонародья распространено суеверие, что благословение стране, то есть разлив Нила, связано с существованием большой статуи Сераписа. Никто не хотел наступать: ни солдаты, ни простой благочестивый люд – обычно столь полезный нам своими тяжелыми кулаками. В здании засело около тысячи вооруженных – священники, слуги и чиновники.
Дело затянулось на недели и мой добрый архиепископ даже заболел от усердия к божьему делу. Новое основание для радости язычникам, иудеям и высшему чиновничеству. К счастью, у доброго архиепископа болело только тело, а не христианский рассудок. Наши рабочие союзы соглашались начать наступление, если впереди пойдут монахи. Монахам был дан знак. У святых мужей монастырей и затворов пустыни часто не доставало мирского порядка. Даже среди моих братьев есть такие, которые считают пост и самобичевания анахоретов и столпников простым тщеславием. Но если это мнение и справедливо, все же безумие этих людей не от демонов ада, а от нашего живого Бога. Ибо они отдают свою силу и свою жизнь в распоряжение нашей церкви, а сила их огромна. Множество назидательных историй поучают нас, как в рукопашной борьбе одолевали некоторые львов, а наиболее мужественные справлялись и с самим дьяволом. Подумайте только! Ну, эти святые мужи победили и не оставили в живых ни одного из защитников Серапеума. Мужественные воины церкви!
Известия об этом пришли незадолго до нашего отъезда. Около четырех тысяч человек, вооруженных самым незатейливым оружием, шаг за шагом продвигались вперед и даже ребенку не было пощады.
Святые мужи имеют богатый опыт в использовании простого оружия. В пустыне им часто приходится сражаться с дикими зверями или разрешать свои религиозные споры в борьбе. Они делают это палицами, дубинами, камнями. По отношению к защитникам Серапеума жестокость была необходима. Многие из моих братьев собственными глазами видели, как однажды вечером с крыши языческого храма улетел Вельзевул. Он принял вид старого марабу и, широко раздвинув крылья, полетел по направлению к Академии. Там выбрал он себе место над жилищем Ипатии. Говорят, он живет там со времени императора Юлиана. Как бы то ни было, это были защитники дьявола, и чем скорее они попали бы в ад, тем лучше для спасения их душ.
– Вы в этом уверены?
– Разумеется! Итак, здание оказалось в наших руках, но колонны и стены были слишком прочны для рук и палок монахов. Это должно было быть поучительным зрелищем, когда святые мужи в своем благочестивом усердии в кровь разбивали кулаки о мраморные плиты. Однако даже знак креста не разрушил скалоподобные стены, с долотами и кирками работа подвигалась чрезвычайно медленно. Наш добрый архиепископ приказал обложить постройки большим количеством дров и поджечь их, несмотря на то, что мог загореться и город. Его высочество наместник не разрешил этого, пока язычники и евреи могут еще немного полюбоваться на свой Серапеум.
– Так он еще цел?
– Боюсь, что в данную минуту его уже нет. Мне кажется, что в Константинополе заговорили решительно, и его высочество получил строгий императорский приказ сравнять с землей языческие постройки страны. Такому приказанию даже его высочество должен подчиниться. Для исполнения столь категорического приказа по разрушению храма будут использованы машины, построенные профессором Теоном, земным отцом Ипатии, для персидских войн своего покровителя Юлиана. Тяжелые осадные орудия только на Серапеуме можно испытывать как следует. Теон и Ипатия, конечно, будут довольны.
Вольф угрюмо смотрел в темноту ночи; ярче, чем на Афинском Акрополе, сверкал сейчас Орион. Не простившись и не поблагодарив за рассказ, оставил он священника. Но он не смог вернуться в каюту. Снова и снова устремлял он свой взгляд на юг, где лежала Александрия и куда после долгого учения должен был он вернуться в самый разгар борьбы земли с духом.
Он умолчал о своей ночной беседе со священником и потому лучше товарищей понял то, что они увидели, когда на следующее утро зашли в новую гавань Александрии. Там, где обычно прибывающий корабль окружали сотни темнокожих лодочников, с диким гамом предлагавших свои товары и лодки, где обычно еще до того, как падал якорь, начиналась торговля – плоды и рыба летели на борт, а монеты сыпались вниз – теперь к прибывшим явился лишь один старый ленивый боцман. Он сразу перевез всех на берег. Багаж они должны были оставить на судне. Так же безлюдны были набережные вдоль всей портовой улицы. Громадный город казался вымершим. Старый боцман знал причину этой тишины. Сегодня должны были разрушить Серапеум.
По состоянию здоровья он не мог пойти туда, хотя было бы интересно посмотреть, услышать треск. «Да, но стране это принесет несчастье», отмечал старый боцман, Нил, наверное, не поднимется в этом году, но ведь императору в Константинополе нет дела до голода в Александрии.
Боцман поплыл в своей лодочке обратно, чтобы перевезти ящики и сундуки, а друзья вместе со священником остались одни на пристани. Налево, где портовая улица превращалась в площадь, виднелись рядом обе враждебные резиденции, недалеко от воды – собор, а ближе к городу – Академия. Но ни один молящийся не входил в церковь, ни один ученик – в школу. Только на отдаленной береговой улице, идущей мимо собора к дворцу наместника, чувствовалась жизнь. Вдали перед дворцом стояли солдаты, выстроившись как на параде или перед революцией.
Внезапно новоприбывшие уловили над легким шумом волн отдаленный звук, похожий на начало урагана, и, не говоря ни слова, они зашагали по хорошо знакомым улицам кратчайшим путем к Серапеуму. Они вышли из нового греческого квартала и, миновав несколько улочек египетского квартала, пораженные бедностью и грязью этих несчастных глинобитных хижин, резко повернули и очутились на колос сальной площади Серапеума, от которого их отделяла многотысячная человеческая стена. В центре площади все еще возвышался почти неповрежденный храм, хранивший статую могучего Божества и тысячелетние сокровища иероглифической мудрости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Товарищи с ним согласились.
– Александрия была бы не так плоха, – сказал Александр Иосифсон. – Прогулка к пирамидам и к другим святым местам фараонов – это все же не пустяк.
– А охота! – воскликнул Синезий, тоном более естественным чем обыкновенно. – Только у нас существует охота! Страусы, львы! – и его глаза загорелись.
– Каменные бараны, глухари, – не двигаясь прошептал Вольф.
– Не забывайте и человеческой травли! – засмеялся Троил. – Где, кроме Александрии, есть еще такие кровожадные предводители церкви? Где еще могло бы случиться, что форменным образом осаждают древний священный языческий храм и защитников его одного за другим заставляют прыгать на копья?
– Ты говоришь о ненависти попов к храму Сераписа? Разве они еще не овладели им?
– О! Они его завоюют. Попы завоюют весь мир, если предоставить в их распоряжение римских солдат. Именно поэтому хотел бы я провести один семестр в Александрии и позлить их. Мы подсунем в кровать архиепископу дюжину египетских священных жуков!
– Нет, скорпионов!
– Ну, нет, бедные скорпионы укусят его и умрут от заражения крови. Попробуем лучше заставить архиепископа жить по-христиански. Этого он не выдержит.
– Это была бы веселенькая жизнь!
– Ах, если бы только у моего старика не было там бумажной фабрики!
– Э, что там! – возразил Троил. – Какой-нибудь отец или дедушка всегда имеют бумажную фабрику. В конце концов лучшая школа у вас. Пока наши попы не получили там кафедр – в ней можно учиться. Но скучны александрийские учителя, действительно, адски скучны!
– Против этого однообразия, – сказал Синезий, – александрийцы недавно нашли приятное лекарство. Вот уже целый семестр их профессором является женщина.
Все рассмеялись.
– Синезий хочет к Ипатии! Он желает повидать крестницу императора Юлиана! Этого только не хватало, этого синего чулка! Это скандал, что кто-то покровительствует невежественной бабенке.
Вместо ответа Синезий вытащил из кармана письмо.
– От моего дяди. Вы знаете, он очень дружен с его высочеством наместником, он не дурак и не молод. Он советует мне ехать в Александрию… и вот: «Кроме этих выдающихся ученых в нашей Академии вот уже несколько месяцев выступает божественная Ипатия. Благодаря своим увлекательным лекциям и поразительной учености, она имеет такое количество слушателей, как никто из мужчин. На следующий семестр приезжают ради нее студенты из далеких окраин, из Испании, Англии, а один даже оттуда, где у устья Вислы собирают янтарь. Наши соотечественники не должны были бы пропускать случая записаться к ней. Может быть, как раз в Афинах ты сможешь основательно узнать историю ее призвания. Здесь усиленно сплетничают. Точно известно только то, что по желанию своего отца она с большим успехом продолжала во время его болезни читать лекции по прикладной астрономии. Теперь вновь преподает он, но очень слаб. По настоянию отца Ипатия выставила свою кандидатуру на освободившуюся кафедру математики. Из галантности Академия поставила девушку на первое место. Никто не ожидал ее утверждения. Но тут в дело вмешался его высочество наместник. Ипатию назначили, и теперь она несменяемый профессор нашей Академии. Раздражение было громадное. Достойный архиепископский хвастун, съедавший ежедневно за завтраком двух иудеев и двух греков, страдает теперь несварением желудка…» – Ну, здесь несколько колких замечаний об этих фанатиках… – «может быть в Афинах тебе удастся узнать, что именно сообщил его высочеству двор. Благородный старик влюблен в девушку, как мальчик. Некоторые говорят, что она – разведенная жена сумасшедшего монаха, обезумевшего по ее милости. Она красива без сомнения, хотя и не так, как это нравится вам – молодежи. Нет, таких богинь ты сможешь увидать только в Акрополе. А чтобы у тебя не было глупых мыслей, спешу прибавить, что она ведет примерный образ жизни, и даже чернь связывает ее имя только со старым предводителем. Да и это придумали проклятые попы, которые с удовольствием покончили бы с ней совсем. Она прекрасна, как греческая богиня, и чиста, как христианская монахиня…» – Так пишет дядя. Конечно, я ничего не уточнял.
Воцарилось молчание. Юноши смотрели перед собой, медленно отпивая вино из кубков.
Внезапно Троил вскочил и крикнул надменно:
– Мне кажется, что вы все влюблены в неизвестную красавицу. Я же не влюблен, так как любовь – бессмыслица! Но так как вы сгораете от желания увидать это чудо света, то мы едем в Александрию.
Да здравствует прекрасная Ипатия – крестница бедного императора!
Что-то похожее на болезненную скорбь прозвучало в последних словах молодого атеиста. Но никто не обратил на это внимания, и грек, иудей и назарей чокнулись с полным бокалом Троила и решили с одним из ближайших кораблей отправиться в столицу Египта.
Уже через неделю представился благоприятный случай для отъезда. Удобный парусный корабль отправлялся в Александрию с тяжелым грузом металла, и ветер был попутным. Теперь, в середине июля, можно было не опасаться бурь. Таким образом, четыре друга привели в порядок свои дела и со спокойной совестью отправились в Александрию.
Правда в течение двух первых дней Александр и Синезий страдали морской болезнью, но затем началось прекрасное, тихое путешествие. Судно проплывало мимо бесчисленных островов и всегда было что-нибудь новое для просмотра и обсуждения.
Только на восьмой день, когда благодаря прекрасному северному ветру остались позади берега Крита, поездка стала однообразной, и молодые люди начали искать развлечений. Кроме них, на борту находились только два купца и молодой александрийский священник, с самого дня отъезда старавшийся быть рядом с ними. Очевидно, он нашел время удобным для знакомства и теплым вечером, когда друзья молча и вяло полулежали на палубе, попытался завязать с ними оживленную беседу. Так как ни один из четырех не стал скрывать своих убеждений, то священник – писец архиепископского дворца – скоро убедился, что имеет дело-с четырьмя противниками официальной церкви. Он попробовал больше по привычке спасти заблудшие души благочестивыми увещеваниями и рассказами о чудесах, которых он якобы был свидетелем. Четыре друга забавлялись его стараниями, пока оратор не заметил своей глупости и обиженно отступил. Однако он сумел возбудить любопытство своих слушателей, так как между проклятиями, совсем не напоминавшими нагорную проповедь, он то и дело произносил имя Ипатии и казался прекрасно осведомленным о внутренней жизни Академии и борьбе с Серапеумом.
Корабль был еще в ста морских милях от Александрийского маяка, когда однажды, около полуночи, Вольф, напрасно пытавшийся заснуть в своей душной каюте, вышел на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Он встретился там со священником, нетерпеливо шагавшим взад и вперед, который никак не мог дождаться конца поездки. Сначала они обменялись короткими приветствиями и несколькими незначительными замечаниями, но скоро облокотились рядом о борт и заговорили о важных вещах, о политике и дороговизне, и, наконец, опять об Александрийской церкви. Вольф попросил уважаемого собеседника рассказать о Серапеуме, поскольку его дом находился по соседству с последним и судьба всей этой местности ему не была без различна.
Во время своей первой попытки сближения с молодыми людьми, священник дал понять, что он едет с секретным поручением и в Афинах получил последние известия с родины. Он должен был знать больше остальных. Теперь он ни словом не обмолвился о своем служебном положении, но был готов дать любую справку. И Вольф не смог понять, от тщеславия или злобы сделался вдруг так словоохотлив молодой проповедник.
Что бы там ни говорили о массе язычников египтян, греков и иудеев – Александрия все-таки христианский город Римской империи. В ее окрестностях монахов больше, чем где бы то ни было на всем свете. Несмотря на это, императорское правительство равнодушно к защите христианской веры. Его высочеству наместнику время от времени, кратко или нет приходится напоминать о том, что он христианин. Его высочество любит греческое язычество чисто эстетической, но тем не менее опасной любовью. Даже к богатым александрийским евреям он относится с симпатией. Эта равнодушная позиция правительства страны виновата в том, что Константинополь относится так консервативно к Академии, оставляет старых языческих профессоров на их кафедрах и даже назначает профессором дочь Теона или дьявола, крестницу наказанного Богом Юлиана.
– Видите ли, мой друг, другие язычники довольствуются, по крайней мере, своей математикой или ботаникой. Это нехорошо, но все же может быть терпимо. Эта же созданная адом женщина не соглашается замкнуться в своей специальности. В аудитории и в обществе осмеливается она не только преподавать греческую натуру и философию, но даже оспаривать святые заветы нашей веры. Подумайте только! Каждая христианка в общине должна молчать, ибо Бог предназначил ей пребывать в молчании. А этой женщине дают возможность говорить, несмотря на то, что острым умом снабдил ее сам дьявол, так как Бог создал женщину глупой. Подумайте только! Ну, ничего, мы еще справимся с ней. До сих пор, однако, из Константинополя приходит только эхо наместниковского дворца; в интересах города и из уважения к науке следует сохранять традиции Академии. А нам отдали только старый, переживший самого себя Серапеум, где сохранялась иероглифическая мудрость египтян. Она не была нам опасна, ее можно было бы уничтожить давным-давно. Пожалуй, только для практики было полезно разрушить одно такое языческое гнездо.
– Так оно уничтожено? Уничтожено, как и старые гробницы? А ведь Серапеум считается красивейшим зданием на всем побережье Средиземного моря!
– Считается.
– Сам я не могу судить, – сказал Вольф печально. – Я с детства привык к нему так же, как к синему небу.
– Здание, быть может, стоит еще и теперь, – сказал священник злобно. – Во всяком случае, далеко не просто уничтожить это гнездо. Крайне маленькие часовни были, конечно, быстро разрушены и уничтожены. Но сам Серапеум настолько же храм, как и крепость. И потом, вы же знаете, испокон веков среди египтян и греков он считается величайшей святыней. Даже среди христианского простонародья распространено суеверие, что благословение стране, то есть разлив Нила, связано с существованием большой статуи Сераписа. Никто не хотел наступать: ни солдаты, ни простой благочестивый люд – обычно столь полезный нам своими тяжелыми кулаками. В здании засело около тысячи вооруженных – священники, слуги и чиновники.
Дело затянулось на недели и мой добрый архиепископ даже заболел от усердия к божьему делу. Новое основание для радости язычникам, иудеям и высшему чиновничеству. К счастью, у доброго архиепископа болело только тело, а не христианский рассудок. Наши рабочие союзы соглашались начать наступление, если впереди пойдут монахи. Монахам был дан знак. У святых мужей монастырей и затворов пустыни часто не доставало мирского порядка. Даже среди моих братьев есть такие, которые считают пост и самобичевания анахоретов и столпников простым тщеславием. Но если это мнение и справедливо, все же безумие этих людей не от демонов ада, а от нашего живого Бога. Ибо они отдают свою силу и свою жизнь в распоряжение нашей церкви, а сила их огромна. Множество назидательных историй поучают нас, как в рукопашной борьбе одолевали некоторые львов, а наиболее мужественные справлялись и с самим дьяволом. Подумайте только! Ну, эти святые мужи победили и не оставили в живых ни одного из защитников Серапеума. Мужественные воины церкви!
Известия об этом пришли незадолго до нашего отъезда. Около четырех тысяч человек, вооруженных самым незатейливым оружием, шаг за шагом продвигались вперед и даже ребенку не было пощады.
Святые мужи имеют богатый опыт в использовании простого оружия. В пустыне им часто приходится сражаться с дикими зверями или разрешать свои религиозные споры в борьбе. Они делают это палицами, дубинами, камнями. По отношению к защитникам Серапеума жестокость была необходима. Многие из моих братьев собственными глазами видели, как однажды вечером с крыши языческого храма улетел Вельзевул. Он принял вид старого марабу и, широко раздвинув крылья, полетел по направлению к Академии. Там выбрал он себе место над жилищем Ипатии. Говорят, он живет там со времени императора Юлиана. Как бы то ни было, это были защитники дьявола, и чем скорее они попали бы в ад, тем лучше для спасения их душ.
– Вы в этом уверены?
– Разумеется! Итак, здание оказалось в наших руках, но колонны и стены были слишком прочны для рук и палок монахов. Это должно было быть поучительным зрелищем, когда святые мужи в своем благочестивом усердии в кровь разбивали кулаки о мраморные плиты. Однако даже знак креста не разрушил скалоподобные стены, с долотами и кирками работа подвигалась чрезвычайно медленно. Наш добрый архиепископ приказал обложить постройки большим количеством дров и поджечь их, несмотря на то, что мог загореться и город. Его высочество наместник не разрешил этого, пока язычники и евреи могут еще немного полюбоваться на свой Серапеум.
– Так он еще цел?
– Боюсь, что в данную минуту его уже нет. Мне кажется, что в Константинополе заговорили решительно, и его высочество получил строгий императорский приказ сравнять с землей языческие постройки страны. Такому приказанию даже его высочество должен подчиниться. Для исполнения столь категорического приказа по разрушению храма будут использованы машины, построенные профессором Теоном, земным отцом Ипатии, для персидских войн своего покровителя Юлиана. Тяжелые осадные орудия только на Серапеуме можно испытывать как следует. Теон и Ипатия, конечно, будут довольны.
Вольф угрюмо смотрел в темноту ночи; ярче, чем на Афинском Акрополе, сверкал сейчас Орион. Не простившись и не поблагодарив за рассказ, оставил он священника. Но он не смог вернуться в каюту. Снова и снова устремлял он свой взгляд на юг, где лежала Александрия и куда после долгого учения должен был он вернуться в самый разгар борьбы земли с духом.
Он умолчал о своей ночной беседе со священником и потому лучше товарищей понял то, что они увидели, когда на следующее утро зашли в новую гавань Александрии. Там, где обычно прибывающий корабль окружали сотни темнокожих лодочников, с диким гамом предлагавших свои товары и лодки, где обычно еще до того, как падал якорь, начиналась торговля – плоды и рыба летели на борт, а монеты сыпались вниз – теперь к прибывшим явился лишь один старый ленивый боцман. Он сразу перевез всех на берег. Багаж они должны были оставить на судне. Так же безлюдны были набережные вдоль всей портовой улицы. Громадный город казался вымершим. Старый боцман знал причину этой тишины. Сегодня должны были разрушить Серапеум.
По состоянию здоровья он не мог пойти туда, хотя было бы интересно посмотреть, услышать треск. «Да, но стране это принесет несчастье», отмечал старый боцман, Нил, наверное, не поднимется в этом году, но ведь императору в Константинополе нет дела до голода в Александрии.
Боцман поплыл в своей лодочке обратно, чтобы перевезти ящики и сундуки, а друзья вместе со священником остались одни на пристани. Налево, где портовая улица превращалась в площадь, виднелись рядом обе враждебные резиденции, недалеко от воды – собор, а ближе к городу – Академия. Но ни один молящийся не входил в церковь, ни один ученик – в школу. Только на отдаленной береговой улице, идущей мимо собора к дворцу наместника, чувствовалась жизнь. Вдали перед дворцом стояли солдаты, выстроившись как на параде или перед революцией.
Внезапно новоприбывшие уловили над легким шумом волн отдаленный звук, похожий на начало урагана, и, не говоря ни слова, они зашагали по хорошо знакомым улицам кратчайшим путем к Серапеуму. Они вышли из нового греческого квартала и, миновав несколько улочек египетского квартала, пораженные бедностью и грязью этих несчастных глинобитных хижин, резко повернули и очутились на колос сальной площади Серапеума, от которого их отделяла многотысячная человеческая стена. В центре площади все еще возвышался почти неповрежденный храм, хранивший статую могучего Божества и тысячелетние сокровища иероглифической мудрости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28