Мальчики вздрагивали и тихо всхлипывали, но не смели ничем более активно выражать своего нежелания или страха; сердитый взор деда из Лавиния парализовал их чувства, а его сильная костлявая рука неумолимо совершала обряды над беззащитными телами распростертых внуков.
Когда все было кончено, он принялся тщательно, крепко завертывать и зашивать их на смерть в холстину, а другие родичи в это время рыли ямы для них.
С Пенатами возились долго.
Их густо обмазали по холстине глиной, под слоем которой они скоро задохлись, и уложили сушить перед ярко зажженным костром печки в черте очага, превратили этих мальчиков в подобие статуй или мумий, заключенных в футляры из глины, намалевали им краской из сажи глаза, брови, рты и ноздри, приделали длинные носы поверх настоящих.
Дед из Лавиния твердил, что «Пенаты хороши, удачно выбраны, потому что одинаковы ростом», а хозяева благодарили его за ловкость и быстроту действий над ними, за то, что те «под его рукой не успели раскричаться, не бились в глине».
Когда оболочка умерщвленных детей отвердела, их смазали составом древесных соков, от которого они обмуравились, стали лосными, как горшки, не подвергающиеся размягчению в земле. На эти статуи надели охотничьи шкуры и шляпы, прикрепили к ним свирели и посохи, поместили их стоя в приготовленные ямы у самой стены по сторонам печки. С ними зарыли охотничье оружие и живых собак.

ГЛАВА VII
Развитие культа япигов

Голос Доброго Лара остался преданьем в семье вследствие предположения его ближних, пировавших на новоселье, будто старик, в томлении предсмертной духоты, превозмогает свои муки тем, что поет, вторит пирующим.
Иногда мнилось кому-нибудь из его потомков, будто предок поет, подает голос из-под печки сквозь всю толщу прочной каменной кладки, какою он замурован, и насыпанной сверху земли.
Этот голос раздавался редко и служил предвестием какого-либо особенного радостного события в доме.
Случалось, что Добрый Лар плакал перед бедою, стонал в своем тесном каменном шкапчике.
При этом обыкновенно у очага били женщин, предполагая небрежности с их стороны при ежедневных угощениях Лара вчерашнею кашею, брошенной на огонь перед началом стряпни.
Старшие члены рода относились к жертвеннику Лара, очагу, с величайшим почтением, часто сжигая на нем хорошие вещи из охотничьей добычи или грабежа при набегах на соседей, а не могшее сгореть зарывали под очагом в землю – в жертву своему предку.
Но молодежь боялась Лара, старалась даже не подходить к устью печки.
– Там сидит, скорчившись, свернувшись в шар, «масляный дедко», – говорили, – он заедает тех, кого отдают ему.
И матери стращали детей этим «дедкой».
Такой страх имел свои основания, передавался от детей, видевших «приготовление Пенатов»; двое из их сверстников стали «болванами из глины с огромными глазами» – такими их сделал дед из Лавиния, потому что ему это велел «масляный дедко».
Дети боялись и Пенатов, особенно вечерами, когда, мнилось, те стучат под стеною, толкутся, прыгая на одном месте, в своих ямах.
Случалось, Добрый Лар требовал себе кого-нибудь из родичей заколотым.
Чтоб не часто приносить ему человеческие жертвы, япиги окропляли очаг своею кровью, нацеженной из рук, но такой обряд фиктивной жертвы не всегда успокаивал почтенную тень.
Лар становился из доброго капризным, сбрасывал с дров костра данную ему кашу, шуршал под полом, пищал на разные голоса, портил ноги скотине, делал мутным вино и пиво, прогрызал мешки, где лежали зерна хлебных растений и овощей.
Это случалось, когда к искреннему усердию, желанию ублажить тень предка прибавлялось тайное решение «кого-нибудь спустить в преисподнюю, под пол», чтоб отделаться от строгого, буйного или по иной причине нелюбимого домочадца.
Поставив Пенатов в доме племянников, старик живший в Лавинии, сошел в землю обычным порядком, торжественно и важно, а потом, с течением времени, три сына Лара, как тот завещал им, когда убелились сединами и уже стали чувствовать старческое ослабление сил, сели живыми, в качестве младших Ларов, все в одно время под пороги дверей своего дома.
Через несколько лет и другие старшие члены этой семьи заняли места, где им указали отцы перед своей смертью – под окнами и просто в грунтовом полу дома.
Один из этих япигов, правнук Лара, навалив раз костер дров в печку, заметил, что в нем суковатое полено имеет сходство с уродливой человеческой физиономией.
– Гляди, – сказал он своему брату, – эта коряга как есть «старик с длинною бородою, вытаращенными глазами и огромным ртом».
– Похоже, – ответил тот.
А бывшие при этом ребятишки подняли шум, возню с подпрыгиваньем и хлопаньем в ладоши, крича:
– Масляный дедко горит!.. дедку сожгут!..
Но «дедку» не сожгли.
Хозяева выдернули «священное полено» из огня и загасили, решив, что Лар дал ему свой теперешний страшный образ с частью силы.
Они обтесали это полено таким образом, чтоб можно стало поставить его на более широком основании, и зарубили углубление в том месте, где предполагалась шея болвана, а верх его округлили наподобие головы.
Чтоб «палладиум» семьи не пропал – кора, схожая с физиономией, не обвалилась, – болван обмазали глиной, обделали, обмуравили, расписали, как могли пестрее, и поставили на печку к стене.
Так появился в усадьбе на берегу Альбунея видимый, обиходный Лар, и на него перенесены все чествования, относившиеся к тени предка.
По мере того, как шло время, год за годом, десяток за десятком и столетие за столетием, значение настоящего Лара забывалось.
К Лару обиходному добавлены, уже без всякого чудесно-случайного появления, такие же грубые болваны-Пенаты, и перед ними поставлена чашка, где всегда лежала какая-нибудь жертва из съестного.
Япигам последовавших времен мнилось, что именно в них-то и сидят, в этих болванах, домашние боги, а откуда они взялись, низший персонал домочадцев альбунейской усадьбы не ведал про то.
Предание о настоящем добром Ларе, о всех подробностях его помещения под печь и место, где он сидит, имея при себе таинственный амулет с финикийским камнем, – это знали только старшие хозяева дома, передавая такие сведения от отцов сыновьям за великую тайну с предварительно взятой клятвой, что те никому недостойному о том не сообщат, чтоб не потревожить предка возбуждением праздного любопытства к нему, но каким именем этот предок Лар звался при жизни и давно ли сел под выстроенный им дом, – на берегу Альбунея в эти времена уже никто не знал.
Несколько сот лет уже прошло после возведения циклопического, несокрушимо-прочного дома альбунейской усадьбы.
К сожалению, на земле есть лишь кое-что прочное, но вечного среди творений рук человеческих оказаться не может.
Дом, построенный Ларом, начал ветшать.
Япиги уже не одни тогда жили в Италии; она была населена довольно густо; в нее пришли еще этруски, осеки, сабеллы, и все они рассыпались на мелкие племена разных названий.
У япигов выработались зачатки гражданственности, хоть их поселки все еще мало походили на настоящие города.
Япиги стали избирать себе царей, имевших, по нашим понятиям, значение не больше простого старшины племени, потому что ни пышной обстановки эти лица не могли приобресть от пастушеской простоты своих подданных, ни настоящих войн не вели, а лишь всякие драки, споры, набеги, судебные разбирательства эти ничтожные, раздробленные кучки пастухов, рыбаков, охотников производили почти постоянно.
Прежнее добродушие, миролюбие, родственная любовь и дружба япигов канули в вечность, исчезли. Уже не стало среди них ни почтения и беспрекословного повиновения младших старшим, ни самоотверженной готовности стариков отдавать свою жизнь за молодых. Все такое, прежде обыкновенное, начало выдаваться, как нечто героическое, высокое, особенное.
Наконец пришло и такое время, когда потомки Доброго Лара уже не стали зваться япигами. Всю часть Италии, где они жили, плоскую низменность, сходящую к морю, в противоположность горному хребту полуострова, тогда уже называли Лациум – «Ширь» – «Гладь» – «Широкое Раздолье» – от latus – широкий, плоский, а себя тамошние жители называли латинами В таком романе, как этот, невозможно совершенно точно обозначать время и место действия, потому что это повело бы к бесчисленным отступлениям от хода рассказа, как нельзя и соблюдать полную историческую достоверность, – то и другое портит общий план картины беллетристического произведения.

.
У них постепенно начали составляться простые, первобытные мифы про будто бы живших тут когда-то царей Латина, давшего свое имя всей местности, Сатурна, при котором боги, за его добродетели, были так милостивы, что давали людям по три жатвы в год, про богатыря Рекарана, но еще ничего никто не ведал об Энее-троянце, принадлежащем к героям позднейших фантазий, – латины знали только просто Энея, основавшего Лавиний, и Энея-Сильвия, рожденного в лесу.
В эти времена у жителей Лациума, кроме Ларов и Пенатов, уже были некоторые другие боги.
Они чтили Латиара, как верховное существо.
Сначала это был только жертвенник Небу, Богу богов, Неведомому, имени которого никто не знал, но латины слыхали о Нем от греков, основавших тогда свои колонии к югу от Лациума.
Этого Бога латины звали Повелитель, Юпитер, от jubere – повелевать, а Латиар было названием жертвенника (ara – жертвенник, и lati – лациума) по местности, где он находился, но потом оба эти прозвища Юпитер и Латиар, – с медленною постепенностью затуманились в своем значении, слились в одно.
Как утрачивали и запутывали когда-то япиги прежние верования потомков Иафета, так и латины, выходя из мрака одичалости, вырабатывали себе новый культ – суровый, мрачный, как они сами.
Это было не что иное, как лишь дальнейшее развитие культа япигов, – идеи бесформенные, похожие на теперешние религиозные идеи мордвы, чукчей, дагомейцев.
В Лациуме чтили силы природы без всяких мифических сказаний о них; древнейший из латинских богов, Янус, был не что иное, как начало всего сущего, дверь мироздания, которое вышло из хаоса небытия. Иовис, божья помощь, от juvare – помогать, – еще не слит в одного бога с Юпитером; это были две силы, не олицетворенные никаким кумиром.
Кроме этих таинственных, философски туманных, верховных сил, латины чтили богинь, тоже ничего не сочинив о них.
Цинтия обитала в лесах покровительницею охоты; Юнона – юность, жизненная сила людей; Люцина – рождение, появление на свет; Прозерпина – растительность.
Это не были существа, подобные человеческим женщинам, а лишь идеи отвлеченных сил, чтимые жертвами без кумиров и храмов.
Простые души латинов, в своей глубине еще чистые, дикие, не вдавались в мудрствования об отвлеченном, которого не понимали, признавая лишь одно его существование, как нечто Сверхъестественное, правящее миром.
Они чтили еще огонь; он был символом Вечной Сущности – всего, что есть в мире, символом жизни и смерти, возникновения и уничтожения. Солнечный луч, удар молнии, лава вулкана – все это являлось в одной идее греющего и сжигающего, доброго и лютого фактора жизни или смерти.
Ist, est, vista, vesta – такова постепенная выработка наименования силы огня, пока еще бывшего не богиней, а лишь силой неизвестного Божества, управляющего миром.
Весте обрекали в служительницы девочек с тех лет, когда они начинали жить без помощи старших и понимать, чего от них требуют. Их было две; они жили в глухом лесу среди гор, где находился жертвенник с неугасимым огнем. Под надзором и руководством старухи девочки служили Весте до той поры, пока родители не брали их обратно домой.
Эти первобытные весталки не давали никаких обетов и выходили замуж при наступлении времени, определенного родителями.
В Лациуме было несколько жрецов, специально определенных, каждый к отдельному жертвеннику; верховным же исполнителем всех вообще религиозных дел племени был служитель Латиара; он заведовал всею обрядностью житейских дел, тогда еще вовсе не сложною, выбирал жертвы и назначал дни праздников, посвящал весталок и разрешал им возвращение домой.
У латин почитался еще Градив, он же Марс или Морс, – бог смерти, войны, всякого раздора, болезни, горя; его умилостивляли различными приношениями для прекращения бедствий; почитался Тиберин – утонувший в Альбунее царь-герой, в честь которого реку стали звать Тибром, только это название тогда еще не совсем привилось ей, и местные жители предпочитали привычное стародавнее имя; почитался Инва – существо вроде Лешего, пугающее, сбивающее с дороги, косматое.
Таково было развитие культа япигов в виде стихийной религии Лациума в эпоху основания Рима.

ГЛАВА VIII
Потомки Доброго Лара

Несмотря на то, что религия продолжала быть мрачною, а нравы – суровыми, в Лациуме ощущались новые веяния – попытки смягчения того и другого.
Эти усилия инициаторов гуманных идей оставались пока еще безуспешны, но тем не менее предвещали какие-то дальнейшие изменения культуры в хорошем смысле.
Распространителей новых идей, как это происходит всегда и везде, в Лациуме осуждали, их попытки находили вредными, всячески препятствовали осуществлению намерений, платили им за добро злом, презирали, как фантастов с полоумной головой, и только одни скорби были уделом таких великодушных особ.
Из них мы рассмотрим мрачную жизнь Нумитора.
Одинокая альбунейская усадьба с домом Доброго Лара в эти времена имела при себе небольшой поселок выходцев из Альбы, Лавиния, Лаврентума и др. местечек.
Их потомки назывались рамнами (от ramus – лесная ветвь) – лесными жителями, – Полесье, в отличие от Равнины, безлесного Лациума.
Этот поселок раскинулся без всякого плана и порядка, вразброс, а дом походил на укрепление, потому что имел вокруг себя забор, неизвестно когда и кем во времена незапамятные сложенный из циклопически-огромных камней, державшихся одни другими, без всякой смазки. Неизвестно, когда и какие предки сели заживо Ларами под двое ворот этого забора, какие дети заложены Пенатами под его фундамент. Об этом преданий у рамнов не было.
За забором усадьбы жители поселка укрывались в семье помещика в годины невзгод от набегов враждебных племен; туда они прятали от грабежа хищных соседей, преимущественно часто нападавших на них альбанцев, все что имели лучшего; там были житницы рамнов; там хранились запасы вина из собираемого поселянами дикого грозда, висевшего по их лесам, какими заросли все прибрежные холмы около реки.
Там доживал свой век в древнем, прадедовском доме не повелитель, а лишь распорядитель всех дел нескольких племен Лациума, соединившихся охотно и добровольно под одну мудрую власть, престарелый царь Прока (Procas).
Он был добрый человек с нежным, любящим сердцем.
Все хорошие люди в народе глубоко уважали его, но дурные сильно ненавидели. К таким, для огорчения доброго царя, принадлежал и его младший сын Амулий.
На берегах Альбунея наступала весна; вся природа дышала радостью; по лугам распускались цветы, составляя среди зеленой травы пестрые узоры, а воздух напоен был благоуханием. Пчелы роями носились, собирая мед. После хмурых, дождливых дней сырой итальянской зимы солнце весело играло лучами в прозрачных струях реки; на сочной траве новых пажитей резвились барашки.
Отовсюду слышалось, как пастухи играли на свирелях, сирингах, лирах, окаринах Или боккаринах – от bocca, bucca – рот, – инструмент из глины или створчатой раковины, один из самых древних.

.
В воздухе не нависал больше непроглядный зимний туман; под ясной лазурью безоблачного весеннего неба можно было любоваться отчетливо видневшимися вдали, на вершине одного из самых высоких приречных холмов, какими-то огромными камнями, что кучами лежали там, составляя причудливые сочетания выступов, впадин, пещер и закруглений, похожих на башни.
Этих куч никто не пробовал для проверки раскапывать; все непоколебимо считали их за руины древнего, великолепного города Сатурнии, бывшего в этих местах во времена «Золотого Века».
Под незатейливые мелодии музыкальных инструментов пастухи и пастушки напевали предания племени о двойной и тройной жатве полей, о непрерывном цветении деревьев и собирании плодов.
Эти предания-баллады звучали отголосками тех времен, когда в Италии был жаркий, экваториальный климат, жили мамонты, львы, крокодилы.
Вся природа обновлялась.
Молодежь гадала о своем будущем в таинственном прорицалище сестер-нимф Порримы и Постверты, плела венки и вешала на деревья у источников Карменты и Ютурны.
Все неустанно ходили с места на место, совершая приятные прогулки под предлогом религиозных церемоний, процессий, жертвоприношений, то в одних святилищах, то в иных, – ходили от источников к озеру, из поля в непроходимую лесную чащу, считали, сколько раз прокукует кукушка (гаданье, оставшееся и до наших дней почти у всех народов, имеющих эту птицу);
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19