– воскликнула Лукреция, густо краснея, – Ваш гнев лучше всего доказывает мой позор. Поверьте, что я еще не совсем потеряла стыд. Я отважилась на этот поцелуй только в глубокой темноте. О, если бы вы знали, как я наказана за свой поступок! Этот рыцарь святого Иоанна перед всем двором насмеялся надо мной, рассказав, что произошло в гроте Эгерии.
– Нельзя верить твоим словам, лживая женщина. Как могла ты поцеловать его в лоб, когда он выше тебя? Он, значит, наклонился?
– Разве я сказала «в лоб»? Я хотела сказать «в губы». Я, собственно, намеревалась поцеловать его в лоб, но как-то случилось, что мне подвернулись губы. Ведь дело происходило в темноте! – пробормотала Лукреция, потупясь.
– Ну, вот это скорее похоже на правду! – с горькой улыбкой заметил монах. – Для того, чтобы ты могла поцеловать иоаннита даже в губы, он все-таки должен был наклониться к тебе, то есть сознательно принять участие в твоем позоре.
– Неужели? Значит, он искал моего поцелуя? – с невольной радостью воскликнула Лукреция.
– Он приблизительно одного роста со мной! – проговорил монах, и его лицо приняло какое-то странное выражение.
– Да, только вы опускаете голову, как подобает духовному лицу, а он держит ее высоко, подобно юному Марсу. Вы прощаете меня, отче, не правда ли? Ответьте на мой униженный поцелуй поцелуем всепрощения.
С последними словами Лукреция прижала руку отца Бруно к своим губам.
– Тебя простить? Ну, нет! Ты слишком искушаешь мое терпение. Уходи отсюда, ступай к своему родному отцу!., пусть он прощает тебе твои многочисленные грехи. Уходи.
– Что ты о себе воображаешь, отец Бруно, чего ты бесишься? – гневно сказала Лукреция, внезапно изменив тон. Она вскочила с колен и продолжала. – Как ты смеешь издеваться надо мной, после того, как я открываю тебе каждый потайной утолок своей души? Не нужны мне ни твое прощение, ни твоя помощь. Я сама скажу иоанниту, какая опасность ждет его. Во время нашего свидания в гроте за деревом стоял герцог Цезарь и слышал весь наш разговор.
– Герцог Романьи? – с видимым удовольствием воскликнул монах. – Каким образом он попал туда?
– Он действительно поверил или, может быть, сделал вид, что верит, будто я – странствующая танцовщица. Подслушав мой разговор со старухой, которую я посылала за иоаннитом, он сам явился на свидание, – дрожа всем телом, ответила Лукреция. – Необходимо предупредить феррарца об угрожающей ему опасности.
– Цезарю не за что мстить ему, если ты говоришь правду, что рыцарь с презрением отвернулся от тебя.
– Да, но он потом сказал при всех, что я поцеловала его, а Цезарь никак не может перенести это.
– Ты искренне раскаиваешься в своем поступке? – спросил монах.
– Наложите на меня какое угодно покаяние, но ради Бога предупредите феррарца об опасности! – воскликнула Лукреция, опускаясь на колени. – Я даже согласна, если это необходимо, чтобы он уехал из Рима.
– Иоаннит не сделает этого. У меня уже был разговор с ним по поводу опасности, грозящей ему здесь, но он ответил, что ни за что не уедет отсюда, пока не исполнит данного ему поручения! – задумчиво возразил отец Бруно.
– Вы знаете, какое у него поручение? – испуганно спросила молодая женщина.
– Может быть, Господь готовит тебе горькую чашу с целью заставить тебя отречься от мирской суеты, покончить со всеми ужасами, виной которых является твоя красота, и прийти под Его святую защиту. Знаю ли я, зачем приехал феррарец? Я-то знаю, а вот тебе, должно быть, неизвестно, зачем он явился в Рим.
– Нет, он сам рассказал мне. Его послал принц феррарский для того, чтобы, чтобы... нет, я это не могу сказать, – прошептала Лукреция, закрывая свое лицо рукой монаха.
– Успокойся, дочь моя, он не в состоянии будет исполнить свое поручение, – нежно и тихо проговорил отец Бруно.
– А вы прощаете меня, отче? – спросила Лукреция и, встретив взгляд духовника, отшатнулась в ужасе – так необычно было выражение его лица. Монах молчал.
– Да говорите же, вы пугаете меня! Пресвятая Дева, он умер!.. Биккоццо, Биккоццо!
– Тише, тише, дочь моя, – слабым голосом остановил ее отец Бруно. – Я немного ослабел от поста и бессонных ночей, но теперь уже все прошло. Уходи отсюда, прекрасный дьявол! Как ты смеешь так искушать меня своим сладострастием! – вдруг хрипло закричал монах.
– Простите меня, отче, иначе я навсегда лишусь спокойствия! – просила Лукреция ласковым, умоляющим голосом, по-видимому, не подозревая истинной причины волнения отца Бруно и приписывая все своему проступку.
– Тебя простить, дорогая, дивная Лукреция? О, Боже, спаси меня, дай мне какой-нибудь знак, что Ты здесь, что Ты существуешь! Пусть разразится гром, или я с ума сойду...
Альфонсо невольно сделал резкое движение, отчего камень с разрушенной стены скатился в отверстие окна кельи монаха и с шумом упал на пол посреди комнаты.
Доминиканец быстро оттолкнул Лукрецию в сторону и бросился на колени перед алтарем.
– Да благословенно будет имя Господне во веки веков! – в экстазе воскликнул он, и начал горячо молиться.
Лукреция с удивлением смотрела на монаха. Когда он поднялся с колен, то был поражен, каким чистым, невинным созданием казалась эта женщина!
– Забудь все, что я говорил, дочь моя! – смущенно пробормотал доминиканец. – Твоя душа так дорога мне, что я в отчаянии забыл свою обязанность духовника. Иди с Богом, а я пока придумаю для тебя достойное покаяние.
– А вы исполните просьбу, отче?
– Да, я повторю свое предостережение. Жизнь этого иоаннита имеет и для меня значение! – изменившимся голосом прибавил монах. – Однако, не забывай, дочь моя, что этот феррарец выказал тебе презрение при всем народе, а теперь всеми силами старается найти какие-нибудь доказательства, чтобы покрыть твое имя позором навеки.
– Да, я возненавижу его так же, как он ненавидит меня! – со вздохом ответила Лукреция, закутываясь своей мантильей. – Я никогда не забуду своей собственной глупости и той бессердечной жестокости, с которой он выставил меня на позор перед всеми окружающими. Я его так же презираю, как он презирает меня.
Отец Бруно с горькой улыбкой взял лампу и пошел провожать свою духовную дочь. Все это было сделано так быстро, что Альфонсо еле успел спрятаться.
ГЛАВА ХIII
На следующий день на площади Равона, в своем дворце, Орсини устраивали бой быков. Вокруг всей площади были устроены сиденья, покрытые дорогой материей и украшенные флагами. На возвышении стояла палатка, предназначенная для папского двора. Она была сделана из пурпурного шелка, а внутри обита такого же цвета бархатом и белым атласом. Чтобы скрыть папу от взоров любопытной толпы, открытая сторона была завешена золотой сеткой.
Альфонсо, не желая принимать участие в празднике в качестве гостя, последовал за толпой, стремившейся посмотреть торжество. Он был в мрачном настроении, не хотел, чтобы его видели, и все время прятался среди народа. Когда он подошел к площади, почти все места для сидения были уже заняты. Свита папы в блестящих мундирах заняла приготовленные для нее ложи. Через золотую сетку павильона Альфонсо увидел папу рядом с Лукрецией, окруженной своими фрейлинами. Из мужчин был лишь один – англичанин Лебофор. Альфонсо спросил стоявших около него людей, почему рыцарь солнца не принимает участия в бое быков, и ему ответили, что англичанин не обладает нужной для этого ловкостью, а потому отказался от турнира. Этот ответ поразил Альфонсо. Он знал, что Реджинальд отличался необыкновенным искусством в этом деле, и ничего так не любил, как опасную борьбу и триумф после победы.
Арена была усыпана белым песком. Из большого фонтана все время лилась струя розовой воды и смачивала песок для того, чтобы не было пыли.
Среди всадников, сидевших на горячих лошадях, находились герцог Романьи и Паоло Орсини. На Цезаре был черный бархатный костюм с огненно-красными бантами, а на Орсини – белый (цвет Лукреции), отделанный ярко-красным (цвет дома Орсини) и зеленым. Эти цвета должны были служить символом любви и надежды.
Маршал турнира представил Лукреции шестнадцать всадников и попросил у нее разрешения начать бой быков. Лебофор откинул в сторону золотую сетку, и Лукреция вместе со своими фрейлинами приветствовала героев. Альфонсо заметил, что молодая женщина холодно отнеслась к Орсини, отчего лицо англичанина засияло радостью.
– Разрешаю вам вступить в борьбу, рыцари, и от души желаю полного успеха, – с обворожительной улыбкой проговорила Лукреция, подавая Орсини большой железный ключ. – Однако, почему среди вас нет рыцаря святого Иоанна? Может быть, он боится в борьбе с быками потерять ту славу, которую приобрел во время охоты на буйволов?
– Вам, донна, вероятно, это лучше известно – мрачно ответил Паоло, – что касается меня, то я мало интересуюсь тайными побуждениями иоаннита.
Лукреция высокомерно поклонилась, а Паоло передал маршалу ключ от конюшни, в которой находились быки. Для большего удовольствия публики на арену сразу выпустили четырех быков, самых бешеных. Раздался громкий шум труб и литавр, и со страшным ревом по арене завертелись четыре черных, как уголь, быка. Зрелище казалось настолько интересным, что даже папа высунул голову вперед из палатки, и напряженно следил за борьбой.
Альфонсо не принимал никакого участия в этом зрелище. Он стоял равнодушно, когда публика громко выражала свои восторги по адресу Орсини, который, несмотря на страшную опасность, схватил быка за рога и обмотал их белыми лентами в честь Лукреции. Он смотрел безучастно, когда толпа зааплодировала Цезарю, снесшему одним взмахом кинжала голову самого бешеного животного.
В конце боя трудно было решить, кому принадлежит пальма первенства – Паоло или герцогу Романьи. Цезарь поспешил великодушно отказаться от награды в пользу своего друга Орсини. Приз состоял из великолепного меча, и, держа этот приз в руках, Паоло опустился на колени перед дамой своего сердца.
Александр VI удостоил похвалой храброго рыцаря, а Лукреция приняла подарок с более благосклонной улыбкой, чем обыкновенно. Протянув свою руку, чтоб взять подарок Паоло, она взглянула с чарующей улыбкой на Лебофора, и перевела затем свой взгляд на толпу. На одно мгновение ее взор встретился с взглядом Альфонсо, но последний поспешил скрыться среди публики.
– Завтра я буду сражаться этим мечом с теми рыцарями, которые не отдают дани богине любви, в особенности с самым упрямым из них, рыцарем святого Иоанна, – весело сказала Лукреция, обращаясь к Паоло. – Но, так как этот меч слишком тяжел для того, чтобы я могла прикрепить его к своему поясу, а вы очень устали, я отдам его на сохранение сэру Реджинальду Лебофору.
С этими словами Лукреция передала меч англичанину и держала его при этом таким образом, что Лебофор должен был вместе с мечом взять и ее руку. Так, по крайней мере, думал Альфонсо, видевший эту сцену.
По окончании боя быков на арену вышли четверо герольдов в ярких костюмах, и объявили всему народу, что завтра, в честь юбилейного торжества и дня рождения донны Лукреции, будет турнир в Колизее. Приз его святейшества состоит из бриллиантового венка, стоящего пятнадцать тысяч золотых дукатов. Этот приз получит тот рыцарь, которого признают победителем все дамы, герцог Романьи в качестве председателя турнира, герольды и маршалы.
После этого торжественного сообщения пришли два других герольда с гербами герцога Романьи и пригласили всех жителей Рима, а также приезжих гостей, на праздник во дворец к герцогу, где дано будет блестящее представление. После этого толпа разошлась, а двор отправился в палаццо Массими, где Орсини устроили парадный обед.
Альфонсо в удрученном настроении вернулся в свою гостиницу. Всю прошлую ночь он думал о событиях дня. Его мучила мысль, что он жестоко оскорбил Лукрецию, но он старался успокоить себя тем, что, хотя многие его подозрения оказались неосновательными, все же красавица не могла оправдаться в том обвинении, которое, главным образом, позорило ее. Он припоминал выражение ревности у Цезаря, упреки монаха по адресу молодой женщины, рассказ еврейки об убийстве Джованни Борджиа, который, вероятно, погиб от руки ревнивого Цезаря, и его озлобление против Лукреции заглушило чувство раскаяния. Кокетство молодой женщины с англичанином заставляло сердце Альфонсо сжиматься от какого-то горького и неприятного чувства.
Стук в дверь заставил его очнуться от мрачных мыслей.
– Войдите! – недовольным тоном проговорил он.
Дверь открылась, и на пороге показался отец Бруно. На бледном лице монаха отражались следы душевой борьбы, что вызвало со стороны Альфонсо не жалость, а презрение. Рыцарь знал, зачем отец Бруно пришел к нему. Сначала мысль о том, что Лукреция беспокоится о его судьбе, наполнила душу Альфонсо раскаянием и умилением, но он тотчас же прогнал это чувство, объяснив себе желание Лукреции, чтобы он уехал из Рима, ее страхом за себя перед наблюдательным свидетелем и потребностью избавиться от него. После обычных приветствий монах заявил, что, чувствуя себя обязанным рыцарю, он считает своим долгом предупредить его о том, что его ждет большая опасность, а потому он должен уехать как можно скорее из Рима, если не хочет попасться в руки врагам.
– Вы – монах, отец Бруно, и вам незнакомы людские страсти, – ответил Альфонсо с тайным намерением уколоть доминиканца, – поэтому вы думаете, что я могу исполнить ваш совет. Нет, солдат и мужчина должен быть именно там, где его ждет опасность. Я обязан быть завтра на турнире, хотя поклонник римской Венеры обещал жестоко отомстить мне и, вероятно, сдержит свое слово.
– Я боюсь, что ваше открытое презрение к донне Лукреции переполнит чашу терпения этой гордой, жестокой женщины. Вы и так уже разгневали ее до последней степени!
– Гордая, жестокая, разгневанная до последней степени! – повторил Альфонсо. – Я думаю, отец Бруно, что эти опасения напрасны. Ваша Венера так увлечена любовью к юному английскому рыцарю, что, наверно, ей теперь нет времени заняться кровавыми ужасами.
Отец Бруно улыбнулся, хотя не мог скрыть внутреннее беспокойство, вызванное словами Альфонсо.
– Вы можете потерпеть поражение на завтрашнем турнире, чем воспользуются ваши враги. Или – вернее – ваши враги могут убить вас и все свалить на несчастный случай, который произошел с вами на этом турнире! – проговорил монах после некоторого раздумья. – Я предупредил вас, а затем, если с вами случится что-нибудь не моя вина. Будьте осторожны!.. Вы знаете, что ненавидящая женщина способна на все, а вы сами, своими руками, вызвали эту ненависть.
Доминиканец ушел, а Альфонсо остался в еще более мрачном настроении при мысли о том, что мимолетное влечение к нему Лукреции превратилось в жажду кровавой мести.
Несмотря на угрозы, страшную усталость и отвращение ко всем Борджиа, Альфонсо был одним из первых, устремившихся на другой день ко дворцу Колонны.
По тем разговорам, которые слышались в толпе, Альфонсо убедился, что Цезарь Борджиа превосходно знал характер римлян.
– Как хорошо, что изгнали этих Колонна! – говорила веселая публика, предвкушая ряд удовольствий, – теперь, по крайней мере, сады открыты для всех. Представление будет из жизни старых римских императоров. Это доказывает, что Рим возвращается к своему великому прошлому!
Вид приготовленного угощения привел в восторг толпу. Высокие фонтаны били непрерывными струями вина, которые падали в широкие мраморные бассейны. Бесчисленные столы гнулись под тяжестью разнообразных блюд. На ветвях каштанов висели апельсины, виноград и другие фрукты.
На возвышении был устроен храм богу солнца, куда Цезарь собрал весь Олимп. Навес из бледно-голубого шелка должен был изображать небо. Места для сидения разных цветов напоминали небесные облака. Все приглашенные изображали собой богов и собрались вокруг роскошно сервированного стола.
Только папа Александр был в своем обычном одеянии, но его величественная фигура не вносила диссонанса, находясь рядом с мифическими богами.
Цезарь изображал Меркурия. Говорили, что он выбрал эту роль ради того, чтобы угодить папе, ибо Меркурий был послушным орудием в руках своего отца.
Альфонсо интересовала только Лукреция, которая избрала для себя роль богини любви. На ней было легкое пурпурное платье, стянутое золотым кушаком, на котором висело зеркало в серебряной оправе. Золотые сандалии еле держались на ее стройных, удивительно красивых ногах. Венок из роз украшал золотистую головку. Глаза сияли торжеством. Вся она со своим чарующим мелодичным голосом действительно производила впечатление настоящей богини любви.
Возле нее сидел Паоло, в роли ее возлюбленного – Марса, а Урбино с неподражаемым комизмом представлял уродливого мужа Венеры. Лебофор, конечно был Адонисом и Лукреция, согласно своей роли, проявляла большую нежность к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65