но отложив все соображения, я отдалась влеченью и тотчас стала гот
овою попасться в плен. Подобно тому как огонь сам перелетает с места на ме
сто, так из его глаз тончайшими лучами свет проник в мои глаза, и не доволь
ствуясь остаться в них, сокрытыми путями проникнул в сердце
Этот поэтический образ
Ц любовь, проникающая в сердце через глаза Ц был очень распространен в
любовной лирике эпохи, прежде всего у Петрарки и особенно Ц у его послед
ователей.
. А сердце, в страхе от внезапно нашедшего огня, призвало к себе все м
ои силы, так что я осталась бледною и почти похолодевшею; но недолго длило
сь такое состояние, скоро наступило противоположное, и сердце не только
почувствовало себя согретым, но и все силы, вернувшись на свои места, прин
если с собою такой жар, что вогнали меня в сильную краску и распалили как п
ламя, и я вздыхала, видя, отчего все это происходит. С той поры ни о чем я бол
ьше не думала, как только, чтобы ему понравиться.
Меж тем юноша, не сходя с места, осторожно взглядывал и, быть может, зная, ка
к опытный не в одном любовном бою
Сходный образ использован Боккаччо в «Фил
около».
, чем достичь желанной добычи, всякий раз с крайним смирением делал
вид благоговейный и полный влюбленного желания. Увы! какой обман скрывал
ся под этим благоговением, которое, как сейчас последствия покажут, уйдя
из сердца (куда никогда более не возвращалось), лживо на его лице начертан
о было. Но не имея намерения рассказывать о всех его поступках, исполненн
ых всецело обмана как в замысле, так в осуществлении, скажу только о том, ч
то всем могу сказать, о внезапно охватившей меня неожиданной любви, кото
рая и до сих пор меня держит.
О, сострадательные дамы, это был тот, кого мое сердце в безумном влечении м
еж стольких знатных, прекрасных, смелых юношей всей моей Партенопей
Партенопея
Ц т. е. Неаполь. По преданию, назван так по имени сирены Партенопы, бросивш
ейся в море и превратившейся в утес после того, как Одиссей со спутниками
проехал мимо и не обратил внимание на ее песни.
, Ц выбрало первым, последним, единственным властителем моей жизни
; Это был тот, кого любила и люблю я больше всех; это был тот, кому суждено бы
ло стать первой причиной моих бедствий и, думаю, жалкой моей смерти. В тот
день впервые из свободной я сделалась презренною рабой; в тот день вперв
ые я узнала любовь, неведомую мне дотоле, в тот день впервые любовный яд мн
е сердце чистое и целомудренное отравил. Увы мне жалкой! Сколько бед прин
ес мне этот день! Увы, скольких мук и тоски не знала бы я, когда бы обратился
в ночь тот день! Увы, сколь был враждебен моей чести этот день! Что говорит
ь? Прошлые проступки гораздо легче порицать, чем исправлять. Как я уже ска
зала, я полюбила; и была ли то адская сила, или враждебная судьба, позавидо
вавши моему чистому счастью, посягнула на него, но она заранее могла торж
ествовать несомненную победу.
Итак, охваченная новою страстью, как бы вне себя от изумления, сидела я сре
ди женщин, пропуская мимо ушей святую службу, которая еле достигала моег
о слуха, но не понимания, и различные разговоры подруг. И так вся я занята б
ыла новой внезапною любовью, что все время то мысленно, то глазами смотре
ла на возлюбленного юношу, сама почти не зная, какой конец предвидеть сто
ль пламенному желанию. О, сколько раз, желая видеть его ближе, я осуждала, з
ачем стоит он там с другими позади, ценя в то же время его осторожную сдерж
анность; как надоедали мне молодые люди, что его окружали, а некоторые из н
их, в то время как я смотрела на него, думали, что на них направлен мой взгля
д, и считали, что они любимы мною. Меж тем как мои мысли находились в таком с
остоянии, окончилась торжественная служба и уже поднялись, чтобы уходит
ь, мои подруги, когда я догадалась об этом, придя в себя от мечтаний о любим
ом юноше. Итак, вставши с другими, я подняла на него глаза и увидала в его вз
орах то, что мои хотели бы сказать: «как горько уходить!» Но все-таки, вздох
нув не раз, я удалилась, не зная, кто он.
Сострадательные дамы, кто бы поверил, что в один миг сердце так может изме
ниться? Кто бы сказал, что можно, не видя ни разу прежде, с первого взгляда т
ак сильно полюбить? Кто бы подумал, что желанье лицезреть может так возго
реться, что перестав видеть, мучишься жестокою скукой, единственно желая
снова встретить? Кто бы вообразил, что все другое, что прежде веселило, вд
руг разонравится от нового пристрастья? Никто, конечно, кто не испытал ил
и не испытывает того, что сталося со мною. Увы, как теперь любовь ко мне нес
лыханно жестока, так и вначале, чтобы схватить меня, угодно было ей примен
ить отличные от обыкновенных средства! Я слыхала, неоднократно, что у дру
гих желания сначала бывают легкими, потом же, возрастая в мыслях, крепнут
и делаются глубокими; у меня же не так; с какою силою вошли они в сердце, с та
кой же там пребывали и пребывают. Любовь с первого дня всецело овладела м
ною; как сырое дерево трудно загорается, но загоревшись, тем дольше и плам
енней горит, так и со мною. Дотоле никогда не побеждаемая никаким желание
м, несмотря на многие искушения, наконец одним побежденная, воспламенела
и пламенею и как никто никогда служила и служу огню, меня охватившему.
Оставляя в стороне многие мысли, что в это утро мне приходили, и другие обс
тоятельства, кроме вышеупомянутых, скажу только, что зажженная новым огн
ем, вернулась я, раба душою, туда, откуда вынесла ее свободной. Там, оставши
сь одна в своей комнате, воспламененная различными желаньями, полная нов
ых дум, томимая множеством забот, устремленных к запечатленному образу ж
еланного юноши, я подумала, что будучи не в силах отогнать любви, должна я
тайно и бережно сохранить ее в скорбной груди; лишь испытавший знает, ско
ль это тяжко, поистине считаю, что тяжелее это, чем сама любовь. Укрепившис
ь в таком намерении, сама себе себя я называла влюбленною, не ведая в кого.
Долго было бы говорить, какие и сколько мыслей эта любовь во мне родила. Но
некоторые из них понуждают меня, как бы мимо воли, объяснить, как некоторы
е вещи начали, против ожидания, мне нравиться. К тому же признаюсь, что все
забыв одну отраду я находила Ц мечтать о любимом юноше, и думая, что такая
настойчивость может обнаружить то, что я желала скрыть, часто я упрекала
себя в этом, Ц но что пользы? Мои упреки уступали моим желаньям и, бесполе
зные, улетали с ветром. Я с каждым днем все сильнее хотела узнать, кто он, лю
бимый мною, к которому влекли меня думы, и тайком к немалой радости своей у
знала это; наряды, к которым прежде, не нуждаясь в них, была я равнодушна, ст
али милы мне от мысли, что в убранстве я более понравлюсь; и больше прежнег
о ценить я стала одежды, золото, жемчуг и другие драгоценности. До той поры
я посещала церкви, праздники, сады и лодочные гонки лишь для того, чтобы б
ыть с молодежью, теперь же с новым жаром искала этих мест из желанья видет
ь и показать себя на радость всем. Обычная уверенность в своей красоте ст
ала меня покидать, и я ни разу не вышла из своей комнаты, не посоветовавшис
ь с верным зеркалом, а мои руки, не знаю какому новому искусству научившис
ь, каждый день находили новые, все более прекрасные убранства, к природно
й красоте прибавив мастерство, и делали меня блистательнейшей между все
ми.
Также и знаки уважения, оказываемые мне другими женщинами из чистой любе
зности или вследствие моего знатного происхождения, начали считаться м
ною должными, так как я думала, что чем более возлюбленному буду казаться
пышной, тем более буду ему угодной; свойственная женщинам скупость, поки
нув меня, сделала щедрой, так что я свои вещи считала как бы не принадлежащ
ими мне; смелость возросла и даже женской мягкости стало не хватать, Ц та
к запальчиво я относилась к тому, что мне нравилось; ко всему этому глаза м
ои, дотоле глядевшие скромно, изменили привычку и стали удивительно иску
сны в своих взорах. Кроме этих перемен, много других произошло со мною, кот
орых не стоит перечислять, во-первых, потому, что это было бы слишком долг
о, потом вы сами, думаю, знаете, если, как я, влюблены, сколько всяких вещей п
роисходит в подобных случаях.
А юноша был очень благоразумен, как доказал неоднократно опыт. Он редко и
достойно приходил туда, где я бывала, и, будто приняв одно со мной решение
скрывать от всех любовный пламень, Ц лишь осторожно на меня взирал. Коне
чно, если бы я стала отрицать, что при взгляде на него моя любовь (сильней к
оторой ничего не знаю) росла, как бы переполняя душу, Ц я отрицала бы прав
ду. Его присутствие раздувало горевший во мне пламень и зажигало какие-т
о потухшие огни, если такие были; но сколь радостно было начало, столь печа
лен был конец, когда я лишалась его лицезрения; тогда глаза, лишенные отра
ды, несносную причину скорби давали сердцу, все чаще и тяжелее я вздыхала,
и желанье, всеми чувствами моими овладев, делало меня как бы вне себя, так
что я почти не сознавала, где я; все удивлялись, видя мое состояние, которо
е потом я должна была объяснять различными предлогами, которые подсказы
вала мне любовь. А часто, лишившись сна и питанья, я поступала более безумн
о, чем неожиданно, и произносила необычные слова.
Но вот мое щегольство, вздохи, новые манеры, порывы бешенства, утрата поко
я и другие перемены во мне, произведенные новою любовью, Ц возбудили, сре
ди прочих домовых слуг, удивленье моей кормилицы, древней годами и разум
ом, которая знала, не подавая вида, что за печальный пламень меня сжигает,
и часто упрекала меня за перемены. Однажды, увидя меня меланхолично лежа
щей на кровати с челом, омраченным думами, убедившись, что мы одни, так нач
ала она говорить:
Эта беседа Фьямметты с кормилицей напоминает разговор Федры и ее ко
рмилицы из первого акта одноименной трагедии Сенеки (ст. 131Ц 250).
«Драгоценная моя дочка, что за заботы тяготят тебя с недавних пор? Ни часа
ты не проведешь без вздоха, а прежде я видела тебя всегда веселой без всяк
ой меланхолии».
Тогда я, вздохнув глубоко, краснея и бледнея, притворилась, будто я сплю и
не слышу, повертываясь то в ту, то в другую сторону, чтобы иметь время обду
мать ответ и наконец, еле выговаривая, ответила:
«Меня, кормилица, дорогая, ничто не тяготит, я все такая же; но время всех ме
няет, вот и я стала задумчивее».
«Ну, это, дочка, ты меня обманываешь, Ц ответила старая мамка, Ц нехорошо
уверять старых людей в одном, а на деле показывать совсем другое; да и нужд
ы нет тебе скрывать от меня то, что я давно отлично знаю».
Услышав это, я сказала, как бы рассердившись и обидевшись:
«Если ты знаешь, чего ж ты спрашиваешь? нечего тебе и говорить, раз ты знае
шь».
Тогда она сказала:
«Поверь мне, все в тайне сохраню, чего другим не следует знать; провалитьс
я мне на этом месте, если я расскажу что-нибудь, чтоб тебе было не к чести; н
аучилась я за жизнь-то держать язык за зубами. За меня будь покойна, смотр
и, как бы кто другой не проведал о том, что я знаю не от тебя, не от людей, а по
одному твоему виду. Коль тебе самой нравится дурь, что на тебя нашла, и теб
е угодно упорствовать, делай как хочешь: тут уж мои советы не помогут. Но т
ак как этот жестокий тиран, которому так просто ты подчинилась, не остере
гшись по молодости лет, с свободой вместе отнимает и рассудок, хочу тебе н
апомнить и просить: вырви из чистой груди постыдные мысли, угаси пламень
бесчестный, не рабствуй мерзостной надежде; теперь время бороться: кто п
ротивостал в начале, тот прогоняет преступную любовь и, побеждая, остает
ся целым; но кто питал ее долгими и льстивыми мыслями, тому поздно свергат
ь иго, которое добровольно наложил на себя».
Ср. у Сенеки («Федра», 137Ц 144):
…из груди непорочной
Скорее изгони огонь греха
И не давай себя ласкать надежде.
Тот, кто любовь в начале подавил,
Воистину бывает победитель.
Но кто питал и возлелеял зло,
Нести ярмо, которому подпал,
Отказывается, но слишком поздно.
«Увы, Ц сказала я тогда, Ц насколько легче это говорить, чем делать!»
«Хоть и не очень легко это сделать, Ц ответила она, Ц однако можно и след
ует. Ну что ж, ты хочешь из-за одного дня потерять и забыть знатность твоей
родни, славу о твоей добродетели, красу цветущую, честь и, главное, своего
мужа, столь любящего и любимого тобою? Конечно, ты не должна этого хотеть и
, я уверена, что здраво поразмыслив, ты не захочешь этого. Ради бога, удержи
сь и отгони обманчивые радости, что обещав тебе нечистая надежда и с ними
страсть. Умильно я тебя прошу, заклиная этою старою, иссохшею грудью, кото
рою ты первая питалась, Ц спаси сама себя и честь свою и не отвергай моей
помощи; ведь тот, кто хочет быть здоровым, отчасти уже выздоравливает».
Тогда я начала:
«Дорогая кормилица, я знаю хорошо, что говоришь ты правду, но страсть меня
влечет в другую сторону
Ср. у Сенеки («Федра», 194Ц 196):
Я знаю,
Кормилица, ты правду говоришь.
Но страсть меня на худший путь влечет.
, моя душа и чрезмерные желания с нею заодно; напрасно ты свои советы
тратишь, рассудок мой побеждается страстью, во мне царит и владеет мною л
юбовь и бог любви, а ты знаешь, никто не в силах противиться его могуществу
».
И так сказав, словно сраженная, упала ей в объятья. Но она, сперва слегка см
утившись, опять начала более строгим голосом:
«Вы, толпа прелестной молодежи, распаленная пламенным желаньем и движим
ая им, вы сочли за божество любовь, которую вернее было бы назвать страсть
ю. Называя это божество Венериным сыном и рассказывая, что оно получило с
вое могущество от третьего неба
Третье небо считалось небом Венеры, как тре
тьей по удаленности от Земли планеты (первая и вторая Ц Луна и Меркурий).
Ср. у Данте Ц «Рай», VIII, 3.
, вы ищете свое безумье оправдать неизбежностью. О, вы лжете и соверш
енно лишены познанья! Что говорите? Тот, кто побуждаемый адскою яростью, в
незапным летом всю землю обтекает, Ц не божество, а скорее безумье тех, к
то его принимает, хотя он посещает только тех, чьи души знает пустыми от из
лишка и светского довольства
Эту трактовку Амура, как «ложного» бога, Бок
каччо нашел у Сенеки («Федра», 213Ц 227).
и склонными ему дать место, Ц это достаточно очевидно. И правда, ра
зве мы не видим, что святейшая Венера(*)часто под скромной кровлей обитает
, довольная лишь пользой необходимого нашего размножения
Ср. у Сенеки («Федра», 230Ц 232):
Почему
Свята Венера в хижинах убогих
И здравы страсти у люден простых?
? Конечно, так. Но страсть, что зовется любовью, всегда стремясь к раз
нузданности, пристает лишь к богатству. Там она владеет жалкими душами, в
нушая отвращенье к пище и одежде, необходимым лишь для жизни, и побуждая к
блеску и изысканности, куда она и примешивает свой яд; охотней посещает в
ысокие дворцы, чем хижины, куда заходит редко или никогда; итак это Ц зара
за лишь изысканных мест, всего более подходящих для ее несправедливых де
йствий. В простолюдинах мы наблюдаем здоровые чувства, но богачи, окруже
нные блеском богатства (к которому они ненасытимы как и ко всему), всегда и
щут большего, чем надлежит, кто имеет большую власть, стремится достигну
ть той, которой еще не имеет
Ср. у Сенеки («Федра», 234Ц 236):
Богатые, особенно цари,
Стремятся к беззаконному? Кто слишком
Могуч, тот хочет мочь, чего не может.
; и я чувствую, что ты, несчастная девушка, одна из них и от избытка бла
гополучия влечешься к новым заботам и новому позору».
Выслушав ее, я сказала:
«Молчи, старая, и не спорь с богами. Теперь, бессильная к любви и справедли
во всеми пренебрегавшая, ты поневоле порицаешь то, что прежде хвалила. Ес
ли другие женщины более знаменитые, мудрые, могущественные, чем я, звали е
го богом, я не могу дать ему другого имени; и я подчинена тому, что может быт
ь причиной либо моего счастья, либо горя; сил моих больше не стало: побежде
нные в борьбе с ним, они меня покинули. Один конец моим страданьям: или сме
рть или желанный юноша; коль ты мудра, как я тебя считаю, ты бы мне оказала п
омощь и совет (хотя бы отчасти, прошу тебя), или ты увеличишь мои муки, пороч
а то, к чему теперь единственно могут стремиться все силы души моей».
Тогда кормилица в гневе (вполне понятном), не отвечая, а бормоча что-то себ
е под нос, вышла из комнаты, оставив меня одну.
Уже ушла милая мамушка, умолкли советы, которые я так плохо опровергала; о
ставшись одна, я все думала о ее словах, которые оказали действие на мой ос
лепленный рассудок, заколебались только что высказываемые мною намере
нья, мелькала мысль, не бросить ли столь справедливо осуждаемые замыслы,
хотела я вернуть кормилицу себе на помощь, Ц как вдруг новый случай оста
новил меня.
1 2 3 4
овою попасться в плен. Подобно тому как огонь сам перелетает с места на ме
сто, так из его глаз тончайшими лучами свет проник в мои глаза, и не доволь
ствуясь остаться в них, сокрытыми путями проникнул в сердце
Этот поэтический образ
Ц любовь, проникающая в сердце через глаза Ц был очень распространен в
любовной лирике эпохи, прежде всего у Петрарки и особенно Ц у его послед
ователей.
. А сердце, в страхе от внезапно нашедшего огня, призвало к себе все м
ои силы, так что я осталась бледною и почти похолодевшею; но недолго длило
сь такое состояние, скоро наступило противоположное, и сердце не только
почувствовало себя согретым, но и все силы, вернувшись на свои места, прин
если с собою такой жар, что вогнали меня в сильную краску и распалили как п
ламя, и я вздыхала, видя, отчего все это происходит. С той поры ни о чем я бол
ьше не думала, как только, чтобы ему понравиться.
Меж тем юноша, не сходя с места, осторожно взглядывал и, быть может, зная, ка
к опытный не в одном любовном бою
Сходный образ использован Боккаччо в «Фил
около».
, чем достичь желанной добычи, всякий раз с крайним смирением делал
вид благоговейный и полный влюбленного желания. Увы! какой обман скрывал
ся под этим благоговением, которое, как сейчас последствия покажут, уйдя
из сердца (куда никогда более не возвращалось), лживо на его лице начертан
о было. Но не имея намерения рассказывать о всех его поступках, исполненн
ых всецело обмана как в замысле, так в осуществлении, скажу только о том, ч
то всем могу сказать, о внезапно охватившей меня неожиданной любви, кото
рая и до сих пор меня держит.
О, сострадательные дамы, это был тот, кого мое сердце в безумном влечении м
еж стольких знатных, прекрасных, смелых юношей всей моей Партенопей
Партенопея
Ц т. е. Неаполь. По преданию, назван так по имени сирены Партенопы, бросивш
ейся в море и превратившейся в утес после того, как Одиссей со спутниками
проехал мимо и не обратил внимание на ее песни.
, Ц выбрало первым, последним, единственным властителем моей жизни
; Это был тот, кого любила и люблю я больше всех; это был тот, кому суждено бы
ло стать первой причиной моих бедствий и, думаю, жалкой моей смерти. В тот
день впервые из свободной я сделалась презренною рабой; в тот день вперв
ые я узнала любовь, неведомую мне дотоле, в тот день впервые любовный яд мн
е сердце чистое и целомудренное отравил. Увы мне жалкой! Сколько бед прин
ес мне этот день! Увы, скольких мук и тоски не знала бы я, когда бы обратился
в ночь тот день! Увы, сколь был враждебен моей чести этот день! Что говорит
ь? Прошлые проступки гораздо легче порицать, чем исправлять. Как я уже ска
зала, я полюбила; и была ли то адская сила, или враждебная судьба, позавидо
вавши моему чистому счастью, посягнула на него, но она заранее могла торж
ествовать несомненную победу.
Итак, охваченная новою страстью, как бы вне себя от изумления, сидела я сре
ди женщин, пропуская мимо ушей святую службу, которая еле достигала моег
о слуха, но не понимания, и различные разговоры подруг. И так вся я занята б
ыла новой внезапною любовью, что все время то мысленно, то глазами смотре
ла на возлюбленного юношу, сама почти не зная, какой конец предвидеть сто
ль пламенному желанию. О, сколько раз, желая видеть его ближе, я осуждала, з
ачем стоит он там с другими позади, ценя в то же время его осторожную сдерж
анность; как надоедали мне молодые люди, что его окружали, а некоторые из н
их, в то время как я смотрела на него, думали, что на них направлен мой взгля
д, и считали, что они любимы мною. Меж тем как мои мысли находились в таком с
остоянии, окончилась торжественная служба и уже поднялись, чтобы уходит
ь, мои подруги, когда я догадалась об этом, придя в себя от мечтаний о любим
ом юноше. Итак, вставши с другими, я подняла на него глаза и увидала в его вз
орах то, что мои хотели бы сказать: «как горько уходить!» Но все-таки, вздох
нув не раз, я удалилась, не зная, кто он.
Сострадательные дамы, кто бы поверил, что в один миг сердце так может изме
ниться? Кто бы сказал, что можно, не видя ни разу прежде, с первого взгляда т
ак сильно полюбить? Кто бы подумал, что желанье лицезреть может так возго
реться, что перестав видеть, мучишься жестокою скукой, единственно желая
снова встретить? Кто бы вообразил, что все другое, что прежде веселило, вд
руг разонравится от нового пристрастья? Никто, конечно, кто не испытал ил
и не испытывает того, что сталося со мною. Увы, как теперь любовь ко мне нес
лыханно жестока, так и вначале, чтобы схватить меня, угодно было ей примен
ить отличные от обыкновенных средства! Я слыхала, неоднократно, что у дру
гих желания сначала бывают легкими, потом же, возрастая в мыслях, крепнут
и делаются глубокими; у меня же не так; с какою силою вошли они в сердце, с та
кой же там пребывали и пребывают. Любовь с первого дня всецело овладела м
ною; как сырое дерево трудно загорается, но загоревшись, тем дольше и плам
енней горит, так и со мною. Дотоле никогда не побеждаемая никаким желание
м, несмотря на многие искушения, наконец одним побежденная, воспламенела
и пламенею и как никто никогда служила и служу огню, меня охватившему.
Оставляя в стороне многие мысли, что в это утро мне приходили, и другие обс
тоятельства, кроме вышеупомянутых, скажу только, что зажженная новым огн
ем, вернулась я, раба душою, туда, откуда вынесла ее свободной. Там, оставши
сь одна в своей комнате, воспламененная различными желаньями, полная нов
ых дум, томимая множеством забот, устремленных к запечатленному образу ж
еланного юноши, я подумала, что будучи не в силах отогнать любви, должна я
тайно и бережно сохранить ее в скорбной груди; лишь испытавший знает, ско
ль это тяжко, поистине считаю, что тяжелее это, чем сама любовь. Укрепившис
ь в таком намерении, сама себе себя я называла влюбленною, не ведая в кого.
Долго было бы говорить, какие и сколько мыслей эта любовь во мне родила. Но
некоторые из них понуждают меня, как бы мимо воли, объяснить, как некоторы
е вещи начали, против ожидания, мне нравиться. К тому же признаюсь, что все
забыв одну отраду я находила Ц мечтать о любимом юноше, и думая, что такая
настойчивость может обнаружить то, что я желала скрыть, часто я упрекала
себя в этом, Ц но что пользы? Мои упреки уступали моим желаньям и, бесполе
зные, улетали с ветром. Я с каждым днем все сильнее хотела узнать, кто он, лю
бимый мною, к которому влекли меня думы, и тайком к немалой радости своей у
знала это; наряды, к которым прежде, не нуждаясь в них, была я равнодушна, ст
али милы мне от мысли, что в убранстве я более понравлюсь; и больше прежнег
о ценить я стала одежды, золото, жемчуг и другие драгоценности. До той поры
я посещала церкви, праздники, сады и лодочные гонки лишь для того, чтобы б
ыть с молодежью, теперь же с новым жаром искала этих мест из желанья видет
ь и показать себя на радость всем. Обычная уверенность в своей красоте ст
ала меня покидать, и я ни разу не вышла из своей комнаты, не посоветовавшис
ь с верным зеркалом, а мои руки, не знаю какому новому искусству научившис
ь, каждый день находили новые, все более прекрасные убранства, к природно
й красоте прибавив мастерство, и делали меня блистательнейшей между все
ми.
Также и знаки уважения, оказываемые мне другими женщинами из чистой любе
зности или вследствие моего знатного происхождения, начали считаться м
ною должными, так как я думала, что чем более возлюбленному буду казаться
пышной, тем более буду ему угодной; свойственная женщинам скупость, поки
нув меня, сделала щедрой, так что я свои вещи считала как бы не принадлежащ
ими мне; смелость возросла и даже женской мягкости стало не хватать, Ц та
к запальчиво я относилась к тому, что мне нравилось; ко всему этому глаза м
ои, дотоле глядевшие скромно, изменили привычку и стали удивительно иску
сны в своих взорах. Кроме этих перемен, много других произошло со мною, кот
орых не стоит перечислять, во-первых, потому, что это было бы слишком долг
о, потом вы сами, думаю, знаете, если, как я, влюблены, сколько всяких вещей п
роисходит в подобных случаях.
А юноша был очень благоразумен, как доказал неоднократно опыт. Он редко и
достойно приходил туда, где я бывала, и, будто приняв одно со мной решение
скрывать от всех любовный пламень, Ц лишь осторожно на меня взирал. Коне
чно, если бы я стала отрицать, что при взгляде на него моя любовь (сильней к
оторой ничего не знаю) росла, как бы переполняя душу, Ц я отрицала бы прав
ду. Его присутствие раздувало горевший во мне пламень и зажигало какие-т
о потухшие огни, если такие были; но сколь радостно было начало, столь печа
лен был конец, когда я лишалась его лицезрения; тогда глаза, лишенные отра
ды, несносную причину скорби давали сердцу, все чаще и тяжелее я вздыхала,
и желанье, всеми чувствами моими овладев, делало меня как бы вне себя, так
что я почти не сознавала, где я; все удивлялись, видя мое состояние, которо
е потом я должна была объяснять различными предлогами, которые подсказы
вала мне любовь. А часто, лишившись сна и питанья, я поступала более безумн
о, чем неожиданно, и произносила необычные слова.
Но вот мое щегольство, вздохи, новые манеры, порывы бешенства, утрата поко
я и другие перемены во мне, произведенные новою любовью, Ц возбудили, сре
ди прочих домовых слуг, удивленье моей кормилицы, древней годами и разум
ом, которая знала, не подавая вида, что за печальный пламень меня сжигает,
и часто упрекала меня за перемены. Однажды, увидя меня меланхолично лежа
щей на кровати с челом, омраченным думами, убедившись, что мы одни, так нач
ала она говорить:
Эта беседа Фьямметты с кормилицей напоминает разговор Федры и ее ко
рмилицы из первого акта одноименной трагедии Сенеки (ст. 131Ц 250).
«Драгоценная моя дочка, что за заботы тяготят тебя с недавних пор? Ни часа
ты не проведешь без вздоха, а прежде я видела тебя всегда веселой без всяк
ой меланхолии».
Тогда я, вздохнув глубоко, краснея и бледнея, притворилась, будто я сплю и
не слышу, повертываясь то в ту, то в другую сторону, чтобы иметь время обду
мать ответ и наконец, еле выговаривая, ответила:
«Меня, кормилица, дорогая, ничто не тяготит, я все такая же; но время всех ме
няет, вот и я стала задумчивее».
«Ну, это, дочка, ты меня обманываешь, Ц ответила старая мамка, Ц нехорошо
уверять старых людей в одном, а на деле показывать совсем другое; да и нужд
ы нет тебе скрывать от меня то, что я давно отлично знаю».
Услышав это, я сказала, как бы рассердившись и обидевшись:
«Если ты знаешь, чего ж ты спрашиваешь? нечего тебе и говорить, раз ты знае
шь».
Тогда она сказала:
«Поверь мне, все в тайне сохраню, чего другим не следует знать; провалитьс
я мне на этом месте, если я расскажу что-нибудь, чтоб тебе было не к чести; н
аучилась я за жизнь-то держать язык за зубами. За меня будь покойна, смотр
и, как бы кто другой не проведал о том, что я знаю не от тебя, не от людей, а по
одному твоему виду. Коль тебе самой нравится дурь, что на тебя нашла, и теб
е угодно упорствовать, делай как хочешь: тут уж мои советы не помогут. Но т
ак как этот жестокий тиран, которому так просто ты подчинилась, не остере
гшись по молодости лет, с свободой вместе отнимает и рассудок, хочу тебе н
апомнить и просить: вырви из чистой груди постыдные мысли, угаси пламень
бесчестный, не рабствуй мерзостной надежде; теперь время бороться: кто п
ротивостал в начале, тот прогоняет преступную любовь и, побеждая, остает
ся целым; но кто питал ее долгими и льстивыми мыслями, тому поздно свергат
ь иго, которое добровольно наложил на себя».
Ср. у Сенеки («Федра», 137Ц 144):
…из груди непорочной
Скорее изгони огонь греха
И не давай себя ласкать надежде.
Тот, кто любовь в начале подавил,
Воистину бывает победитель.
Но кто питал и возлелеял зло,
Нести ярмо, которому подпал,
Отказывается, но слишком поздно.
«Увы, Ц сказала я тогда, Ц насколько легче это говорить, чем делать!»
«Хоть и не очень легко это сделать, Ц ответила она, Ц однако можно и след
ует. Ну что ж, ты хочешь из-за одного дня потерять и забыть знатность твоей
родни, славу о твоей добродетели, красу цветущую, честь и, главное, своего
мужа, столь любящего и любимого тобою? Конечно, ты не должна этого хотеть и
, я уверена, что здраво поразмыслив, ты не захочешь этого. Ради бога, удержи
сь и отгони обманчивые радости, что обещав тебе нечистая надежда и с ними
страсть. Умильно я тебя прошу, заклиная этою старою, иссохшею грудью, кото
рою ты первая питалась, Ц спаси сама себя и честь свою и не отвергай моей
помощи; ведь тот, кто хочет быть здоровым, отчасти уже выздоравливает».
Тогда я начала:
«Дорогая кормилица, я знаю хорошо, что говоришь ты правду, но страсть меня
влечет в другую сторону
Ср. у Сенеки («Федра», 194Ц 196):
Я знаю,
Кормилица, ты правду говоришь.
Но страсть меня на худший путь влечет.
, моя душа и чрезмерные желания с нею заодно; напрасно ты свои советы
тратишь, рассудок мой побеждается страстью, во мне царит и владеет мною л
юбовь и бог любви, а ты знаешь, никто не в силах противиться его могуществу
».
И так сказав, словно сраженная, упала ей в объятья. Но она, сперва слегка см
утившись, опять начала более строгим голосом:
«Вы, толпа прелестной молодежи, распаленная пламенным желаньем и движим
ая им, вы сочли за божество любовь, которую вернее было бы назвать страсть
ю. Называя это божество Венериным сыном и рассказывая, что оно получило с
вое могущество от третьего неба
Третье небо считалось небом Венеры, как тре
тьей по удаленности от Земли планеты (первая и вторая Ц Луна и Меркурий).
Ср. у Данте Ц «Рай», VIII, 3.
, вы ищете свое безумье оправдать неизбежностью. О, вы лжете и соверш
енно лишены познанья! Что говорите? Тот, кто побуждаемый адскою яростью, в
незапным летом всю землю обтекает, Ц не божество, а скорее безумье тех, к
то его принимает, хотя он посещает только тех, чьи души знает пустыми от из
лишка и светского довольства
Эту трактовку Амура, как «ложного» бога, Бок
каччо нашел у Сенеки («Федра», 213Ц 227).
и склонными ему дать место, Ц это достаточно очевидно. И правда, ра
зве мы не видим, что святейшая Венера(*)часто под скромной кровлей обитает
, довольная лишь пользой необходимого нашего размножения
Ср. у Сенеки («Федра», 230Ц 232):
Почему
Свята Венера в хижинах убогих
И здравы страсти у люден простых?
? Конечно, так. Но страсть, что зовется любовью, всегда стремясь к раз
нузданности, пристает лишь к богатству. Там она владеет жалкими душами, в
нушая отвращенье к пище и одежде, необходимым лишь для жизни, и побуждая к
блеску и изысканности, куда она и примешивает свой яд; охотней посещает в
ысокие дворцы, чем хижины, куда заходит редко или никогда; итак это Ц зара
за лишь изысканных мест, всего более подходящих для ее несправедливых де
йствий. В простолюдинах мы наблюдаем здоровые чувства, но богачи, окруже
нные блеском богатства (к которому они ненасытимы как и ко всему), всегда и
щут большего, чем надлежит, кто имеет большую власть, стремится достигну
ть той, которой еще не имеет
Ср. у Сенеки («Федра», 234Ц 236):
Богатые, особенно цари,
Стремятся к беззаконному? Кто слишком
Могуч, тот хочет мочь, чего не может.
; и я чувствую, что ты, несчастная девушка, одна из них и от избытка бла
гополучия влечешься к новым заботам и новому позору».
Выслушав ее, я сказала:
«Молчи, старая, и не спорь с богами. Теперь, бессильная к любви и справедли
во всеми пренебрегавшая, ты поневоле порицаешь то, что прежде хвалила. Ес
ли другие женщины более знаменитые, мудрые, могущественные, чем я, звали е
го богом, я не могу дать ему другого имени; и я подчинена тому, что может быт
ь причиной либо моего счастья, либо горя; сил моих больше не стало: побежде
нные в борьбе с ним, они меня покинули. Один конец моим страданьям: или сме
рть или желанный юноша; коль ты мудра, как я тебя считаю, ты бы мне оказала п
омощь и совет (хотя бы отчасти, прошу тебя), или ты увеличишь мои муки, пороч
а то, к чему теперь единственно могут стремиться все силы души моей».
Тогда кормилица в гневе (вполне понятном), не отвечая, а бормоча что-то себ
е под нос, вышла из комнаты, оставив меня одну.
Уже ушла милая мамушка, умолкли советы, которые я так плохо опровергала; о
ставшись одна, я все думала о ее словах, которые оказали действие на мой ос
лепленный рассудок, заколебались только что высказываемые мною намере
нья, мелькала мысль, не бросить ли столь справедливо осуждаемые замыслы,
хотела я вернуть кормилицу себе на помощь, Ц как вдруг новый случай оста
новил меня.
1 2 3 4