Но она не может допустить, чтобы Алекс оказался причастным к этому преступлению, продолжая оставаться с ним. Украсть жену у другого человека — это преступление против нравственных устоев общества, которое лишит его возможности занять какой-либо видный пост в стране, разрушит карьеру, которая ему так дорога. А если она убежит от Гилла, но не останется с Алексом, то какое будущее ожидает ее? Без средств, без крыши над головой, без родственников — судьба изгоя. У нее не было выбора, кроме возвращения в неволю.
На рассвете следующего дня она стояла у постели Алекса, в последний раз вглядываясь в любимое лицо.
— Джед, если ты будешь продолжать обтирать его настоем из улиток и прикладывать компрессы, он быстро поправится, я уверена. Жар уже немного спал сегодня, и, думаю, уже нет угрозы гангрены.
— А что я ему скажу, когда он спросит о вас? — возразил Джед. — Когда он узнает, что вас нет, это на много недель задержит его выздоровление.
— Не сердись на меня, Джед, — сказала Джинни сквозь слезы. — Ты же знаешь, что у меня нет выбора. Если я останусь здесь вопреки желанию мужа, он с легкостью узнает имя генерала, и ничто не спасет карьеру Алекса, как только правда выплывет наружу.
— А может, генерал вызовет его на дуэль и убьет? — прагматично предложил Джед.
— Это глупо, Джед. — Я не терплю убийств, тебе это хорошо известно! — воскликнула она. — Если бы это был выход, я бы оставила мужа истекать кровью на поле боя.
— Вот и нужно было так сделать, — пробормотал солдат. — Всем стало бы легче. — Потом, увидев ее лицо, он смягчился. — Вы должны поступать так, как считаете правильным, госпожа, пусть это кажется бессмысленным и мне, и генералу.
— Он все поймет, если ты расскажешь ему, — прошептала она. — Я бы осталась и все объяснила ему сама, но не осмеливаюсь. — Она не сказала, чего боится — своего мужа или самое себя, но Джед подозревал, что вероятнее последнее. Как только Апекс сможет говорить, он не позволит ей покинуть его, какие бы причины она ни называла, и она не устоит перед его напором.
Внезапно дверь распахнулась, и на пороге появился Гилл Кортни, уже одетый в дорогу.
— Кто он? — требовательно спросил Гилл, собираясь подойти к кровати. Джед сделал молниеносное движение, и через мгновение Гилл оказался в коридоре, оттесненный массивным телом солдата.
— Это не ваше дело, сэр, — сказал Джед, закрывая за ним дверь. — Дайте госпоже спокойно попрощаться.
— Ах ты, наглый мерзавец! — Гилл поднял кулак, но Джед был проворнее и сильнее, он схватил его руку и заломил назад. Лицо Гилла посерело от боли, когда Джед сжал руку еще крепче, и, наконец, он покорно согнулся. — Ты заплатишь за это, — проскрежетал он сквозь сжатые зубы и, потирая руку, когда Джед отпустил его.
Губы Джеда скривились в насмешливой и недоверчивой гримасе Джинни вышла из комнаты — глаза ее блестели от слез, она кусала дрожащие губы. Она прошла мимо них, словно не замечая, и вышла на улицу, где их ожидала карета. Впереди было мучительное и медленное путешествие в этой старой карете, но Гилл был еще слаб, чтобы ехать верхом, да и бедро сильно беспокоило его после горячки. Впереди было две недели враждебности и неудобств, пока они доберутся до Дорсета, где их ожидает неизвестность.
— Джед, будь ты проклят, куда ты подевался?
Раздраженный рев достиг ушей Джеда, когда он шел по лестнице с кувшином воды, над которой поднимался пар.
— Иду, — проворчал он. — У меня только две ноги, генерал. — Он вошел в комнату и вздохнул при виде Алекса, сидевшего на постели и пытавшегося справиться с чулками. — Давайте я помогу, — сказал он, ставя кувшин. — Хотя не понимаю, о чем вы думаете, вставая, едва спал жар. Просто не знаю.
— Я больше ни минуты не вынесу в этой тюрьме, — воскликнул Алекс, пытаясь скрыть облегчение, когда откинулся на спинку кровати и позволил Джеду натянуть чулки. Он так чертовски слаб, сил у него не больше, чем у котенка, но если он пролежит здесь хотя бы еще минуту, все время думая… он скорее горло себе перережет.
Тяжело опираясь на Джеда, он спустился вниз и вышел на улицу. В деревне повсюду были следы находившейся здесь армии, а поле боя представляло собой голую, истоптанную землю, простиравшуюся до самого горизонта. Вокруг почти никого не было. Жители деревни пытались вернуться к нормальной жизни; несколько военных, как и Алекс, остались здесь залечивать раны. Алекс, медленно шагая рядом с Джедом, мрачно думал о том, что ничто не залечит его самой глубокой раны. Почему она не осталась, почему не доверила ему найти выход из положения, которое, как он сам признавал, было чертовски сложным?
Она мало рассказывала ему о муже, чувствуя, что он не хочет знать о мужчине, который первый обладал ею. Но само ее молчание подсказало Алексу, что Гилл Кортни не был для нее другом. Что сделает такой человек с неверной женой, которая во имя стрясти и любви соединила свою судьбу с врагом? Примет ли он объяснение, что она считала его мертвым? Простит и забудет? Судя по краткому описанию, которое Джед дал Гиллу Кортни, Алекс очень сомневался в этом.
Днем и ночью его изводила тревога о ней, не говоря уже о боли одиночества. Время от времени в нем вспыхивало негодование оттого, что она снова ушла от него, нарушив договоренность, достигнутую в Грэнтли Мэнор, и он представлял, как доберется до нее и… Но потом гнев оттесняли воспоминания о ее мягкости, ее голосе и смехе, и ему хотелось зарыдать от чувства утраты.
Он понимал, что она нашла единственно верный выход. Если ее муж заявил о своих законных правах, любовник не мог ни на что претендовать, а у женщины вообще не было никакого выбора в этом вопросе. Но ведь она и не дала ему возможности поискать иной выход, не подождала, пока он придет в сознание, чтобы они могли, по крайней мере, обсудить ситуацию, построить какие-то планы на будущее. Даже если она вынуждена была уехать с Кортни, они могли бы что-то придумать… Но она ушла из его жизни без единого слова, оставив его, пока он был слишком слаб, чтобы что-то предпринять; настолько слаб, что даже не мог сесть в седло!
Джед, почувствовав, что генерал сильнее оперся на его плечо, с тревогой взглянул на него. Генерал, казалось, как-то весь сжался, стал худым как жердь и ссутулился, лицо его было изможденным, глаза запали. И неудивительно — после такой долгой болезни и почти смертельной раны! Но тяжелый моральный удар будет долго мешать его выздоровлению, если Джед ничего не придумает.
— Наверное, вы понадобитесь в Лондоне, как только окрепнете и сможете туда поехать, генерал, — сказал он. — Там сейчас много работы. Поговаривают о суде над королем.
— Да, — равнодушно согласился Алекс. — Но я этого не одобряю. Нет необходимости в смерти короля.
— Чем раньше вы там появитесь и выскажете свое мнение, тем лучше, — сказал Джед с веселой готовностью. — Нельзя же бесконечно сидеть тут, на севере.
— У меня никогда не было намерения болтаться на севере, — холодно заявил Алекс. — Но, может, ты расскажешь мне, как я выберусь отсюда, если не могу пройти и десяти шагов без твоей помощи!
Джед ничего не ответил, поскольку в этом не было смысла, но решил почаще заставлять генерала высказывать мнение о казни короля. Если его удастся расшевелить, чтобы он занял твердую позицию по этому вопросу, тогда уж ничего не удержит его от поездки в Лондон, чтобы заявить о своих взглядах. И когда начнется вся эта кутерьма, может, ему и удастся позабыть о госпоже Кортни.
Ночь за ночью Джинни осторожно сдвигалась на самый край постели, подальше от тяжело храпящего мужа. Его раскинутые руки и ноги почти не оставляли ей места, и она страшно боялась коснуться его — ведь он мог проснуться и попытаться возобновить свой супружеский натиск на ее тело, который он, к счастью, из-за пьяного угара так ни разу и не смог довести до конца. Гилл Кортни никогда не был внимательным любовником, а сейчас, столкнувшись со своим бессилием, униженный женщиной, которая предала его постель, он без разбора причинял ей боль, щипая и сдавливая ее, дыша ей в лицо перегаром бренди, которое он якобы пил для того, чтобы успокоить боль в бедре. На самом деле бутылка с бренди появлялась за столом за завтраком и оставалась рядом с ним, пока он не ложился спать.
Только однажды Джинни попыталась урезонить его, указать на пагубные последствия этой постоянной выпивки, даже предложила приготовить успокаивающий компресс для его бедра. Последовавшая за этим гневная пьяная тирада впервые вызвала у нее опасения за свою жизнь. С тех пор она старалась держаться от него как можно дальше.
По возвращении они нашли Кортни-Мэнор нетронутым — его миновала оккупация парламентскими войсками, но семья была обложена грабительскими налогами за ее роль в войне; пришлось продать огромные участки земли и влезть в крупные долги. В результате леди Кортни потребовала жесткой экономии, что совершенно не беспокоило Джинни, но серьезно подействовало на спокойствие трех ее золовок и мужа, считавшего, что после стольких лет войны и лишений он имеет право на прежние удобства и роскошь.
Ничего не было сказано об обстоятельствах, при которых Гилл Кортни снова повстречал жену. Его мать и сестры решили, что он ездил за ней на остров Уайт. Но ей припомнили отъезд после так называемой смерти мужа, и не упускалась ни одна возможность сделать ее существование еще более невыносимым.
Зима 1648 года тянулась бесконечно долго. Страна вся клокотала, когда короля захватили на острове Уайт и доставили в Виндзор. 30 января 1649 года он был казнен на специально сооруженном у Уайтхолла эшафоте. Джинни, потрясенная этой новостью, сырым февральским днем вышла из дома и поехала к морю. Казалось, прошла вечность с тех пор, как король удостоил ее аудиенции в замке Кэрисбрук, где она взяла его послание и поклялась защищать его дело. Точно так же вечность отделяла ее и от того дня, когда она обедала в Уайтхолле с только что назначенным генералом парламентских сил. Где сейчас Алекс? Поддержал ли он казнь короля? Здоров ли? Перед ее мысленным взором возникали его зеленовато-карие глаза — то полные нежности и любви, то раздраженно сверкающие; она вспоминала ласковые прикосновения его рук. Сейчас ей казалось, что она потеряла смысл существования.
Море серыми волнами билось о каменистый берегу пещеры в виде подковы в неизменном ритме, который не могли нарушить никакие несчастья в мире. Оно словно манило ее. Она могла заплыть подальше, туда, где было сильное течение. Вода была достаточно холодной, чтобы сковать руки и ноги даже опытного пловца, и через некоторое время она погрузилась бы в колыбель забвения…
Каждый день она вставала с мыслью, что, может быть, именно сегодня Алекс приедет на Буцефале, постучит в парадную дверь, подхватит ее и увезет с собой. Нет, конечно, он не приедет; она покинула его без единого слова, без малейшей надежды на то, что они когда-нибудь будут вместе. Только не при жизни Гилла Кортни. Но даже понимание невозможности осуществления этой мечты все равно не мешало ей грезить. Эта мечта защищала ее от уколов и нападок родственников и ежевечерней жестокости мужа, который в гневном бессилии называл ее шлюхой и обвинял во всем. Ночи напролет она лежала без сна, тоскуя по утраченной любви и страсти.
Холодное серое море вновь манило ее к себе, обещая избавление. Джинни решительно отвернулась от этого приглашения. Положение, в котором она оказалась, было в основном делом ее собственных рук, а раньше она никогда не испытывала недостатка в мужестве. Прекрасно было бы отдать жизнь, как это сделали Питер Эшли, Джек Кальверт, Дикон и многие другие, но самой прервать ее только потому, что все обернулось не так, как ей хотелось, было бы трусливым поступком, который перечеркнул бы жертвы всех остальных.
Вернувшись в дом, она остановилась у небольшой гостиной, прислушиваясь к чрезвычайно необычным звукам, — ее свекровь на повышенных тонах спорила с сыном.
— А, подслушиваешь, подглядываешь, — зашипел голос у нее за спиной, и она виновато обернулась, столкнувшись со злой ухмылкой Маргарет, младшей сестры Гилла.
— Я, кстати, собиралась присоединиться к мужу, — солгала Джинни, не в силах снести такое злобное обвинение. Поскольку Маргарет не собиралась уходить, Джинни пришлось в подтверждение своих слов войти в комнату.
Мать и сын уставились на нее, на какое-то мгновение забыв о споре. Вирджиния никогда не появлялась среди родственников, за исключением обеда, и никогда не участвовала в разговорах, будь то спор или мирная беседа.
— Доброе утро, муж, мадам, — спокойно приветствовала она их, приседая в вежливом реверансе. — Надеюсь, я не помешала.
— Вообще-то дело касается и тебя, — холодно произнесла леди Кортни. — Хотя твое мнение мало кого интересует и еще меньше имеет значения.
Джинни еще раз присела в реверансе, с иронией соглашаясь с тем, что только что было сказано.
— Судя по всему, мы отправимся в колонии, чтобы поправить финансовые дела семьи, — заявил Гилл с раздражением и захромал к буфету, где стояла бутылка с бренди. — Моя мать, похоже, считает, что это единственный способ сохранить Кортни-Мэнор для наших наследников, хотя пока ими что-то и не пахнет, — добавил он мрачно, уставившись покрасневшими глазами на Джинни.
— Могу я поинтересоваться, мадам, каким образом колонии помогут совершить это чудо? — спросила Джинни, не обращая внимания на слова Гилла.
Леди Кортни постепенно начала испытывать чувство невольного уважения к своей невестке, хотя она скорее бы умерла, чем признала это. За видимостью покорности и уважения чувствовался стальной характер. Гилл никогда бы ничего не достиг, если бы был представлен самому себе, но если за ним будет стоять жена, то небольшой шанс на успех все же есть. В любом случае полезно будет заручиться ее поддержкой. Поэтому она ответила на вопрос без своей обычной резкости.
— Мой кузен и его жена уехали в колонию Виргиния около пятнадцати лет назад, когда Лондонская компания предоставила им землю, — пояснила она. — Они сажали табак. Две недели назад я получила письмо, и, кажется, дела у них идут успешно. А свободных земель еще много. — Она передала Джинни брошюру, изданную компаниями, организующими иммиграцию. — Наши соседи, семья Халлидей, получила это в Лондоне. Их сын отплывает следующим судном из Саутгемптона.
Джинни критически полистала брошюру. Она была полна обещаний о баснословных богатствах и неслыханном количестве земель, ожидающих появления смелых и дальновидных людей. Но не было даже упоминания о многочисленных трудностях. Ей приходилось слышать о диких землях, болезнях, раскрашенных дикарях, вырезавших целые поселения. Она вспомнила рассказ гостившего у ее отца старого моряка. Тот рассказывал о резне, произошедшей в 1622 году, о земле, буквально кишевшей дикими животными, которых переселенцы не могли ни приручить, ни употребить в пищу, о том, как им приходилось отвоевывать землю у болот и зарослей. Но с тех пор дела несколько поправились, и, если верить этой брошюре, около сорока тысяч человек было перевезено в колонию Виргиния за последние пятнадцать лет, а выращивание табака открывало путь к богатству.
Джинни подумала, что эта дорога, помимо всего прочего, уведет ее от мучительных воспоминаний и потерь. И это, несомненно, лучше, чем тот выход, который ей предлагало море не далее как сегодня. У нее появлялась возможность вырваться из этой тюрьмы, где все дни были похожи друг на друга, где во враждебном противостоянии сосуществовали злоба и долг. Конечно, это не избавит ее от Гилла Кортни, но он будет оторван от женщин, которые своим обожанием и услужливостью делали его существование бесцельным и бесполезным. Кто знает, что из него получится на новых землях, где ему придется стоять на собственных ногах, решать вопросы, которые по крайней мере отвлекут его от желания издеваться над женой. Хуже быть не может; напротив, больше шансов на то, что станет лучше. Алекс для нее настолько потерян, что не страшен и разделяющий их океан.
— Я нахожу идею заманчивой, мадам, — сказала она. — Здесь написано, что следующие корабли отплывут в конце апреля. У нас два месяца, чтобы успеть подготовиться. Думаю, этого будет достаточно.
Леди Кортни улыбнулась.
— Не вижу причин сомневаться в том, что мы все завершим вовремя, дочь. Гилл, в течение этой недели ты должен отправиться в Лондон и встретиться с людьми из Лондонской компании. У них ты получишь разрешение на землю и разузнаешь поподробнее о путешествии.
«Вот так все и решилось», — с мрачной покорностью думал Гилл. И вновь — его матерью и его женой, как четырьмя годами раньше, когда они заставили его поддержать короля. То решение принесло только несчастья; у него было мало причин надеяться, что нынешнее окажется иным.
Глава 24
В последнюю субботу апреля Гилл и Вирджиния Кортни вместе с двадцатью другими пассажирами стояли на палубе «Элизабет Мей», глядя на удаляющийся порт Саутгемптон;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
На рассвете следующего дня она стояла у постели Алекса, в последний раз вглядываясь в любимое лицо.
— Джед, если ты будешь продолжать обтирать его настоем из улиток и прикладывать компрессы, он быстро поправится, я уверена. Жар уже немного спал сегодня, и, думаю, уже нет угрозы гангрены.
— А что я ему скажу, когда он спросит о вас? — возразил Джед. — Когда он узнает, что вас нет, это на много недель задержит его выздоровление.
— Не сердись на меня, Джед, — сказала Джинни сквозь слезы. — Ты же знаешь, что у меня нет выбора. Если я останусь здесь вопреки желанию мужа, он с легкостью узнает имя генерала, и ничто не спасет карьеру Алекса, как только правда выплывет наружу.
— А может, генерал вызовет его на дуэль и убьет? — прагматично предложил Джед.
— Это глупо, Джед. — Я не терплю убийств, тебе это хорошо известно! — воскликнула она. — Если бы это был выход, я бы оставила мужа истекать кровью на поле боя.
— Вот и нужно было так сделать, — пробормотал солдат. — Всем стало бы легче. — Потом, увидев ее лицо, он смягчился. — Вы должны поступать так, как считаете правильным, госпожа, пусть это кажется бессмысленным и мне, и генералу.
— Он все поймет, если ты расскажешь ему, — прошептала она. — Я бы осталась и все объяснила ему сама, но не осмеливаюсь. — Она не сказала, чего боится — своего мужа или самое себя, но Джед подозревал, что вероятнее последнее. Как только Апекс сможет говорить, он не позволит ей покинуть его, какие бы причины она ни называла, и она не устоит перед его напором.
Внезапно дверь распахнулась, и на пороге появился Гилл Кортни, уже одетый в дорогу.
— Кто он? — требовательно спросил Гилл, собираясь подойти к кровати. Джед сделал молниеносное движение, и через мгновение Гилл оказался в коридоре, оттесненный массивным телом солдата.
— Это не ваше дело, сэр, — сказал Джед, закрывая за ним дверь. — Дайте госпоже спокойно попрощаться.
— Ах ты, наглый мерзавец! — Гилл поднял кулак, но Джед был проворнее и сильнее, он схватил его руку и заломил назад. Лицо Гилла посерело от боли, когда Джед сжал руку еще крепче, и, наконец, он покорно согнулся. — Ты заплатишь за это, — проскрежетал он сквозь сжатые зубы и, потирая руку, когда Джед отпустил его.
Губы Джеда скривились в насмешливой и недоверчивой гримасе Джинни вышла из комнаты — глаза ее блестели от слез, она кусала дрожащие губы. Она прошла мимо них, словно не замечая, и вышла на улицу, где их ожидала карета. Впереди было мучительное и медленное путешествие в этой старой карете, но Гилл был еще слаб, чтобы ехать верхом, да и бедро сильно беспокоило его после горячки. Впереди было две недели враждебности и неудобств, пока они доберутся до Дорсета, где их ожидает неизвестность.
— Джед, будь ты проклят, куда ты подевался?
Раздраженный рев достиг ушей Джеда, когда он шел по лестнице с кувшином воды, над которой поднимался пар.
— Иду, — проворчал он. — У меня только две ноги, генерал. — Он вошел в комнату и вздохнул при виде Алекса, сидевшего на постели и пытавшегося справиться с чулками. — Давайте я помогу, — сказал он, ставя кувшин. — Хотя не понимаю, о чем вы думаете, вставая, едва спал жар. Просто не знаю.
— Я больше ни минуты не вынесу в этой тюрьме, — воскликнул Алекс, пытаясь скрыть облегчение, когда откинулся на спинку кровати и позволил Джеду натянуть чулки. Он так чертовски слаб, сил у него не больше, чем у котенка, но если он пролежит здесь хотя бы еще минуту, все время думая… он скорее горло себе перережет.
Тяжело опираясь на Джеда, он спустился вниз и вышел на улицу. В деревне повсюду были следы находившейся здесь армии, а поле боя представляло собой голую, истоптанную землю, простиравшуюся до самого горизонта. Вокруг почти никого не было. Жители деревни пытались вернуться к нормальной жизни; несколько военных, как и Алекс, остались здесь залечивать раны. Алекс, медленно шагая рядом с Джедом, мрачно думал о том, что ничто не залечит его самой глубокой раны. Почему она не осталась, почему не доверила ему найти выход из положения, которое, как он сам признавал, было чертовски сложным?
Она мало рассказывала ему о муже, чувствуя, что он не хочет знать о мужчине, который первый обладал ею. Но само ее молчание подсказало Алексу, что Гилл Кортни не был для нее другом. Что сделает такой человек с неверной женой, которая во имя стрясти и любви соединила свою судьбу с врагом? Примет ли он объяснение, что она считала его мертвым? Простит и забудет? Судя по краткому описанию, которое Джед дал Гиллу Кортни, Алекс очень сомневался в этом.
Днем и ночью его изводила тревога о ней, не говоря уже о боли одиночества. Время от времени в нем вспыхивало негодование оттого, что она снова ушла от него, нарушив договоренность, достигнутую в Грэнтли Мэнор, и он представлял, как доберется до нее и… Но потом гнев оттесняли воспоминания о ее мягкости, ее голосе и смехе, и ему хотелось зарыдать от чувства утраты.
Он понимал, что она нашла единственно верный выход. Если ее муж заявил о своих законных правах, любовник не мог ни на что претендовать, а у женщины вообще не было никакого выбора в этом вопросе. Но ведь она и не дала ему возможности поискать иной выход, не подождала, пока он придет в сознание, чтобы они могли, по крайней мере, обсудить ситуацию, построить какие-то планы на будущее. Даже если она вынуждена была уехать с Кортни, они могли бы что-то придумать… Но она ушла из его жизни без единого слова, оставив его, пока он был слишком слаб, чтобы что-то предпринять; настолько слаб, что даже не мог сесть в седло!
Джед, почувствовав, что генерал сильнее оперся на его плечо, с тревогой взглянул на него. Генерал, казалось, как-то весь сжался, стал худым как жердь и ссутулился, лицо его было изможденным, глаза запали. И неудивительно — после такой долгой болезни и почти смертельной раны! Но тяжелый моральный удар будет долго мешать его выздоровлению, если Джед ничего не придумает.
— Наверное, вы понадобитесь в Лондоне, как только окрепнете и сможете туда поехать, генерал, — сказал он. — Там сейчас много работы. Поговаривают о суде над королем.
— Да, — равнодушно согласился Алекс. — Но я этого не одобряю. Нет необходимости в смерти короля.
— Чем раньше вы там появитесь и выскажете свое мнение, тем лучше, — сказал Джед с веселой готовностью. — Нельзя же бесконечно сидеть тут, на севере.
— У меня никогда не было намерения болтаться на севере, — холодно заявил Алекс. — Но, может, ты расскажешь мне, как я выберусь отсюда, если не могу пройти и десяти шагов без твоей помощи!
Джед ничего не ответил, поскольку в этом не было смысла, но решил почаще заставлять генерала высказывать мнение о казни короля. Если его удастся расшевелить, чтобы он занял твердую позицию по этому вопросу, тогда уж ничего не удержит его от поездки в Лондон, чтобы заявить о своих взглядах. И когда начнется вся эта кутерьма, может, ему и удастся позабыть о госпоже Кортни.
Ночь за ночью Джинни осторожно сдвигалась на самый край постели, подальше от тяжело храпящего мужа. Его раскинутые руки и ноги почти не оставляли ей места, и она страшно боялась коснуться его — ведь он мог проснуться и попытаться возобновить свой супружеский натиск на ее тело, который он, к счастью, из-за пьяного угара так ни разу и не смог довести до конца. Гилл Кортни никогда не был внимательным любовником, а сейчас, столкнувшись со своим бессилием, униженный женщиной, которая предала его постель, он без разбора причинял ей боль, щипая и сдавливая ее, дыша ей в лицо перегаром бренди, которое он якобы пил для того, чтобы успокоить боль в бедре. На самом деле бутылка с бренди появлялась за столом за завтраком и оставалась рядом с ним, пока он не ложился спать.
Только однажды Джинни попыталась урезонить его, указать на пагубные последствия этой постоянной выпивки, даже предложила приготовить успокаивающий компресс для его бедра. Последовавшая за этим гневная пьяная тирада впервые вызвала у нее опасения за свою жизнь. С тех пор она старалась держаться от него как можно дальше.
По возвращении они нашли Кортни-Мэнор нетронутым — его миновала оккупация парламентскими войсками, но семья была обложена грабительскими налогами за ее роль в войне; пришлось продать огромные участки земли и влезть в крупные долги. В результате леди Кортни потребовала жесткой экономии, что совершенно не беспокоило Джинни, но серьезно подействовало на спокойствие трех ее золовок и мужа, считавшего, что после стольких лет войны и лишений он имеет право на прежние удобства и роскошь.
Ничего не было сказано об обстоятельствах, при которых Гилл Кортни снова повстречал жену. Его мать и сестры решили, что он ездил за ней на остров Уайт. Но ей припомнили отъезд после так называемой смерти мужа, и не упускалась ни одна возможность сделать ее существование еще более невыносимым.
Зима 1648 года тянулась бесконечно долго. Страна вся клокотала, когда короля захватили на острове Уайт и доставили в Виндзор. 30 января 1649 года он был казнен на специально сооруженном у Уайтхолла эшафоте. Джинни, потрясенная этой новостью, сырым февральским днем вышла из дома и поехала к морю. Казалось, прошла вечность с тех пор, как король удостоил ее аудиенции в замке Кэрисбрук, где она взяла его послание и поклялась защищать его дело. Точно так же вечность отделяла ее и от того дня, когда она обедала в Уайтхолле с только что назначенным генералом парламентских сил. Где сейчас Алекс? Поддержал ли он казнь короля? Здоров ли? Перед ее мысленным взором возникали его зеленовато-карие глаза — то полные нежности и любви, то раздраженно сверкающие; она вспоминала ласковые прикосновения его рук. Сейчас ей казалось, что она потеряла смысл существования.
Море серыми волнами билось о каменистый берегу пещеры в виде подковы в неизменном ритме, который не могли нарушить никакие несчастья в мире. Оно словно манило ее. Она могла заплыть подальше, туда, где было сильное течение. Вода была достаточно холодной, чтобы сковать руки и ноги даже опытного пловца, и через некоторое время она погрузилась бы в колыбель забвения…
Каждый день она вставала с мыслью, что, может быть, именно сегодня Алекс приедет на Буцефале, постучит в парадную дверь, подхватит ее и увезет с собой. Нет, конечно, он не приедет; она покинула его без единого слова, без малейшей надежды на то, что они когда-нибудь будут вместе. Только не при жизни Гилла Кортни. Но даже понимание невозможности осуществления этой мечты все равно не мешало ей грезить. Эта мечта защищала ее от уколов и нападок родственников и ежевечерней жестокости мужа, который в гневном бессилии называл ее шлюхой и обвинял во всем. Ночи напролет она лежала без сна, тоскуя по утраченной любви и страсти.
Холодное серое море вновь манило ее к себе, обещая избавление. Джинни решительно отвернулась от этого приглашения. Положение, в котором она оказалась, было в основном делом ее собственных рук, а раньше она никогда не испытывала недостатка в мужестве. Прекрасно было бы отдать жизнь, как это сделали Питер Эшли, Джек Кальверт, Дикон и многие другие, но самой прервать ее только потому, что все обернулось не так, как ей хотелось, было бы трусливым поступком, который перечеркнул бы жертвы всех остальных.
Вернувшись в дом, она остановилась у небольшой гостиной, прислушиваясь к чрезвычайно необычным звукам, — ее свекровь на повышенных тонах спорила с сыном.
— А, подслушиваешь, подглядываешь, — зашипел голос у нее за спиной, и она виновато обернулась, столкнувшись со злой ухмылкой Маргарет, младшей сестры Гилла.
— Я, кстати, собиралась присоединиться к мужу, — солгала Джинни, не в силах снести такое злобное обвинение. Поскольку Маргарет не собиралась уходить, Джинни пришлось в подтверждение своих слов войти в комнату.
Мать и сын уставились на нее, на какое-то мгновение забыв о споре. Вирджиния никогда не появлялась среди родственников, за исключением обеда, и никогда не участвовала в разговорах, будь то спор или мирная беседа.
— Доброе утро, муж, мадам, — спокойно приветствовала она их, приседая в вежливом реверансе. — Надеюсь, я не помешала.
— Вообще-то дело касается и тебя, — холодно произнесла леди Кортни. — Хотя твое мнение мало кого интересует и еще меньше имеет значения.
Джинни еще раз присела в реверансе, с иронией соглашаясь с тем, что только что было сказано.
— Судя по всему, мы отправимся в колонии, чтобы поправить финансовые дела семьи, — заявил Гилл с раздражением и захромал к буфету, где стояла бутылка с бренди. — Моя мать, похоже, считает, что это единственный способ сохранить Кортни-Мэнор для наших наследников, хотя пока ими что-то и не пахнет, — добавил он мрачно, уставившись покрасневшими глазами на Джинни.
— Могу я поинтересоваться, мадам, каким образом колонии помогут совершить это чудо? — спросила Джинни, не обращая внимания на слова Гилла.
Леди Кортни постепенно начала испытывать чувство невольного уважения к своей невестке, хотя она скорее бы умерла, чем признала это. За видимостью покорности и уважения чувствовался стальной характер. Гилл никогда бы ничего не достиг, если бы был представлен самому себе, но если за ним будет стоять жена, то небольшой шанс на успех все же есть. В любом случае полезно будет заручиться ее поддержкой. Поэтому она ответила на вопрос без своей обычной резкости.
— Мой кузен и его жена уехали в колонию Виргиния около пятнадцати лет назад, когда Лондонская компания предоставила им землю, — пояснила она. — Они сажали табак. Две недели назад я получила письмо, и, кажется, дела у них идут успешно. А свободных земель еще много. — Она передала Джинни брошюру, изданную компаниями, организующими иммиграцию. — Наши соседи, семья Халлидей, получила это в Лондоне. Их сын отплывает следующим судном из Саутгемптона.
Джинни критически полистала брошюру. Она была полна обещаний о баснословных богатствах и неслыханном количестве земель, ожидающих появления смелых и дальновидных людей. Но не было даже упоминания о многочисленных трудностях. Ей приходилось слышать о диких землях, болезнях, раскрашенных дикарях, вырезавших целые поселения. Она вспомнила рассказ гостившего у ее отца старого моряка. Тот рассказывал о резне, произошедшей в 1622 году, о земле, буквально кишевшей дикими животными, которых переселенцы не могли ни приручить, ни употребить в пищу, о том, как им приходилось отвоевывать землю у болот и зарослей. Но с тех пор дела несколько поправились, и, если верить этой брошюре, около сорока тысяч человек было перевезено в колонию Виргиния за последние пятнадцать лет, а выращивание табака открывало путь к богатству.
Джинни подумала, что эта дорога, помимо всего прочего, уведет ее от мучительных воспоминаний и потерь. И это, несомненно, лучше, чем тот выход, который ей предлагало море не далее как сегодня. У нее появлялась возможность вырваться из этой тюрьмы, где все дни были похожи друг на друга, где во враждебном противостоянии сосуществовали злоба и долг. Конечно, это не избавит ее от Гилла Кортни, но он будет оторван от женщин, которые своим обожанием и услужливостью делали его существование бесцельным и бесполезным. Кто знает, что из него получится на новых землях, где ему придется стоять на собственных ногах, решать вопросы, которые по крайней мере отвлекут его от желания издеваться над женой. Хуже быть не может; напротив, больше шансов на то, что станет лучше. Алекс для нее настолько потерян, что не страшен и разделяющий их океан.
— Я нахожу идею заманчивой, мадам, — сказала она. — Здесь написано, что следующие корабли отплывут в конце апреля. У нас два месяца, чтобы успеть подготовиться. Думаю, этого будет достаточно.
Леди Кортни улыбнулась.
— Не вижу причин сомневаться в том, что мы все завершим вовремя, дочь. Гилл, в течение этой недели ты должен отправиться в Лондон и встретиться с людьми из Лондонской компании. У них ты получишь разрешение на землю и разузнаешь поподробнее о путешествии.
«Вот так все и решилось», — с мрачной покорностью думал Гилл. И вновь — его матерью и его женой, как четырьмя годами раньше, когда они заставили его поддержать короля. То решение принесло только несчастья; у него было мало причин надеяться, что нынешнее окажется иным.
Глава 24
В последнюю субботу апреля Гилл и Вирджиния Кортни вместе с двадцатью другими пассажирами стояли на палубе «Элизабет Мей», глядя на удаляющийся порт Саутгемптон;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54