Сильвия трепетно прижималась к своему могучему спутнику, который, по тогдашним обычаям, уже стал ее супругом с той минуты, как вручил ей серьги, – свой брачный дар, – а она надела их на себя, выражая этим согласие быть умыканной им.
Дикарям тех мест и времен не требовалось более сложных обрядов для соединения четы на всю жизнь.
Густая черная туча повисла над Неморенским лесом; огненные стрелы молнией прорезывали ее, точно свинцовую, толщу, затянувшую все небо.
Вдали, над озером, уже показались серые полосы проливного дождя. Горные вершины виднелись неясно; стало темно под тенью дубравы; вихрь гудел и свистел по лесу, заставляя деревья, точно в испуге пред ним, склонять верхушки; сучья трещали, ударяясь одни об другие.
Сильвия испугалась грозной силы разбушевавшихся стихий, но когда Квирин заглядывал ей в лицо, она улыбалась и обменивалась с ним краткими замечаниями.
Они спешили достигнуть небольшого отверстия в одной горе.
– Туда!.. Туда!.. – указывала дочь Нумитора. – Там тебе будет хорошо, покойно; мы там давно устроили хижину, чтоб угощать подруг, когда нас навещают, там есть орехи в мешке и коренья; там есть постель и скамейки. Если пришедших заставала буря, мы их оставляли ночевать в этой пещере.
В эту минуту сверкнула страшная, огромная молния; вся поляна как бы наполнилась огнем; толстое дерево с грохотом повалилось, разбитое в щепки.
– Это смерть! – шептала Сильвия, обвив руками шею мужа. – Это Марс, огненный, разящий Тогда Юпитер, как и значит его имя «Помощник» считался лишь благодетельным существом, как всеблагой, избавитель. Громовые перуны вручены ему лишь после слития его в одну личность с греческим Зевсом. Все страшное, всякая опасность от войны и природы, в раннюю эпоху латинской мифологии было специальностью Марса, бога разрушителя, смерти.
.
– Я не боюсь Марса; я сам марс, – возразил Квирин с усмешкой. – Не боюсь разящего; я сам разящий, потому что мое имя значит «острие копья».
Счастливые, любящие, они скрылись от начавшегося ливня в лесную пещеру, послужившую им брачной комнатой; туда, по обычаю, Квирин перенес на руках свою избранницу, совершая этим обряд фиктивного умыкания похищенной девушки Обычай похищения невест в эту эпоху выразился и похищением Сабинянок с фиктивной войной их отцов, причем никто не убит.
.
По обычному свойству горной природы, гроза в Неморене кончилась очень скоро; буря сменилась полной тишиной; древесные ветви лениво обвисли, отягченные дождевыми каплями; небо стало безоблачно, с ярким солнцем, заигравшим в сверкающей, мокрой листве и траве.
Буря миновала, но еще не изгладились ее следы, – поломанные деревья и разлившиеся потоки.
Опершись обеими руками о плечи могучего вождя, Сильвия смеялась и плакала, глядя в его любящие ласковые глаза.
– Ты стала моей женой перед богами, – говорил ей Квирин, – пойдем же, пойдем отсюда в мой дом, чтоб жить там тебе моею женой перед людьми.
Они пошли из пещеры к озеру, крепко обнявшись, целуясь, лаская друг друга, всецело отдавшись экстатическому восторгу любви.
Сильвия испугалась, увидев, что случилось от пронесшейся бури с озерным потоком. Он был совсем не таков, как на восходе солнца, когда она только что пришла к его берегам. С гор скатились новые лавины камней, промчались напором стремительно несущиеся воды к самой медведь-скале, образовали сзади нее целую плотину, завалив все русло потока, так что вода, прежде напевавшая своим журчанием как бы нежную мелодию, со словами надежд, обещаний всяких благ, теперь ревела грозно и угрюмо, рвалась стрелой через плотину каменных завалов, как бы предупреждая мрачным рокотом о чем-то страшном, таящемся на ее дне, как бы советуя не шагать за роковую стремнину, – коварную, недоступную исследованию, неизвестную.
Перейти через поток ниже скалы, под ее защитою, стало невозможно; марс утонул бы, погрузившись там с головой, несмотря на свой высокий рост, так как русло потока вздулось вровень с его берегами, а вода, рвущаяся через поверхность навалившихся камней, лилась с клокотаньем, способная в один миг сбить с ног и умчать в пропасть того, кто рискнул бы сойти в нее тут.
Но смельчак горец не задумался над вопросом, как ему совершить трудный переход; обхватив гибкий стан Сильвии, он поднял ее затрепетавшую, закричавшую от страха возможности свалиться, и прыгая с камня на камень, с ловкостью горного козла, в несколько шагов очутился за потоком и бережно поставил на ноги свою милую ношу.
Они пошли к озеру, на берегу которого лежало бревно, служившее вместо челнока для переправы, как вдруг Квирин вспомнил, что он забыл в пещере свой горный посох с острым наконечником, служивший ему и копьем для защиты от врагов, и (главное) опорою на опасных спусках.
Обрыв к Неморенскому озеру был в этом месте крут до такой степени, что спускаться без остроконечного посоха никакой смельчак не рискнул бы, тем более, с юным, хрупким существом, подобным Сильвии, пугавшейся при не столь страшной переправе через поток.
Квирин пошел... Квирин достиг самого центра каменной плотины... раздался громоподобный грохот валящихся, размытых водою камней, и Квирина не стало... Квирин исчез, провалившись в недра коварной скалы, кокетливо убравшей цветами и мхами свои предательские скважины.
Размытая напором потока, расшатанная бьющимися об нее камнями новой лавины, случайно благополучно пропустивши смелого горца, при его вторичном переходе скала, состоявшая не из цельного камня, а из многих, раздвинулась под его ногами и рухнула... рухнула вслед за нею и вся масса накопившихся сзади нее камней лавины, плотина уничтожилась, и поток еще стремительнее ринулся, унося все, что мог, – разумеется, и тело погибшего вождя марсов, – в бездну.
ГЛАВА XXXII
Супруга Марса
Жрица Мунация и колдунья Сатура, встревоженные долгим отсутствием Сильвии, напрасно проискали ее по всему соседству святилища Весты; они решили, что дочь Нумитора убита грозою, упала в поток или в озеро. Они заходили в пещерную хижину, увидали оставленный там дорожный посох горца, с удивлением рассматривали его чужестранную, пеструю раскраску с грубо вырезанным по железу наконечника копья человеческим лицом, имевшим тоже размалевку, еще не стершуюся от употребления, потолковали, кем бы могла быть занесена сюда и оставлена такая вещь, но не решив этого вопроса, отправились домой, отложив поиски Сильвии или сообщение о ее исчезновении жителям окрестных селений до следующего дня.
Сильвия не найдена по той причине, что она весь день пролежала без чувств, сама не зная как, забившись под груду наваленных бурею деревьев и камней.
Солнце уже садилось, когда она очнулась и вышла из своего убежища, лениво расправляя руки и ноги, и широко улыбаясь блаженною улыбкой сумасшедшей.
Смятые ливнем лесные цветы к вечеру снова поднялись, расправили свои листочки, раскрыли чашечки, и стали издавать благоухание еще сильнее, политые обильным дождем. Солнце садилось в такой же красе и величии, как в былые дни, до ненастья. Вдали, около озера, весело переливалась чья-то свирель, точно игравший старался как можно быстрее разделить с кем-то наполняющую его сердце радость.
При этих звуках сердце Сильвии затрепетало: Квирин жив; он там, в этой глубокой пропасти; он зовет к себе свою супругу, чтоб больше не расставаться с нею. Она стояла неподвижно и слушала звуки свирели, как очарованная.
На развесистых старых дубах, обрамлявших лужайку, еще кое-где дрожали и отражались в невысохших каплях последние лучи заходящего светила, но вода потока уже потемнела; в ее снова обмелевшем русле между высокими берегами был сумрак наставшего вечера; она тихо струилась с прежним ласковым журчаньем, не сознавая, что сегодня погубила столь прекрасную, полную надежд, счастливую молодую жизнь.
Не сознавала этого больше и Сильвия, радостно прислушиваясь к журчанью струи, тоже повторявшей желанные ею слова:
– Он жив... он вернется, придет... он любит и будет любить неизменно.
Сильвия вошла в поток, мечтая о счастии с Квирином, взобралась на немногие уцелевшие глыбы, остатки размытой скалы, и оглянулась назад, на то место, где молодой марс проспал так спокойно, так сладко свою предсмертную ночь, сильный, красивый, веселый.
Ее взоры перешли на озеро, в даль.
Звуки свирели не раздавались больше. На совершенно гладкой, потемневшей воде не виднелось ни ряби в полной тишине весеннего вечера, ни челнока, никаких пней или стволов бурелома, а на берегах – ни жилья, ни изгороди, и Сильвии мнилось, что тропинка спуска, по которому Квирин намеревался нести ее в свой дом, в обитель мирного счастия, – эта тропинка, если по ней пойти теперь, приведет в то неизвестное загадочное место, куда только что ушло опустившееся солнце, – туда, где теперь так ярко пламенеет вечерняя заря, – в обитель вечного света, радости, любви.
Неподвижно устремленный взор Сильвии от усталости начал галлюцинировать. Ей показалось, будто по озеру пронеслась рябь; оттуда донесся едва ощутительный ветерок и нежно коснулся лба сидящей красавицы.
Это Квирин поцеловал ее; он здесь с нею; он везде, во всей природе; куда ни взглянет Сильвия, она видит мужа всюду.
Вот порыв ветра пронесся сильнее и напомнил ей случившуюся нынче бурю; зашумела листва, зашумел и поток, точно разговаривая. Сильвия слышит слова поздравления новобрачных:
– Будьте счастливы!.. Будьте здоровы!.. Будьте живы много-много лет!..
На минуту сознанье вернулось к несчастной; она зарыдала, вспомнив, что милый погиб, упавши под грудою камней. С диким рыданьем Сильвия переправилась со скалы на поляну, к тому месту, где лежало огромное дерево, разбитое молнией в щепки, – туда, где она поутру говорила марсу-горцу про Марса-Градива, и она повторила свои слова:
– Это смерть!.. Это Марс!.. Это Градив!.. Mors, Mars, mortis, Martis, marsi (горца) и т. п. в скороговорке латин. языка слышится неразличимо одинаково.
Смерть похитила Квирина; Марс пожрал его, поглотил; Квирин не умер от этого, а только слился в одно существо с грозным копьеносцем, потому что и его имя значит «Острие копья». Став женою марса-горца, Сильвия стала женою Градива после того, как тот пожрал, принял в себя ее мужа, оттого и Квирин не умер, стал бессмертным, и он вернется... вернется к жене... вернется еще более прекрасный, сильный, еще нежнее любящий... вернется скоро... вернется сейчас... она уже чувствует его возвращение, его приближение к ней.
Сильвия перестала рыдать; лицо ее выразило сильное изумление чуду: волны озера глухо зарокотали и из-за них откуда-то с далекого горизонта, из леса или из-под земли, или из-за гор с неба, – появился, кружась быстро, точно смерч, от вихря, красный столб, во всем подобный древку марсианского копья, ставшего причиной смерти молодого вождя.
Контуры у него были не совсем ясны, но Сильвия понимала, что видение не стоит на месте, а движется по направлению к ней, приближается ужасно быстро, но наперекор правилам перспективы, о которой дикари Лациума, конечно, не имели понятия, это копье, появившееся вдали величиною с гору, по мере приближения уменьшалось, приняло обыкновенный размер посоха марса-горца; его наконечник имел в центре, как и забытый в пещерной хижине, нацарапанную по нем голову человека, но эта голова в видении имела лицо Квирина.
Копье пронеслось мимо Сильвии, не коснувшись земли, ни за что не зацепившись, как бы пролетая сквозь кусты и камни на пути своем.
Острие копья оглянулось на Сильвию; Квирин кивнул ей с него, улыбнулся ласково и грустно.
– Я Марс Градив, – сказал он, – я стал частью Марса с тех пор, как поглощен им; я стал бессмертным; я Марс-Смерть, разящий копьем все живое.
И копье понеслось обратно через озеро, начиная расти, увеличиваться с дерево, с целую гору, и исчезло, расплылось в воздухе, став неясным для взора.
Найденная пришедшими к ней женщинами, Сильвия стала уверять их, что весталкою быть она больше не может, что Марс Градив нарек ее своей женою, явившись во время грозы, надел ей серьги и оставил копье в залог своего возвращения, своей неизменной любви.
Приятно-взволнованная, стояла она пред подругами; ее лицо стало особенным, лучезарным от экстаза.
Мунаций позволил Сильвии жить в пещере, ставшей ее брачной комнатой, а копье, считаемое оружием Градива, водрузил, как новый кумир, на луговине для поклонения, посвятивши на место дочери Нумитора другую весталку. Слава Сильвии разнеслась по всему Лациуму; толпы мужчин вместе с женщинами, нарушив прежний запрет, спешили в заповедную дубраву, не входя лишь в черту ограды святилища Весты. Все чествовали дочь Нумитора; все славили ее отца.
Это было ужасно неприятно Амулию, но никаких явных покушений против племянницы или ее чествователей он делать не мог, и решил извести ее тайно, когда общий восторг охладеет, так как замужество «умыкание» весталки тогда преступления не составляло, судить за надетые серьги и копье Сильвию было нельзя Прозвище Рея (преступница) дано дочери Нумитора во времена позднейшего развития культа Весты.
, а жрец Мунаций явно и энергично защищал ее и новый культ Квирина, – копья, оставленного богом войны, приходившим в образе горца-марсианина.
Сватовство дочери Нумитора за вождя марсов было мало известно в народе, как дело частное, семейное, ни до кого не касавшееся, поэтому и новому мифу Лациум легко поверил.
Сама Сильвия, когда припадок ее истерического безумия прошел, не могла ясно вспомнить, что такое с нею случилось, – наяву или во сне испытала она нечто и сладостное и ужасное, помня из всего одно, что это было во время бури.
Мунаций старался уверить ее, будто Квирин-марсианин убит на войне герниками, – следовательно в его образе, как единственный человек, которому Сильвия имела право отдаться по желанию отцовскому, ей являлся Градив и так таинственно ушел от нее, расплывшись в потоке волной без следа.
Но Сильвии не нравился миф; реальная действительность влекла ее юное сердце сильнее, когда разум ее просветлел. Ей мнилось, что не Градив, ужасный дух смерти, а человек живой, милый, веселый, назвал ее своею навеки; не злому существу мифологии, разбивающему дубы молнией, а доброму другу детства своего, отдалась она беззаветно. Если вождь марсов, как ее уверяли, убит, то также не Градив, а его тень, его дух, добрый Ман являлся ей, зовет ее к себе в страну блаженных, о которой никто ничего не знает; он зовет ее туда; он кивнул ей в видении с пролетевшего копья. Ей страстно хотелось увидеть его опять, но видение не повторялось.
Сильвия стала тосковать о Квирине.
Опять наступила весна, только было еще раннее время, месяц Януса (Январь).
Сильвия не плела больше венков, не составляла букетов. Грустно сидела она на камне у потока, глядя за озеро в раздумье на то место, откуда вышло красное копье с лицом Квирина в центре наконечника.
Угрюмыми казались ей дубы с их старыми, мохнатыми корнями и стволами, обросшими омелой, как будто не такими были они в прошлом году, когда ей, радостной и бодрой, их листья шептали о будущем счастье в тихом шелесте ветра.
Глядя в струи лесного потока, Сильвия едва узнавала себя: ее роскошных кудрей уже не было; стали они жидкими от тяжелых дум; походка у нее вялая, лицо бледное, некрасивое, с синевой под тусклыми, большими глазами.
Дул холодный ветер; озеро волновалось; солнце уже зашло и на горизонте пылало широкое зарево, предвещавшее и на завтрашний день бурную погоду.
Всматриваясь, как делала часто, в то место, откуда год назад показалось копье, Сильвия стояла неподвижно, пока вечерняя заря не потухла, потом крепко сжала руками свою голову, говоря с тоскою:
– Зачем, зачем ты пошел за копьем?! Ты мог заменить его дубиной... Тут так много бурелома всегда... Зачем...
Появление каких бы то ни было людей в такие минуты горестных мечтаний раздражало Сильвию. Если это были Акка, Перенна, весталка Мунация или Сатура, она отвечала на все их заговаривания сухо, холодно, даже грубо, а на жреца Мунация смотрела насмешливо и с ненавистью.
Ей была противна ложь, высказанная ею в бреду истерического припадка временного сумасшествия или нервной горячки, считаемой за наваждение от Инвы или злых Ламий, противна идея, что жизнерадостный, веселый Квирин-марсианин, по мнению Мунация и других, – мрачный, злой губитель, бог смерти.
От ее возражений Мунаций смущался и виновато покашливал, но уничтожить воздвигнутый им жертвенник Марса Квирина перед копьем не соглашался, потому что новый культ копья давал хороший доход в виде жертвенных приносов, из которых, заколов на алтаре едва одну треть, Мунаций успел составить себе уже целое стадо всякой скотины.
Нумитор не посещал своей дочери, чтоб не ходить во владения брата, а домой Сильвию не отпускали под тем предлогом, что она уже замужем, сочеталась с богом войны и смерти навеки, обязана жить при его очаге, жертвеннике, хоть и не сделалась жрицей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Дикарям тех мест и времен не требовалось более сложных обрядов для соединения четы на всю жизнь.
Густая черная туча повисла над Неморенским лесом; огненные стрелы молнией прорезывали ее, точно свинцовую, толщу, затянувшую все небо.
Вдали, над озером, уже показались серые полосы проливного дождя. Горные вершины виднелись неясно; стало темно под тенью дубравы; вихрь гудел и свистел по лесу, заставляя деревья, точно в испуге пред ним, склонять верхушки; сучья трещали, ударяясь одни об другие.
Сильвия испугалась грозной силы разбушевавшихся стихий, но когда Квирин заглядывал ей в лицо, она улыбалась и обменивалась с ним краткими замечаниями.
Они спешили достигнуть небольшого отверстия в одной горе.
– Туда!.. Туда!.. – указывала дочь Нумитора. – Там тебе будет хорошо, покойно; мы там давно устроили хижину, чтоб угощать подруг, когда нас навещают, там есть орехи в мешке и коренья; там есть постель и скамейки. Если пришедших заставала буря, мы их оставляли ночевать в этой пещере.
В эту минуту сверкнула страшная, огромная молния; вся поляна как бы наполнилась огнем; толстое дерево с грохотом повалилось, разбитое в щепки.
– Это смерть! – шептала Сильвия, обвив руками шею мужа. – Это Марс, огненный, разящий Тогда Юпитер, как и значит его имя «Помощник» считался лишь благодетельным существом, как всеблагой, избавитель. Громовые перуны вручены ему лишь после слития его в одну личность с греческим Зевсом. Все страшное, всякая опасность от войны и природы, в раннюю эпоху латинской мифологии было специальностью Марса, бога разрушителя, смерти.
.
– Я не боюсь Марса; я сам марс, – возразил Квирин с усмешкой. – Не боюсь разящего; я сам разящий, потому что мое имя значит «острие копья».
Счастливые, любящие, они скрылись от начавшегося ливня в лесную пещеру, послужившую им брачной комнатой; туда, по обычаю, Квирин перенес на руках свою избранницу, совершая этим обряд фиктивного умыкания похищенной девушки Обычай похищения невест в эту эпоху выразился и похищением Сабинянок с фиктивной войной их отцов, причем никто не убит.
.
По обычному свойству горной природы, гроза в Неморене кончилась очень скоро; буря сменилась полной тишиной; древесные ветви лениво обвисли, отягченные дождевыми каплями; небо стало безоблачно, с ярким солнцем, заигравшим в сверкающей, мокрой листве и траве.
Буря миновала, но еще не изгладились ее следы, – поломанные деревья и разлившиеся потоки.
Опершись обеими руками о плечи могучего вождя, Сильвия смеялась и плакала, глядя в его любящие ласковые глаза.
– Ты стала моей женой перед богами, – говорил ей Квирин, – пойдем же, пойдем отсюда в мой дом, чтоб жить там тебе моею женой перед людьми.
Они пошли из пещеры к озеру, крепко обнявшись, целуясь, лаская друг друга, всецело отдавшись экстатическому восторгу любви.
Сильвия испугалась, увидев, что случилось от пронесшейся бури с озерным потоком. Он был совсем не таков, как на восходе солнца, когда она только что пришла к его берегам. С гор скатились новые лавины камней, промчались напором стремительно несущиеся воды к самой медведь-скале, образовали сзади нее целую плотину, завалив все русло потока, так что вода, прежде напевавшая своим журчанием как бы нежную мелодию, со словами надежд, обещаний всяких благ, теперь ревела грозно и угрюмо, рвалась стрелой через плотину каменных завалов, как бы предупреждая мрачным рокотом о чем-то страшном, таящемся на ее дне, как бы советуя не шагать за роковую стремнину, – коварную, недоступную исследованию, неизвестную.
Перейти через поток ниже скалы, под ее защитою, стало невозможно; марс утонул бы, погрузившись там с головой, несмотря на свой высокий рост, так как русло потока вздулось вровень с его берегами, а вода, рвущаяся через поверхность навалившихся камней, лилась с клокотаньем, способная в один миг сбить с ног и умчать в пропасть того, кто рискнул бы сойти в нее тут.
Но смельчак горец не задумался над вопросом, как ему совершить трудный переход; обхватив гибкий стан Сильвии, он поднял ее затрепетавшую, закричавшую от страха возможности свалиться, и прыгая с камня на камень, с ловкостью горного козла, в несколько шагов очутился за потоком и бережно поставил на ноги свою милую ношу.
Они пошли к озеру, на берегу которого лежало бревно, служившее вместо челнока для переправы, как вдруг Квирин вспомнил, что он забыл в пещере свой горный посох с острым наконечником, служивший ему и копьем для защиты от врагов, и (главное) опорою на опасных спусках.
Обрыв к Неморенскому озеру был в этом месте крут до такой степени, что спускаться без остроконечного посоха никакой смельчак не рискнул бы, тем более, с юным, хрупким существом, подобным Сильвии, пугавшейся при не столь страшной переправе через поток.
Квирин пошел... Квирин достиг самого центра каменной плотины... раздался громоподобный грохот валящихся, размытых водою камней, и Квирина не стало... Квирин исчез, провалившись в недра коварной скалы, кокетливо убравшей цветами и мхами свои предательские скважины.
Размытая напором потока, расшатанная бьющимися об нее камнями новой лавины, случайно благополучно пропустивши смелого горца, при его вторичном переходе скала, состоявшая не из цельного камня, а из многих, раздвинулась под его ногами и рухнула... рухнула вслед за нею и вся масса накопившихся сзади нее камней лавины, плотина уничтожилась, и поток еще стремительнее ринулся, унося все, что мог, – разумеется, и тело погибшего вождя марсов, – в бездну.
ГЛАВА XXXII
Супруга Марса
Жрица Мунация и колдунья Сатура, встревоженные долгим отсутствием Сильвии, напрасно проискали ее по всему соседству святилища Весты; они решили, что дочь Нумитора убита грозою, упала в поток или в озеро. Они заходили в пещерную хижину, увидали оставленный там дорожный посох горца, с удивлением рассматривали его чужестранную, пеструю раскраску с грубо вырезанным по железу наконечника копья человеческим лицом, имевшим тоже размалевку, еще не стершуюся от употребления, потолковали, кем бы могла быть занесена сюда и оставлена такая вещь, но не решив этого вопроса, отправились домой, отложив поиски Сильвии или сообщение о ее исчезновении жителям окрестных селений до следующего дня.
Сильвия не найдена по той причине, что она весь день пролежала без чувств, сама не зная как, забившись под груду наваленных бурею деревьев и камней.
Солнце уже садилось, когда она очнулась и вышла из своего убежища, лениво расправляя руки и ноги, и широко улыбаясь блаженною улыбкой сумасшедшей.
Смятые ливнем лесные цветы к вечеру снова поднялись, расправили свои листочки, раскрыли чашечки, и стали издавать благоухание еще сильнее, политые обильным дождем. Солнце садилось в такой же красе и величии, как в былые дни, до ненастья. Вдали, около озера, весело переливалась чья-то свирель, точно игравший старался как можно быстрее разделить с кем-то наполняющую его сердце радость.
При этих звуках сердце Сильвии затрепетало: Квирин жив; он там, в этой глубокой пропасти; он зовет к себе свою супругу, чтоб больше не расставаться с нею. Она стояла неподвижно и слушала звуки свирели, как очарованная.
На развесистых старых дубах, обрамлявших лужайку, еще кое-где дрожали и отражались в невысохших каплях последние лучи заходящего светила, но вода потока уже потемнела; в ее снова обмелевшем русле между высокими берегами был сумрак наставшего вечера; она тихо струилась с прежним ласковым журчаньем, не сознавая, что сегодня погубила столь прекрасную, полную надежд, счастливую молодую жизнь.
Не сознавала этого больше и Сильвия, радостно прислушиваясь к журчанью струи, тоже повторявшей желанные ею слова:
– Он жив... он вернется, придет... он любит и будет любить неизменно.
Сильвия вошла в поток, мечтая о счастии с Квирином, взобралась на немногие уцелевшие глыбы, остатки размытой скалы, и оглянулась назад, на то место, где молодой марс проспал так спокойно, так сладко свою предсмертную ночь, сильный, красивый, веселый.
Ее взоры перешли на озеро, в даль.
Звуки свирели не раздавались больше. На совершенно гладкой, потемневшей воде не виднелось ни ряби в полной тишине весеннего вечера, ни челнока, никаких пней или стволов бурелома, а на берегах – ни жилья, ни изгороди, и Сильвии мнилось, что тропинка спуска, по которому Квирин намеревался нести ее в свой дом, в обитель мирного счастия, – эта тропинка, если по ней пойти теперь, приведет в то неизвестное загадочное место, куда только что ушло опустившееся солнце, – туда, где теперь так ярко пламенеет вечерняя заря, – в обитель вечного света, радости, любви.
Неподвижно устремленный взор Сильвии от усталости начал галлюцинировать. Ей показалось, будто по озеру пронеслась рябь; оттуда донесся едва ощутительный ветерок и нежно коснулся лба сидящей красавицы.
Это Квирин поцеловал ее; он здесь с нею; он везде, во всей природе; куда ни взглянет Сильвия, она видит мужа всюду.
Вот порыв ветра пронесся сильнее и напомнил ей случившуюся нынче бурю; зашумела листва, зашумел и поток, точно разговаривая. Сильвия слышит слова поздравления новобрачных:
– Будьте счастливы!.. Будьте здоровы!.. Будьте живы много-много лет!..
На минуту сознанье вернулось к несчастной; она зарыдала, вспомнив, что милый погиб, упавши под грудою камней. С диким рыданьем Сильвия переправилась со скалы на поляну, к тому месту, где лежало огромное дерево, разбитое молнией в щепки, – туда, где она поутру говорила марсу-горцу про Марса-Градива, и она повторила свои слова:
– Это смерть!.. Это Марс!.. Это Градив!.. Mors, Mars, mortis, Martis, marsi (горца) и т. п. в скороговорке латин. языка слышится неразличимо одинаково.
Смерть похитила Квирина; Марс пожрал его, поглотил; Квирин не умер от этого, а только слился в одно существо с грозным копьеносцем, потому что и его имя значит «Острие копья». Став женою марса-горца, Сильвия стала женою Градива после того, как тот пожрал, принял в себя ее мужа, оттого и Квирин не умер, стал бессмертным, и он вернется... вернется к жене... вернется еще более прекрасный, сильный, еще нежнее любящий... вернется скоро... вернется сейчас... она уже чувствует его возвращение, его приближение к ней.
Сильвия перестала рыдать; лицо ее выразило сильное изумление чуду: волны озера глухо зарокотали и из-за них откуда-то с далекого горизонта, из леса или из-под земли, или из-за гор с неба, – появился, кружась быстро, точно смерч, от вихря, красный столб, во всем подобный древку марсианского копья, ставшего причиной смерти молодого вождя.
Контуры у него были не совсем ясны, но Сильвия понимала, что видение не стоит на месте, а движется по направлению к ней, приближается ужасно быстро, но наперекор правилам перспективы, о которой дикари Лациума, конечно, не имели понятия, это копье, появившееся вдали величиною с гору, по мере приближения уменьшалось, приняло обыкновенный размер посоха марса-горца; его наконечник имел в центре, как и забытый в пещерной хижине, нацарапанную по нем голову человека, но эта голова в видении имела лицо Квирина.
Копье пронеслось мимо Сильвии, не коснувшись земли, ни за что не зацепившись, как бы пролетая сквозь кусты и камни на пути своем.
Острие копья оглянулось на Сильвию; Квирин кивнул ей с него, улыбнулся ласково и грустно.
– Я Марс Градив, – сказал он, – я стал частью Марса с тех пор, как поглощен им; я стал бессмертным; я Марс-Смерть, разящий копьем все живое.
И копье понеслось обратно через озеро, начиная расти, увеличиваться с дерево, с целую гору, и исчезло, расплылось в воздухе, став неясным для взора.
Найденная пришедшими к ней женщинами, Сильвия стала уверять их, что весталкою быть она больше не может, что Марс Градив нарек ее своей женою, явившись во время грозы, надел ей серьги и оставил копье в залог своего возвращения, своей неизменной любви.
Приятно-взволнованная, стояла она пред подругами; ее лицо стало особенным, лучезарным от экстаза.
Мунаций позволил Сильвии жить в пещере, ставшей ее брачной комнатой, а копье, считаемое оружием Градива, водрузил, как новый кумир, на луговине для поклонения, посвятивши на место дочери Нумитора другую весталку. Слава Сильвии разнеслась по всему Лациуму; толпы мужчин вместе с женщинами, нарушив прежний запрет, спешили в заповедную дубраву, не входя лишь в черту ограды святилища Весты. Все чествовали дочь Нумитора; все славили ее отца.
Это было ужасно неприятно Амулию, но никаких явных покушений против племянницы или ее чествователей он делать не мог, и решил извести ее тайно, когда общий восторг охладеет, так как замужество «умыкание» весталки тогда преступления не составляло, судить за надетые серьги и копье Сильвию было нельзя Прозвище Рея (преступница) дано дочери Нумитора во времена позднейшего развития культа Весты.
, а жрец Мунаций явно и энергично защищал ее и новый культ Квирина, – копья, оставленного богом войны, приходившим в образе горца-марсианина.
Сватовство дочери Нумитора за вождя марсов было мало известно в народе, как дело частное, семейное, ни до кого не касавшееся, поэтому и новому мифу Лациум легко поверил.
Сама Сильвия, когда припадок ее истерического безумия прошел, не могла ясно вспомнить, что такое с нею случилось, – наяву или во сне испытала она нечто и сладостное и ужасное, помня из всего одно, что это было во время бури.
Мунаций старался уверить ее, будто Квирин-марсианин убит на войне герниками, – следовательно в его образе, как единственный человек, которому Сильвия имела право отдаться по желанию отцовскому, ей являлся Градив и так таинственно ушел от нее, расплывшись в потоке волной без следа.
Но Сильвии не нравился миф; реальная действительность влекла ее юное сердце сильнее, когда разум ее просветлел. Ей мнилось, что не Градив, ужасный дух смерти, а человек живой, милый, веселый, назвал ее своею навеки; не злому существу мифологии, разбивающему дубы молнией, а доброму другу детства своего, отдалась она беззаветно. Если вождь марсов, как ее уверяли, убит, то также не Градив, а его тень, его дух, добрый Ман являлся ей, зовет ее к себе в страну блаженных, о которой никто ничего не знает; он зовет ее туда; он кивнул ей в видении с пролетевшего копья. Ей страстно хотелось увидеть его опять, но видение не повторялось.
Сильвия стала тосковать о Квирине.
Опять наступила весна, только было еще раннее время, месяц Януса (Январь).
Сильвия не плела больше венков, не составляла букетов. Грустно сидела она на камне у потока, глядя за озеро в раздумье на то место, откуда вышло красное копье с лицом Квирина в центре наконечника.
Угрюмыми казались ей дубы с их старыми, мохнатыми корнями и стволами, обросшими омелой, как будто не такими были они в прошлом году, когда ей, радостной и бодрой, их листья шептали о будущем счастье в тихом шелесте ветра.
Глядя в струи лесного потока, Сильвия едва узнавала себя: ее роскошных кудрей уже не было; стали они жидкими от тяжелых дум; походка у нее вялая, лицо бледное, некрасивое, с синевой под тусклыми, большими глазами.
Дул холодный ветер; озеро волновалось; солнце уже зашло и на горизонте пылало широкое зарево, предвещавшее и на завтрашний день бурную погоду.
Всматриваясь, как делала часто, в то место, откуда год назад показалось копье, Сильвия стояла неподвижно, пока вечерняя заря не потухла, потом крепко сжала руками свою голову, говоря с тоскою:
– Зачем, зачем ты пошел за копьем?! Ты мог заменить его дубиной... Тут так много бурелома всегда... Зачем...
Появление каких бы то ни было людей в такие минуты горестных мечтаний раздражало Сильвию. Если это были Акка, Перенна, весталка Мунация или Сатура, она отвечала на все их заговаривания сухо, холодно, даже грубо, а на жреца Мунация смотрела насмешливо и с ненавистью.
Ей была противна ложь, высказанная ею в бреду истерического припадка временного сумасшествия или нервной горячки, считаемой за наваждение от Инвы или злых Ламий, противна идея, что жизнерадостный, веселый Квирин-марсианин, по мнению Мунация и других, – мрачный, злой губитель, бог смерти.
От ее возражений Мунаций смущался и виновато покашливал, но уничтожить воздвигнутый им жертвенник Марса Квирина перед копьем не соглашался, потому что новый культ копья давал хороший доход в виде жертвенных приносов, из которых, заколов на алтаре едва одну треть, Мунаций успел составить себе уже целое стадо всякой скотины.
Нумитор не посещал своей дочери, чтоб не ходить во владения брата, а домой Сильвию не отпускали под тем предлогом, что она уже замужем, сочеталась с богом войны и смерти навеки, обязана жить при его очаге, жертвеннике, хоть и не сделалась жрицей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19