Вот он, перстенек, подаренный эмиром! Раничев осторожно погладил глиняный талисман под рубахой на шее, висевший на длинной бечевке чуть ниже крестика, как некоторые вешали мощи святых, в глину был закатан перстень. Золотой, с круглым, граненным по краям, изумрудом, тайну которого и нужно было узнать у Абу Ахмета. Или — есть кто-то еще посвященный? Может, и есть. Только найти его еще труднее. Хорошо хоть известен Абу Ахмет. А Евдоксю… В случае, если все пройдет, как и задумано, Евдоксю можно будет забрать с собой! Можно? Нужно! Там уж всяко удастся паспорт выправить — слава богу, не сталинские времена.
Раничев улыбнулся. А и в самом деле — хорошо будет!
— Ты чего тут вынюхиваешь, шпынь?
Погруженный в размышления Иван и не заметил, как стемнело. Он стоял один-одинешенек под мелким дождем, на сожженной пустоши, на приличном отдалении от срубов. А сзади к нему подошли двое. И еще пара хоронилась в отдалении за кустами. Раничев оглянулся, положив ладонь на рукоять кинжала. Смешное оружие — что кинжал против четверых, вооруженных… ну да — дубинами. Двое подходивших к нему были чем-то похожи: оба кудлатобороды, приземисты, в одинаковых суконных шапках безо всякого меха, в простых кафтанцах с прорехами, в подвязанных лыком поверх онучей подошвах. Голь-шмоль перекатная. Тати! Бежать? Догонят, да не побежишь особо по грязи-то. Сражаться? Ну удастся заколоть одного-двух, вряд ли больше… Выход один — напугать! Главное, понаглее, побесстыднее…
Иван подбоченился, взглянул строго:
— Эй, вы двое! Почто шапки не сымаете? Аль давно не пороты? Так ужо, сейчас… — Он неожиданно посмотрел куда-то в сторону и свистнул. — Эй, Макарка, Титко, мать-перемать. Да где вас черти носят? Тати ночные посовсем обнахалели, шапки не сымают, в поруб их да кнута!
Услыхав такое, мужики озадаченно переглянулись и попятились.
— Куда?! — строго рыкнул на них Раничев. — Кто таковы будете?
— Ты не серчай, батюшка, — оглядываясь, залопотали тати.
Краем глаза Иван приметил, что тех двоих, что скрывались за кустами, давно уж простыл и след.
— Мы Колбяты Собакина люди, — один из мужиков наконец снял шапку и поклонился. То же самое, зыркая вокруг глазами, проделал и второй.
— Колбяты Собакина? — переспросил Раничев. — Знаю такого, боярин справный. Друг мой. — Оглянувшись, Иван махнул рукой: — Эй, робята, то знакомцы, ждите, поскорости подойду к вам. — Обернулся к мужикам, сверкнул очами: — А почто ж вас Колбята на ночь глядя в город отправил?
Мужики явно замялись. Раничев про себя усмехнулся. Еще бы не замяться, поди, отправил их сам Колбята на лихой промысел — хватать одиноких путников да верстать в холопы, людей-то после нашествия мало осталось. Да и мужички — те еще душегубцы, судя по виду. Кого и приведут к боярину, а кого и… Интересно, как это усадьбу боярскую гулямы не пожгли? А, да ведь Аксен-то… Поди, не дал запропасть добру-то, хоть и не особо чествовал батюшку. Ну да не вечен Колбята, помрет — все Аксену достанется, больше-то сынов нет. Ну Колбята, Колбята, борода многогрешная, по-прежнему людоимством промышляешь, как и в старые времена, ну а сейчас-то, в безлюдье, и подавно.
— По здорову ль Аксен Колбятыч? — ехидно осведомился Иван.
Мужики покачали головами:
— Нетути Аксена, давно уж не приезжал. Боярин-то с ним не очень…
— Знаю, что не очень, — кивнул Раничев, зыркнул на мужиков: — Али бросить вас в поруб?
Те попадали на колени:
— Что ты, что ты, батюшка!
— Аль отпустить? — Иван сделал вид, что задумался, потом махнул рукой: — А, пес с вами, проваливайте. Поклон боярину передайте.
— От кого поклон-то, родимец? — на бегу оглянулся один.
— От ку… — Раничев запнулся. И вправду — от кого? Хотел поначалу брякнуть, что от купца такого-то, да вовремя вспомнил, что нету у купцов таких прав — хватать кого ни попадя да тащить в поруб. Пока что напуганы мужики, а вдруг о чем догадаются? Тогда что? Бежать аль кинжалом? — От сотника Гермогена, — сообразил наконец Иван. — Что со стражами волею князя Олега Иваныча для пригляду в Угрюмов-град послан.
Мужики остановились в отдалении, еще раз поклонились до самой земли и исчезли в синем мареве ночи.
Хотя, конечно, никакая еще и не ночь была — вечер. Просто стемнело быстро, чай осень, да и непогодь, эвон, дождище-то, так и моросит, так и сыплет, уж скорей бы, право, морозец. Надоели уже и сырость, и грязища. Однако надо бы что-то думать насчет ночлега, да и поесть бы не худо. Неужто корчмы никакой в городе нет или двора постоялого? Уж никак не может не быть, вот только где теперь найдешь-то? У татей надо было спросить, да вот догадался поздно.
— Эй, человече! — пройдя несколько десятков шагов по направлению к недостроенным городским воротам, Раничев увидал стражника. Надо же, и где ж ты раньше-то был? В проржавевшей кольчужице, укрывшись от дождя коротеньким серым плащиком, в шишаке с отломанным флажком-еловцем, страж представлял собой жалкое зрелище. И как только такого взяли в дружину? Ха! Иван хлопнул себя по лбу. В какую там дружину? Откуда она здесь? Ополченец, может, даже и холоп чей-нибудь али закуп — вот и несет службишку. Ух, и погодка же!
Стражник обернулся на крик, на всякий случай воинственно выпятив вперед короткое копье-сулицу. Дождавшись, когда одинокий путник подойдет ближе, спросил грозно:
— Кто таков будешь?
— Иван Козолуп, — еле сдерживая смех, отрекомендовался Раничев. — Звенигородца Козолупа Кузьмина сын, компаньон купецкий.
— Кто? — удивленно переспросил воин, с виду — совсем еще мальчишка, узколицый, губастый, худой, правда — высок, верней сказать — длинен.
— Купчишка, — пояснил Иван. — Купца Селифана Рдеева приказчик. Слыхал небось про Селифана-то? Человек известный.
— Слыхал, — кивнув, стражник вскинул глаза. — А чего тут один в дождь-то?
— Да возок в лесу застрял, эвон, за рекой, — Раничев неопределенно махнул рукою. — Вытянуть бы, да покуда охочих искал, провозился. Теперь-то уж все — темнища. А ты сам-то из княжьих будешь?
Отрок протяжно присвистнул:
— Тю! Скажешь тоже! Из княжьих… Кабы был из княжьих, рази б в этакой рванине стоял бы? — он тряхнул мокрым плащиком и, громко шмыгнув носом, пожаловался: — Надоело тут — жуть. Скорей бы уж смена.
— Э, так ты из ополчения, — закивал головой Раничев. — Местный, что ль? Уцелел, брат!
— Не, дядько, — стражник замахал руками. — Что ты, не местные мы, прихожие. Со Пронской землицы смерды, язм да батюшка мой Прокл.
— Вон что… А тебя-то как кличут?
— Лукьяном. — Воин опять шмыгнул носом. — Не слыхал ли, петухи пропели?
Раничев отмахнулся:
— Не, не слыхал. Да и откель тут петухи-то? Супостат, поди, всех переел-пережарил.
— Да есть, — улыбнулся Лукьян. — Вон хоть у Спиридона-хромца али у Ефимия на постоялом двору.
— На постоялом двору? — заинтересовался Иван. — А где двор-то?
— Да там, — отрок махнул рукою и вдруг попросил жалобно: — Ты это, не уходи, дядько… Уж смена скоро — так я тебя как раз на постоялый двор к Ефимию и отведу. К себе б позвал, да землянка у нас сырая, вишь, как нос заложило? Как бы лихоманка не приключилась.
Раничев посочувствовал:
— А что зимой-то заведете?
— А зимой назад, в Пронск, к хозяйству! — Лукьян посветлел ликом… или это просто луна показалась на миг в разрывах дождевых туч? — Мы ж тут не на совсем, на службу, тиун княжий сказал — до зимы, а там возвертайтеся.
— Скучна небось службишка?
— Как сказать, — отрок пожал плечами, похвастал: — Во прошлую седмицу едва на схватили татей — людокрадством тут промышляли. Наши уж им дали — с тех пор сюда носа не кажут.
«Сказал бы я тебе, как не кажут!» — про себя усмехнулся Иван, а вслух выразил свое одобрение:
— Так им, лиходеям, и надо. Словили кого?
— Да не, убегли, шпыни бесовы.
— А что, Олег-то Иваныч сейчас в Пронске? — словно бы невзначай поинтересовался Раничев. — А то мне б к его двору — может, какой-нибудь товар заказали б?
— Не, не в Пронске, — Лукьян повертел головой. — Наши недавно оттуль приезжали, ничего не сказывали, а видали бы князя, так рази ж не похвалились бы? У себя князь, дай ему Бог здоровья, в Переяславле-граде.
— Экое у тебя копьецо, — Иван попробовал пальцем втульчатое острие сулицы. — Остро!
— Сам затачивал! — похвалился отрок. — Ой, глянь-ко, кажись, идет кто-то? Ты уж не уходи, недолго осталось.
— Не уйду уж, — Раничев едва не расхохотался. Ну, блин, и часовой, однако! И скучно ему. и страшно, и одиноко. — Тебе годок-то какой, Лукьян?
— Пятнадцатый, дядько.
Иван покачал головой — одначе! Хотя, в общем-то, чего удивительного? Какой же староста отпустит справного мужика на княжью службу? Как всегда бывает — приедет тиун в деревню, грамотцу старосте прочтет, тот голову почешет, чем Бог послал угостит тиуна, да на следующее утро, с мужичками покумекав, решит — кого отправить. Того нельзя — у него охоты, другой сети чинит знатно, третий с молодою женой, четвертый… Вот по всей деревне и насобирали за ночь таких, как Лукьян, отроков, да бобылей, да изгоев, из мужиков ежели кого — так только тех, кто старосте чем-то не по нраву вышел. Раничев хмыкнул:
— А что, Лукьян, батько-то твой давно ль со старостой вашим в ссоре?
Страж резко обернулся:
— А ты откель про то знаешь?
Меж тем из-за старой ветлы вдруг показались тени. Двое. Вышли на лунный свет, осмотрелись и ходко направились прямиком к стражу. Тот поднял копье:
— Кто идет? Откликнись!
— То мы, Лукьяне. Барбаш с Варфоломеем. Ас тобой ктой-то?
— Так, знакомец один. — Лукьян с видимым облегчением опустил копье, посетовал: — Чтой-то вы долгонько?
— Да пока шли, заплутали малость.
Барбаш с Варфоломеем, подойдя ближе, остановились. Тоже те еще вои, немногим старше Лукьяна, правда, пошире в плечах. Один из них — Барбаш — сменил на посту промокшего до костей Лукьяна, а второй — Варфоломей — постоял маленько да двинулся в одиночестве дальше, к воротам.
— Ну, мы пошли, — махнул рукой Лукьян. — Остея ждать не будем, некогда.
Барбаш хмыкнул, поплотнее заворачиваясь в плащ, попросил:
— Передай там, чтоб утром не залеживались, сменили.
— Да уж, залежишься там, коли крыша худа, — прощаясь с напарником, усмехнулся отрок, оглянулся на Ивана. — Идем?
— Идем, — кивнул тот. — Далеко ль до корчмы-то?
— Не корчма там, двор постоялый, — почему-то шепотом пояснил Лукьян. — Невдалече будет.
Раничев на ходу пожал плечами, силясь припомнить, чем постоялый двор отличается от корчмы. Кажется, корчма — коллективное владение определенной городской округи, улицы или даже всего посада, постоялый двор же может принадлежать и частному лицу, но опять же не обязательно. Могут быть и княжеские дворы, и посадские. Да и корчмы… Частенько тот, кого общество наняло для управления корчмою, становился вскорости ее полноправным хозяином. Так что, наверное, никакой особой разницы между этими двумя заведениями нет, ну разве что постоялый двор обычно побольше, с просторной конюшней да амбарами для товаров.
Постоялый двор Ефимия оказался именно таким, каким и представлял его себе Раничев, — основательным, выстроенным из обхватистых бревен, с высоким частоколом и надежными воротами из крепкого дуба. Учуяв чужих, за воротами утробно забрехал пес.
— То Елмак, — обернувшись, пояснил Лукьян. — Кобелек знатный!
— Кого там черти несут на ночь глядя? — зазвенев цепью, довольно-таки нелюбезно осведомились со двора.
— Я это, дядько Ефимий, — отрок немедленно подал голос. — Лукьян, что дрова тебе колол вместе с Барбашем и Варфоломеем.
— Лукьян? — переспросили во двора, кажется, озадаченно. — Барбаша помню, как же, ладный такой парень, кудрявый… Варфоломея помню — все со слугой лаялся, а вот Лукьяна… Лукьяна — нет. Не помню такого. Поди прочь, паря, не то собак спущу!
— Да ведь я ж с ними тож был, — чуть не плача, обиженно воскликнул Лукьян. — Худющий такой, светлоголовый…
— Светлоголовый, худющий? А, сметану еще у меня разбил, в крынке! Теперь вспомнил.
— Вот и славно! Только это… сметану-то не я разбил, дядько Ефимий, сметану — Барбаш…
За воротами загремели засовы.
— Ну слава те господи! — усмехнулся Иван. — И порядки же тут! До чего дожили, купца на постоялый двор не пускают! Что ж, выходит, кабы не ты, парень, так мне б на улице ночевать?
Распахнувшаяся было створка тут же и захлопнулась.
— Эй, так ты не один, Лукьяне? — осторожно осведомился хозяин.
— Знакомец один со мной.
— Что за знакомец?
Раничев раздраженно пнул носком сапога в ворота Вся эта канитель под усилившимся к ночи дождем стала ему, мягко говоря, слегка надоедать.
— Иван Козолуп, гостиной сотни человек из Звенигорода, — громко произнес он. — Так-то в Угрюмове гостей встречают! Вот псы…
— А ты не лайся, — спокойно посоветовали из-за ворот. — Ежели, говоришь, из Звенигорода — так кого там еще из торговых людей знаешь?
— Рзаева Селифана знаю, — усмехнулся Иван. — И еще кой-кого.
— Хватит и Селифана — человек известный… Лукьян, купчина один с тобою?
— Один.
— А слуги, приказчики где?
— Я сам приказчик, — с угрозой крикнул Иван. — Давай или открывай, или мы пошли отсюда.
За воротами вдруг взожгли факел — видно было, как заиграло пламя. Чуть скрипнув, отворилась створка ворот, из-за которых высунулась длинная рука с факелом, освещая вытянутое лицо отрока и Ивана. Вслед за факелом показался угрюмого вида мужик в засаленной рубахе и небрежно наброшенном на дюжие плечи кафтане, с бородой лопатой и спутанными, лезущими на самые глаза волосами. Левый глаз был заметно меньше правого, то ли подбит, то ли просто прищурен.
— Теперя вижу, кто, — внимательно осмотрев гостей, кивнул мужик. — Ну, заходите.
— Вот, благодарствуйте! — вслед за отроком заходя во двор, съерничал Раничев. — Уж и не чаяли.
Мужик — по всей видимости, это и был сам хозяин — обернулся:
— Что, Лукьяне, неохота в сырой землянке спать? Лукьян замотал головой и честно признался:
— Неохота, дядько Ефимий.
— А батько что ж? Аль у Яромиры-вдовицы спит?
Вместо ответа отрок лишь густо покраснел. Ефимий, передав факел подскочившему слуге — не слабому малому с оглоблей, — взошел на крыльцо и сделал приглашающий жест:
— Прошу, господине. Сейчас разбужу бабу — поесть сготовит. — Не дожидаясь ответа, Ефимий скрылся в сенях. — Эй, Фекла, мать твою итит! А, встала уже… Давай, спроворь чего поснидать господину… Да нет, это не Лукьяшка господине, эвон, окромя него тут и еще гость есть. Из купцов, говорит, из Звенигорода.
Ведомый слугой Раничев вошел в избу, оглянулся на пороге, покосившись на прислоненную к частоколу оглоблю, на крепкий засов, на кудлатого, ростом с теленка, пса. Усмехнулся:
— Однако, врагов каких ждете?
— Хватает тут лешаков, — угрюмо отозвался слуга. — Стену-то еще не выстроили, вот и шляется в город кто ни попадя, Шалят по ночам-то!
— Ты про что это, Антип? — вошедший в горницу хозяин подозрительно посмотрел на слугу. Тот потупился:
— Говорю, всяких пришалимков полно в граде.
— И то, — Ефимий кивнул. — Почитай, каждую ночь кого-нибудь да угробят. Меня вон раза три чуть не спалили, с тех пор и пасусь.
— А кто шалит-то? — садясь на длинную лавку, заинтересованно спросил Раничев. — Ордынцы иль гулямы остались?
— Да какие, к черту, ордынцы, — замахал руками хозяин. — Свои. Боярина Колбяты холопы, уж про то многие знают, да молчат — боятся. Сам же Колбята их и посылает — татьбой промышлять да верстати насильно в холопство. Жаловаться бесполезно — сын-то Колбяты у самого князя в любимцах ходит. Ты, господине, зря один-то.
— Да поотстали слуги.
— Так и ты не торопися! Не то, не ровен час… — Ефимий покачал головой. Погладив бороду, перекрестился на образа — то же самое тут же проделали и Лукьян с Иваном, — пододвинул к столу скамью, уселся. Видно, не терпелось переговорить с новым человеком. Общение с хозяином входило и в планы Раничева — вполне могло помочь делу. Потянув носом воздух — от печи, где хлопотала хозяйка, вкусно пахло топленым молоком и мясом, — Иван сглотнул слюну, улыбнулся, посетовал:
1 2 3 4 5 6
Раничев улыбнулся. А и в самом деле — хорошо будет!
— Ты чего тут вынюхиваешь, шпынь?
Погруженный в размышления Иван и не заметил, как стемнело. Он стоял один-одинешенек под мелким дождем, на сожженной пустоши, на приличном отдалении от срубов. А сзади к нему подошли двое. И еще пара хоронилась в отдалении за кустами. Раничев оглянулся, положив ладонь на рукоять кинжала. Смешное оружие — что кинжал против четверых, вооруженных… ну да — дубинами. Двое подходивших к нему были чем-то похожи: оба кудлатобороды, приземисты, в одинаковых суконных шапках безо всякого меха, в простых кафтанцах с прорехами, в подвязанных лыком поверх онучей подошвах. Голь-шмоль перекатная. Тати! Бежать? Догонят, да не побежишь особо по грязи-то. Сражаться? Ну удастся заколоть одного-двух, вряд ли больше… Выход один — напугать! Главное, понаглее, побесстыднее…
Иван подбоченился, взглянул строго:
— Эй, вы двое! Почто шапки не сымаете? Аль давно не пороты? Так ужо, сейчас… — Он неожиданно посмотрел куда-то в сторону и свистнул. — Эй, Макарка, Титко, мать-перемать. Да где вас черти носят? Тати ночные посовсем обнахалели, шапки не сымают, в поруб их да кнута!
Услыхав такое, мужики озадаченно переглянулись и попятились.
— Куда?! — строго рыкнул на них Раничев. — Кто таковы будете?
— Ты не серчай, батюшка, — оглядываясь, залопотали тати.
Краем глаза Иван приметил, что тех двоих, что скрывались за кустами, давно уж простыл и след.
— Мы Колбяты Собакина люди, — один из мужиков наконец снял шапку и поклонился. То же самое, зыркая вокруг глазами, проделал и второй.
— Колбяты Собакина? — переспросил Раничев. — Знаю такого, боярин справный. Друг мой. — Оглянувшись, Иван махнул рукой: — Эй, робята, то знакомцы, ждите, поскорости подойду к вам. — Обернулся к мужикам, сверкнул очами: — А почто ж вас Колбята на ночь глядя в город отправил?
Мужики явно замялись. Раничев про себя усмехнулся. Еще бы не замяться, поди, отправил их сам Колбята на лихой промысел — хватать одиноких путников да верстать в холопы, людей-то после нашествия мало осталось. Да и мужички — те еще душегубцы, судя по виду. Кого и приведут к боярину, а кого и… Интересно, как это усадьбу боярскую гулямы не пожгли? А, да ведь Аксен-то… Поди, не дал запропасть добру-то, хоть и не особо чествовал батюшку. Ну да не вечен Колбята, помрет — все Аксену достанется, больше-то сынов нет. Ну Колбята, Колбята, борода многогрешная, по-прежнему людоимством промышляешь, как и в старые времена, ну а сейчас-то, в безлюдье, и подавно.
— По здорову ль Аксен Колбятыч? — ехидно осведомился Иван.
Мужики покачали головами:
— Нетути Аксена, давно уж не приезжал. Боярин-то с ним не очень…
— Знаю, что не очень, — кивнул Раничев, зыркнул на мужиков: — Али бросить вас в поруб?
Те попадали на колени:
— Что ты, что ты, батюшка!
— Аль отпустить? — Иван сделал вид, что задумался, потом махнул рукой: — А, пес с вами, проваливайте. Поклон боярину передайте.
— От кого поклон-то, родимец? — на бегу оглянулся один.
— От ку… — Раничев запнулся. И вправду — от кого? Хотел поначалу брякнуть, что от купца такого-то, да вовремя вспомнил, что нету у купцов таких прав — хватать кого ни попадя да тащить в поруб. Пока что напуганы мужики, а вдруг о чем догадаются? Тогда что? Бежать аль кинжалом? — От сотника Гермогена, — сообразил наконец Иван. — Что со стражами волею князя Олега Иваныча для пригляду в Угрюмов-град послан.
Мужики остановились в отдалении, еще раз поклонились до самой земли и исчезли в синем мареве ночи.
Хотя, конечно, никакая еще и не ночь была — вечер. Просто стемнело быстро, чай осень, да и непогодь, эвон, дождище-то, так и моросит, так и сыплет, уж скорей бы, право, морозец. Надоели уже и сырость, и грязища. Однако надо бы что-то думать насчет ночлега, да и поесть бы не худо. Неужто корчмы никакой в городе нет или двора постоялого? Уж никак не может не быть, вот только где теперь найдешь-то? У татей надо было спросить, да вот догадался поздно.
— Эй, человече! — пройдя несколько десятков шагов по направлению к недостроенным городским воротам, Раничев увидал стражника. Надо же, и где ж ты раньше-то был? В проржавевшей кольчужице, укрывшись от дождя коротеньким серым плащиком, в шишаке с отломанным флажком-еловцем, страж представлял собой жалкое зрелище. И как только такого взяли в дружину? Ха! Иван хлопнул себя по лбу. В какую там дружину? Откуда она здесь? Ополченец, может, даже и холоп чей-нибудь али закуп — вот и несет службишку. Ух, и погодка же!
Стражник обернулся на крик, на всякий случай воинственно выпятив вперед короткое копье-сулицу. Дождавшись, когда одинокий путник подойдет ближе, спросил грозно:
— Кто таков будешь?
— Иван Козолуп, — еле сдерживая смех, отрекомендовался Раничев. — Звенигородца Козолупа Кузьмина сын, компаньон купецкий.
— Кто? — удивленно переспросил воин, с виду — совсем еще мальчишка, узколицый, губастый, худой, правда — высок, верней сказать — длинен.
— Купчишка, — пояснил Иван. — Купца Селифана Рдеева приказчик. Слыхал небось про Селифана-то? Человек известный.
— Слыхал, — кивнув, стражник вскинул глаза. — А чего тут один в дождь-то?
— Да возок в лесу застрял, эвон, за рекой, — Раничев неопределенно махнул рукою. — Вытянуть бы, да покуда охочих искал, провозился. Теперь-то уж все — темнища. А ты сам-то из княжьих будешь?
Отрок протяжно присвистнул:
— Тю! Скажешь тоже! Из княжьих… Кабы был из княжьих, рази б в этакой рванине стоял бы? — он тряхнул мокрым плащиком и, громко шмыгнув носом, пожаловался: — Надоело тут — жуть. Скорей бы уж смена.
— Э, так ты из ополчения, — закивал головой Раничев. — Местный, что ль? Уцелел, брат!
— Не, дядько, — стражник замахал руками. — Что ты, не местные мы, прихожие. Со Пронской землицы смерды, язм да батюшка мой Прокл.
— Вон что… А тебя-то как кличут?
— Лукьяном. — Воин опять шмыгнул носом. — Не слыхал ли, петухи пропели?
Раничев отмахнулся:
— Не, не слыхал. Да и откель тут петухи-то? Супостат, поди, всех переел-пережарил.
— Да есть, — улыбнулся Лукьян. — Вон хоть у Спиридона-хромца али у Ефимия на постоялом двору.
— На постоялом двору? — заинтересовался Иван. — А где двор-то?
— Да там, — отрок махнул рукою и вдруг попросил жалобно: — Ты это, не уходи, дядько… Уж смена скоро — так я тебя как раз на постоялый двор к Ефимию и отведу. К себе б позвал, да землянка у нас сырая, вишь, как нос заложило? Как бы лихоманка не приключилась.
Раничев посочувствовал:
— А что зимой-то заведете?
— А зимой назад, в Пронск, к хозяйству! — Лукьян посветлел ликом… или это просто луна показалась на миг в разрывах дождевых туч? — Мы ж тут не на совсем, на службу, тиун княжий сказал — до зимы, а там возвертайтеся.
— Скучна небось службишка?
— Как сказать, — отрок пожал плечами, похвастал: — Во прошлую седмицу едва на схватили татей — людокрадством тут промышляли. Наши уж им дали — с тех пор сюда носа не кажут.
«Сказал бы я тебе, как не кажут!» — про себя усмехнулся Иван, а вслух выразил свое одобрение:
— Так им, лиходеям, и надо. Словили кого?
— Да не, убегли, шпыни бесовы.
— А что, Олег-то Иваныч сейчас в Пронске? — словно бы невзначай поинтересовался Раничев. — А то мне б к его двору — может, какой-нибудь товар заказали б?
— Не, не в Пронске, — Лукьян повертел головой. — Наши недавно оттуль приезжали, ничего не сказывали, а видали бы князя, так рази ж не похвалились бы? У себя князь, дай ему Бог здоровья, в Переяславле-граде.
— Экое у тебя копьецо, — Иван попробовал пальцем втульчатое острие сулицы. — Остро!
— Сам затачивал! — похвалился отрок. — Ой, глянь-ко, кажись, идет кто-то? Ты уж не уходи, недолго осталось.
— Не уйду уж, — Раничев едва не расхохотался. Ну, блин, и часовой, однако! И скучно ему. и страшно, и одиноко. — Тебе годок-то какой, Лукьян?
— Пятнадцатый, дядько.
Иван покачал головой — одначе! Хотя, в общем-то, чего удивительного? Какой же староста отпустит справного мужика на княжью службу? Как всегда бывает — приедет тиун в деревню, грамотцу старосте прочтет, тот голову почешет, чем Бог послал угостит тиуна, да на следующее утро, с мужичками покумекав, решит — кого отправить. Того нельзя — у него охоты, другой сети чинит знатно, третий с молодою женой, четвертый… Вот по всей деревне и насобирали за ночь таких, как Лукьян, отроков, да бобылей, да изгоев, из мужиков ежели кого — так только тех, кто старосте чем-то не по нраву вышел. Раничев хмыкнул:
— А что, Лукьян, батько-то твой давно ль со старостой вашим в ссоре?
Страж резко обернулся:
— А ты откель про то знаешь?
Меж тем из-за старой ветлы вдруг показались тени. Двое. Вышли на лунный свет, осмотрелись и ходко направились прямиком к стражу. Тот поднял копье:
— Кто идет? Откликнись!
— То мы, Лукьяне. Барбаш с Варфоломеем. Ас тобой ктой-то?
— Так, знакомец один. — Лукьян с видимым облегчением опустил копье, посетовал: — Чтой-то вы долгонько?
— Да пока шли, заплутали малость.
Барбаш с Варфоломеем, подойдя ближе, остановились. Тоже те еще вои, немногим старше Лукьяна, правда, пошире в плечах. Один из них — Барбаш — сменил на посту промокшего до костей Лукьяна, а второй — Варфоломей — постоял маленько да двинулся в одиночестве дальше, к воротам.
— Ну, мы пошли, — махнул рукой Лукьян. — Остея ждать не будем, некогда.
Барбаш хмыкнул, поплотнее заворачиваясь в плащ, попросил:
— Передай там, чтоб утром не залеживались, сменили.
— Да уж, залежишься там, коли крыша худа, — прощаясь с напарником, усмехнулся отрок, оглянулся на Ивана. — Идем?
— Идем, — кивнул тот. — Далеко ль до корчмы-то?
— Не корчма там, двор постоялый, — почему-то шепотом пояснил Лукьян. — Невдалече будет.
Раничев на ходу пожал плечами, силясь припомнить, чем постоялый двор отличается от корчмы. Кажется, корчма — коллективное владение определенной городской округи, улицы или даже всего посада, постоялый двор же может принадлежать и частному лицу, но опять же не обязательно. Могут быть и княжеские дворы, и посадские. Да и корчмы… Частенько тот, кого общество наняло для управления корчмою, становился вскорости ее полноправным хозяином. Так что, наверное, никакой особой разницы между этими двумя заведениями нет, ну разве что постоялый двор обычно побольше, с просторной конюшней да амбарами для товаров.
Постоялый двор Ефимия оказался именно таким, каким и представлял его себе Раничев, — основательным, выстроенным из обхватистых бревен, с высоким частоколом и надежными воротами из крепкого дуба. Учуяв чужих, за воротами утробно забрехал пес.
— То Елмак, — обернувшись, пояснил Лукьян. — Кобелек знатный!
— Кого там черти несут на ночь глядя? — зазвенев цепью, довольно-таки нелюбезно осведомились со двора.
— Я это, дядько Ефимий, — отрок немедленно подал голос. — Лукьян, что дрова тебе колол вместе с Барбашем и Варфоломеем.
— Лукьян? — переспросили во двора, кажется, озадаченно. — Барбаша помню, как же, ладный такой парень, кудрявый… Варфоломея помню — все со слугой лаялся, а вот Лукьяна… Лукьяна — нет. Не помню такого. Поди прочь, паря, не то собак спущу!
— Да ведь я ж с ними тож был, — чуть не плача, обиженно воскликнул Лукьян. — Худющий такой, светлоголовый…
— Светлоголовый, худющий? А, сметану еще у меня разбил, в крынке! Теперь вспомнил.
— Вот и славно! Только это… сметану-то не я разбил, дядько Ефимий, сметану — Барбаш…
За воротами загремели засовы.
— Ну слава те господи! — усмехнулся Иван. — И порядки же тут! До чего дожили, купца на постоялый двор не пускают! Что ж, выходит, кабы не ты, парень, так мне б на улице ночевать?
Распахнувшаяся было створка тут же и захлопнулась.
— Эй, так ты не один, Лукьяне? — осторожно осведомился хозяин.
— Знакомец один со мной.
— Что за знакомец?
Раничев раздраженно пнул носком сапога в ворота Вся эта канитель под усилившимся к ночи дождем стала ему, мягко говоря, слегка надоедать.
— Иван Козолуп, гостиной сотни человек из Звенигорода, — громко произнес он. — Так-то в Угрюмове гостей встречают! Вот псы…
— А ты не лайся, — спокойно посоветовали из-за ворот. — Ежели, говоришь, из Звенигорода — так кого там еще из торговых людей знаешь?
— Рзаева Селифана знаю, — усмехнулся Иван. — И еще кой-кого.
— Хватит и Селифана — человек известный… Лукьян, купчина один с тобою?
— Один.
— А слуги, приказчики где?
— Я сам приказчик, — с угрозой крикнул Иван. — Давай или открывай, или мы пошли отсюда.
За воротами вдруг взожгли факел — видно было, как заиграло пламя. Чуть скрипнув, отворилась створка ворот, из-за которых высунулась длинная рука с факелом, освещая вытянутое лицо отрока и Ивана. Вслед за факелом показался угрюмого вида мужик в засаленной рубахе и небрежно наброшенном на дюжие плечи кафтане, с бородой лопатой и спутанными, лезущими на самые глаза волосами. Левый глаз был заметно меньше правого, то ли подбит, то ли просто прищурен.
— Теперя вижу, кто, — внимательно осмотрев гостей, кивнул мужик. — Ну, заходите.
— Вот, благодарствуйте! — вслед за отроком заходя во двор, съерничал Раничев. — Уж и не чаяли.
Мужик — по всей видимости, это и был сам хозяин — обернулся:
— Что, Лукьяне, неохота в сырой землянке спать? Лукьян замотал головой и честно признался:
— Неохота, дядько Ефимий.
— А батько что ж? Аль у Яромиры-вдовицы спит?
Вместо ответа отрок лишь густо покраснел. Ефимий, передав факел подскочившему слуге — не слабому малому с оглоблей, — взошел на крыльцо и сделал приглашающий жест:
— Прошу, господине. Сейчас разбужу бабу — поесть сготовит. — Не дожидаясь ответа, Ефимий скрылся в сенях. — Эй, Фекла, мать твою итит! А, встала уже… Давай, спроворь чего поснидать господину… Да нет, это не Лукьяшка господине, эвон, окромя него тут и еще гость есть. Из купцов, говорит, из Звенигорода.
Ведомый слугой Раничев вошел в избу, оглянулся на пороге, покосившись на прислоненную к частоколу оглоблю, на крепкий засов, на кудлатого, ростом с теленка, пса. Усмехнулся:
— Однако, врагов каких ждете?
— Хватает тут лешаков, — угрюмо отозвался слуга. — Стену-то еще не выстроили, вот и шляется в город кто ни попадя, Шалят по ночам-то!
— Ты про что это, Антип? — вошедший в горницу хозяин подозрительно посмотрел на слугу. Тот потупился:
— Говорю, всяких пришалимков полно в граде.
— И то, — Ефимий кивнул. — Почитай, каждую ночь кого-нибудь да угробят. Меня вон раза три чуть не спалили, с тех пор и пасусь.
— А кто шалит-то? — садясь на длинную лавку, заинтересованно спросил Раничев. — Ордынцы иль гулямы остались?
— Да какие, к черту, ордынцы, — замахал руками хозяин. — Свои. Боярина Колбяты холопы, уж про то многие знают, да молчат — боятся. Сам же Колбята их и посылает — татьбой промышлять да верстати насильно в холопство. Жаловаться бесполезно — сын-то Колбяты у самого князя в любимцах ходит. Ты, господине, зря один-то.
— Да поотстали слуги.
— Так и ты не торопися! Не то, не ровен час… — Ефимий покачал головой. Погладив бороду, перекрестился на образа — то же самое тут же проделали и Лукьян с Иваном, — пододвинул к столу скамью, уселся. Видно, не терпелось переговорить с новым человеком. Общение с хозяином входило и в планы Раничева — вполне могло помочь делу. Потянув носом воздух — от печи, где хлопотала хозяйка, вкусно пахло топленым молоком и мясом, — Иван сглотнул слюну, улыбнулся, посетовал:
1 2 3 4 5 6