И все – в ожидании казни королевы.
Когда кардинал повернулся и встретил жестокий нетерпеливый взгляд короля, он уже был абсолютно спокоен.
– Когда в последний раз казнили на эшафоте королеву Франции за измену, сир?
Людовик нахмурился, он не ожидал подобного вопроса.
– Не помню. Какое это имеет значение?
Ришелье легонько пожал плечами.
– Только то, что обвинение и суд вызовут большой интерес. И вам придется убедить всю Европу, а не только Испанию, что сестра испанского короля виновна в чем-то большем, чем в интриге против министра и нескольких неосторожных словах о своей судьбе в случае вашей смерти.
– Но она же виновна! Королева была душой этого заговора! – настаивал Людовик. – И вам это известно!
– Нет, сир, – твердо ответил кардинал. – Я не стал бы просить за нее, если бы так думал. Хотите ли вы, чтобы люди говорили, будто вы воспользовались случаем отомстить за Бекингема?
Лицо Людовика потемнело от гнева.
– Они не осмелятся!
– Осмелятся, сир. Весь мир это скажет. Что Людовик Справедливый приговорил к смерти свою жену за ее связь с англичанином.
Кардинал повернулся к королю спиной, оставив за собой напряженное молчание. Людовик ненавидел Анну. Он желал ее смерти и до этого момента был уверен, что сможет исполнить свое желание. Несколько фраз, полных здравого смысла, сказанных кардиналом, звучали в его мозгу. Да, доказательств не было. Казни королеву – и тебя обвинят в мстительной злобе, недостойной мужчины. Скажут, что ты доказал всему миру, будто ты действительно такой слабый и бесчестный человек, каким втайне считаешь себя сам.
– Что бы вы ни говорили, но королева не останется безнаказанной, – пробормотал Людовик. – Комиссия допросит ее вместе с остальными.
– Я в восхищении от вашей мудрости, сир, – сказал Ришелье, – и сообщу комиссии, какие обвинения должны быть предъявлены Шале и другим заговорщикам. Вы согласны?
– Да, – ответил Людовик. Он отвернулся от окна, хмурясь и теребя пальцами край воротника.
Ришелье поклонился в знак повиновения.
– Разрешите идти?
Король кивнул.
– Еще раз хочу сказать, как я благодарен вам, Арман, и как ценю вашу дружбу, – пробормотал он неловко. Кардинал, низко склонившись, поцеловал руку короля. Когда он выпрямился, король уже улыбался.
– Идите, мой друг.
20 августа Гастон герцог Орлеанский сочетался браком с бледной и некрасивой наследницей миллионов семьи Монпансье. Короткая церемония состоялась в апартаментах королевы-матери, и вел ее кардинал.
Король, Мария де Медичи и находящаяся в немилости королева сидели под пологом в зале, только наполовину заполненном придворными, и в то время, когда кардинал красноречиво давал благословение молодоженам, все часы, какие были в помещении, пробили полночь.
Гастон стоял, не двигаясь и упрямо не желая встретиться взглядом со своим врагом, который продлил тягостное испытание ненавязчивой проповедью о супружеских обязанностях и долге принца крови. Хотя страх Гастона утихал, он все еще не мог прийти в себя, и потому весь его протест выражался в грубом обращении с застенчивой, сутулой девушкой, большие ожидания которой сбылись: она через брачный союз приобщилась к короне Франции. Этот брак был платой за прощение Людовика, и Гастон попытался как-то исправить впечатление от своего грандиозного предательства, попросив сохранить жизнь Шале. Неопределенное обещание, данное ему отцом Жозефом, нисколько не замедлило приготовлений к казни, назначенной на третий день после свадьбы.
Это был какой-то кошмар – вспоминал, как в тумане, герцог. Сообщения о приговорах, назначенных другим заговорщикам, привели его на грань истерии, хотя монах не уставал повторять ему, что он не пострадает вместе с остальными. А теперь эта чертова женитьба. Уголком глаза он кисло взглянул на невесту: темноволосая, бледная, маленького роста, и спина все-таки горбатая, что бы там ни говорили другие.
Ему удалось мельком взглянуть на Анну. Она сидела вдали от короля в низком кресле под пологом; бледная, как то белое платье, что было на ней. Гастон покраснел: ей должно быть известно о его предательстве, и она, наверное, презирает его за то, что он испугался угроз этого изверга-капуцина. Но, Бог мой, этот монах действительно был извергом, герцог чуть не сошел с ума от страха. А теперь, стоя перед своим злейшим врагом, Гастон нарушил слово, данное Анне, так как все-таки брал в жены Марию де Монпансье. Он не осмелился взглянуть на королеву, когда проходил мимо нее, но ему нетрудно было назвать имя того дьявола, который настоял на ее присутствии здесь и на том, чтобы она одолжила невесте свои знаменитые жемчуга.
Анна спала, когда за ней пришли. Ее разбудила мадам де Фаржи. В свете свечи, которую фрейлина держала в руке, было видно, что она бледна и вся дрожит. Король повелел, чтобы королева немедленно прибыла в его апартаменты. Сначала Анна подумала, что хотят ее арестовать, и, бурно плача, отказалась идти. Тогда подошла мадам де Сенлис и объявила, что Ее Величеству нечего бояться: она будет играть роль свидетельницы на свадьбе, только и всего. И вот Анна сидела по одну сторону от мужа, а Мария Медичи – по другую. И ей приходилось присутствовать при том, как Гастон нарушал свое слово и брал в жены маленькую горбатую наследницу. А там, в круге света, освещавшем импровизированный алтарь, их ждал кардинал. Слава Богу, он не заговорил с Анной, ограничившись требуемым по этикету поклоном. Но по его знаку Людовик обратился к ней с первыми и последними словами в этот вечер: она должна одолжить свой жемчуг мадемуазель де Монпансье. Де Сенлис поспешила выполнить приказ, и Анна с глазами, полными слез, надела жемчужное ожерелье на шею невесты. Она старалась не смотреть на Гастона, боясь расплакаться и, не выдержав, назвать его трусом и предателем. Старая королева следила за церемонией в угрюмом молчании, терзаемая противоречивыми чувствами: она радовалась, что ее сыну удалось выпутаться из заговора, но горевала, так как он женился против своего желания и был очень несчастлив.
Гастона и его невесту объявили мужем и женой, но Анна не слушала Ришелье, произносящего проповедь о радостях и обязанностях, налагаемых священным обрядом.
Несмотря на все тревоги и унижения, ее пока не трогали. Братья короля, настолько могущественные, что ставили себя выше закона, проводили дни в Венсенской тюрьме, де Шале был приговорен к казни, Мари де Шеврез наказана, и только она и Гастон не пострадали. И не потому, что Анна твердо держалась перед Комиссией. Нет, она тогда потеряла голову и, плача, все отрицала. Придворные и адвокаты, допрашивавшие королеву, вели себя грубо и оскорбительно, пытаясь впутать в заговор любого человека из ее окружения. Анна в слезах покинула зал суда и тут же увидела свою любимую подругу Мари де Шеврез, которая в сопровождении двух стражников ожидала своей очереди. Им не разрешили поговорить, но герцогиня смело послала Анне воздушный поцелуй. Горестный вид Анны только укрепил храбрость и решительность Мари. Она отважно и блистательно защищалась, не дрогнув, отвечала на вопросы самого короля. И приговором ей была всего лишь ссылка в одну из крепостей ее мужа.
Но, оскорбляемая, унижаемая и пренебрегаемая королем Анна все-таки оставалась королевой Франции. И она понимала, что обязана этим кардиналу.
Не глядя на невесту, Гастон взял ее руку и поцеловал. Церемония закончилась.
– Пусть Бог благословит ваш союз, – ласково сказал Ришелье. Его слова были обращены непосредственно к невесте, которая стояла в нерешительности, ожидая улыбки или хотя бы жеста со стороны своего мужа. Глаза герцога Орлеанского и кардинала на секунду встретились. Взгляд кардинала был пуст, как будто он смотрел в пространство.
Герцог подал жене руку, и они вместе направились к возвышению, на котором сидел Людовик, чтобы получить благословение королевской семьи.
И вот герцогиня Орлеанская склонилась перед Анной. Очень юная, она была готова расплакаться. Когда королева пожелала ей счастья, девушка, целуя руку Анны, покраснела. К тому времени, когда молодожены отправились в спальню, слезы градом катились по ее щекам. Она услышала ласковые слова только от страшной королевы-матери – и то только потому, что зареванная невеста наверняка разочарует ее дорогого сына.
Оставшись наедине, за задернутым пологом брачной постели, они лежали друг возле друга в молчании.
Гастон тихонько всплакнул про себя в бессильной ярости. Заговор провалился. Титул короля не стал ближе, а прекрасная Анна презирала его… Почти все члены свиты герцога были в тюрьме или в ссылке. Некоторые бежали. Жизнь теперь будет чрезвычайно скучна, и пройдет немало времени, пока ему удастся собрать вокруг себя столь же веселое окружение. И он не сомневался в том, что они намерены казнить де Шале, а тот был самым приятным из его компаньонов. Вдруг ему в голову пришла мысль: если удастся похитить палача, то некому будет привести приговор в исполнение. Он тут же повеселел. Эта блестящая идея должна восстановить его репутацию в глазах Анны, что было главным. Сам де Шале для него не так уж важен. Но если бы герцогу удалось спасти графа, люди забыли бы, что его собственное поведение было не таким уж отважным. Он улыбнулся в темноте спальни. Будет забавно все это организовать и совсем уж замечательно, если удастся воспрепятствовать кардиналу хотя бы на несколько дней.
Он почувствовал какое-то движение возле себя и вспомнил о жене. Долг принца, – подумал он цинично… Что ж, почему нет? Он повернулся к ней.
Двадцать шестого августа граф де Шале взошел на эшафот в Нанте. Он был спокоен и чуть ли не беспечен. Он отказался от всех показаний, вырванных у него в тюрьме под пыткой, сознавшись только в первоначальном заговоре против Ришелье, который он раскрыл еще во Флери. Для такой уверенности перед лицом смерти у него были причины: ему передали, что герцог Орлеанский и его друзья похитили палача. Де Шале вернулся в тюрьму, а толпа разошлась, выражая бормотанием свое разочарование. Короля завалили петициями, в которых просили простить Шале. Герцог Орлеанский после полудня играл у себя в карты и с прежним своим легкомыслием изощрялся в остроумии в адрес кардинала. Придворные наперебой его поздравляли.
Но в тот же вечер в шесть часов де Шале вывели из тюрьмы во второй раз. Двое заурядных преступников, приговоренных к смертной казни, подрядились привести приговор в исполнение, за что Ришелье обещал сохранить им жизнь. Присутствовавшие при казни рассказывали потом о кошмарной сцене: в неумелых руках топор нанес тридцать четыре удара, прежде чем палачам удалось отделить голову от тела.
Голова человека, который планировал убийство Ришелье, была выставлена на северных городских воротах, где птицы быстро оставили от нее один череп.
Наступила зима, и со времени свадьбы Гастона Анна была так надежно отрезана от всего мира, как если бы находилась в Бастилии. Друзья, оставшиеся ей верными, были изгнаны, некоторых даже арестовали, а взамен ей достались шпионы и приверженцы кардинала. Ришелье спас ей жизнь, но смог достигнуть этого, только обрекая ее на такое полусумеречное существование, которое должно было стать уделом королевы на ближайшие десять лет. По утрам она слушала мессу в своей личной часовне, той самой, в которой она когда-то читала любовные письма Бекингема, сжигая их потом в пламени свечи. После молитвы она шила, сидя возле окна под наблюдением мадам де Сенлис или новой ненавистной протеже Ришелье, мадам де Фаржи. Разговоров велось мало. Все, что говорила Анна, передавалось кардиналу.
Она играла и пела, чтобы как-то убить время, хотя ни любви к музыке, ни таланта у нее не было. Обедала поздно и в одиночестве, а потом, если не возражали ни король, ни кардинал, выезжала на час на прогулку. Вечера тянулись в пустой болтовне между ее дамами, к которой она присоединялась редко. Иногда ей читали вслух.
Время от времени из Большого зала в Лувре, где король устраивал очередной бал, доносились звуки музыки. На мгновение королева поднимала голову, прислушиваясь и вспоминая сверкающие краски и веселую суету, теперь запрещенные ей. Вспоминала те вечера, на которых Бекингем во всем своем великолепии шел через весь зал, чтобы повести ее в танце. Шпионящие за ней фрейлины сообщали кардиналу, что королева часто прикрывает глаза, чтобы посторонние не видели, что они полны слез. Самой мягкой и внимательной из фрейлин Анны оказалась последняя ставленница кардинала мадам де Фаржи – жена французского посла в Испании. Со следами оспы на лице, она не выглядела хорошенькой, но могла похвастаться – и хвасталась, что любовников у нее не меньше, чем у Мари де Шеврез. Она была остроумной и жизнерадостной и настолько же доброжелательной, насколько распущенной. Она дружила с кардиналом, который назначил ее в свиту Анны на место герцогини де Шеврез. Одним из парадоксов в жизни королевы было то, что она очаровывала женщин гораздо сильнее, чем мужчин. И женщины, которые ее любили и так бескорыстно ей служили, являлись по темпераменту и морали полными ее противоположностями. Красота Анны не вызывала ревности, и умудренные жизнью сердца Мари де Шеврез, Мадлены де Фаржи и многих других были тронуты несчастьем королевы и жаждали помочь ей, несмотря на значительный риск для себя.
Однажды вечером королева сидела на своем любимом месте у окна, наблюдая, как солнце садится за крыши Лувра, окрашивая небо в великолепный красный цвет. Она сидела не шелохнувшись и с холодным отчаянием и беспомощностью размышляла о своем последнем унижении – беременности жены Гастона. Даже некрасивая хрупкая маленькая герцогиня Орлеанская оказалась способной иметь ребенка, хотя не прошло и года со дня их свадьбы. А она, королева, оставалась бездетной и всеми забытой – жертва отвращения Людовика к физической стороне замужества.
Анна содрогнулась, вспомнив те жалкие омерзительные эпизоды, которые имели место, пока Людовик не удалился от нее окончательно. А ее мечты, бесстыдные в своем постоянстве, о молодом Аркане де Ришелье, епископе Лукона! Когда-то она часто грезила о нем, непристойно представляя его себе в красной мантии, и вскрикивала, отдаваясь ему во сне. Слава Богу, Бекингем вытеснил у нее из головы и этого человека, и все, что он собой символизировал. Благодаря Бекингему она познала агонию осознанного желания, но тем не менее дала ему уйти, не дав окончательного доказательства своей любви. Из всех ее сожалений о прошлом это было самым горьким – такое бесплодное самоотречение. Причина очевидна – страх. Боязнь, что ее уличат в измене и казнят. Но еще более – страх потерять свой сан королевы Франции, а с ним надежду, что когда-нибудь ненавистный муж все-таки умрет…
Анна смотрела в окно на затухающие краски заката, и мысли ее переключились на Гастона. Она вспомнила все его интриги, его самоуверенность и потом – трусливое предательство всех, кого он втянул в заговор. И бледное лицо герцога в день его свадьбы, взгляд, умоляющий о прощении и понимании, который он послал ей, уводя в свои покои невесту. Против воли она простила Гастона. Им обоим удалось сохранить свое положение, в то время как их друзья шли кто в тюрьму, кто в изгнание, а иные и на эшафот. Заплатив дорогую цену, она поняла, что принц не только молод, но и слаб и что у него не было никаких шансов выстоять против Ришелье и отца Жозефа. Со жгучей ненавистью Анна вспомнила мягкий голос и изможденную фигуру любимца кардинала. Монах оказался шпионом и прислужником власти, верным помощником в интригах того дьявола, который приказал отправить де Шале на казнь. С ужасом она снова представила себе взгляд серых глаз кардинала, который преследовал ее во время допроса, учиненного королеве Комиссией по расследованию заговора. Вспомнила его неоднократное вмешательство, когда ей задавали вопрос, на который она не могла отвечать. И все время один и тот же отвратительный ободряющий взгляд, напоминающий, что сейчас ей ничего не грозит, но придет день, когда за это придется платить.
Он домогался ее, и отнюдь не смиренно, на расстоянии, нет. Его желание было сродни ненависти. А тело Анны предательски реагировало на зов, в то время как ее сердце содрогалось от отвращения к нему и к себе. С усилием она отогнала от себя мысль о кардинале. Гастон… такой довольный последние месяцы, бросающий вызов королю тем, что навещал ее, когда хотел. Не так уж безразличен к жене и полон нетерпения в ожидании, когда у него будет ребенок. Анна уже почти не занимала его мыслей. Бекингем.
Бекингем все еще любит ее. Даже больше сходит с ума от любви, чем в дни его посещения Франции. Ходили слухи, будто он пытался приехать в Париж. Будто ссоры между королем Карлом и Генриеттой Марией были делом его рук, так как он хотел их использовать, чтобы прибыть во Францию якобы для переговоров, а на самом деле – чтобы возобновить свои ухаживания за королевой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Когда кардинал повернулся и встретил жестокий нетерпеливый взгляд короля, он уже был абсолютно спокоен.
– Когда в последний раз казнили на эшафоте королеву Франции за измену, сир?
Людовик нахмурился, он не ожидал подобного вопроса.
– Не помню. Какое это имеет значение?
Ришелье легонько пожал плечами.
– Только то, что обвинение и суд вызовут большой интерес. И вам придется убедить всю Европу, а не только Испанию, что сестра испанского короля виновна в чем-то большем, чем в интриге против министра и нескольких неосторожных словах о своей судьбе в случае вашей смерти.
– Но она же виновна! Королева была душой этого заговора! – настаивал Людовик. – И вам это известно!
– Нет, сир, – твердо ответил кардинал. – Я не стал бы просить за нее, если бы так думал. Хотите ли вы, чтобы люди говорили, будто вы воспользовались случаем отомстить за Бекингема?
Лицо Людовика потемнело от гнева.
– Они не осмелятся!
– Осмелятся, сир. Весь мир это скажет. Что Людовик Справедливый приговорил к смерти свою жену за ее связь с англичанином.
Кардинал повернулся к королю спиной, оставив за собой напряженное молчание. Людовик ненавидел Анну. Он желал ее смерти и до этого момента был уверен, что сможет исполнить свое желание. Несколько фраз, полных здравого смысла, сказанных кардиналом, звучали в его мозгу. Да, доказательств не было. Казни королеву – и тебя обвинят в мстительной злобе, недостойной мужчины. Скажут, что ты доказал всему миру, будто ты действительно такой слабый и бесчестный человек, каким втайне считаешь себя сам.
– Что бы вы ни говорили, но королева не останется безнаказанной, – пробормотал Людовик. – Комиссия допросит ее вместе с остальными.
– Я в восхищении от вашей мудрости, сир, – сказал Ришелье, – и сообщу комиссии, какие обвинения должны быть предъявлены Шале и другим заговорщикам. Вы согласны?
– Да, – ответил Людовик. Он отвернулся от окна, хмурясь и теребя пальцами край воротника.
Ришелье поклонился в знак повиновения.
– Разрешите идти?
Король кивнул.
– Еще раз хочу сказать, как я благодарен вам, Арман, и как ценю вашу дружбу, – пробормотал он неловко. Кардинал, низко склонившись, поцеловал руку короля. Когда он выпрямился, король уже улыбался.
– Идите, мой друг.
20 августа Гастон герцог Орлеанский сочетался браком с бледной и некрасивой наследницей миллионов семьи Монпансье. Короткая церемония состоялась в апартаментах королевы-матери, и вел ее кардинал.
Король, Мария де Медичи и находящаяся в немилости королева сидели под пологом в зале, только наполовину заполненном придворными, и в то время, когда кардинал красноречиво давал благословение молодоженам, все часы, какие были в помещении, пробили полночь.
Гастон стоял, не двигаясь и упрямо не желая встретиться взглядом со своим врагом, который продлил тягостное испытание ненавязчивой проповедью о супружеских обязанностях и долге принца крови. Хотя страх Гастона утихал, он все еще не мог прийти в себя, и потому весь его протест выражался в грубом обращении с застенчивой, сутулой девушкой, большие ожидания которой сбылись: она через брачный союз приобщилась к короне Франции. Этот брак был платой за прощение Людовика, и Гастон попытался как-то исправить впечатление от своего грандиозного предательства, попросив сохранить жизнь Шале. Неопределенное обещание, данное ему отцом Жозефом, нисколько не замедлило приготовлений к казни, назначенной на третий день после свадьбы.
Это был какой-то кошмар – вспоминал, как в тумане, герцог. Сообщения о приговорах, назначенных другим заговорщикам, привели его на грань истерии, хотя монах не уставал повторять ему, что он не пострадает вместе с остальными. А теперь эта чертова женитьба. Уголком глаза он кисло взглянул на невесту: темноволосая, бледная, маленького роста, и спина все-таки горбатая, что бы там ни говорили другие.
Ему удалось мельком взглянуть на Анну. Она сидела вдали от короля в низком кресле под пологом; бледная, как то белое платье, что было на ней. Гастон покраснел: ей должно быть известно о его предательстве, и она, наверное, презирает его за то, что он испугался угроз этого изверга-капуцина. Но, Бог мой, этот монах действительно был извергом, герцог чуть не сошел с ума от страха. А теперь, стоя перед своим злейшим врагом, Гастон нарушил слово, данное Анне, так как все-таки брал в жены Марию де Монпансье. Он не осмелился взглянуть на королеву, когда проходил мимо нее, но ему нетрудно было назвать имя того дьявола, который настоял на ее присутствии здесь и на том, чтобы она одолжила невесте свои знаменитые жемчуга.
Анна спала, когда за ней пришли. Ее разбудила мадам де Фаржи. В свете свечи, которую фрейлина держала в руке, было видно, что она бледна и вся дрожит. Король повелел, чтобы королева немедленно прибыла в его апартаменты. Сначала Анна подумала, что хотят ее арестовать, и, бурно плача, отказалась идти. Тогда подошла мадам де Сенлис и объявила, что Ее Величеству нечего бояться: она будет играть роль свидетельницы на свадьбе, только и всего. И вот Анна сидела по одну сторону от мужа, а Мария Медичи – по другую. И ей приходилось присутствовать при том, как Гастон нарушал свое слово и брал в жены маленькую горбатую наследницу. А там, в круге света, освещавшем импровизированный алтарь, их ждал кардинал. Слава Богу, он не заговорил с Анной, ограничившись требуемым по этикету поклоном. Но по его знаку Людовик обратился к ней с первыми и последними словами в этот вечер: она должна одолжить свой жемчуг мадемуазель де Монпансье. Де Сенлис поспешила выполнить приказ, и Анна с глазами, полными слез, надела жемчужное ожерелье на шею невесты. Она старалась не смотреть на Гастона, боясь расплакаться и, не выдержав, назвать его трусом и предателем. Старая королева следила за церемонией в угрюмом молчании, терзаемая противоречивыми чувствами: она радовалась, что ее сыну удалось выпутаться из заговора, но горевала, так как он женился против своего желания и был очень несчастлив.
Гастона и его невесту объявили мужем и женой, но Анна не слушала Ришелье, произносящего проповедь о радостях и обязанностях, налагаемых священным обрядом.
Несмотря на все тревоги и унижения, ее пока не трогали. Братья короля, настолько могущественные, что ставили себя выше закона, проводили дни в Венсенской тюрьме, де Шале был приговорен к казни, Мари де Шеврез наказана, и только она и Гастон не пострадали. И не потому, что Анна твердо держалась перед Комиссией. Нет, она тогда потеряла голову и, плача, все отрицала. Придворные и адвокаты, допрашивавшие королеву, вели себя грубо и оскорбительно, пытаясь впутать в заговор любого человека из ее окружения. Анна в слезах покинула зал суда и тут же увидела свою любимую подругу Мари де Шеврез, которая в сопровождении двух стражников ожидала своей очереди. Им не разрешили поговорить, но герцогиня смело послала Анне воздушный поцелуй. Горестный вид Анны только укрепил храбрость и решительность Мари. Она отважно и блистательно защищалась, не дрогнув, отвечала на вопросы самого короля. И приговором ей была всего лишь ссылка в одну из крепостей ее мужа.
Но, оскорбляемая, унижаемая и пренебрегаемая королем Анна все-таки оставалась королевой Франции. И она понимала, что обязана этим кардиналу.
Не глядя на невесту, Гастон взял ее руку и поцеловал. Церемония закончилась.
– Пусть Бог благословит ваш союз, – ласково сказал Ришелье. Его слова были обращены непосредственно к невесте, которая стояла в нерешительности, ожидая улыбки или хотя бы жеста со стороны своего мужа. Глаза герцога Орлеанского и кардинала на секунду встретились. Взгляд кардинала был пуст, как будто он смотрел в пространство.
Герцог подал жене руку, и они вместе направились к возвышению, на котором сидел Людовик, чтобы получить благословение королевской семьи.
И вот герцогиня Орлеанская склонилась перед Анной. Очень юная, она была готова расплакаться. Когда королева пожелала ей счастья, девушка, целуя руку Анны, покраснела. К тому времени, когда молодожены отправились в спальню, слезы градом катились по ее щекам. Она услышала ласковые слова только от страшной королевы-матери – и то только потому, что зареванная невеста наверняка разочарует ее дорогого сына.
Оставшись наедине, за задернутым пологом брачной постели, они лежали друг возле друга в молчании.
Гастон тихонько всплакнул про себя в бессильной ярости. Заговор провалился. Титул короля не стал ближе, а прекрасная Анна презирала его… Почти все члены свиты герцога были в тюрьме или в ссылке. Некоторые бежали. Жизнь теперь будет чрезвычайно скучна, и пройдет немало времени, пока ему удастся собрать вокруг себя столь же веселое окружение. И он не сомневался в том, что они намерены казнить де Шале, а тот был самым приятным из его компаньонов. Вдруг ему в голову пришла мысль: если удастся похитить палача, то некому будет привести приговор в исполнение. Он тут же повеселел. Эта блестящая идея должна восстановить его репутацию в глазах Анны, что было главным. Сам де Шале для него не так уж важен. Но если бы герцогу удалось спасти графа, люди забыли бы, что его собственное поведение было не таким уж отважным. Он улыбнулся в темноте спальни. Будет забавно все это организовать и совсем уж замечательно, если удастся воспрепятствовать кардиналу хотя бы на несколько дней.
Он почувствовал какое-то движение возле себя и вспомнил о жене. Долг принца, – подумал он цинично… Что ж, почему нет? Он повернулся к ней.
Двадцать шестого августа граф де Шале взошел на эшафот в Нанте. Он был спокоен и чуть ли не беспечен. Он отказался от всех показаний, вырванных у него в тюрьме под пыткой, сознавшись только в первоначальном заговоре против Ришелье, который он раскрыл еще во Флери. Для такой уверенности перед лицом смерти у него были причины: ему передали, что герцог Орлеанский и его друзья похитили палача. Де Шале вернулся в тюрьму, а толпа разошлась, выражая бормотанием свое разочарование. Короля завалили петициями, в которых просили простить Шале. Герцог Орлеанский после полудня играл у себя в карты и с прежним своим легкомыслием изощрялся в остроумии в адрес кардинала. Придворные наперебой его поздравляли.
Но в тот же вечер в шесть часов де Шале вывели из тюрьмы во второй раз. Двое заурядных преступников, приговоренных к смертной казни, подрядились привести приговор в исполнение, за что Ришелье обещал сохранить им жизнь. Присутствовавшие при казни рассказывали потом о кошмарной сцене: в неумелых руках топор нанес тридцать четыре удара, прежде чем палачам удалось отделить голову от тела.
Голова человека, который планировал убийство Ришелье, была выставлена на северных городских воротах, где птицы быстро оставили от нее один череп.
Наступила зима, и со времени свадьбы Гастона Анна была так надежно отрезана от всего мира, как если бы находилась в Бастилии. Друзья, оставшиеся ей верными, были изгнаны, некоторых даже арестовали, а взамен ей достались шпионы и приверженцы кардинала. Ришелье спас ей жизнь, но смог достигнуть этого, только обрекая ее на такое полусумеречное существование, которое должно было стать уделом королевы на ближайшие десять лет. По утрам она слушала мессу в своей личной часовне, той самой, в которой она когда-то читала любовные письма Бекингема, сжигая их потом в пламени свечи. После молитвы она шила, сидя возле окна под наблюдением мадам де Сенлис или новой ненавистной протеже Ришелье, мадам де Фаржи. Разговоров велось мало. Все, что говорила Анна, передавалось кардиналу.
Она играла и пела, чтобы как-то убить время, хотя ни любви к музыке, ни таланта у нее не было. Обедала поздно и в одиночестве, а потом, если не возражали ни король, ни кардинал, выезжала на час на прогулку. Вечера тянулись в пустой болтовне между ее дамами, к которой она присоединялась редко. Иногда ей читали вслух.
Время от времени из Большого зала в Лувре, где король устраивал очередной бал, доносились звуки музыки. На мгновение королева поднимала голову, прислушиваясь и вспоминая сверкающие краски и веселую суету, теперь запрещенные ей. Вспоминала те вечера, на которых Бекингем во всем своем великолепии шел через весь зал, чтобы повести ее в танце. Шпионящие за ней фрейлины сообщали кардиналу, что королева часто прикрывает глаза, чтобы посторонние не видели, что они полны слез. Самой мягкой и внимательной из фрейлин Анны оказалась последняя ставленница кардинала мадам де Фаржи – жена французского посла в Испании. Со следами оспы на лице, она не выглядела хорошенькой, но могла похвастаться – и хвасталась, что любовников у нее не меньше, чем у Мари де Шеврез. Она была остроумной и жизнерадостной и настолько же доброжелательной, насколько распущенной. Она дружила с кардиналом, который назначил ее в свиту Анны на место герцогини де Шеврез. Одним из парадоксов в жизни королевы было то, что она очаровывала женщин гораздо сильнее, чем мужчин. И женщины, которые ее любили и так бескорыстно ей служили, являлись по темпераменту и морали полными ее противоположностями. Красота Анны не вызывала ревности, и умудренные жизнью сердца Мари де Шеврез, Мадлены де Фаржи и многих других были тронуты несчастьем королевы и жаждали помочь ей, несмотря на значительный риск для себя.
Однажды вечером королева сидела на своем любимом месте у окна, наблюдая, как солнце садится за крыши Лувра, окрашивая небо в великолепный красный цвет. Она сидела не шелохнувшись и с холодным отчаянием и беспомощностью размышляла о своем последнем унижении – беременности жены Гастона. Даже некрасивая хрупкая маленькая герцогиня Орлеанская оказалась способной иметь ребенка, хотя не прошло и года со дня их свадьбы. А она, королева, оставалась бездетной и всеми забытой – жертва отвращения Людовика к физической стороне замужества.
Анна содрогнулась, вспомнив те жалкие омерзительные эпизоды, которые имели место, пока Людовик не удалился от нее окончательно. А ее мечты, бесстыдные в своем постоянстве, о молодом Аркане де Ришелье, епископе Лукона! Когда-то она часто грезила о нем, непристойно представляя его себе в красной мантии, и вскрикивала, отдаваясь ему во сне. Слава Богу, Бекингем вытеснил у нее из головы и этого человека, и все, что он собой символизировал. Благодаря Бекингему она познала агонию осознанного желания, но тем не менее дала ему уйти, не дав окончательного доказательства своей любви. Из всех ее сожалений о прошлом это было самым горьким – такое бесплодное самоотречение. Причина очевидна – страх. Боязнь, что ее уличат в измене и казнят. Но еще более – страх потерять свой сан королевы Франции, а с ним надежду, что когда-нибудь ненавистный муж все-таки умрет…
Анна смотрела в окно на затухающие краски заката, и мысли ее переключились на Гастона. Она вспомнила все его интриги, его самоуверенность и потом – трусливое предательство всех, кого он втянул в заговор. И бледное лицо герцога в день его свадьбы, взгляд, умоляющий о прощении и понимании, который он послал ей, уводя в свои покои невесту. Против воли она простила Гастона. Им обоим удалось сохранить свое положение, в то время как их друзья шли кто в тюрьму, кто в изгнание, а иные и на эшафот. Заплатив дорогую цену, она поняла, что принц не только молод, но и слаб и что у него не было никаких шансов выстоять против Ришелье и отца Жозефа. Со жгучей ненавистью Анна вспомнила мягкий голос и изможденную фигуру любимца кардинала. Монах оказался шпионом и прислужником власти, верным помощником в интригах того дьявола, который приказал отправить де Шале на казнь. С ужасом она снова представила себе взгляд серых глаз кардинала, который преследовал ее во время допроса, учиненного королеве Комиссией по расследованию заговора. Вспомнила его неоднократное вмешательство, когда ей задавали вопрос, на который она не могла отвечать. И все время один и тот же отвратительный ободряющий взгляд, напоминающий, что сейчас ей ничего не грозит, но придет день, когда за это придется платить.
Он домогался ее, и отнюдь не смиренно, на расстоянии, нет. Его желание было сродни ненависти. А тело Анны предательски реагировало на зов, в то время как ее сердце содрогалось от отвращения к нему и к себе. С усилием она отогнала от себя мысль о кардинале. Гастон… такой довольный последние месяцы, бросающий вызов королю тем, что навещал ее, когда хотел. Не так уж безразличен к жене и полон нетерпения в ожидании, когда у него будет ребенок. Анна уже почти не занимала его мыслей. Бекингем.
Бекингем все еще любит ее. Даже больше сходит с ума от любви, чем в дни его посещения Франции. Ходили слухи, будто он пытался приехать в Париж. Будто ссоры между королем Карлом и Генриеттой Марией были делом его рук, так как он хотел их использовать, чтобы прибыть во Францию якобы для переговоров, а на самом деле – чтобы возобновить свои ухаживания за королевой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29