Мамардашвили Мират каримович
лекции по античной философии
Истина давно обретена и
соединила высокую общину
духовных умов. Ее ищи себе
усвоить, эту старую истину.
Гете
ЛЕКЦИЯ 1
Я попытаюсь рассказать вам историю философии как
историю некой единой, хотя и растянувшейся во времени,
попытки людей философствовать и посредством филосо-
фии узнавать о себе и о мире то, чего без философии узнать
нельзя. Мы попытаемся подойти к этому материалу так,
чтобы в нем почувствовать те живые вещи, которые стоят
за текстом и из-за которых, собственно, он и возникает.
Эти вещи обычно умирают в тексте, плохо через него про-
глядывают, но, тем не менее, они есть. И читать тексты и
рассуждать о них имеет смысл только тогда, когда ты не
догматической ученостью себя наполняешь, а восстанавли-
ваешь именно живую сторону мысли, из-за которой они
создавались. То есть я хочу тем самым сразу сказать, что
посредством создания текста и следуя логике, которую тре-
бует уже не твоя мысль, а его характер, мы, по-сути, впер-
вые и уясняем собственную мысль, как узнаем и то, что же,
собственно, люди думали. Лишь в этом случае, когда мы
встречаемся с текстом через две тысячи лет после его созда-
ния, он оказывается для нас не элементом книжной учено-
сти, а, скорее, конструкцией, проникнув в которую, мы мо-
жем оживить те мысленные состояния, которые находятся
за текстом и возникли в людях посредством этого текста.
Если бы это было не так, то нам не нужна была бы никакая
письменная история, и мы имели бы право ее не помнить,
И только архивариусы занимались бы текстами, книгами,
рукописями.
Одновременно наш курс будет своего рода введением в
философию как таковую, попыткой ухватить ее особен-
ность и то, в чем состоят акты философствования. Повто-
ряю: мертвые знания нам не важны - мы обращаемся к
прошлому и понимаем его лишь в той мере, в какой можем
восстановить то, что думалось когда-то, в качестве нашей
способности мышления и то, что мы можем сейчас сами
подумать. Так как проблема не в том, чтобы прочитать и
потом помнить текст, а в том, чтобы суметь высказать
мысль, содержащуюся в нем, как возможность актуально-
го, теперешнего мышления людей XX века.
Задача историка философии или человека, читающего
что-то из истории философии, состоит, повторю еще раз, в
том, чтобы, читая чуждый нам словесно, по форме, текст,
помыслить мыслимое в нем сейчас. Что предполагает, не-
избежно, различение двух вещей: с одной стороны, некое
мыслительное содержание учения, например, Демокрита, а
с другой стороны, историческую форму, в которой это со-
держание было выражено, и то сознание о себе и о смысле
своего учения, которое имел данный философ. Следова-
тельно, есть некое объективное мыслительное содержание,
которое не зависит от того, как оно было понято и изложе-
но философом, который мыслил. Есть нечто такое, скажем,
в утверждении Демокрита об атомах и пустоте, что не за-
висит от того, как сам Демокрит это понял и выразил. Ка-
залось бы, парадоксально - есть мысль Демокрита, неза-
висимая от самого Демокрита, от той формы, которую он
придал своей мысли, излагая ее, доказывая и сообщая дру-
гим...
Более того, тем, что я буду вам рассказывать дальше, вы
должны пользоваться как калькой для понимания текста;
я не буду пересказывать и воспризводить тексты: лектор -
не множительный аппарат, и не имеет смысла воспроизво-
дить то, что уже сделано; текст напечатан в энном числе
экземпляров, и нет необходимости его повторять и пере-
сказывать. Моя задача состоит в другом: поскольку вы мо-
жете в одну руку взять текст, то я попытаюсь сделать так,
чтобы в другой руке у вас была бы калька к нему. Я в бук-
вальном смысле имею в виду кальку. Вы накладываете
прозрачную бумагу на текст, и на этой бумаге должно
быть что-то, чего нет в тексте, но что, тем не менее, суще-
ствует в силу его существования: текст ведь проглядывает
через кальку, на ней тоже что-то написано; и вот соедине-
ние одного с другим поможет понять тексты, понять исто-
рию философии. И еще: если мы подойдем к тексту не как
к мертвому грузу учености, а как к чему-то живому, в чем
бьется пульс мысли, то тогда чтение текстов имеет смысл.
Нужно все время держать в своем сознании отношение фи-
лософии к нашей жизни, то есть попытаться установить та-
кое отношение между нами и философией, чтобы филосо-
фия представлялась бы некоторым жизненно важным явле-
нием, имеющим отношение к нашей обыденной, повсе-
дневной жизни, - в той мере, в какой она сознательна; в
той мере, в какой мы пытаемся прожить жизнь как созна-
тельные и достойные этого эпитета существа. Ведь мы, не
замечая этого, а иногда и замечая, совершаем акты фило-
софствования в самой жизни, поскольку совершение актов
философствования является условием определенного рода
жизни. Тогда лишь становится понятно, для чего нам нуж-
на история философии. Она нужна нам, хотя это может по-
казаться парадоксальным, как раз потому, что никакой ис-
тории философии нет.

Значит, какие-то определенным образом понимаемые
акты философствования являются условием жизни (не био-
логической жизни, конечно) некоторых сознательных су-
ществ, называемых <людьми>. Но это же означает, что соз-
нательная жизнь, если она совершилась, - а, совершив-
шись, она вплетает в себя элементы рассуждения или раз-
мышления, или состояния призадуманности, которые на-
зываются философией, - так вот, если эта жизнь (а не во-
обще жизнь) совершилась, то она есть способ бытия. Что-
то вечное - акты жизни, раз они совершились, обладают
бытием, то есть пребывают всегда, как это ни парадоксаль-
но. Философ вынужден считать, что пребыть, случиться
(или осуществиться) есть способ бытия, а не что-то, что
просто уходит в прошлое. В каком-то смысле те люди, ко-
торые пребыли посредством мысли, скажем, Платон, Ари-
стотель, Декарт, Сократ, являются нашими современника-
ми. Они живут, населяя то же самое жизненное пространст-
во в той мере, в какой мы его населяем, - а можно вообще
ничего не населять и исчезать, как волны на прибрежном
песке, не оставляя никаких следов. Философия имеет осо-
бое отношение к способу возникновения и существования
человеческого феномена, поскольку он зависит от самосо-

зидания. А история - это зафиксированные лишь события
актов самосозидания некоего существа, которое природой
не рождается, и не существует независимо от работы само-
созидания. (Природой рождается некоторый биологиче-
ский материал возможных человеческих событий и состоя-
ний. Но это только биологический материал.) За пребыва-
нием и длением человека во времени, тем более во времени
истории, стоит постоянно возобновляющаяся работа или
усилие со стороны человека. Поэтому можно сказать так:
человек есть в той мере, в какой он хочет быть.

Воспользуемся этой метафорой, чтобы прояснить через
нее кое-какие вещи, которые анализом и описанием ухва-
тить очень трудно. Итак, мы имеем дело с некоторым бы-
тием, которое как бытие зависит от желания и усилия быть.
А раз так, то, очевидно, потом происходит и нечто такое,
что и приводит нас к философии. Расставив эти предупре-
дительные знаки, мы можем теперь заняться сутью дела,
поскольку, расставив их, мы уже сделали более здоровым
наше мышление; они являются своего рода гигиеной рассу-
ждения. Например, если мы примем то, что я сказал, то
сможем избежать одной весьма обычной ловушки, в кото-
рую часто попадают историки и философы. (Рассуждение о
ней будет взято нами как некое пропедевтическое правило
нашего восприятия образцов философий в истории фило-
софии.) Ловушка такая: находясь на довольно высокой
ступени развития науки, логического мышления, то есть
некоторых представлений о мире (в рамках довольно слож-
ной системы представлений о мире, о космосе, о вселенной,
об устройстве материи, атомов), мы склонны всю историю
рассматривать как некое движение в русле таких представ-
лений. И в этом смысле считаем, что у нас развитые, высо-
кие и глубокие представления, а у древних они были дет-
скими, примитивными и недоразвитыми. И для оценки их
мысли, сопоставляя, к примеру, что думали о мире Демок-
рит или Декарт, сравниваем это с тем, что знаем о мире мы,
и так оцениваем некогда написанный текст. Но ведь чуть
раньше, говоря о расстановке предупредительных знаков,
я фактически уже высказал мысль, позволяющую нам что-
то рассматривать в истории мысли не в русле рассмотрения
ее как представления о мире.

Из того, что я говорил, вытекает, что мы должны взять
другую сторону, которую условно можно назвать конст-
руктивной стороной текста, - быть может, мы должны
рассматривать текст не как систему записанных представ-
лений, а как следы работы самосозидания человека? То
есть брать уже не содержание представлений, сопоставляя
их с тем, что мы знаем о мире, а рассматривать текст как
следы изобретений или как способ определенной работы,
имеющей отношение к тому, что философия - элемент со-
зидания человеком самого себя. Тогда философские тексты
станут не просто представлениями о мире, а обретут конст-
руктивную сторону по отношению к какому-то усилию.
Или тому, что я назвал <желанием быть>, что должно по-
стоянно повторяться и возобновляться в каждом человече-
ском существе. Следовательно, нам эти тексты родственны
по этому усилию, а не по содержанию представлений. Со-
держание представлений Фалеса, Анаксимена, Анаксагора
о мире действительно чуждо нам в качестве только пред-
ставлений. А вот со стороны возобновляющегося усилия
(иначе мир вокруг тебя разваливается) - они нам близки и
являются той вечной современностью, о которой я говорил
в связи со странным парадоксом жизни: жизнь вечна, если
пребыла хоть один раз.

Лишь в этом случае у нас появляется возможность как-
то иначе посмотреть на последовательность известных
культурных форм в истории (<культурными формами> я
называю такие образования как миф, религия, искусство,
философия, наука) и на смысл этой последовательности.
Ведь обычно полагают, что сначала был миф, потом рели-
гия, а потом философия и наука (искусство, слава богу,
считается очень древней, давно изобретенной человеком
вещью). И к тому же это сопоставление проводится на ос-
нове якобы рационалистических представлений о том, что
мы знаем о мире. В этом смысле говорят, что миф - это
(имея в виду отрицательную оценку) искаженное представ-
ление о мире, а наука и философия - позже появившиеся
правильные представления. Однако можно задать вопрос:
а может быть, последовательность вовсе не такова или, во
всяком случае, если она внешне выступает такой, то ее
смысл вовсе не в этом?.. Не в том, что миф был абберацией
еще детского сознания, а потом мы стали взрослыми и ви-
дим мир в свете науки, то есть истины (в отличие от заблу-
ждений, которые есть область мифа); может быть, мы здесь
имеем дело прежде всего не с представлениями, ложными

или истинными, о мире, а с чем-то совершенно иным, что
действительно предшествовало философии. Но тогда это
предшествование будет иметь, очевидно, какой-то содер-
жательный смысл, а не горделивую позу утверждения, что
все, что предшествовало, есть заблуждение, а мы - самые
умные, красивые и все понимаем, в отличие от заблужде-
ний первобытного человека. Так что же мы можем увидеть
в мифе? - Одну из первых, конечно, датируемых началом
человечества (с самого первого появления его следов, о ко-
торых мы знаем в результате раскопок), - человекообра-
зующую машину. И это же относится к искусству как эле-
менту мифа. (Учитывая, что очень трудно отличить исход-
ные мифы от продуктов <фольклорной> коллективной
фантазии, от первых образцов того, что по теперешним
критериям можно назвать искусством. Особенно трудно
проводить это различение, если мы берем ритуальную сто-
рону мифа. Мы его устанавливаем с большим трудом, по-
сле довольно долгой аналитической работы исследования
и определения понятий. И такая трудность различения не
случайна.

Чуть позже я поясню свою мысль, чтобы выявить одно-
временно те содержательные жизненные вещи, которые
именно к жизни имеют отношение и которые потом стано-
вятся предметом философского анализа, и получают соот-
ветствующие философские понятия. А пока попытаемся
без специальных понятий присмотреться к тому, что здесь
происходит и что мы называем <жизнью> в некотором осо-
бом смысле слова, чтобы понять, почему я с этой особой
формой жизни связываю ритуал, миф и хочу подойти к воз-
никновению философии из мифа.

Для начала, для того чтобы поставить своего рода веху,
скажу, что в истории культуры наблюдается такая интерес-
ная вещь, как соответствие во времени. Слово <соответст-
вие> я употребляю в том же смысле, в каком его употребля-
ли символисты XIX века. В частности, Бодлер называл это
системой совпадений и соответствий.
Соответствий нескольких явлений, совершенно непохожих
друг на друга. Казалось бы, явления не связаны, но между
ними есть символическое соответствие, или совпадения, ес-
ли угодно. Так вот, таким странным историческим соот-
ветствием (для нас же это просто веха) является простой ис-
торический факт, которому один из немецких философов-
экзистенциалистов, Ясперс, дал довольно точное
название - осевое время.

В VI веке до нашей эры, в разных местах, не связанных
друг с другом или связанных настолько слабо, что с этой
связью можно не считаться и не говорить поэтому о мигра-
ции идей и культур, - в Греции, Индии, Китае и Персии
(точки идут густо, примерно на одной временной оси, по-
этому Ясперс и назвал это <осевым временем>) возникло
несколько сходных явлений: метафизических религий осо-
бого рода, отличающихся от этнических или локальных ре-
лигий. Это - Будда в Индии, Лао-цзы в Китае, Заратустра
в Персии, первые философы Греции - Парменид и так на-
зываемая физиологическая, милетская школа (фюзис -
природа, отсюда <физиология> - не в нашем современном
смысле слова, а в греческом, и поэтому первые фило-
софы - Фалес, Анаксимен, Анаксимандр назывались фи-
зиологами). При этом, если мы возьмем, например, Будду,
не зная еще, что такое философия, и не умея дать этому оп-
ределения (определение и сейчас дать трудно), то интуи-
тивно, тем не менее, понимаем, что это такое же явление,
как Парменид в Греции или Лао-цзы в Китае. Мы как бы
феноменологически или, скажем так, по стилистике ухва-
тываем это соответствие (поэтому я и называю его симво-
лическим), совершенно отрешаясь от различия в содержа-
нии. С этого и начинается наша история: какой-то пере-
лом, произошедший одновременно в не связанных друг с
другом местах, когда почти одновременно появляются раз-
бросанные по географии культур группы людей, идей и ка-
ких-то мысленных и духовных построений и, более того,
способов жизни, ибо в большинстве случаев (кроме грече-
ского) это было сопряжено с наложившейся религией лич-
ностного спасения - с тем, что стало называться потом
мировыми религиями. (Мировые религии в исходном сво-
ем пункте являются религиями личностного спасения, в от-
личие от массово-архаических, коллективистских, локаль-
ных религий.)

Но, поставив эту веху, вернемся все же к содержанию.
Что я имел в виду, рассуждая об особой жизни, в связи с ко-
торой можно говорить о мифе как о человекообразующей
машине, а не о системе представлений. (В дальнейшем нам
придется говорить о философии как особом типе размыш-
ления, связанного, кстати весьма существенно, в том числе

и с проблемой или с идеей жизни, организуемой в качестве
условия и формы личностного спасения.) Так что же это за
особая жизнь, с которой связано то, что я назвал конструк-
тивной стороной мифа и что затем окажется конструктив-
ной стороной и философского рассуждения, которое, соб-
ственно, и появляется (уже на уровне понятий) с открыти-
ем этой конструктивной стороны? Принимаем во внима-
ние, что философия и наука будут для нас некоторого рода
экспериментальной деятельностью, экспериментировани-
ем с человеческими возможностями. Пометьте себе слово
<возможности> или <возможный человек> (в отличие от
реального человека). Напомню вам в этой связи фразу из
шекспировского <Гамлета>: <Господи, мы знаем, кто мы
такие, но не знаем, чем можем стать> . Есть что-то, сле-
довательно, что дано нам как <я>, как <мы>, а есть еще что-
то, о чем мы не знаем и что можем лишь открыть в качест-
ве нашего <я> в нас самих (это уже из области возможного).
Итак, миф, сочетаемый с ритуалом, есть не просто неко-
торое представление, правильное или неправильное, о ми-
ре, но имеет, к тому же, конструктивную, человекообра-
зующую сторону:
1 2 3 4 5 6