Эльзе вдруг пришла в голову мысль: вполне может быть, что за Альберта переписывается его папа… Или того хуже – мама, а может, бабушка! Ей стало скучно.
Но и на следующий вечер незнакомец вышел на связь. Он как раз отсыпался после ночной работы в баре.
– Я вообще не люблю бары! В людях, по крайней мере в барышнях, окончательно разочаровываться не хочется! На неделе вечера спокойные, а в пятницу и субботу – такая дикость!
– А что, девушки пьют много?
– Очень! Они упиваются, и их уводят парни, страшные, как…
– Может, эти парни страшны только снаружи, а внутри – белые и пушистые! Шутка…
– А твои фотки, тебя любимой, где можно увидеть? Мне понравилась твоя фотка со щенком и та, что в кафе! А на другой ты грустная!
– Знаешь, единственное место, где их более или менее много, – это у родителей на их сайте в Интернете, только это как семейный фотоальбом разглядывать.
– Я люблю разглядывать семейные альбомы! Только с комментариями!
– Вот чего совершенно не умею – это напиваться, – добавила Эльза. – Только один раз что-то похожее было, лет в шестнадцать. Мы с двумя подружками ночевали у меня, а у родителей дома – бар, довольно большой (видимо, поэтому никто у нас и не пьет вообще). Мы напробовались всего, – утром было очень нехорошо…
– Я люблю водку под хорошую закуску! Пиво в очень жаркий день в кафе! А так я, как бармен, к выпивке равнодушен!
Эльза улыбнулась… «Еще и не пьющий», – подумала она.
Альберт отправился рассматривать фотографии и от него доносились лишь редкие, но выразительные реплики.
– Скажи пожалуйста, кто ходит на рыбалку в короткой юбке!
– Я хожу! Вообще я посмотрела на эти фотографии и юбку эту выбросила…
– Зря выбросила… Хорошая юбочка! Я так тебе завидую!!! У тебя семья, бабушка, дедуша, брат, мама, папа! Вы дружные! А я родителей уже полтора года не видел! Эх… Тяжело жизнь заново начинать…
Эльзу кольнула эта фраза – «начинать жизнь заново», ах как это знакомо. Она подумала и написала:
– Кажется, Сенека говорил, что только дурак каждый день начинает жизнь заново…
– Ну, я не каждый день… Хотя если рассудить – иначе и нельзя. Так устроено природой, чтобы каждый из нас каждый день начинал жизнь заново. Разве ты не согласна?
– Может быть… Хотя вот Сенека говорил иначе.
– Если Сенеку послушать, так хоть в гроб ложись не позавтракав. Авторитеты полезны лишь до тех пор, пока не становятся вредны. Еще раз прошу меня простить! Свое бревно торчит из глаза… Я сам склонен уважать авторитеты…
– Ничего, не расстраивайся… И у тебя все постепенно наладится.
На некоторое время наступило молчание.
– Нет, зря ты так! Юбка замечательная! И очень тебе идет! То есть шла!
– Все никак не можешь перестать думать о моей юбке… – почему-то расстроилась Эльза. Ей было непривычно и неприятно, когда в ее маленькой дочурке видели женщину.
– Нет, я просто продолжаю рассматривать ваши фотографии. А мама у тебя очень симпатичная! Папа суровый! Но справедливый! Небось, всех женихов разогнал по озерам?
Эльза усмехнулась… Конечно, ей было приятно, что Альберт сделал ей комплимент… «Ведь мог бы промолчать? Ведь он же не знает, что это я за дочку с ним переписываюсь… Значит, и правда, что-то во мне есть…»
– Папа не суровый, он просто почему-то думает, что фотографироваться надо именно с таким лицом. А где твои родители – в России?
– В Москве, я москвич в энном поколении…
– А чего вместе не приехали?
– Я здесь по студенческой визе! Я первопроходец! Так что всем вместе не получится…
– Собираешься остаться?
– Собираюсь! Только вот кто бы оставил!!! Не хочу обратно в грязь к бандитам!
– Да ладно, было б желание!
– Желание не всегда совпадает с реальностью, даже при имеющихся возможностях!.. На фотографии с чем у вас пироги?
– С капустой…
– Полцарства за пирог!
– Так уж и полцарства?
– Просмотрел все фотки! Хорошая у вас семья – дружная!
– А какой язык ты изучал?
– Малазийский.
– Это на котором в Сингапуре разговаривают?
– В Сингапуре разговаривают в основном на китайском… Это вообще город своеобразный! А через пролив от Сингапура – Малайзия. Там на нем и разговаривают. А еще на нем разговаривают в Индонезии, правда, малазийский и индонезийский – это как русский и украинский… Ты еще кучу вещей хотела спросить – прости, не успел ответить. Но я отвечу!
На этом месте Эльзу сменил Герберт.
– А я уж и забыла… Память-то девичья… Восток… Так значит, в Сингапуре по-китайски разговаривают? Китай – это здорово. Папа тут года два назад принялся учить китайский. Весьма поднаторел. Даже стихи пробовал писать, ну, с помощью учителя, конечно. Меня тоже пытался научить некоторым иероглифам и словам. И теперь он плохо, но настойчиво разговаривает. Увидит на улице китайца и бежит за ним… И не дай бог, если окажется, что тот не на мандарине разговаривает, а на каком-нибудь кантонизском…
– Или шанхайском! А еще есть диалекты: мин, ксан, ган и хакка.
– Точно… После двух лет учебы папин учитель сознался, что он из Шанхая… Но слава богу, он учил его правильному мандарину… А потом он ему сказал, как те же фразы звучали бы на шанхайском наречии – просто совершенно другой язык. В Китае много диалектов, но хорошо, что их всех связывает одна система написания. Эти иероглифы, в общем-то, и объединяют их как нацию, а то – мало общего.
Писать о себе и о любимом китайском языке Герберту было легко и приятно. Однако, опомнившись, что нужно вести себя как девушка, а не как половозрелый мужик, он добавил:
– А какая у тебя мечта?
– Получить нормальное гражданство, привезти сюда родителей (обеспечить им старость), жениться (по любви), уехать на Восток (с женой), поработать там пару лет.
– Куда уехать? В Малайзию, что ли?
– Можно и в Малайзию, но меня всегда привлекали Япония и Китай. А занимаюсь я гостиничным делом для души и еще мне за это платят! Красота! Вот где феминизмом и не пахнет. А кстати, что ты, девушка, думаешь о феминизме?
Герберт почесал затылок и заглянул в свои женские начала – ведь у всякого мужчины они имеются, эти самые женские, материнские или даже девические начала…
– Ну, если коротко о феминизме – неестественное это явление. Все в природе или Богом задумано так, что не может быть абсолютного равенства, и когда его пытаются достичь, получается ерунда.
– Если женщина хочет делать карьеру, она должна забыть о семье! Пусть занимается чем-нибудь в свое удовольствие, но основное «мясо» в берлогу должен приносить все-таки мужчина.
– У нас совсем другая психология в семье… – ответил Герберт.
– Интересно, какая?
– Что деньги зарабатывать – это неприятное занятие. Трудно совместить работу для души с заработком, потому что то, за что платят, рано или поздно опротивеет. Поэтому мы всей семьей работаем в одном бизнесе, и денег на всех хватает, плюс капиталистическая эксплуатация (понемножку) – а в личное время каждый делает, что хочет. Папа – библиофил, уже огромную библиотеку собрал, мама с животными возится, я фотографией увлекаюсь.
– А мне кажется, это невозможно… Не получится совмещать! Либо одно, либо другое! Даже с помощью мужа не получится! Кто-то должен пожертвовать собой. Пока нет детей, это не проблема, но как только появляются дети…
– Ну, о детях говорить еще рано, – почему-то раздражился Герберт и принялся за свое: – Так какая все-таки у тебя мечта?
– Я хотел бы быть… управляющим в гостинице! В роскошной гостинице!
– Не густо, прямо скажем… – хмыкнул Герберт в ответ. – А свою гостиницу открыть не хочешь?
– Получится убожество… Разве можно сравниться с Мариоттом или Хилтоном?
– Ну а все-таки, возвышенная мечта есть? Ну там найти святой Грааль или, как Шлиман, откопать Трою?
– Боюсь тебя в этом смысле разочаровать… Прожить жизнь так, чтобы не было обидно за бесцельно прожитые годы!
– Ну, отчего же разочаровать… Наоборот. Мало ли у кого какие жуки в голове, – ответил Герберт, но честно говоря, разочаровался. Человек, который утверждает, что у него нет возвышенной мечты, либо слишком забит, либо неполноценен, либо просто неискренен. Во всех трех случаях он, Герберт, оставался без жениха своей мечты: тонкого, интересного, в меру увлеченного чем-нибудь возвышенным. Герберт сам не был ничем увлечен, страдал от этого и мечтал ввести в семью человека, который мог бы смягчить это неравенство между силой притяжения низменных потребностей и мощной волной вдохновения, несущей человеческую душу вверх на самом что ни на есть пенистом гребне… Герберт решил привести эту связь к какому-то логическому продолжению. Он собрался с духом и написал:
– Мы ищем людей. Постоянно. Просто умных, порядочных людей, а работы у нас полно… Отец может сделать тебе рабочую визу, если ты ему понравишься. Я это тебе без романтической подоплеки пишу. Просто ты мне симпатичен и хочется помочь, а кроме того, у меня есть чувство, что ты можешь многое сделать для нашей компании. Не пугайся, работа в основном не так сложна. Может пригодиться и твое знание языков.
После получения этого послания Альберт надолго пропал. Только на следующий день Герберт прочитал ответ, который его удивил… Альберт писал:
– А я-то уши распустил. За последние два года нормальная барышня на меня обратила свой лучистый взор… А тут оказалось без романтической подоплеки…
Герберту совсем не хотелось кокетничать. Он хотел пригласить к себе этого парня, показать Энжеле и решить все на месте.
– Уши ты распустил совершенно верно. Я обратила на тебя внимание… – это признание далось Герберту как-то особенно трудно. Но тут прилетела такая оплеуха:
– Энжела, я очень благодарен тебе за предложенную помощь. Но, как ты заметила, я действительно порядочный и честный человек. Да, у меня проблема с визой. Продлевать я ее буду через учебу. Если бы я был другим, я принял бы твое предложение. Но… давай развивать наши отношения постепенно. И не будем включать в них бизнес…
Герберт пришел в ярость… «Ах ты щенок!» Он буквально рвал и метал. «Отказаться от такого предложения… честный человек… Обычно честным и порядочным людям части мало, им все подавай, целиком!» Немного успокоившись, Герберт написал:
– Хорошо. Как знаешь.
– В конце концов – это же сайт знакомств… – добавил яду Альберт. – Если ты, конечно, не против со мной общаться без деловой подоплеки… Я увидел твою фотографию на сайте. На ней ты грустная. Я просто решил тебя рассмешить…
– То есть ты утверждаешь, что я делаю тебе предложения, которые могут поставить под вопрос порядочность? Это не смешно… Меня увезли из России, когда мне было три года… Так что я немного западная девушка. Тебя это не смущает? – с трудом скрывая раздражение, написал Герберт.
– А тебя не смущает, что я почти на десять лет тебя старше? Это я так, к слову…
Разговор принимал пренеприятный оборот. Герберт подумал и ответил:
– Смущает…
– Ну вот, спугнул барышню… – написал Альберт.
– Возраст – не главное. Главное, чтобы человек хороший был. А мне кажется – ты человек хороший и милый, – примирительно и намеренно наивно добавил Герберт, который сам был лет на пятнадцать старше собеседника. – Ну, я не чувствую себя очень молодой… – подумав, искренне добавил он.
– Забавно… Никогда не думал, что заговорю с барышней о возрасте. Мне вообще говорят, что я выгляжу и рассуждаю на тридцать пять, хотя мне только двадцать семь. Ужас!
– О боже мой…. а как же Пушкин? – возразил Герберт и почувствовал, что грубо навязывается… – И почему ты говоришь, что старше на десять лет… Кажется, на семь? Или тебе эта разница тоже кажется непорядочной?
– Нет, я не о том… Я про то… Был бы я непорядочным, я зацепился бы за твое предложение обеими руками. Ладно, проехали. Хорошо?
– Что может быть менее объективным, чем понятие морали? – рассудительно отметил Герберт.
Альберт, чтобы заполнить паузу, процитировал Пушкина:

Ужель и впрямь и в самом деле
Без элегических затей
Весна моих промчалась дней
(Что я шутя твердил доселе)?
И ей ужель возврата нет?
Ужель мне скоро тридцать лет?

– Итак, я понимаю, что разница в возрасте смущает как раз тебя… – задиристо ответил Герберт.
– Нет, возраст меня не смущает… Несколько смутил твой друг Стюард, чьи фотографии я заметил в вашем фотоальбоме… Извини, что я вмешиваюсь, но там была подпись: «Стюард – друг Энжелы». Выглядит он вполне интеллигентным и весьма молодым…
– Это в прошлом.
– А что случилось, если не секрет?
– Он был шизофреником!
– Ну, ты меня успокоила!
– И теперь возраст тебя не смущает? При современной продолжительности жизни одному будет семьдясят лет, другому семьдесят семь… Сиди, на солнышке грейся. Вот у индейцев сразу жену давали… Причем лет двенадцати… И попробуй откажись…
– Я курящий… Я не доживу! Хотя мне нагадали за десять долларов, что доживу аж до девяноста лет!
– Я имела в виду, что в разных странах приняты разные вещи… Я имела в виду, что мораль бывает разная… – Герберт сел на любимого конька.
– А что такое мораль? Повышать прибыль компании за счет продажи дутых услуг – это нормально? Я продавал. Потом ушел, точнее, меня выперли (новое руководство), когда компания зарабатывала сто тысяч в месяц.
– Ну, ничего. Не расстраивайся… Жизнь трудно прожить совсем уж стерильно. Тем более на тебе висит та бомба, что ты взорвал в туалете… в детстве. А все остальное – условности… только условности…
– Я тоже не люблю условности. Дай-ка я тебя тогда спрошу, а что для тебя главное в отношениях?
– Неиспорченность – свежесть чувств, романтизм, незашоренность, отсутствие подозрения, что тебя будут подозревать в том, что ты подозреваешь… – ответил Герберт, напрягшись, ибо пришлось представить себя молоденькой девушкой. Потом добавил: – Мне кажется, что ты заядлый холостяк…
– Нет, просто не нашел женщину, с которой был бы готов связать жизнь, до конца. Моя мама говорит, что пора уже бросить искать. Что нужно кого-нибудь, кто станет просто товарищем, как в песне… Я хотел бы встретить человека, который понимает смысл выражения «Служили два товарища».
– Я считаю, что все эти визы и границы – новая форма издевательства человека над человеком… – заявил Герберт, не вдаваясь в смысл слов Альберта, а потом добавил: – А вообще ты – садист!
– Да, я люблю доминировать! Я садист, но боль причинять не люблю. Все должно быть приятно обоим… – резво ответил Альберт, оживившись.
– Я не имела в виду этот садизм, – озадаченно ответил Герберт.
– Тогда почему садист?
– Да вот… Подозревая меня, что я буду подозревать тебя в дурных намерениях, ты ставишь меня в неудобное положение…
– Но почему же садист?
– Потому что я несколько раз приглашала тебя, а ты каждый раз уклонялся… Альбертик, бросай условности… Мы же свои люди, это чувствуется. Приезжай – поболтаем. Может, я тебе вживую совсем не понравлюсь, – Герберт начинал уставать от этой муторной переписки и хотел, чтобы все разом прояснилось.
– А твои родители меня с лестницы не спустят?
– За что? Альбертик, ну что ты тянешь свои прежние травмы в нынешние отношения? Мы – представители вымершего племени людей. Прикольные оптимисты. Мы не спускаем людей с лестниц. Да и за что тебя спускать?
– Ну, скажем, за разницу в возрасте…
– Я вообще родилась взрослой, хотя остаюсь ребенком. Вот услышишь, как я говорю, будешь смеяться. Я немножко картавлю, когда говорю по-русски.
– Не картавишь, а грассируешь… Может быть, я тоже тебе совсем не понравлюсь. И может быть, я и родителям твоим не понравлюсь… Что тогда?
– Тогда? Ничего! Не бойся, ты об этом не узнаешь… Мы тебе ничего не скажем…
– Вот именно…
– Мне кажется, что ты очень серьезно смотришь на жизнь. Она этого не любит, – возвестил Герберт и тут же подумал, что такая глубокомысленность не очень подходит молоденькой девушке.
– Так вы пофигисты?
– Что-то вроде, хотя вообще-то мы живем по этикету девятнадцатого века. Во всяком случае, такие книжки папа нам читал вслух… Хотя сам икнуть может в гостях… Все валяют дурака в силу собственных наклонностей… Мне кажется, что ты чувствуешь себя со мной неуютно.
– Почему ты так думаешь?
– Не знаю… Я, наоборот, чувствую себя хорошо, свободно. Это плохо? – начал плести новую сеть Герберт. Начиналась гроза, и Интернет могло вырубить в любой момент, о чем Герберт не преминул сообщить своему «возлюбленному».
– Гроза! Это здорово!
– Молнии и гром… страшно… Что вам, мальчишкам, здорово, то нам, девчонкам, страшно, – заскромничал Герберт.
– А я – смелый. Мне по должности положено. Я же – разведчик…
– Какой еще разведчик? – нахмурился Герберт.
– Старший лейтенант внешней разведки!
– Да… Ты меня удивил… мягко говоря, – Герберта передернуло. – Так ты меня вербовать, что ли, будешь? Ну кто же о таких вещах говорит? Если ты шутишь – это шутка плохая, если ты серьезно – то это ни в какие ворота не лезет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18