В ноябре был казнен Бэкингем, и теперь Ричард обратил свой взор на вдовствующую королеву. Используя ее тщеславие и неустойчивый характер, он убедил ее покинуть свое убежище. Элизабет была сильно запугана, но вначале казалось, что этот шаг не принес ей никакого вреда. Хотя он приказал, чтобы вдовствующая королева и ее дочери находились под присмотром, он не приближался к ним и ничего от них не требовал. Постепенно, через несколько месяцев, Элизабет почти забыла, что она все-таки является пленницей.
Теперь она вновь осознала это, осознала с холодным ужасом, который терзал ее душу и даже не давал ей расплакаться. Она хотела забыться, помнить только о времени, проведенным ею в имении лорда Стэнли. Леди Маргрит была так добра, она так сильно отличалась от ее матери. Однажды она упомянула имя Генриха и, увидев как вспыхнула Элизабет, попросила извинения и сменила тему разговора. Элизабет была недовольна собой. Она хотела знать все о Генрихе Ричмонде. Ей пришлось пойти на изрядные ухищрения, чтобы вновь затронуть эту тему.
Леди Маргрит призналась, что уже не знает своего сына так, как раньше, поскольку они давно живут врозь. Но она достала его письма и дала их Элизабет почитать. Элизабет пыталась вспомнить их дословно. Они были такие нежные, милые и игривые. Вспоминая их, она на несколько минут избавлялась от ледяного ужаса. Конечно, его письма к ней были совсем другие, но так и должно было быть. Их всего было три. Это Элизабет тоже понимала. Это было вызвано соображениями безопасности. Если бы курьера с письмом к ней захватили, она бы подверглась большой опасности. И Генрих был прав. Посмотрите, что случилось, когда он объявил, что женится на ней, даже не получив ее согласия.
Теперь она сожалела, что ее письма к Генриху были столь формальны. Когда он прислал ей кольцо и изящное уведомление о получении ее согласия, она ответила, послав ему одно из своих последних украшений – брошь; но она чувствовала, что стиль ее письма был сух и в нем не было сердечности. Возможно, если бы она написала теплее, он бы меньше думал о ней, как о принцессе, и больше, как о женщине. Но в письме было трудно высказать теплоту. Если бы она могла поговорить с ним, формальности не имели бы значения. Он бы увидел в ее глазах и ее улыбке, что она хочет… Мать не сможет помешать ее взгляду.
Элизабет с обидой вспомнила о том, как мать заставила ее переписать одно письмо только потому, что она выразила надежду, что угодит Генриху. Мать отругала ее.
– Не дело, Элизабет, угождать своему мужу. Он должен гордиться тем, что его удостоили чести быть мужем дочери Эдварда, даже если она косоглазая, прокаженная, с драконовским нравом.
В отношении дочери Эдварда и графа Ричмонда это было в какой-то мере справедливо, признавала Элизабет, но как быть с Элизабет и Генрихом? Мать сказала ей, что она дура. Для королевы и короля нет никаких Элизабет и Генрихов. Граф Ричмонда захотел стать королем, и с этой целью возжелал дочь Эдварда. Если Элизабет не будет ежеминутно помнить о том, кто она, то как только он утвердится во власти, он использует ее, а затем выбросит как ненужный хлам.
Элизабет облизала губы сухим языком в тщетной попытке освежить их. От этой мысли ее снова бросило в холод. Она попыталась думать о Маргрит и ее теплом и счастливом доме. Лорд Стэнли боготворил землю, по которой ступала нога леди Маргрит. Хотя он часто отлучался из дома и был сильно занят делами короля, его радость при возвращении домой и печаль при расставании со своей женой скрыть было невозможно. Но все это не помогало – никакое воспоминание о спокойной жизни не могло защитить ее сейчас. Ричард стал подозревать леди Маргрит, забрал от нее Элизабет и заслал ее далеко на север, в этот мрачный замок, где ее стерегли как пленницу, шпионили за ней, и где женщины, которые должны были ее обслуживать, грубо обращались с ней.
Захватив Элизабет, Ричард чувствовал себя в большей безопасности. В Ренне Генрих поклялся, что женится на старшей дочери Эдварда, как только станет королем, но Ричард опасался, что тот попытается тайно вывезти ее из Англии и жениться на ней до этого, чтобы привлечь на свою сторону всех приверженцев памяти Эдварда. Затем Ричард послал еще одну делегацию в Бретань, и на этом, похоже, удача отвернулась от Генриха.
Франциск потерял сознание во время государственного обеда. Послов принимал Пьер Ланду. Ланду не решился действовать слишком быстро, поскольку несколькими днями ранее Франциск оправился от подобного, хотя и не столь сильного удара, но он пообещал послам, что если Франциск потеряет рассудок или умрет, Генрих будет к ним доставлен. Необходимости в немедленных действиях не было, так как Генрих отсутствовал при дворе и не знал, что происходит.
Чувствуя себя под защитой Франциска, он намеренно покинул двор, чтобы уклончивые ответы герцога английским послам не стали более очевидными. Спустя неделю, когда Франциск все еще был частично парализован и полностью невменяем, Ланду выдвинул свои условия. Через несколько дней Ричард уже хвастался перед несколькими своими приближенными, что за небольшую плату в виде доходов Ричмонда и поддержку Ланду против бретонского высшего дворянства Генриха Тюдора отдадут в его руки. Когда пространное письмо Ричарда о согласии на условия Ланду еще не было написано, в сторону Дувра во весь опор поскакал ночной всадник.
С ранним приливом этот всадник уже отплывал на корабле во Фландрию, а два дня спустя он уже выпаливал свое сообщение Джону Мортону, который сбежал за границу после провала мятежа Бэкингема. Тот же курьер был отправлен назад в Англию, его хозяину было противопоказано вмешиваться в это дело, и Кристофер Урсвик, доверенный помощник Мортона, во весь опор поскакал в Бретань. Он нашел Генриха в Ванне, весьма озабоченным известиями о болезни Франциска, которые только сейчас достигли его, но когда Урсвик сообщил ему свою новость, Генрих просто кивнул.
– Беда одна не ходит. Ты выдержишь еще один длинный путь, Урсвик?
– Да, милорд.
– Тогда поезжай во Францию. Пока ты поешь, я подготовлю письма с просьбой к Карлу о пропуске.
– Милорд, не будет ли вам лучше положиться на благосклонность Карла и поехать сейчас со мной? Французы уже приглашали вас к себе. Если Ланду попытается схватить вас здесь…
– Он не попытается, – Генрих ответил так спокойно, что Урсвику стало ясно, что капли пота, выступившие у него на лбу, вызваны близостью огня. И действительно, как раз в этот момент Генрих отошел от огня. – У Ланду сейчас нет достаточных сил, чтобы повернуть против меня бретонскую знать, а мои силы сконцентрированы здесь, в Ванне. Ему понадобится армия, чтобы захватить меня. Зачем ему подвергать себя такой опасности? Он прислал мне записку о болезни Франциска и, конечно, не подозревает, что я знаю о его намерениях. Он, должно быть, думает, что очень скоро я приеду проведать герцога. Тогда он сможет без труда поймать меня в ловушку.
В эту ночь Джаспер и Эдвард Пойнингс были вызваны в комнату Генриха. Они нашли его уже в постели; в свете свечи его глаза ярко блестели, а лицо было бледное. Новость Генриха была встречена проклятиями Джаспера, который начал яростно мерить комнату шагами, и бесстрашием Пойнингса, который, нахмурив брови, спросил:
– Мы будем драться или убегать, милорд?
– Ни то, ни другое. Я послал записку, в которой спрашиваю о здоровье Франциска и о том, сможет ли он принять меня. Ответ, конечно, будет положительным, но мой курьер заболеет в пути и будет очень медленно возвращаться назад. К тому времени, когда он все-таки вернется сюда, я думаю, мы уже получим весточку от Урсвика. Тем временем, дядя, ты вместе с Эджкомбом, Дорсетом, Котени, Гилдфордом и подходящим вооруженным отрядом тоже подготовишься отдать дань уважения Франциску и справишься о его здоровье. Как только вы будете готовы, вместо этого вы двинетесь к границе и укроетесь во Франции.
– А как же ты, Гарри?
– Я должен попытаться избежать столкновения с бретонцами, даже с теми, кто поддерживает Ланду. Войска, где я числился, не смогут без сопротивления с их стороны двинуться в сторону границы и тем более за пределы Бретани. Я последую за вами позже.
Генрих кусал губы. Он боялся и не хотел разлучаться с Джаспером. Какое-то мгновение в нем вновь боролись два человека – маленький мальчик, который хотел бы спрятаться на груди у Джаспера, и рассудительный мужчина, который выбрал наименее опасный путь из всех возможных.
Когда он обернулся к Пойнингсу, от маленького мальчика не осталось и следа, только тень в глазах и пустота в желудке.
– Нед, мы должны пожертвовать тобой, ты согласен?
– Если жертва необходима, и если я больше всего подхожу для этого, то, думаю, да.
– Не считая моего дяди, ты единственный способный командир в округе. Ты должен остаться здесь и присматривать за людьми. Я также оставлю здесь сэра Эдварда Вудвилла – от него не много пользы, но его корабли могут оказаться полезными. Сиди здесь, как можно тише. Если Ланду двинется против тебя, сам решай – драться тебе или сажать часть людей на корабли, а других оставить. Оставшимся скажешь, чтобы они разнесли по стране, что их преследует Ланду. Я думаю, я молюсь, что они найдут себе убежище. Нед, – произнес Генрих извиняющимся тоном, – я оставляю тебе неприятное задание.
– Но что ты будешь делать, Гарри? – настаивал Джаспер.
– Я еще до конца не решил. Я должен наилучшим образом использовать все возможности, которые могут появиться, а что это будет, я не могу вам сказать, а гадать не хочу. И вы оба этого не скажете, – подумал Генрих, – даже если вас схватят и будут допрашивать.
Ложь не беспокоила его. Генриха никогда не тяготила ложь, поскольку он лгал только после тщательного обдумывания и с твердым убеждением, что неправда – лучшее и самое безопасное средство. По этой же причине его самого практически невозможно было уличить во лжи, поскольку он произносил ее с силой и напором правды, без сомнений и колебаний. Неудивительно, что у него был вполне естественный вид, когда, получив французский паспорт он на рассвете дня разбудил Вильгельма Брэндона.
– Вставай, лентяй, а то проспишь такой прекрасный день! Поедем со мной на охоту.
– Подождите, милорд, – заворчал Вильгельм, – прошлой ночью я выпил лишнего.
Генрих рассмеялся:
– Тогда тебе точно нужно ехать. Воздух освежит твою голову, а я объясню тебе, почему ночью лучше работать, чем пить до утра.
Брэндон уже встал с постели и одевался, хотя движения у него были замедленные.
– Я знаю, я уже слышал это. Ты скажешь, что выглядишь не лучше меня, но зато у тебя не болит голова и…
– Да, я вижу, ты выучил слова, но урока так и не извлек. Ладно, лошади уже оседланы. Спускайся вниз как можно тише. В здешних лесах всю дичь уже вывели, но я слышал, что остался кабан. Мы поедем только с тобой вдвоем и егерями, Вильгельм. Я не хочу делить такую добычу с кем-либо еще.
Они не спеша выехали со двора на улицы, которые постепенно уже заполняла дневная жизнь. На группу всадников в охотничьих костюмах и с оружием никто не обратил никакого внимания – к таким зрелищам здесь давно привыкли. Они были первыми, кто выехал за ворота города в этот день, но и это не заслуживало никакого внимания. Выбравшись за город, они отпустили поводья, и свежие лошади с радостью перешли с шага на легкий галоп. Вильгельм Брэндон был слишком озабочен своим здоровьем, чтобы заметить, что сопровождающие его всадники были вовсе не егерями, а личными слугами Генриха. Он не заметил, что они держались пустынной дороги и двигались на восток, поскольку светлеющее небо раздражало его глаза.
Однако когда Генрих свернул с дороги в небольшой пролесок, Брэндон наконец-таки проснулся.
– Сир, неужели вы думаете, что здесь могут водиться кабаны. Это же просто лесополоса между полями.
– Я не думаю, что в здешних местах вообще остались кабаны, Вилл. Мы с тобой их всех давно перебили.
Генрих слез с лошади и на глазах изумленного Брэндона начал переодеваться. Он стащил с себя дорогой плащ, отстегнул рукава на панцире и сбросил сапоги и штаны. Один из слуг собрал и упаковал эти предметы туалета, а второй подал вместо них грубую домотканую одежду и поверх всего – свой плащ. Затем из походной сумки развернули тонкую кольчугу.
– Перестань пялиться, Вилл, – засмеялся Генрих. – Ты хочешь, чтобы тебя отправили назад в Англию и лишили головы? Я так – нет. Мне также не по вкусу, чтобы предатель Ланду жирел на доходах Ричмонда. Ты – джентльмен, путешествующий с пятью слугами. Ты посещал меня, нашел мой двор слишком бедным, и теперь направляешься к Ланду, – если кто спросит. Ну, перестань ужасаться. Ты – единственное оружие, которое у меня осталось. Ты сможешь без хлопот проводить меня во Францию, Вилл?
– Пока в моем теле есть хоть капля крови, я приведу и выведу вас хоть из ада, милорд.
Генрих громко рассмеялся.
– Тогда, вперед. Будь моим щитом и мечом.
По правде говоря, он не ожидал никаких неприятностей. Он часто ездил охотиться и возвращался поздно вечером. У них в запасе был целый день, а возможно и ночь, прежде чем шпионы Ланду забеспокоятся и доложат о его отсутствии. К этому времени они уже будут в безопасности во Франции.
Однако Генрих слегка переоценил осторожность Ланду и недооценил ретивость эмиссаров Ричарда. Получить от Франциска письмо с требованием приехать к нему и успокоить его оказалось делом не сложным.
Его затуманенный мозг забыл об эмиссарах и опасности, и жаждал умиротворяющего голоса и мягких манер своего воспитанника. Возможно, что герцог уже смутно осознавал, что он почти уже пленник, и надеялся, что Генрих сможет его спасти.
Вооружившись добытым посланием Франциска, которого Генрих вряд ли осмелился бы проигнорировать, люди Ланду въехали в Ванн почти в то же самое время, когда Генрих выезжал через другие ворота.
Они быстро обнаружили, что их добыча улизнула. Если бы это были люди Франциска, которые принимали Генриха почти как своего второго хозяина, они бы сели и стали ждать. Однако Ланду был не так прост.
Отряд состоял из нанятых им лично наемников, которыми командовал умный и недоверчивый капитан.
Он навел справки и установил, что Генриха не сопровождали ни егеря, ни собаки. Уверения Пойнингса, что все вещи и ценности Генриха остались в его комнате, не возымели действия. Если Генрих охотится, к нему вполне можно присоединиться и проследить за его возвращением, а если он попытался скрыться, то они наверняка смогут его схватить.
ГЛАВА 7
Генрих Тюдор оторвал голову от стола. Казалось, что счета, лежащие перед ним, сводили его с ума, даже когда он закрывал глаза. Он выглянул в узкое окно. Неужели солнце никогда не светит во Франции весной? Генрих посмотрел на свои руки, которые всегда были тонкими и красивыми; они выглядели как истощенные клешни, а его обычно блестящие глаза потускнели. Прошел почти уже год, как он сбежал от Ланду, а ужас той поездки, когда приходилось петлять и прятаться, без еды и сна, изо дня в день был ничем по сравнению с ужасом этого года.
Поначалу все было не так уж и плохо. Он был так тепло принят, что его сомнения по поводу обращения за помощью к Франции почти развеялись. Казалось, что ему нужно только вывести своих людей из Англии невредимыми, и деньги, корабли и новые люди сами поплывут к нему в руки и обеспечат ему успех. Но Генрих, который считал, что разбирается в дворцовой фракционности и интригах, обнаружил, что ему есть еще чему поучиться. По сравнению с той борьбой слов и политик, в которую он теперь был втянут, двор Франциска казался ничтожным, а заговоры бретонского дворянства детскими шалостями.
Первый урок он извлек, когда Франциск достаточно поправился, чтобы понять, что случилось. Его крепкая привязанность сразу же проявилась в том, что он снял осаду с Пойнингса и Вудвилла, выслал им денег и разрешил их небольшой армии присоединиться к Генриху во Франции Генрих понял, что французам безразлично, кто сидит на троне в Англии до тех пор, пока страну раздирает гражданская война. Они помогут мне, но не до полной победы.
Генрих искусно поменял свою тактику. Раньше он пытался убедить французский совет в слабости Ричарда, в своей силе и способности быстро и уверенно победить. Теперь он демонстрировал свою неуверенность; он признавал, что Ричард довольно силен на севере, и что может потребоваться много времени, чтобы поднять страну. Ему понадобится французская помощь – может быть на годы. Его просьбы об оказании этой помощи и вежливые отказы ее дать настолько навязли у него в зубах, что он даже потерял аппетит и постоянно чувствовал боли в желудке.
Это маневрирование, однако, принесло ему и немного удачи – удачи, которой у него уже не было несколько лет, и которая сопровождала его всю оставшуюся жизнь. Генрих только что закончил разговор и изысканно раскланялся с герцогом Орлеанским, лидером одной из политических фракций, когда к нему приблизился мужчина, приблизительно его лет, одетый в скромную одежду священника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Теперь она вновь осознала это, осознала с холодным ужасом, который терзал ее душу и даже не давал ей расплакаться. Она хотела забыться, помнить только о времени, проведенным ею в имении лорда Стэнли. Леди Маргрит была так добра, она так сильно отличалась от ее матери. Однажды она упомянула имя Генриха и, увидев как вспыхнула Элизабет, попросила извинения и сменила тему разговора. Элизабет была недовольна собой. Она хотела знать все о Генрихе Ричмонде. Ей пришлось пойти на изрядные ухищрения, чтобы вновь затронуть эту тему.
Леди Маргрит призналась, что уже не знает своего сына так, как раньше, поскольку они давно живут врозь. Но она достала его письма и дала их Элизабет почитать. Элизабет пыталась вспомнить их дословно. Они были такие нежные, милые и игривые. Вспоминая их, она на несколько минут избавлялась от ледяного ужаса. Конечно, его письма к ней были совсем другие, но так и должно было быть. Их всего было три. Это Элизабет тоже понимала. Это было вызвано соображениями безопасности. Если бы курьера с письмом к ней захватили, она бы подверглась большой опасности. И Генрих был прав. Посмотрите, что случилось, когда он объявил, что женится на ней, даже не получив ее согласия.
Теперь она сожалела, что ее письма к Генриху были столь формальны. Когда он прислал ей кольцо и изящное уведомление о получении ее согласия, она ответила, послав ему одно из своих последних украшений – брошь; но она чувствовала, что стиль ее письма был сух и в нем не было сердечности. Возможно, если бы она написала теплее, он бы меньше думал о ней, как о принцессе, и больше, как о женщине. Но в письме было трудно высказать теплоту. Если бы она могла поговорить с ним, формальности не имели бы значения. Он бы увидел в ее глазах и ее улыбке, что она хочет… Мать не сможет помешать ее взгляду.
Элизабет с обидой вспомнила о том, как мать заставила ее переписать одно письмо только потому, что она выразила надежду, что угодит Генриху. Мать отругала ее.
– Не дело, Элизабет, угождать своему мужу. Он должен гордиться тем, что его удостоили чести быть мужем дочери Эдварда, даже если она косоглазая, прокаженная, с драконовским нравом.
В отношении дочери Эдварда и графа Ричмонда это было в какой-то мере справедливо, признавала Элизабет, но как быть с Элизабет и Генрихом? Мать сказала ей, что она дура. Для королевы и короля нет никаких Элизабет и Генрихов. Граф Ричмонда захотел стать королем, и с этой целью возжелал дочь Эдварда. Если Элизабет не будет ежеминутно помнить о том, кто она, то как только он утвердится во власти, он использует ее, а затем выбросит как ненужный хлам.
Элизабет облизала губы сухим языком в тщетной попытке освежить их. От этой мысли ее снова бросило в холод. Она попыталась думать о Маргрит и ее теплом и счастливом доме. Лорд Стэнли боготворил землю, по которой ступала нога леди Маргрит. Хотя он часто отлучался из дома и был сильно занят делами короля, его радость при возвращении домой и печаль при расставании со своей женой скрыть было невозможно. Но все это не помогало – никакое воспоминание о спокойной жизни не могло защитить ее сейчас. Ричард стал подозревать леди Маргрит, забрал от нее Элизабет и заслал ее далеко на север, в этот мрачный замок, где ее стерегли как пленницу, шпионили за ней, и где женщины, которые должны были ее обслуживать, грубо обращались с ней.
Захватив Элизабет, Ричард чувствовал себя в большей безопасности. В Ренне Генрих поклялся, что женится на старшей дочери Эдварда, как только станет королем, но Ричард опасался, что тот попытается тайно вывезти ее из Англии и жениться на ней до этого, чтобы привлечь на свою сторону всех приверженцев памяти Эдварда. Затем Ричард послал еще одну делегацию в Бретань, и на этом, похоже, удача отвернулась от Генриха.
Франциск потерял сознание во время государственного обеда. Послов принимал Пьер Ланду. Ланду не решился действовать слишком быстро, поскольку несколькими днями ранее Франциск оправился от подобного, хотя и не столь сильного удара, но он пообещал послам, что если Франциск потеряет рассудок или умрет, Генрих будет к ним доставлен. Необходимости в немедленных действиях не было, так как Генрих отсутствовал при дворе и не знал, что происходит.
Чувствуя себя под защитой Франциска, он намеренно покинул двор, чтобы уклончивые ответы герцога английским послам не стали более очевидными. Спустя неделю, когда Франциск все еще был частично парализован и полностью невменяем, Ланду выдвинул свои условия. Через несколько дней Ричард уже хвастался перед несколькими своими приближенными, что за небольшую плату в виде доходов Ричмонда и поддержку Ланду против бретонского высшего дворянства Генриха Тюдора отдадут в его руки. Когда пространное письмо Ричарда о согласии на условия Ланду еще не было написано, в сторону Дувра во весь опор поскакал ночной всадник.
С ранним приливом этот всадник уже отплывал на корабле во Фландрию, а два дня спустя он уже выпаливал свое сообщение Джону Мортону, который сбежал за границу после провала мятежа Бэкингема. Тот же курьер был отправлен назад в Англию, его хозяину было противопоказано вмешиваться в это дело, и Кристофер Урсвик, доверенный помощник Мортона, во весь опор поскакал в Бретань. Он нашел Генриха в Ванне, весьма озабоченным известиями о болезни Франциска, которые только сейчас достигли его, но когда Урсвик сообщил ему свою новость, Генрих просто кивнул.
– Беда одна не ходит. Ты выдержишь еще один длинный путь, Урсвик?
– Да, милорд.
– Тогда поезжай во Францию. Пока ты поешь, я подготовлю письма с просьбой к Карлу о пропуске.
– Милорд, не будет ли вам лучше положиться на благосклонность Карла и поехать сейчас со мной? Французы уже приглашали вас к себе. Если Ланду попытается схватить вас здесь…
– Он не попытается, – Генрих ответил так спокойно, что Урсвику стало ясно, что капли пота, выступившие у него на лбу, вызваны близостью огня. И действительно, как раз в этот момент Генрих отошел от огня. – У Ланду сейчас нет достаточных сил, чтобы повернуть против меня бретонскую знать, а мои силы сконцентрированы здесь, в Ванне. Ему понадобится армия, чтобы захватить меня. Зачем ему подвергать себя такой опасности? Он прислал мне записку о болезни Франциска и, конечно, не подозревает, что я знаю о его намерениях. Он, должно быть, думает, что очень скоро я приеду проведать герцога. Тогда он сможет без труда поймать меня в ловушку.
В эту ночь Джаспер и Эдвард Пойнингс были вызваны в комнату Генриха. Они нашли его уже в постели; в свете свечи его глаза ярко блестели, а лицо было бледное. Новость Генриха была встречена проклятиями Джаспера, который начал яростно мерить комнату шагами, и бесстрашием Пойнингса, который, нахмурив брови, спросил:
– Мы будем драться или убегать, милорд?
– Ни то, ни другое. Я послал записку, в которой спрашиваю о здоровье Франциска и о том, сможет ли он принять меня. Ответ, конечно, будет положительным, но мой курьер заболеет в пути и будет очень медленно возвращаться назад. К тому времени, когда он все-таки вернется сюда, я думаю, мы уже получим весточку от Урсвика. Тем временем, дядя, ты вместе с Эджкомбом, Дорсетом, Котени, Гилдфордом и подходящим вооруженным отрядом тоже подготовишься отдать дань уважения Франциску и справишься о его здоровье. Как только вы будете готовы, вместо этого вы двинетесь к границе и укроетесь во Франции.
– А как же ты, Гарри?
– Я должен попытаться избежать столкновения с бретонцами, даже с теми, кто поддерживает Ланду. Войска, где я числился, не смогут без сопротивления с их стороны двинуться в сторону границы и тем более за пределы Бретани. Я последую за вами позже.
Генрих кусал губы. Он боялся и не хотел разлучаться с Джаспером. Какое-то мгновение в нем вновь боролись два человека – маленький мальчик, который хотел бы спрятаться на груди у Джаспера, и рассудительный мужчина, который выбрал наименее опасный путь из всех возможных.
Когда он обернулся к Пойнингсу, от маленького мальчика не осталось и следа, только тень в глазах и пустота в желудке.
– Нед, мы должны пожертвовать тобой, ты согласен?
– Если жертва необходима, и если я больше всего подхожу для этого, то, думаю, да.
– Не считая моего дяди, ты единственный способный командир в округе. Ты должен остаться здесь и присматривать за людьми. Я также оставлю здесь сэра Эдварда Вудвилла – от него не много пользы, но его корабли могут оказаться полезными. Сиди здесь, как можно тише. Если Ланду двинется против тебя, сам решай – драться тебе или сажать часть людей на корабли, а других оставить. Оставшимся скажешь, чтобы они разнесли по стране, что их преследует Ланду. Я думаю, я молюсь, что они найдут себе убежище. Нед, – произнес Генрих извиняющимся тоном, – я оставляю тебе неприятное задание.
– Но что ты будешь делать, Гарри? – настаивал Джаспер.
– Я еще до конца не решил. Я должен наилучшим образом использовать все возможности, которые могут появиться, а что это будет, я не могу вам сказать, а гадать не хочу. И вы оба этого не скажете, – подумал Генрих, – даже если вас схватят и будут допрашивать.
Ложь не беспокоила его. Генриха никогда не тяготила ложь, поскольку он лгал только после тщательного обдумывания и с твердым убеждением, что неправда – лучшее и самое безопасное средство. По этой же причине его самого практически невозможно было уличить во лжи, поскольку он произносил ее с силой и напором правды, без сомнений и колебаний. Неудивительно, что у него был вполне естественный вид, когда, получив французский паспорт он на рассвете дня разбудил Вильгельма Брэндона.
– Вставай, лентяй, а то проспишь такой прекрасный день! Поедем со мной на охоту.
– Подождите, милорд, – заворчал Вильгельм, – прошлой ночью я выпил лишнего.
Генрих рассмеялся:
– Тогда тебе точно нужно ехать. Воздух освежит твою голову, а я объясню тебе, почему ночью лучше работать, чем пить до утра.
Брэндон уже встал с постели и одевался, хотя движения у него были замедленные.
– Я знаю, я уже слышал это. Ты скажешь, что выглядишь не лучше меня, но зато у тебя не болит голова и…
– Да, я вижу, ты выучил слова, но урока так и не извлек. Ладно, лошади уже оседланы. Спускайся вниз как можно тише. В здешних лесах всю дичь уже вывели, но я слышал, что остался кабан. Мы поедем только с тобой вдвоем и егерями, Вильгельм. Я не хочу делить такую добычу с кем-либо еще.
Они не спеша выехали со двора на улицы, которые постепенно уже заполняла дневная жизнь. На группу всадников в охотничьих костюмах и с оружием никто не обратил никакого внимания – к таким зрелищам здесь давно привыкли. Они были первыми, кто выехал за ворота города в этот день, но и это не заслуживало никакого внимания. Выбравшись за город, они отпустили поводья, и свежие лошади с радостью перешли с шага на легкий галоп. Вильгельм Брэндон был слишком озабочен своим здоровьем, чтобы заметить, что сопровождающие его всадники были вовсе не егерями, а личными слугами Генриха. Он не заметил, что они держались пустынной дороги и двигались на восток, поскольку светлеющее небо раздражало его глаза.
Однако когда Генрих свернул с дороги в небольшой пролесок, Брэндон наконец-таки проснулся.
– Сир, неужели вы думаете, что здесь могут водиться кабаны. Это же просто лесополоса между полями.
– Я не думаю, что в здешних местах вообще остались кабаны, Вилл. Мы с тобой их всех давно перебили.
Генрих слез с лошади и на глазах изумленного Брэндона начал переодеваться. Он стащил с себя дорогой плащ, отстегнул рукава на панцире и сбросил сапоги и штаны. Один из слуг собрал и упаковал эти предметы туалета, а второй подал вместо них грубую домотканую одежду и поверх всего – свой плащ. Затем из походной сумки развернули тонкую кольчугу.
– Перестань пялиться, Вилл, – засмеялся Генрих. – Ты хочешь, чтобы тебя отправили назад в Англию и лишили головы? Я так – нет. Мне также не по вкусу, чтобы предатель Ланду жирел на доходах Ричмонда. Ты – джентльмен, путешествующий с пятью слугами. Ты посещал меня, нашел мой двор слишком бедным, и теперь направляешься к Ланду, – если кто спросит. Ну, перестань ужасаться. Ты – единственное оружие, которое у меня осталось. Ты сможешь без хлопот проводить меня во Францию, Вилл?
– Пока в моем теле есть хоть капля крови, я приведу и выведу вас хоть из ада, милорд.
Генрих громко рассмеялся.
– Тогда, вперед. Будь моим щитом и мечом.
По правде говоря, он не ожидал никаких неприятностей. Он часто ездил охотиться и возвращался поздно вечером. У них в запасе был целый день, а возможно и ночь, прежде чем шпионы Ланду забеспокоятся и доложат о его отсутствии. К этому времени они уже будут в безопасности во Франции.
Однако Генрих слегка переоценил осторожность Ланду и недооценил ретивость эмиссаров Ричарда. Получить от Франциска письмо с требованием приехать к нему и успокоить его оказалось делом не сложным.
Его затуманенный мозг забыл об эмиссарах и опасности, и жаждал умиротворяющего голоса и мягких манер своего воспитанника. Возможно, что герцог уже смутно осознавал, что он почти уже пленник, и надеялся, что Генрих сможет его спасти.
Вооружившись добытым посланием Франциска, которого Генрих вряд ли осмелился бы проигнорировать, люди Ланду въехали в Ванн почти в то же самое время, когда Генрих выезжал через другие ворота.
Они быстро обнаружили, что их добыча улизнула. Если бы это были люди Франциска, которые принимали Генриха почти как своего второго хозяина, они бы сели и стали ждать. Однако Ланду был не так прост.
Отряд состоял из нанятых им лично наемников, которыми командовал умный и недоверчивый капитан.
Он навел справки и установил, что Генриха не сопровождали ни егеря, ни собаки. Уверения Пойнингса, что все вещи и ценности Генриха остались в его комнате, не возымели действия. Если Генрих охотится, к нему вполне можно присоединиться и проследить за его возвращением, а если он попытался скрыться, то они наверняка смогут его схватить.
ГЛАВА 7
Генрих Тюдор оторвал голову от стола. Казалось, что счета, лежащие перед ним, сводили его с ума, даже когда он закрывал глаза. Он выглянул в узкое окно. Неужели солнце никогда не светит во Франции весной? Генрих посмотрел на свои руки, которые всегда были тонкими и красивыми; они выглядели как истощенные клешни, а его обычно блестящие глаза потускнели. Прошел почти уже год, как он сбежал от Ланду, а ужас той поездки, когда приходилось петлять и прятаться, без еды и сна, изо дня в день был ничем по сравнению с ужасом этого года.
Поначалу все было не так уж и плохо. Он был так тепло принят, что его сомнения по поводу обращения за помощью к Франции почти развеялись. Казалось, что ему нужно только вывести своих людей из Англии невредимыми, и деньги, корабли и новые люди сами поплывут к нему в руки и обеспечат ему успех. Но Генрих, который считал, что разбирается в дворцовой фракционности и интригах, обнаружил, что ему есть еще чему поучиться. По сравнению с той борьбой слов и политик, в которую он теперь был втянут, двор Франциска казался ничтожным, а заговоры бретонского дворянства детскими шалостями.
Первый урок он извлек, когда Франциск достаточно поправился, чтобы понять, что случилось. Его крепкая привязанность сразу же проявилась в том, что он снял осаду с Пойнингса и Вудвилла, выслал им денег и разрешил их небольшой армии присоединиться к Генриху во Франции Генрих понял, что французам безразлично, кто сидит на троне в Англии до тех пор, пока страну раздирает гражданская война. Они помогут мне, но не до полной победы.
Генрих искусно поменял свою тактику. Раньше он пытался убедить французский совет в слабости Ричарда, в своей силе и способности быстро и уверенно победить. Теперь он демонстрировал свою неуверенность; он признавал, что Ричард довольно силен на севере, и что может потребоваться много времени, чтобы поднять страну. Ему понадобится французская помощь – может быть на годы. Его просьбы об оказании этой помощи и вежливые отказы ее дать настолько навязли у него в зубах, что он даже потерял аппетит и постоянно чувствовал боли в желудке.
Это маневрирование, однако, принесло ему и немного удачи – удачи, которой у него уже не было несколько лет, и которая сопровождала его всю оставшуюся жизнь. Генрих только что закончил разговор и изысканно раскланялся с герцогом Орлеанским, лидером одной из политических фракций, когда к нему приблизился мужчина, приблизительно его лет, одетый в скромную одежду священника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42