Когда его попытались поднять, он вырвался и забился, скуля от страха, в темный угол святилища. Там он с поразительным проворством заполз на животе под груду камней. Вытащить его оттуда оказалось чрезвычайно трудно...
Глава 5
ЗЛОВЕЩАЯ ТАЙНА ЕЕ УЛЫБКИ
Они принесли Опироса обратно в Энсельес в его особняк. Несколько недель лежал он в закрытой комнате. Выхаживала его одна Сетеоль - ужасающий вой поэта распугал всю прислугу. Казалось, лишь чувство долга удерживает девушку рядом с главным виновником всех бед. Поэт мог заснуть только благодаря наркотикам, которые оставил ему Кейн. День шел за днем, а Опирос все лежал в постели, сотрясаемый конвульсиями и приступами рыданий. Иногда он бормотал какие-то слова и обрывки фраз на странном, ни на что не похожем языке - если это вообще был язык. Кейн как-то раз внимательно вслушался в эти отрывочные слоги и, видимо, что-то понял, потому что вышел из комнаты, содрогаясь от ужаса.
Кто-нибудь другой, наверное, до конца своих дней пребывал бы в состоянии помешательства. Может, сознание Опироса было более устойчивым, а может, частые воображаемые путешествия в страну мрака закалили его до определенной степени и подготовили ко встрече с ужасом, который необратимо разрушил бы душу любого другого человека. И хотя часть сознания поэта находилась еще в душных объятиях безумия, Опирос понемногу начал приходить в себя.
В наркотических снах его все еще терзали кошмары, но в минуты пробуждения он уже вел себя спокойно, мог самостоятельно есть и обслуживать себя. Через несколько месяцев он начал молча бродить по своему дворцу, перелистывая книги.
Он брал вещи, и будто воспоминания, отодвинутые далеко в глубь сознания, постепенно поднимались на поверхность. Так путешественник возвращается через много лет из дальних странствий и заходит в дом, где прошло его детство; в дом, который помнит, но очень смутно; в дом, ожидавший его и не тронутый временем, минувшим с тех нор, как путешественник в последний раз держал свои игрушки в руках. В конце концов Опирос заговорил, неуверенно произнося слова, будто пользовался чужим или позабытым языком. Проходили недели, и его неразборчивое бормотание превратилось в старательно выстроенные фразы, а потом в нормальную речь. Он решился выйти на улицы Энсельеса и приветствовать своих давних знакомых, которые с затаенной тревогой заметили, насколько последний нервный надлом состарил поэта. После многомесячного возвращения к, жизни Опирос снова занялся делами, взял в руки управление хозяйством, причем с большим энтузиазмом, чем когда-либо.
Но писать он начал намного раньше. Кейн увиделся с Опиросом как-то ночью, когда поэт нанес неожиданный визит в новую обитель Кейна. Теперь Кейн реже встречался с другом, поскольку Опирос, выздоровев, запирался на долгие ночные часы в своем кабинете, втайне работая над своими поэмами. Он уже не приходил к Кейну со стихотворными отрывками и полуоформившимися замыслами. Не было долгих ночных бесед и споров. Теперь Опирос писал в одиночестве, Кейн надеялся, что никакая скрытая болезнь не подтачивает душу поэта. Опирос не выражал сожаления по поводу мучительного эксперимента, он вообще об этом никогда не говорил. И в глазах поэта Кейн не мог прочитать никаких тайных мыслей.
- Я закончил "Вихри ночи", - с усталой усмешкой объявил Опирос Кейну. Кейн тепло поздравил друга. - Ты доволен ими? Опирос задумался, пока Кейн наливал ему вина.
- Да, пожалуй. Мое путешествие с музой Тьмы оказалось не напрасным. Я обрел вдохновение, которое искал, хотя за это пришлось заплатить сполна.
- Так, значит, "Вихри ночи" - это та самая совершенная поэма, о которой ты мне когда-то говорил?
Опирос понюхал содержимое бокала, перед тем как сделать глоток.
- Думаю, да.
- Был бы очень рад прочитать. Ты принес ее?
Опирос отрицательно покачал головой.
- Нет, она надежно спрятана. Прости мое тщеславие, Кейн, но это - творение мастера. Я отдал ему свою жизнь, свою душу. Хочу, чтобы она прозвучала не между делом, не случайно, понимаешь?
Кейн кивнул, внимательно приглядываясь к приятелю.
- Официальное чтение состоится через неделю или около того, как только я разошлю приглашения всем, кого хочу пригласить, подготовлю зал и все остальное.
Я не хочу, чтобы это было еще одно публичное чтение, где болваны лениво шатаются туда-сюда, где разносят еду и напитки... Это будет прием при закрытых дверях - около сотни гостей: коллеги по перу, критики, аристократия, которая посещает мероприятия подобного рода. Конечно, с этими сплетничающими и злословящими дилетантами приходится непросто, но когда я прочитаю свою совершенную поэму - я покорю умы всех присутствующих.
- Буду ждать приглашения.
- У меня было искушение тебе первому показать поэму. - Опирос нервно усмехнулся. - Это нечто совершенно иное по сравнению с моими прежними вещами там есть мысли, которые не приходили в голову ни одному писателю. Ну вот... я закончил и жду. Или меня прославят как гения, или высмеют как претенциозного дурака...
- За "Вихри ночи" и их автора, - произнес тост Кейн, поднимая бокал.
- За музу Тьмы, - отозвался Опирос.
Кейну не пришлось присутствовать при прочтении "Вихрей ночи", хотя объявленное поэтом представление важнейшего труда своей жизни почти год вызывало огромный интерес и обсуждалось по всей стране. В ту ночь, когда должна была прозвучать поэма, Халброс-Серранта потребовал, чтобы Кейн явился к нему на тайную аудиенцию.
Кейн не мог отказать честолюбивому повелителю Энсельеса, который мечтал создать сильную империю из маленьких государств Северного континента. Эти планы были Кейну небезразличны.
Итак, Кейн был вынужден пропустить чтение "Вихрей ночи"
Впоследствии он часто думал об этом с сожалением. И хотя он никогда не слышал величайшего творения Опироса - поэта-безумца, но тем не менее он знал его друг обрел подлинное вдохновение в объятиях музы Тьмы. Опирос и в самом деле создал творение, достойное Гения Мрака, ибо когда Кейн покинул дворец Халброса-Серранты, первые вселяющие ужас вести уже облетели город Люди говорили о том, что увидели перепуганные стражники, когда взломали закрытые двери, ведущие в полный мертвецов зал, снятый Опиросом на эту ночь.
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ РОДА
Глава 1
ОДИН НА ОДИН С ВЕТРОМ НОЧИ
Солнце, угрюмый багровый диск, медленно погружалось в однообразие каменистой пустыни, бессчетными милями тянувшейся у него за спиной. Бессчетными и, вероятно, нехожеными - разве что копыта его коня оставили на них след.
Безжизненная равнина всосала последние капли тепла задолго до сумерек, так что теперь в свой предсмертный час солнце грело не больше, чем луна, как раз показавшаяся над горизонтом. Ее набухающий красным светом диск - словно в насмешку над умирающим солнцем - упрямо лез вверх, наглый, как нетерпеливый наследник, который в хищной алчности вышагивает взад-вперед подле смертного одра своего благодетеля. На какое-то время в безграничности сгущающейся тьмы над кромкой мира повисли два одинаково кровавых светила, одно против другого, так что Кейн усмехнулся про себя: уж не оказался ли он в конце концов в неком сумеречном краю, где два древних солнца вечно тлеют между мертвой землей и безжизненным небом. Было нечто потустороннее в этой холодной заброшенной равнине, где каждый камень серой тенью окружала аура таинственности и неразгаданности.
Покидая Керсальтиаль, Кейн не преследовал никакой иной цели, кроме как убраться подальше от этого города. Злые языки утверждали, что Кейна увезли насильно; что некий колдун, завидуя его немеркнущей славе и встревоженный тем, как высоко поднялся Кейн по лестнице власти, сумел наконец сломить волю героя и выслать его в иное столетие. Сам же Кейн полагал свой отъезд более или менее добровольным, оправдываясь тем, что если бы он и впрямь захотел, то запросто смог бы отразить этот удар давних своих соперников - притом не связывая себя никаким обетом. Скорее уж все объяснялось тем, что величайший город всех времен и народов последнее столетие варился в собственном соку. Тот дух юности, весны и возрождения, который привел его когда-то в еще строящийся Керсальтиаль, ныне выветрился совершенно, и Скука - вечная Немезида Кейна снова стала одолевать его. Его все чаще тянуло прочь из города, в земли дальние и неизведанные, еще не вкусившие присутствия человека. Вся неожиданность и поспешность его возвращения к жизни скитальца выражалась лишь в более чем скромном на этот раз количестве пожитков: кое-какие припасы, несколько мешочков с золотом, резвый конь да меч прославленной керсальтиальской стали. Те, кто жаждал выяснить, так ли мало осталось у Кейна сил, как говорят, смело могли писать завещание...
С наступлением темноты поднялся ветер - холодное, пронизывающее дыхание гор, чьи вершины еще горели в последних лучах заката. Кейн зябко передернул плечами и плотнее запахнул коричневый, оттенка красного дерева, плащ, сожалея о мехах, оставшихся в Керсальтиале. Гератлонай была долиной безжизненной и холодной. Ночи здесь нередко выдавались холодными. Кейн в рубашке и штанах простой зеленой шерсти и темной кожаной куртке был легкой добычей для холодного ночного ветра.
Минувшим днем он доел последнюю, припасенную на самый черный день горсть сушеных фруктов и ломтик вяленого мяса, хотя растягивал припасы, как мог, и последнюю неделю питался почти воздухом. Воды, по счастью, оставалось еще порядочно. Перед самой пустыней он наполнил все мехи, да и по дороге время от времени попадались родники... Хотя, пожалуй, дорогой это назвать нельзя было никак. Бескрайняя пустыня, лежавшая во многих днях пути к юго-востоку от Керсальтиаля, слыла границей одного из королевств давно ушедших времен.
Множество легенд рассказывало о городах невыразимой древности, похороненных под каменистыми холмами. Поэтому Кейн полагал или хотя бы надеялся, что следует той же самой древней дорогой, которая вела через глушь к легендарным горам Восточного континента. Кейн решил придерживаться этих почти неприметных остатков древнего пути, и временами ему случалось подбирать отдельные камни, явно сохранившие следы резца, испещренные странными знаками, которые могли быть полустершимся отзвуком той письменности, фрагменты которой встречались в книгах древних знаний, - а могли быть и прихотливым узором творением ветра и льда.
Помимо этих обломков, однообразие пейзажа нарушали лишь редкие заросли сухого кустарника и еще более редкие черные башни деревьев с пышными кронами и узорчатой корой. Травы, хоть и невысокой, хватало коню с избытком; сам же Кейн не добыл себе даже ящерицы. В самом деле, лишь безрассудством можно было назвать такую поездку в самое сердце пустыни, до противоположной границы которой не добрался ни один смертный. Но, во-первых, так сложились обстоятельства, а во-вторых, многие годы приключений так и не отучили Кейна потакать своим прихотям. Как и пристало настоящему философу, он поздравлял себя с тем, что выбрал путь, которым не отважится последовать за ним ни один враг.
Когда в первый раз в неверной утренней дымке появились на горизонте горы, похожие на ряд огромных пожелтевших зубов, Кейн заметно воспрянул духом. По крайней мере это означало конец пустоши. Но надежда на скорые перемены заметно угасла в тот же день, когда, уже ближе к вечеру, каменистые склоны холмов под копытами его коня стали подниматься все выше и круче - по-прежнему оставаясь пустынными и безжизненными. Колючий, сухой кустарник, изредка попадавшийся в оврагах, был не в счет.
А в этот вечер холодный горный воздух принес откуда-то новый, давно забытый запах - запах дыма. Запах обычного ночного костра - вещи столь же невероятной, сколь и желанной в этой глухомани. Кейн пригладил свою устрашающе спутанную, как куст ежевики, бороду, заправил выбившиеся пряди рыжих отросших волос под кожаную повязку, расшитую лазоревыми бусинками, и еще раз, не веря собственному носу, вдохнул ночной воздух. Конь его веселее пошел вперед, кругом быстро темнело. И вдруг где-то вдали, у самого подножия гор, показался огонек костра. "Нет, - поправил сам себя Кейн. - Пока просто огонек. Не стоит обольщаться. Впрочем, если его видно издалека, это должен быть именно костер".
Кейн направил коня прямо туда, осторожно пробираясь среди холмов в призрачном лунном свете. Порыв ветра снова дохнул ему в лицо - и у Кейна забурчало в животе: он почуял запах жаркого. Такой довод перевесил все остальные. Придержав коня и привстав в седле, Кейн стал издали вглядываться во тьму, силясь определить, чей это может быть лагерь. Никаких признаков жилья поблизости не было, да и не могло быть в столь не подходящем для этого месте. Не то чтобы это казалось более вероятным, но похоже, Кейну посчастливилось натолкнуться на такого же скитальца, как и он сам. Но вот кто это мог быть... Кейн терялся в догадках. Никто ничего не знал о жителях (если таковые здесь были) северо-западного изогнутого, как гигантский лук, края Великого Южного континента. На заре мира землю населяли не только люди.
Кто бы ни был тот странник, который развел этот огонь, сейчас он лакомился жареным мясом и хотя бы поэтому не был вовсе чужд человечьей породе. По высоте костра Кейн определил, что, вероятнее всего, это - небольшой отряд кочевников или дикарей, пришедший откуда-то с другой стороны гор. Но жареное мясо разрешило его сомнения. Облизнув пересохшие губы, Кейн снял меч с седла и повесил его себе за спину так, что удобная рукоять приходилась как раз над правым плечом. Соблюдая крайнюю осторожность, Кейн приблизился к костру.
Глава 2
ДВОЕ У КОСТРА
Острое обоняние Кейна уловило едкий запах животного - столь сильный, что его не в силах был перебить даже запах дыма и жаркого. И тотчас же потрескивающий костер заслонила чья-то фигура, так что Кейн придержал коня, пока не убедился в том, что ему не померещилось. Потом лицо Кейна прояснилось.
У огня, сгорбившись, сидел только один человек - если великана можно назвать человеком.
В своих странствиях Кейн встречался и даже разговаривал с великанами, хотя по мере того, как мир становился старше, он встречал их все реже. Это был гордый, молчаливо-отстраненный народ. Их было немного и, гнушаясь достижениями человеческой цивилизации, они жили полуварварскими поселениями вдали от городов. Случалось, правда, Кейну слышать устрашающие рассказы о том, что тот или иной великан разорял огромные деревни и крал младенцев, но такие безумцы-великаны чаще всего оказывались изгоями - или, что также случалось нередко, чудовищами-полукровками.
Но этот великан, похоже, не представлял серьезной угрозы. Заслышав перестук копыт по каменному крошеву, он обернулся скорее с веселым удивлением, нежели враждебно. Впрочем, существо его размеров и силы не нуждалось в демонстрации свирепости при появлении всего лишь усталого всадника. К тому же в уютной близости от его правой руки лежал огромный топор, который при случае мог бы послужить якорем небольшому судну. Кейн слишком поздно спохватился, что следовало бы подойти с другой стороны холма, и тогда их хотя бы разделял костер. Но великан по-прежнему не выказывал неудовольствия. Нагнувшись к огню, он повернул другим боком к пламени целую тушу, жарившуюся на импровизированном вертеле. Судя по всему, это жаркое недавно было козой. Горячее, свежее мясо.
Голод победил нерешительность. Готовый пришпорить коня и умчаться прочь при малейшей угрозе, Кейн неторопливо подъехал к самому огню, так что свет выхватил его из темноты и окрасил яркими красками с одного бока.
- Добрый вечер, - ровно и отчетливо выговорил он на древнем языке народа великанов. - Твой огонь был виден издалека. И если ты не возражаешь, я с радостью составлю тебе компанию.
Великан хрюкнул и принялся изучать Кейна из-под ладони, широкой, как лопата.
- Ого-го, что это у нас такое? Человек, говорящий на древнем наречии.
Прямо с неба свалился - вот так! Запросто едет в глуши, где и призрака-то не встретишь. Как же пропустить такую редкость! Иди и садись у огня, человечек.
Разделим гостеприимство этого края.
Его голос, громкий, как человеческий крик, был к тому же очень низким.
Бормоча благодарности, Кейн спешился, рискнув понадеяться на доброе расположение духа этого верзилы. Усевшись у огня, он почувствовал на себе пристальный взгляд - слишком пристальный. И самого Кейна, и его вооружение разглядывали бесцеремонно... и насмешливо. При высоте в шесть футов, Кейн располагал тремя сотнями фунтов крепких костей и мышц, так что мало кто в этом мире мог смутить его. Но этой ночью он сошелся один на один с существом, которое превосходило его в силе настолько же, насколько он превосходил младенца.
Рост великана Кейн оценил приблизительно в пятнадцать футов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27