— Прекрасно. Осталось только одно дело.— Еще одно? — удивленно поднял брови Вязников. Его информаторы не говорили ни о чем, кроме земельного вопроса.— Да, даже не дело, просто хотел вас спросить. Государству не безразлична судьба тех, кто с оружием в руках защищал его от внутренних врагов. Очень не безразлична. Поэтому нас интересует ваше будущее. Чем вы намерены заниматься в дальнейшем? Может быть, собираетесь поменять место жительства? Посвятить себя какой-то деятельности? Собираетесь остаться в Москве?Последний вопрос был задан таким образом, что как будто повис в воздухе. В комнате неожиданно стало душно. Алексей почувствовал, как напрягся Морозов. Белов снял очки, поправил воротник рубашки и сидел теперь, как государственный Будда, невозмутим, непогрешим и непробиваем.— Мы, — в горле образовался комок, Алексей громко прокашлялся, — мы собираемся покинуть Москву. И жить спокойной жизнью где-нибудь на природе. Видимо, на пожалованной нам земле. И, скорее всего, подальше от столицы и властных структур.Юре почудилось, что где-то щелкнул выключатель. Магнитофонные катушки прекратили вращаться, перья перестали скрипеть. Напряжение иссякло. Кончилось. Огромный государственный микроскоп отодвинулся от двух кусачих блох.— Замечательная перспектива, — душевным голосом резюмировал Белов. — Всего вам хорошего. Удачи.Они взяли две синие одинаковые папки, и уже в дверях их догнал голос Дмитрия Сталиевича:— Если что — обращайтесь.— Если что? — уточнил Морозов, делая ударение на последнем слове.— Все, что угодно, — ласково кивнул Белов. — Все, что угодно.Когда друзья вышли на улицу, Вязников расправил плечи и произнес в морозный воздух:— Ты щедро опекаем КГБ.— Что?— Это из песни…— Слушай, а какого хрена ты меня из Москвы выселил, — повернулся к Вязникову Юра. — Я тебе согласия не давал.— А куда ты денешься? Вариантов один черт не много. Ты что, не понял?— Чего именно?Милицейский участок находился на задворках, до ближайшей автобусной линии надо было идти пешком минут десять. Декабрь выдался на удивление неснежный, близилось католическое Рождество, и на Западе все газеты мрачно пророчили, что оно окажется «черным».Для изнеженных европейцев снег был приятной диковинкой. На Востоке же города тихо радовались тому, что не приходится утопать в белом безобразии по колено и слушать утреннюю матерщину дворников.— Последний вопрос, который этот веселый гражданин задал. Их больше всего волнует, чтобы люди, такие как ты и я, не жили в Москве. А валили куда-нибудь, как можно дальше от столицы. Не мытьем, так катаньем будут выселять куда-нибудь на сотый километр. И это, заметь, гуманно.— С чего бы?— Могли бы в лагеря определить. Снег убирать. Или еще что-нибудь такое. Ты же социально опасный тип.— Вот здрасте! — Морозов даже остановился.— Ну ты даешь! Неужели до сих пор не понял? У тебя сломан один важный психологический барьер. Ты знаешь, что в случае чего можно за маузер взяться. Решить им ряд важных проблем. А власти такие люди… невыгодны. Одно дело легализировать короткоствольное оружие. Для самообороны. А другое дело — держать под боком неприкаянных знатоков уличного боя. Не каждый простой смертный пустит пулю человеку в брюхо, даже если его жену насиловать будут. А ты, как и я, людей убивал. Стало быть — умеешь.— Сделал один раз, второй раз легче пойдет, — вспомнил Морозов.— Истинно глаголешь!— Это не я. Это в армии лейтенант нам кричал. Когда мы по полосе препятствий свои задницы тащили.— Мудрец твой лейтенант, — кивнул Алексей. — Так что… Ты, выходит, человек, к которому у государства свой интерес. И лучше будет держать тебя подальше, особенно если учесть, что ты не военный, связанный приказами и отцами-командирами. Но, заметь, Родина к тебе с уважением!Морозов хмыкнул:— Зря ты так скептически. Вспомни СС.— Третий рейх? — подозрительно спросил Юра. В их компании все знали, что если Вязников садится на излюбленную тему с Третьим рейхом, то вечер запорот окончательно. Других разговоров не будет.— Ну ладно, ладно. Я чуть-чуть, — замахал руками Алексей. — Офицерам СС Гитлер планировал выделить земельные наделы. И расселить их вокруг Берлина. То есть окружить столицу гвардией избранных, героев. Земля ставилась во главу угла. Потому что, если у человека есть место, где он живет, откуда его сковырнешь только с кровью, этот человек уже наполовину непобедим. Это, заметь, не абстракция, это свое, настоящее. Так что можешь смело считать, что в этой папочке, — он помахал синим куском картона, — возведение тебя в звание рыцаря.— Так, получается, надо поторопиться?— В общем да, но не слишком. Инерция мышления. Среди всех моих знакомых больше половины ушли в отказ. Причем значительно больше половины. Нам, мол, не надо. Но эта тема долго не протянет. Так что надо поторапливаться.Вязников посмотрел на часы.— Да, кстати, мне ж надо домой звякнуть. Ленка от врача должна прийти.— Как она себя чувствует, кстати?— Боюсь загадывать, боюсь… — Вязников прибавил ходу.— Леха, ты, вероятно, сегодня занят будешь? — Юра в нерешительности топтался на месте.— Нет, а чего ты спрашиваешь? — Алексей удивленно обернулся. — Вечером вас с Марьей ждем.Морозов кивнул, махнул папкой:— Тогда беги, сегодня увидимся.Юра постоял, пока Вязников не завернул за угол, потом развернулся и направился в противоположную сторону. В этом районе у него было дело. Дурное, но не выполнить его Морозов не мог.
На днях к нему с воплями и плачем влетела соседка по подъезду. Придавленная жизнью тетка лет сорока пяти, которую поговорка про «баба ягодка опять» обошла стороной. Платок на голове, потрепанный передник со следами не то масла, не то пролитого чая, халатик в цветочках. Юра здоровался с ней, не зная ни имени ее, ни отчества. Только фамилия, вот и все, что держалось в его памяти, — Лобик. Не Лобок, и то хорошо.— Ой, батюшка, помоги! — понеслось плаксиво до крайности, как только Морозов открыл дверь. Потом на плечи упали руки с толстыми пальцами, и соседка буквально повисла на Юре. — Помоги, спаси, родимый! Ой, горе! Ой, горе!Женщина сотрясалась в рыданиях у Морозова на груди, а он никак не мог решить, что же с ней делать. Наконец, когда мелькнул любопытным огоньком глазок двери напротив, Юра втолкнул убитую горем соседку внутрь.— Ну, давайте-ка на кухню, — сказал Морозов строго. — Живенько!Лобик шустро юркнула в узенькую дверь и села на табуретку.Юра поставил перед ней стакан с холодной водой. Женщина его выпила, постоянно всхлипывая и давясь.— И что случилось?Этот вопрос породил неостановимую лавину слов, понять что-либо из которой было решительно невозможно. Постоянно звучали: «Ой, спаси!», «Ой, беда, горе!» и бесконечные «батюшки».Морозов налил еще стакан. Задумался. Выпил его сам. Потом открыл шкафчик, где стояли все спиртные запасы, и набухал по самые края водки.— Пей! — гаркнул он в заплаканное лицо. — Разом и залпом! А то выгоню, на хрен!Тетка схватила стакан, как утопающий тростинку.После первого глотка зрачки ее расширились, но она продолжала мужественно пить обжигающую жидкость. Из глаз текли слезы.«Действительно, видать, приперло», — подумал Морозов, на ходу прикидывая, что же такого ужасного могло случиться в жизни у обычной женщины. По всему выходило, что ничего особенного. Разве только сумку могли вырвать на улице или разрезать в трамвае. Но это не трагедия и даже, если вдуматься, не беда.Когда граненый стакан бухнулся пустым донышком на клеенку стола, а соседка, широко раскрыв рот, пыталась восстановить дыхание, Юра приказал:— Теперь коротко, по порядку, с самого начала.Водка помогла.Из рассказанного соседкой, Варварой Сергеевной Лобик, становилось ясно: в беду попала не она сама, но ее дочка, что было еще хуже. Соседка была матерью-одиночкой и дорожила дочерью как зеницей ока. Вся жизнь этой женщины была посвящена одной цели — благу ребенка.Как следствие, девочка выросла черт знает кем. Женщина, может, и должна рожать, но воспитание — это тот процесс, где ей делать практически нечего. Морозов был в этом убежден и сплошь и рядом находил подтверждения своей теории. Ему казалось несправедливым и подлым взваливать на хрупкие женские плечи бремя ответственности за все будущее ребенка.Девочка, не нуждавшаяся ни в чем, естественно, по достижении определенного возраста на мнение матери стала поплевывать. Варвара Сергеевна, женщина набожная, таскала девчонку в церковь, заставляла креститься, растолковывала, в силу своего разумения, противоречивость замшелых православных догм. Однако, видимо, так и не смогла объяснить, почему они едят мясо в Великий пост и почему надо ненавидеть эти «рожи по телевизору», хотя Христос заповедовал любовь и всепрощение. Соседка была обыкновенной пошлой псевдохристианкой из той породы, которая любит подглядывать в замочные скважины, злословить на соседей, красть по мелочи и до слез жалеть очередного Хосе Игнасио из очередного латиноамериканского сериала.Именно такие, скорее всего, и войдут в рай, потому что Господь всегда таков, каково большинство его верующих. Соседкина дочка, как и все дети в «сложном» возрасте, была очень чувствительна к вранью. И боролась с ним своими методами. Заставить мать не врать она не могла. Ложь и лицемерие было у нее в крови. Тогда девочка, звавшаяся Дианой, решила найти тех, кто не врет.И нашла.Ребята, с которыми она познакомилась, ясное дело, не в церкви, были с ней предельно честны. Они называли вещи своими именами, и если уж им хотелось потискать Дианкины груди, то так об этом и говорили. Девчонка, шалеющая от новизны ощущений, обычно не возражала. Тем более что этот «грех» неоднократно сама наблюдала по молодости лет за матерью и соседом, у которого было трое детей и жена. Тоже, видимо, образцовый христианин.Подростковый секс был нелепым, грубоватым и под пьяную лавочку. Но он был честным.Кривая дорожка подвальных матрасов и лестничных обжималок привела Диану в компанию малолетних проституток. Этим бизнесом заправлял местный авторитетик с «романтическим погонялом» — Клоп. Надо отдать девочке должное, она быстро сообразила, что эта среда обитания не ее. Но, видимо, было поздно.Несколько раз Диана приходила домой в синяках. Били сильно, но аккуратно. Лицо не портили, но ходить больно. Девочка лежала у себя в комнате, смотрела в потолок и никак не контактировала с окружающим миром. Потом она уходила, точнее, за ней приезжали.Через некоторое время мать, осматривавшая тело девочки ночью, в одну из «отлежек» обнаружила характерные следы на локтевых венах. Еще не «дороги», но Варваре Сергеевне хватило. Она отрыдала ночь, а потом кинулась по лестничной клетке вверх. К единственному врачу, которого боялся весь подъезд. Боялся по непонятной причине: Морозов жил тихо, не буянил, не пил, никого за грудки не хватал. Тем не менее Юру старались обходить стороной. Вежливо и осторожно.— Привет, — сказал Морозов, входя в комнату. Варвара Сергеевна, прижимая руки к груди, осталась в коридоре. Она снова начала рыдать, ее рыхлое тело крупно вздрагивало. В двухкомнатной квартире Лобиков было холодно. Через плохо заделанные окна ощутимо поддувало.Диана не ответила. Она смотрела в потолок. Глаза широко раскрыты, не мигают. Белое одеяло едва заметно шевелится от дыхания.Юра подошел ближе, заглянул девочке в глаза. На мгновение накатила дурнота. Он представил себе, что могли видеть эти глаза всего за семнадцать лет.Он присмотрелся к зрачкам. Теоретически героиновый «приход» должен был уже отпустить, хотя дополнительные дозы могли храниться и дома.— Извини, девочка, я тебя осмотрю. Не возражаешь?Диана молчала.Морозов осторожно снял одеяло. Обнажились худое плечо, рука и часть груди — маленькой и будто бы курносой. Сосок озорно смотрел вверх. Девушка никак не отреагировала.На бледной коже локтевого сгиба отчетливо виднелись черные точки с красными воспаленными краями. Выше, на предплечье, темнел длинный синяк от жгута. Закручивали грубо, зло. Другая рука была еще чистой.— Не все так плохо… — пробормотал Юра.Девочка была худа. Длинные ноги, еще слегка голенастые, в синяках. Под левым коленом гематома. Курчавый лобок. Левая рука прижата к животу. Ребра можно считать. Отведя ладонь, Морозов осторожно тронул кожу. Девочка вздрогнула, напряглась. «Били под дых, но не попадали, — понял Юра. — Надо бы ребра прощупать». На боку несколько крупных синяков, возможно от ботинка.— Пожалуйста, Диана, перевернись на бок.Увидев спину, Морозов напрягся. Было непонятно, каким образом девчонка могла лежать. Вдоль позвоночника тянулись длинные, синие с красным, следы ударов не то узкой палкой, не то плетью. Синяки концентрировались на бедрах. Юра присмотрелся, чуть развел ноги девочки. На внутренней поверхности бедер виднелись точки проколов.Морозов почувствовал дурноту. Такого не было ни в анатомичке, ни на практике в больнице. Он опустил одеяло. Погладил девочку по волосам.Трагедия, которая разворачивалась в тишине подъезда, ужасала своими масштабами.Девочка сопротивлялась.Мать не знала, не могла и не хотела знать всего. Она жила в квартире, не ведая, что по четырем ее стенам проходит передовая. Линия фронта. Война. И маленький солдат, девочка, до последнего защищает свою мать. Искупая страданиями ее и свои собственные ошибки. Защищает от правды. От осознания того, что именно она, мамаша, вогнала дочку в дерьмо по уши. Своим враньем да мелким мещанским быдлячеством, невыносимым в юности и заразным в зрелом возрасте.Клоп, видя активное сопротивление, решил «слить» девочку. Посадил на наркотики, что было несложно. Работа проститутки — это работа под давлением. Особенно если ты не в VIP-зоне. Коли что не так, могут и бритвой по лицу полоснуть. Как ни крути, а расслабляться надо. Наркота тут — самый логичный выход.Потом Клоп начал подкладывать все еще трепыхающуюся Диану под клиентов «со странностями». Такие есть везде и всегда. Они много платят, но и много требуют. Слишком много. Иногда чрезмерно. Дальнейшую судьбу малолетней проститутки, которую «сливают», можно было предсказать с легкостью. Одна-две видеокассеты с реальными истязаниями, а затем смерть. Скрупулезно заснятая для клиентов со странностями…Все, даже смерть, мерилось в порнобизнесе на деньги.Морозов долго сидел около Дианы, гладил ее по черным спутанным волосам. Что-то говорил, не понимая смысла. Рассказывал сказки. Убаюкивал. Внутри было пусто, черно и выжжено.В комнату заглянула распухшая от слез Варвара Сергеевна.— В милицию не звони пока. Не надо, — сказал Морозов.После того как он пришел в себя, Юра позвонил знакомому врачу-наркологу и определил девочку в отдельную палату.— Дня за три поставим, конечно. — Врач-нарколог Борисовский Вениамин Давидович был калач тертый. Он видел столько, что одной искалеченной жизнью его было не удивить. — Но что дальше будет? Я, конечно, могу статистику тебе… Но на кой черт? Больше половины таких, как она, возвращаются туда, откуда к нам попали. Только между нами, в отделение их не берут. Бесполезно.— Продержишь три дня. Я что-нибудь придумаю, — сказал Морозов, внутренне закипая.— Продержу, — кивнул Борисовский устало. Юра почувствовал угрызения совести. У Вениамина Давидовича сегодня утром умер «клиент». У кого хочешь крыша съедет, а этот нет, работает.— Спасибо. Мне трех дней хватит.На следующий день ему надо было идти с Вязниковым к участковому. На душе было мерзко, но втягивать друга в болото Морозов не хотел.
После встречи с контрразведчиком Юра оставил Алексея и двинулся к человеку, который во все времена знал много. Достаточно много для того, чтобы иметь проблемы с разными людьми. Но при всем при этом Лев Дороф много чего умел, а потому с проблемами справлялся сам. За что был уважаем этими самыми разными людьми.На входе в подъезд высотной многоэтажки был установлен кодовый замок. Морозов почесал затылок, достал из кармана сложенную бумажку с адресом. На затертой табличке около замковой клавиатуры с трудом читалась инструкция по пользованию.— Набрать 0 и номер квартиры, где… — щурясь разобрал Юра, — …жать кл…Дальше шла плоская металлическая табличка, тщательно отполированная множеством рук.— Нажать кл. — Морозов отошел назад, окинул взглядом вереницу уходящих вверх окон. — Какой такой кл?Снова присмотревшись к замку, он обнаружил едва видимые в ярком солнечном свете очертания ключа на нижней правой кнопке.— А вот и хитрый «кл». Попался.Дороф жил в семьдесят девятой квартире. Кодовый замок долго и сосредоточенно пищал, потом кашлянул и спросил:— Кто?— Лева, это я. Юра. Звонил вчера.Вместо ответа из динамика раздался царапающий скрежет, щелкнул магнит замка. Морозов отворил дверь и на всякий случай сказал, наклонившись к замолкшему микрофону:— Вошел.Зассанный бесчисленными поколениями собак, кошек и малосознательных жильцов лифт, конвульсивно дергаясь на границах между этажами, потащился вверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
На днях к нему с воплями и плачем влетела соседка по подъезду. Придавленная жизнью тетка лет сорока пяти, которую поговорка про «баба ягодка опять» обошла стороной. Платок на голове, потрепанный передник со следами не то масла, не то пролитого чая, халатик в цветочках. Юра здоровался с ней, не зная ни имени ее, ни отчества. Только фамилия, вот и все, что держалось в его памяти, — Лобик. Не Лобок, и то хорошо.— Ой, батюшка, помоги! — понеслось плаксиво до крайности, как только Морозов открыл дверь. Потом на плечи упали руки с толстыми пальцами, и соседка буквально повисла на Юре. — Помоги, спаси, родимый! Ой, горе! Ой, горе!Женщина сотрясалась в рыданиях у Морозова на груди, а он никак не мог решить, что же с ней делать. Наконец, когда мелькнул любопытным огоньком глазок двери напротив, Юра втолкнул убитую горем соседку внутрь.— Ну, давайте-ка на кухню, — сказал Морозов строго. — Живенько!Лобик шустро юркнула в узенькую дверь и села на табуретку.Юра поставил перед ней стакан с холодной водой. Женщина его выпила, постоянно всхлипывая и давясь.— И что случилось?Этот вопрос породил неостановимую лавину слов, понять что-либо из которой было решительно невозможно. Постоянно звучали: «Ой, спаси!», «Ой, беда, горе!» и бесконечные «батюшки».Морозов налил еще стакан. Задумался. Выпил его сам. Потом открыл шкафчик, где стояли все спиртные запасы, и набухал по самые края водки.— Пей! — гаркнул он в заплаканное лицо. — Разом и залпом! А то выгоню, на хрен!Тетка схватила стакан, как утопающий тростинку.После первого глотка зрачки ее расширились, но она продолжала мужественно пить обжигающую жидкость. Из глаз текли слезы.«Действительно, видать, приперло», — подумал Морозов, на ходу прикидывая, что же такого ужасного могло случиться в жизни у обычной женщины. По всему выходило, что ничего особенного. Разве только сумку могли вырвать на улице или разрезать в трамвае. Но это не трагедия и даже, если вдуматься, не беда.Когда граненый стакан бухнулся пустым донышком на клеенку стола, а соседка, широко раскрыв рот, пыталась восстановить дыхание, Юра приказал:— Теперь коротко, по порядку, с самого начала.Водка помогла.Из рассказанного соседкой, Варварой Сергеевной Лобик, становилось ясно: в беду попала не она сама, но ее дочка, что было еще хуже. Соседка была матерью-одиночкой и дорожила дочерью как зеницей ока. Вся жизнь этой женщины была посвящена одной цели — благу ребенка.Как следствие, девочка выросла черт знает кем. Женщина, может, и должна рожать, но воспитание — это тот процесс, где ей делать практически нечего. Морозов был в этом убежден и сплошь и рядом находил подтверждения своей теории. Ему казалось несправедливым и подлым взваливать на хрупкие женские плечи бремя ответственности за все будущее ребенка.Девочка, не нуждавшаяся ни в чем, естественно, по достижении определенного возраста на мнение матери стала поплевывать. Варвара Сергеевна, женщина набожная, таскала девчонку в церковь, заставляла креститься, растолковывала, в силу своего разумения, противоречивость замшелых православных догм. Однако, видимо, так и не смогла объяснить, почему они едят мясо в Великий пост и почему надо ненавидеть эти «рожи по телевизору», хотя Христос заповедовал любовь и всепрощение. Соседка была обыкновенной пошлой псевдохристианкой из той породы, которая любит подглядывать в замочные скважины, злословить на соседей, красть по мелочи и до слез жалеть очередного Хосе Игнасио из очередного латиноамериканского сериала.Именно такие, скорее всего, и войдут в рай, потому что Господь всегда таков, каково большинство его верующих. Соседкина дочка, как и все дети в «сложном» возрасте, была очень чувствительна к вранью. И боролась с ним своими методами. Заставить мать не врать она не могла. Ложь и лицемерие было у нее в крови. Тогда девочка, звавшаяся Дианой, решила найти тех, кто не врет.И нашла.Ребята, с которыми она познакомилась, ясное дело, не в церкви, были с ней предельно честны. Они называли вещи своими именами, и если уж им хотелось потискать Дианкины груди, то так об этом и говорили. Девчонка, шалеющая от новизны ощущений, обычно не возражала. Тем более что этот «грех» неоднократно сама наблюдала по молодости лет за матерью и соседом, у которого было трое детей и жена. Тоже, видимо, образцовый христианин.Подростковый секс был нелепым, грубоватым и под пьяную лавочку. Но он был честным.Кривая дорожка подвальных матрасов и лестничных обжималок привела Диану в компанию малолетних проституток. Этим бизнесом заправлял местный авторитетик с «романтическим погонялом» — Клоп. Надо отдать девочке должное, она быстро сообразила, что эта среда обитания не ее. Но, видимо, было поздно.Несколько раз Диана приходила домой в синяках. Били сильно, но аккуратно. Лицо не портили, но ходить больно. Девочка лежала у себя в комнате, смотрела в потолок и никак не контактировала с окружающим миром. Потом она уходила, точнее, за ней приезжали.Через некоторое время мать, осматривавшая тело девочки ночью, в одну из «отлежек» обнаружила характерные следы на локтевых венах. Еще не «дороги», но Варваре Сергеевне хватило. Она отрыдала ночь, а потом кинулась по лестничной клетке вверх. К единственному врачу, которого боялся весь подъезд. Боялся по непонятной причине: Морозов жил тихо, не буянил, не пил, никого за грудки не хватал. Тем не менее Юру старались обходить стороной. Вежливо и осторожно.— Привет, — сказал Морозов, входя в комнату. Варвара Сергеевна, прижимая руки к груди, осталась в коридоре. Она снова начала рыдать, ее рыхлое тело крупно вздрагивало. В двухкомнатной квартире Лобиков было холодно. Через плохо заделанные окна ощутимо поддувало.Диана не ответила. Она смотрела в потолок. Глаза широко раскрыты, не мигают. Белое одеяло едва заметно шевелится от дыхания.Юра подошел ближе, заглянул девочке в глаза. На мгновение накатила дурнота. Он представил себе, что могли видеть эти глаза всего за семнадцать лет.Он присмотрелся к зрачкам. Теоретически героиновый «приход» должен был уже отпустить, хотя дополнительные дозы могли храниться и дома.— Извини, девочка, я тебя осмотрю. Не возражаешь?Диана молчала.Морозов осторожно снял одеяло. Обнажились худое плечо, рука и часть груди — маленькой и будто бы курносой. Сосок озорно смотрел вверх. Девушка никак не отреагировала.На бледной коже локтевого сгиба отчетливо виднелись черные точки с красными воспаленными краями. Выше, на предплечье, темнел длинный синяк от жгута. Закручивали грубо, зло. Другая рука была еще чистой.— Не все так плохо… — пробормотал Юра.Девочка была худа. Длинные ноги, еще слегка голенастые, в синяках. Под левым коленом гематома. Курчавый лобок. Левая рука прижата к животу. Ребра можно считать. Отведя ладонь, Морозов осторожно тронул кожу. Девочка вздрогнула, напряглась. «Били под дых, но не попадали, — понял Юра. — Надо бы ребра прощупать». На боку несколько крупных синяков, возможно от ботинка.— Пожалуйста, Диана, перевернись на бок.Увидев спину, Морозов напрягся. Было непонятно, каким образом девчонка могла лежать. Вдоль позвоночника тянулись длинные, синие с красным, следы ударов не то узкой палкой, не то плетью. Синяки концентрировались на бедрах. Юра присмотрелся, чуть развел ноги девочки. На внутренней поверхности бедер виднелись точки проколов.Морозов почувствовал дурноту. Такого не было ни в анатомичке, ни на практике в больнице. Он опустил одеяло. Погладил девочку по волосам.Трагедия, которая разворачивалась в тишине подъезда, ужасала своими масштабами.Девочка сопротивлялась.Мать не знала, не могла и не хотела знать всего. Она жила в квартире, не ведая, что по четырем ее стенам проходит передовая. Линия фронта. Война. И маленький солдат, девочка, до последнего защищает свою мать. Искупая страданиями ее и свои собственные ошибки. Защищает от правды. От осознания того, что именно она, мамаша, вогнала дочку в дерьмо по уши. Своим враньем да мелким мещанским быдлячеством, невыносимым в юности и заразным в зрелом возрасте.Клоп, видя активное сопротивление, решил «слить» девочку. Посадил на наркотики, что было несложно. Работа проститутки — это работа под давлением. Особенно если ты не в VIP-зоне. Коли что не так, могут и бритвой по лицу полоснуть. Как ни крути, а расслабляться надо. Наркота тут — самый логичный выход.Потом Клоп начал подкладывать все еще трепыхающуюся Диану под клиентов «со странностями». Такие есть везде и всегда. Они много платят, но и много требуют. Слишком много. Иногда чрезмерно. Дальнейшую судьбу малолетней проститутки, которую «сливают», можно было предсказать с легкостью. Одна-две видеокассеты с реальными истязаниями, а затем смерть. Скрупулезно заснятая для клиентов со странностями…Все, даже смерть, мерилось в порнобизнесе на деньги.Морозов долго сидел около Дианы, гладил ее по черным спутанным волосам. Что-то говорил, не понимая смысла. Рассказывал сказки. Убаюкивал. Внутри было пусто, черно и выжжено.В комнату заглянула распухшая от слез Варвара Сергеевна.— В милицию не звони пока. Не надо, — сказал Морозов.После того как он пришел в себя, Юра позвонил знакомому врачу-наркологу и определил девочку в отдельную палату.— Дня за три поставим, конечно. — Врач-нарколог Борисовский Вениамин Давидович был калач тертый. Он видел столько, что одной искалеченной жизнью его было не удивить. — Но что дальше будет? Я, конечно, могу статистику тебе… Но на кой черт? Больше половины таких, как она, возвращаются туда, откуда к нам попали. Только между нами, в отделение их не берут. Бесполезно.— Продержишь три дня. Я что-нибудь придумаю, — сказал Морозов, внутренне закипая.— Продержу, — кивнул Борисовский устало. Юра почувствовал угрызения совести. У Вениамина Давидовича сегодня утром умер «клиент». У кого хочешь крыша съедет, а этот нет, работает.— Спасибо. Мне трех дней хватит.На следующий день ему надо было идти с Вязниковым к участковому. На душе было мерзко, но втягивать друга в болото Морозов не хотел.
После встречи с контрразведчиком Юра оставил Алексея и двинулся к человеку, который во все времена знал много. Достаточно много для того, чтобы иметь проблемы с разными людьми. Но при всем при этом Лев Дороф много чего умел, а потому с проблемами справлялся сам. За что был уважаем этими самыми разными людьми.На входе в подъезд высотной многоэтажки был установлен кодовый замок. Морозов почесал затылок, достал из кармана сложенную бумажку с адресом. На затертой табличке около замковой клавиатуры с трудом читалась инструкция по пользованию.— Набрать 0 и номер квартиры, где… — щурясь разобрал Юра, — …жать кл…Дальше шла плоская металлическая табличка, тщательно отполированная множеством рук.— Нажать кл. — Морозов отошел назад, окинул взглядом вереницу уходящих вверх окон. — Какой такой кл?Снова присмотревшись к замку, он обнаружил едва видимые в ярком солнечном свете очертания ключа на нижней правой кнопке.— А вот и хитрый «кл». Попался.Дороф жил в семьдесят девятой квартире. Кодовый замок долго и сосредоточенно пищал, потом кашлянул и спросил:— Кто?— Лева, это я. Юра. Звонил вчера.Вместо ответа из динамика раздался царапающий скрежет, щелкнул магнит замка. Морозов отворил дверь и на всякий случай сказал, наклонившись к замолкшему микрофону:— Вошел.Зассанный бесчисленными поколениями собак, кошек и малосознательных жильцов лифт, конвульсивно дергаясь на границах между этажами, потащился вверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31