В последние месяцы Амулий переговорил со всеми знахарями племени о том, чём ему закрепить Проку в могиле так благонадежно, чтоб тот не имел возможности не только выйти из нее сам, но и никакой заклинатель не был бы в силах вызвать его.
Знахари наделили Амулия целою кучею советов, которые тот уже успел в доброй половине забыть и перепутать, решив привести в исполнение над отцом все, что удержалось в его памяти, сложившись в дикий сумбур мучительной обрядности колдовства.
Простоватый и далеко не умный Амулий подчинил себе старшин дальних поселков латинского союза одною своею говорливостью, криком. Презираемый рамнами на Альбунее, где его хорошо знали, Амулий фигурировал вдали оттуда чем-то особенным, казался мудрецом и героем; не прозрев, что это только личина, роль, что на самом деле он глупый трус, ему повиновались почти все, даже многие из тех, кто его ненавидел.
В Лациуме тогда уже многие сознавали, что обычай почетно сводить в землю живых простых стариков под пороги домов, а правителей – на остров, – устарел, как и многое другое, у соседних племен даже совсем вывелся, превратился в фиктивный обряд задушения, при чем сын, внук или наиболее любимый ближний лишь в момент естественной кончины слегка накрывал руками нос и рот умирающего, чтоб, по поверью, удержать дух его в нем.
Были и такие племена, где ближний плотно прикладывался своим лицом к лицу умирающего, чтоб принять с последним вздохом его душу в свое тело, переселить, дать ей возможность еще долго обитать на земле в новом теле любящего, укрепляя его как бы удвоением духа.
Латины, склонные к искоренению у себя варварства, недоумевали, как им решиться на это – как нарушить заветы предков. Никто не чувствовал себя способным выступить инициатором новых идей прежде, а теперь в Лациуме и последний шепот таких людей умолк: никто не мог возвысить голос против смелого говоруна Амулия, способного заставить молчать перед ним и повиноваться всякого, кто не возвысился духом из толпы заурядных людей.
Возражать против Амулия заурядные люди не могли, потому что в спорах он забивал всякого оппонента безапелляционными ссылками на всевозможные предания и сказания, против которых не осмеливались возражать даже жрецы. Амулий ловко выхватывал слова из средины песен или заклинаний, группировал их в самодельные цитаты и предъявлял аргументы, на которые нечего было ответить.
Уже очень давно во всех племенах Италии вывелся обычай людоедства, погребение живыми всех вдов, даже молодых, вместе с умершими мужьями, а грудных детей – с матерями; в эпоху царя Проки все такое водилось лишь в слабых остатках, как случаи редкие, но Амулий желал не уничтожать варварство, а восстановлять его, искренно веря сам и навязывая другим уверенность, будто боги допустили врагов разрушить Сатурнию и отнять у ее жителей «Золотой Век» с двойной и тройной жатвой именно за то, что ее царь не чтил обычаев предков.
Что ему самому грозит печальная участь сесть живым в землю – об этом Амулий не думал, пока был молод и крепок; по его недальновидности, старость казалась ему чем-то туманным и столь отдаленным, что не стоит и думать о ней.
Дело восстановления варварских обычаев у него шло на лад очень ходко по той причине, что жрец Латиара Мунаций и все знахари держали его сторону, как фанатики, хранители преданий без разбора хороших и дурных, лишь бы завещанных стариною, держала его сторону и буйная часть молодежи, жадная до разных зрелищ и торжеств, сопровождаемых веселыми попойками, невзирая на всю мрачность причин, вроде погребения царя.

ГЛАВА XVI
Погребальная тризна

Лишь только лодка отчалила, плывшие в ней услышали раздавшееся с берега пение женщин.
Акка с хором своих подруг, пастушек, пела обещанную прощальную песнь ее деду, выбранное им самим сказание про царя Латина, имевшего прекрасную дочь Лавинию, за которую спорили два жениха.

– Жил в Лаврентуме Сильвий Латин,
Над народом властитель могучий...

Так пела Акка, бряцая на лире, и хор пастушек подхватывал строфы припевом:

– Славный!.. славный!.. славный!..
Мудрый!.. мудрый!.. мудрый!..
– Он случайно родился в лесу,
В переплетшейся чаще дремучей...
Звали Сильвия «Царь-Лесовик»;
Как медведь, был он силою крепок...
– Сильный!.. сильный!.. сильный!..
Как медведь, был крепок...

Долго раздавались звонкие голоса провожающих девушек с перебиранием струн лиры, пока они не заметили, что значительно отстали от уплывшей лодки.
Женщинам было совершенно запрещено ходить на могильный остров. Из мужчин теперь туда перебрались вброд и вплавь по неширокой обмелевшей реке лишь самые знатные, предоставив простому народу и женщинам справлять погребальную тризну царя на берегах Альбунея, как хотят вскладчину, угощаясь захваченной с собою провизией.
Сыновья привезли на остров и высадили несчастного закутанного Проку с плотно завязанными глазами.
Он сильно дрожал от овладевшего им панического страха; его пугала мысль, что остров на Альбунее – страшное место, обитель почитаемых мертвецов.
Туда никто никогда не ходил без надобности, – это было заповедное место, – потому что ужасная кара грозила от народа за нарушение покоя умерших царей и вождей, удостоенных особой чести быть посаженными в могильные срубы священной земли этого острова.
Туда не чаще, как через долгие периоды времени, собирались знатные мужчины Лациума, когда привозили хоронить уважаемого человека, преимущественно из царей, которых, однако, тоже не всех удостаивали введения в обитель избранников, на священный остров, а теперь это случилось после столь долгого промежутка, что никто из еще живущих не проникал в тамошние заповедные дебри.
Прока, которого считали даже дряхлым, тоже никогда не бывал на могильном острове, потому что его отец, дяди, братья не имели царского сана; их схоронили попросту всех под полом дома альбунейской усадьбы, справили тризну в самом поселке.
Весь этот довольно большой остров зарос диким лесом, где плохо созревали в сплошной тени и вечной сырости кислые, невкусные ягоды шиповника, шелковицы, груши, сливы, оливки, виноград.
Козы и зайцы, больше сотни лет не тревожимые людьми, во множестве расплодились там среди огромных камней, торчавших из неровной почвы, из которых многие помещены там искусственно руками людей, как могильные памятники. Кое-где огромные курганы навалены над срубами подземных хижин, куда помещали знатных престарелых особ, иногда еще живыми, в сидячем положении на их тронах, – деревянных или каменных седалищах, – служивших им всю жизнь у домашнего очага или в совете старшин, как священная мебель, утварь их сана жрецов или царей.
Такое же помещение было недавно приготовлено в недрах земли и теперь ожидало Проку.
На том берегу острова, где местность была ровнее, потому что меньше находилось могил, латины расчистили поляну для жертвоприношения и пира тризны, посреди ее навалили костры для священнодействий и стряпни, а окраины устлали овчинами с ворохами сена, хвороста, обрубков бревен и т.п. для сиденья и лежанья участников тризны.
Для Проки устроили высокое седалище из кипарисовых бревен и ветвей, пока еще ничем не покрытых.
Кипарис тогда уже начинал приобретать, присвоенное ему впоследствии символическое значение погребального растения, и эти седалища из тонких бревен намекали на первообраз костров для покойников.
Остальной остров не тронут готовившими могилу и тризну, оставлен, как был в совершенно диком запущении; туда никто из них не осмелился заглянуть; ужас парализовал всякое любопытство; туда ходили только жрец Мунаций с сыновьями Проки, чтоб выбрать место для нового склепа, и водили с собою рабочих по тропинке к избранному пункту.
Даже соседи латинов – сабины, рутулы и др. дикари не причаливали к альбунейскому острову; не уважая героев Лациума, они боялись их, считая, как и латины, могильник царством ужаса, так что никакое обилие дичи не могло привлечь туда охотников и никакая рыба не приманивала к берегам этой пустыни с неводом. Они опасались, что, пожалуй, мертвец, застреленный в образе дикого козла, закричит человеческим голосом, перекувырнется через голову, приобретая силу неодолимую, забодает, поднимет на рога охотников и забросит сквозь землю в свою могилу, где будет долго жевать огромными зубами, медленно высасывая кровь, а пойманный в сети в виде рыбы – утопит вместе с неводом и лодкой всех рыбаков и утащит тоже в свою могилу для такого же мучительного лакомства их мясом и кровью.
Верование, что мертвецы превращались в людоедов – кровососов, присуще почти всем дикарям; эта идея приводится в Одиссее и Энеиде, и у Овидия, собравшего почти все народные поверья, дошедшие к римлянам от диких времен царя Проки.
Никто не знал, под какими камнями или курганами на альбунейском острове покоились цари и вожди Лациума, о которых гласило преданье: Эвандр, Сатурн, утонувший Тиберин, Латин, несколько человек с одинаковыми именами Асканиев, Энеев, Сильвиев, Агриппа и его сын Ромул, убитый грозою.
Родственник и предместник Проки, царь Авентин, не удостоен причисления к сонму героев, сведен в землю на отдельном прибрежном холме, который с тех пор получил его имя.
Это именно было причиной, отчего Прока во всю свою долгую жизнь не побывал на альбунейском острове, не видел знаменитого могильника.
Причалив к острову, сыновья высадили Проку и привели на средину расчищенной поляны, к пылающим кострам, подле которых уже стояли отправленные туда заранее люди и назначенные к закланию ягнята и козлята черной масти; там же на земле стояли корзины с черными бобами, а на сковородах жарились сардинки, проткнутые и нанизанные на медную проволоку в виде длинных связок.
Жрец Мунаций сыпал обильно муку и соль на сковороды, бормоча глухим голосом таинственные формулы и заклинанья, склоняясь всею своею фигурой низко к земле, простирая руки то к ней, то вдаль к лесу, где находятся могилы.
Он звал души мертвецов на жертвоприношение, просил отведать предлагаемого им угощения и принять к себе приведенного Проку милостиво, любезно, причем исчислял все его достоинства, все добрые дела, совершенные в течение его жизни.
Собравшиеся на моление избранные участники погребальной тризны царя, которых тут было не меньше целой сотни, все опускались за жрецом к земле, простирали руки, куда простирал он, подражая всем его движениям, и многие бормотали за ним, повторяя шепотом его воззвания.
Чем неизвестнее, таинственнее, страшнее было божество, тем охотнее, усерднее молились ему эти простодушные дикари Лациума.
Ягнят и козлят закололи, сняли с них шкурки; кровь вылили частью на жертвенный костер, частью в посуду для составления священного напитка; мясо изжарили для пира.
Сыновья сняли с Проки бывшую на нем сорочку, разрезав ее ножом сзади и спереди по всей длине; жрец бросил ее в огонь, а Проку облек в черные шкурки, снятые с жертвенных животных; сыновья немедленно сшили это на его плечах и боках, чтоб держалось, при опояске из ремней, выкроенных тут же из жертвенных шкурок.
Быстро ссучив толстые нити из отрезанной им шерсти этих животных, Амулий, по совету своих знахарей, перевязал каждую руку и ногу отца, опутал ему все пальцы с шепотом заученных им заклинаний его души.
Кончив жертвоприношение, Проку взвели и усадили на черные жертвенные шкуры, которыми покрыли его седалище из кипарисовых бревен и ветвей. Там обреченный смерти старик должен был просидеть до утренней зари, закутанный в холст, с тугою повязкой на глазах.
Ему не дали есть ничего из наготовленных яств его тризны, а принесли и поставили на его колена то, чего он никогда не ел, потому что этого не употребляли в пищу жители Лациума, как посвященное царству смерти, – черные бобы и сардинки в деревянной чашке, перемешанные с мукою и солью.
Остальной запас этой смеси Мунаций с Нумитором и Амулием отправились раскладывать по видневшимся среди леса могильным курганам и камням, шепотом призывая тени погребенных, причем Нумитор упрашивал их не мучить его отца в склепе, когда он туда сойдет, не мучить его и в том случае, если ему удастся его вывести живым из могилы, спасти от насильственной смерти. Амулий, напротив, умолял тени не пускать отсюда дух его отца в мир живых по ночам, удерживать и покоить, как они сами тут витают и покоятся мирно.
Мертвецы альбунейского острова, по-видимому, благосклонно приняли жертвенное угощение, так как во множестве слетелись в виде птиц есть принесенное; особенно быстро рыба исчезла под клювами ворон, образ которых, латинам верилось, приняли души самых смелых вождей.

ГЛАВА XVII
Сыновняя любовь

Крикливый и задорный Амулий казался Нумитору похожим на ворону; как она не подпускает ни одной птицы чужой породы к добыче, которую можно присвоить, орет и дерется за нее в кровь с другими воронами своей стаи, не допуская раздела, – так, мнилось ему, и Амулий задумал что-то коварное вроде набега после смерти отца на имущество брата, – нечто коварное, подобное всему, что он делал, чем хвастался в племени, за что его одни дурные люди любили, а хорошие ненавидели, боялись.
И Нумитор решил, что ему следует, как можно скорее, отправиться гостем к вождям марсов и сабинян, заключить с ними союз дружбы, просить защиты от коварства брата.
Нумитор решил ускорить свадьбу своей просватанной дочери, несмотря на ее малолетство, отдать ее сыну вождя марсов, а у царя сабинского просить дочь в жены своему сыну, который уже мог жениться. Союз кровного родства у дикарей имел гораздо больше значения, чем все клятвы.
Кончив жертвоприношение предкам, братья и жрец заглянули для осмотра в новую землянку, устроенную ими для Проки.
Снаружи этот склеп казался просторным, потому что был сооружен из толстых дубовых бревен и обложен камнями без известки одни на других. Его четырехугольные стенки немного выдавались сверх уровня почвы и имели на себе бревенчатую крышу в два ската, тоже заваленную, но более мелкими камнями.
Заливать чем-либо постройки, даже, напр., смолой, тогдашние италийцы еще не умели. Если это и случалось, то лишь как единичный, оригинальный факт, а в заурядных обычаях это еще не практиковалось у них.
Входом служила низенькая, узкая дверка, не имевшая створок, находившаяся в неглубокой яме, по которой к ней прорыт был довольно крутой сход.
Внутри склеп имел очень тесное помещение, едва достаточное для находившегося там против двери каменного кресла, собранного из нескольких частей, образовавших его седалище, спинку, ручки и подножную скамейку и поставленного направо от него маленького деревянного стола. Потолок из толстых бревен был низок до того, что голова сидящего должна была коснуться его.
Жрец и сыновья Проки поместили на седалище шкуры черных козлят, постелили их и на пол сверх ветвей кипариса, какими он был выложен.
Убедившись, что все в порядке, они пошли за Прокой, чтоб привести его в новый «вечный дом».
Пиршество погребальной тризны на поляне уже близилось к концу.
Съев все жертвенное мясо и выпив вино, старшины, все хмельные, страшно шумели, разговаривая между собой. Несколько человек из них уговаривали Проку принять внутрь данную ему в чашке «пищу мертвых», которую тот, при всем своем согласии на их увещания, никак не мог отведать, – она не шла ему в горло и по непривычному вкусу, и по твердости неизрубленых, целых бобов, не могших быть разжеванными беззубыми челюстями старика, а главное – вследствие того, что Прока все время, с самого момента закрытия его глаз повязкой, страдал от овладевшего им безграничного панического страха, близкого к истерике, от мысли, что он вступает в царство теней.
Прока старался казаться мужественным, не выказывал своего ощущения, но он всю свою жизнь боялся покойников, всяких Сильванов, воющих по лесам в полночь, а особенно ужасным представлялся ему Инва – мифическое косматое существо, с огромными когтями, обитавшее, по поверью, в одной пещере на берегу Альбунея.
– Прими же, царь, жертву! – увещевали его старшины.
– Я этого не могу, – глухо отзывался он из-под холстины.
Руки его, шарившие внутри деревянной чашки, дрожали до того, что не удерживали, роняли обратно, захваченную смесь.
– Это необходимо, царь; до принятия «пищи мертвых» тебя нельзя похоронить.
– Не могу!..
– Так исстари ведется; ты должен это соблюсти.
– Не могу!..
– Ты это исполнишь, отец! – гневно крикнул подошедший Амулий, – уже начинает светлеть; не до солнца нам возиться тут с тобой!.. не в силах разжевать, ты это все целиком проглотишь.
Бесцеремонно просунув руку под закрывавшую обреченного холстину, грубиян моментально вложил в его рот полную горсть бобов с полусырою рыбой и держал свою ладонь на его губах, пока тот не исполнил дикого обычая – кое-как с усилием съел противную смесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19