Зачем этот тон, точно судят они не о художниках и писателях, а об арестантах? Я не могу, не могу.
...
Боже мой! Что за роскошь "Отцы и дети"! Просто хоть караул кричи. Болезнь Базарова сделана так сильно, что я ослабел, и было такое чувство, как будто я заразился от него. А конец Базарова? А старички? А Кукшина? Это черт знает как сделано. Просто гениально... "Накануне" мне не нравится, кроме отца Елены и финала. Финал полон трагизма. Ася мила. "Затишье" скомкано и не удовлетворяет. "Дым" мне не нравится совсем. "Дворянское гнездо" слабее "Отцов и детей", но финал тоже похож на чудо. Кроме 268 старушки в Базарове, то есть матери Евгения и вообще матерей, особенно светских барынь, которые все, впрочем, похожи одна на другую (мать Лизы, мать Елены), да матери Лаврецкого, бывшей крепостной, да еще простых баб, все женщины и девицы Тургенева невыносимы своей деланностью и, простите, фальшью. Лиза, Елена - это не русские девицы, а какие-то Пифии, вещающие, изобилующие претензиями не по чину. Ирина в "Дыме", Одинцова в "Отцах и детях", вообще львицы, жгучие, аппетитные, ненасытные, чего-то ищущие - все они чепуха. Как вспомнишь толстовскую Анну Каренину, то все эти тургеневские барыни со своими соблазнительными плечами летят к черту. Женские отрицательные типы, где Тургенев слегка карикатурит (Кукшина) или шутит (описание балов), нарисованы замечательно и удались ему до такой степени, что, как говорится, комар носа не подточит. Описания природы хороши, но... чувствую, что мы уже отвыкаем от описаний такого рода и что нужно что-то другое".
***
А. И. Эртелю, 4 марта 1893 г. Москва.
"Что касается моего участия в литературном вечере, то не тревожьте моего праха. Я читаю отвратительно, но это бы еще куда ни шло. Главное - у меня страх. Есть болезнь "боязнь пространства", так и я болен боязнью публики и публичности. Это глупо и смешно, но непобедимо. Я отродясь не читал и никогда читать не буду. Простите мне эту странность. Когда-то я играл на сцене, но там я прятался в костюм и в грим, и это придавало мне смелость".
269
***
А. С. Суворину, 4 марта 1893 г., Москва.
...
"Вчера на обеде я познакомился с литератором Эртелем, учредителем воронежских столовых. Впечатление очень хорошее. Умный и добрый человек. Он просил сходить вместе к Толстому, который стал ко мне благоволить особенно, но я отклонил сие предложение, ибо мне некогда, а главное - хочется сходить к Толстому - соло".
***
М. О. Меньшикову, 1 января 1894, Мелихово.
..."Я У Вас в долгу: я не ответил на Ваше письмо, в котором Вы сообщили о переводе моей "Палаты № б" на английский язык, я сделал это, то есть не ответил - умышленно. Вы желали получить от меня автобиографию, а для меня это нож острый. Не могу я писать о себе самом".
..."В последней (январской) книжке "Русской мысли" напечатан мой рассказ "Черный монах". Это рассказ медицинский. Трактуется в нем мания величия".
***
А. С. Суворину, 15 августа 1894. Мелихово.
..."Иногда бывает: идешь мимо буфета III класса, видишь холодную, давно жареную рыбу и равнодушно думаешь: кому нужна эта не аппетитная рыба? Между тем, несомненно, рыба эта нужна, и ее едят, и есть люди, которые находят ее вкусной. То же самое 270 можно сказать о произведениях Баранцевича. Это буржуазный писатель, пишущий для чистой публики, ездящей в III классе. Для этой публики Толстой и Тургенев слишком роскошны, аристократичны, немножко чужды и неудобоваримы. Публика, которая с наслаждением ест солонину с хреном и не признает артишоков и спаржи. Станьте на ее точку зрения, вообразите серый, скучный двор, интеллигентных дам, похожих на кухарок, запах керосинки, скудость интересов и вкусов - и Вы поймете Баранцевича и его читателей. Он не колоритен; это отчасти потому, что жизнь, которую он рисует, не колоритна... Он фальшив ("Хорошие книжки"), потому что буржуазные писатели не могут быть не фальшивы. Это усовершенствованные бульварные писатели. Бульварные грешат вместе со своей публикой, а буржуазные лицемерят с ней и льстят ее узенькой добродетели".
Как это верно! (И. Б.).
***
А. И. Эртелю, 15 октября 1894, Москва.
...
..."Кстати я написал Суворину, чтобы он прочел Ваших "Духовидцев" превосходная вещь. Вы великолепнейший пейзажист, замечу в скобках".
...
..."прислушиваясь к разговорам, видишь теперь, до какой степени наивен и суеверен русский интеллигент и как мало у него знаний... он боится иметь собственное мнение и так мало верит себе..."
271
***
А. В. Жиркевичу, 10 марта 1895.
...
..."Стихи - не моя область, их я никогда не писал, мой мозг отказывается удерживать их в памяти, и их, точно так же, музыку, я только чувствую, но сказать определенно, почему я испытываю наслаждение или скуку, я не могу".
***
А. С. Суворину, 16 марта 1895, Мелихово:
..."Моя мать, заказывая мяснику мясо, сказала, что нужно мясо получше, так как у нас гостит Лейкин из Петербурга. "Это какой Лейкин? - изумился мясник. - Тот, что книги пишет?" и прислал превосходного мяса. Стало быть, мясник не знает, что я тоже пишу книги, так как для меня он всегда присылает одни только жилы".
***
Ему же 13 апреля, Мелихово, 1895 г.
...
..."Буржуазия очень любит так называемые "положительные" типы и романы с благополучными концами, так как они успокаивают ее на мысли, что можно капитал наживать и невинность соблюдать, быть зверем и в то же время счастливым".
272
***
Ф. О. Шехтелю, 15 февраля 1896 г., Москва.
..."Сегодня вечером мы у Льва Толстого, вернемся от него в 11 часов. Если найдете возможным повидаться с нами после 11, поужинать и проч., то не пожалуете ли Вы в оный час в "Славянский базар".
***
В. Г. Короленко, 19 февраля, 1896 г., Мелихово.
..."На вечер Г. И. Успенского едва ли попаду, так как выбраться из дому теперь мне нелегко и так как, вообще говоря, на вечерах я не читаю. Достаточно мне почитать 3-5 минут, как во рту у меня сохнет, голос сипнет, и я начинаю непрерывно откашливаться.
У Вукола я не праздновал. Проездом через Москву был у Льва Толстого и с удовольствием провел у него часа два".
***
Вл. И. Немировичу-Данченко, 26 ноября, 1896 г.
Мелихово:
..."Говорить о литературе? Но ведь мы о ней уже говорили. Каждый год одно и то же, одно и то же, и все, что мы обыкновенно говорим о литературе, сводится к тому, кто написал лучше и кто хуже; разговоры же на более общие, более широкие темы никогда не клеятся, потому что, когда кругом тебя тундра и эскимосы, то общие идеи, как неприменимые к настоящему, так же быстро расплываются и ускользают, как мысли о вечном блаженстве. Говорить о своей личной жизни? Да... мы, пожалуй, поговорили бы, но тут уж мы 273 стесняемся, мы скромны, неискренни, нас удерживает инстинкт самосохранения, и мы боимся. Мы боимся, что во время нашего разговора нас подслушает какой-нибудь некультурный эскимос, который нас не любит
и которого мы тоже не любим... Я боюсь нашей мора
ли, боюсь наших дам..."
***
Ф. Д. Батюшкову, 15 декабря, 1897 г., Ницца.
...
"Вы выразили желание в одном из Ваших писем, чтобы я прислал интернациональный рассказ, взявши сюжетом что-нибудь из местной жизни. Такой рассказ я могу написать только в России, по воспоминаниям, и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно и типично".
***
1898
..."Золя все-таки прав (Дело Дрейфуса.), так как дело писателей не обвинять, не преследовать, а вступиться даже за виноватых, раз они уже осуждены и несут наказание. Скажут: а политика? интересы государства? Но большие писатели и художники должны заниматься политикой лишь настолько, поскольку нужно обороняться от нее. Обвинителей, прокуроров, жандармов и без 274 них много и во всяком случае роль Павла им больше к лицу, чем Савла".
***
И. И. Горбунову-Посадову, 9 ноября 1898 г., Ялта.
...
"В своей жизни я ни одного человека не уважал так глубоко, можно даже сказать, беззаветно, как Льва Николаевича".
***
А. М. Пешкову (М. Горькому), 3 января 1899 г., Ялта.
..."нет сдержанности, нет грации. Когда на какое-нибудь определенное действие человек затрачивает наименьшее количество движений, то это грация. В Ваших же затратах чувствуется излишество".
..."частое уподобление человеку (антропоморфизм), когда море дышит, небо глядит, степь нежится, природа шепчет, говорит, грустит и т. п. такие уподобления делают описания несколько однотонными, иногда слащавыми, иногда неясными; красочность и выразительность в описании природы достигаются только простотой, такими простыми фразами, как "зашло солнце", "стало темно", "пошел дождь" и т. д."
..."Рассказ Чирикова наивен и фальшив, рассказ Вересаева - это грубая подделка под что-то... грубая и тоже наивная. На таких рассказах далеко не уедешь. В Вашем "Кириллке" все портит фигура земского 275 начальника... Не изображайте никогда земских начальников. Нет ничего легче, как изображать несимпатичное начальство, читатель любит это, но это самый неприятный, самый бездарный читатель. К фигурам новейшей формации, как земский начальник, я питаю такое же отвращение, как к "флирту" - и потому, быть может, я не прав. Но я живу в деревне, я знаком со всеми земскими начальниками своего и соседних уездов, знаком давно и нахожу, что их фигуры и их деятельность совсем нетипичны, вовсе неинтересны, - в этом, мне кажется, я прав".
***
"Я мирюсь в описании с "коллежским асессором" и с "капитаном второго ранга", но "флирт" и "чемпион" возбуждают (когда они в описании) во мне отвращение".
***
"Вересаев талантлив, но груб - и, кажется, умышленно. Груб зря, без надобности. Но, конечно, он гораздо талантливее и интереснее Чирикова".
***
В. Ф. Коммиссаржевской, 19 января 1899 г., Ялта.
..."Вы задали мне неразрешимую задачу. Во-первых, я во всю жизнь мою никогда не писал рецензий, для меня это китайская грамота, во-вторых, я не пишу 276 в "Новом времени". Кстати сказать, в "Новом времени" я не работаю уже давно, с 1891 года".
***
М. П. Чеховой, 20 января 1899 г., Ялта.
"Иван, вероятно, уже говорил тебе о моих переговорах с Марксом.
...Во 1-х, произведения мои будут издаваться образцово. Во-вторых, я не буду знаться с типографией, и с книжными магазинами, меня не будут обкрадывать и не будут делать мне одолжений".
***
И. А. Леонтьеву (Щеглову), 20 января 1899 г., Ялта.
..."Я далек от того, чтобы восторгаться современностью, но ведь надо быть объективным, насколько возможно справедливым. Если теперь нехорошо, если настоящее несимпатично, то прошлое было просто гадко".
***
Суворину, 6 февраля 1899 г., Ялта.
"Часто видаюсь с академиком Кондаковым, говорим об учреждении отделения изящной словесности. Он радуется, я же это отделение почитаю совершенно лишним. Оттого, что Случевский, Григорович, Голенищев-Кутузов и Потехин станут академиками, произведения русских писателей и вообще литературная деятельность в России не станут интереснее. Примешается только неприятный и всегда подозрительный элемент - жалованье. Впрочем, поживем увидим".
***
Л. А. Авиловой, 18 февраля 1899 г., Ялта.
..."Беллетрист Иван Щеглов называет меня Потемкиным и тоже восхваляет меня за уменье жить. Если я Потемкин, то зачем же я в Ялте, зачем здесь так ужасно скучно. Идет снег, метель, в окна дует, от печки идет жар, писать не хочется вовсе, и я ничего не пишу.
Вы очень добры. Я говорил уж это тысячу раз и теперь опять повторяю"
***
Орлову И. И., 22 февраля 1899 г., Ялта. ..."Ялта зимой - это марка, которую не всякий выдержит: скука, сплетни, интриги и самая бесстыдная клевета".
"На Ваше сетование относительно гувернера и всяких неудач я отвечу тоже текстом: не надейся на князи и сыны человеческие... Не гувернер, а вся интеллигенция виновата, вся, сударь мой.
Пока это еще студенты и курсистки - это честный, хороший народ, это надежда наша, это будущее России, но стоит только студентам и курсисткам выйти самостоятельно на дорогу, стать взрослыми, как и надежда наша и будущее России обращается в дым, и остаются на фильтре одни доктора, дачевладельцы, несытые чиновники, ворующие инженеры. Вспомните, что Катков, Победоносцев, Вышнеградский - это питомцы университетов, это наши профессора, отнюдь не бурбоны, а профессора, светила...
Я не поверю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю, даже когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее недр. Я верую в отдельных людей, я вижу 278 спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям интеллигенты они или мужики, - в них сила, хотя их мало. Несть праведен пророк в отечестве своем; и отдельные личности, о которых я говорю, играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но работа их видна; что бы там ни было, наука все подвигается вперед и вперед, общественное самосознание нарастает, нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер и т. д. и т. д. - и все это делается помимо прокуроров, инженеров, гувернеров, помимо интеллигенции en masse и несмотря ни на что".
***
Л. А. Авиловой, 9 марта 1899 г., Ялта.
..."Горький мне нравится, но в последнее время он стал писать чепуху, чепуху возмутительную, так что я скоро брошу его читать. ...Короленко чудесный писатель. Его любят - и недаром. Кроме всего прочего в нем есть трезвость и чистота.
Вы спрашиваете, жалко ли мне Суворина. Конечно, жалко. Его ошибки достаются ему недешево. Но тех, кто окружает его, мне совсем не жалко".
***
Ей же, 23 марта 1899 г., Ялта.
"С Сергеенко я учился в гимназии, и, мне кажется, я знаю его хорошо. Это по натуре веселый, смешливый человек, юморист, комик: таким он был до 30-35 лет, печатал в "Стрекозе" стихи (Эмиль Пуп), неистово шутил и в жизни и в письмах, но как-то вдруг вообразил себя большим писателем - и все пропало. Писателем он не стал и не станет, но среди писателей уже занял определенное положение: он гробокопатель".
..."Деньги мои, как дикие птенцы, улетают от меня, и через года два придется поступить в философы".
279 "Я Толстого знаю, кажется, хорошо знаю, и понимаю каждое движение его бровей, но все же я люблю его".
"В Ялте Горький. По внешности это босяк, но внутри это довольно изящный человек - и я очень рад. Хочу знакомить его с женщинами, находя это полезным для него, но он топорщится".
***
М. О. Меньшикову, 4 июня 1899 г., Мелихово. "В пушкинских праздниках я не участвовал. Во-первых нет фрака и, во-вторых, я очень боюсь речей. Как только кто за юбилейным обедом начнет говорить речь, я становлюсь несчастным, и меня тянет под стол. В этих речах, особенно московских, много сознательной лжи. ...И говорили, конечно, не литераторы, а одни только промышленники (литературные прасолы). Из всех, кого я в то время встречал в Москве, симпатичным показался только один Гольцев".
***
А. М. Пешкову (М. Горькому), 22 июня 1899 г., Москва.
"Зачем Вы все хандрите, драгоценный Алексей Максимович? Зачем Вы браните неистово своего "Фому Гордеева"? Тут мне кажется, кроме всего прочего, с Вашего позволения, две причины. Вы начали с успеха, начали умно, и теперь все, что представляется Вам обыденным и заурядным, не удовлетворяет, томит Вас. Это раз. Во-вторых, литературу нельзя безнаказанно проживать в провинции. Что бы Вы 280 там ни говорили, Вы вкусили от литературы, Вы отравлены уже безнадежно, Вы литератор, литератором и останетесь. Единственное же состояние литератора - это всегда держаться близко к литературным сферам, жить возле пишущих, дышать литературой. Не боритесь же с естеством, покоритесь раз навсегда и переезжайте в Петербург или Москву. Бранитесь с литераторами, не признавайте их, половину из них презирайте, но живите с ними".
Ему же, 27 июня, 1899 г., Москва.
"Вы будете путешествовать пешком по России? Добрый путь, скатертью дорожка, хотя мне кажется, что Вам, пока Вы еще молоды и здоровы, следовало бы года два-три попутешествовать не пешком и не в III классе и поближе приглядеться к публике, которая Вас читает. А потом, через 2-3 года, можно и пешком".
***
О. Л. Книппер, 4 октября 1899 г., Ялта.
..."Искусство, особенно сцена - это область, где нельзя ходить, не спотыкаясь. Впереди еще много и неудачных дней, и целых неудачных сезонов, будут и большие недоразумения, и широкие разочарования - ко всему этому надо быть готовым, надо этого ждать и, несмотря ни на что, упрямо, фанатически гнуть свою линию".
***
Г. И. Россолимо, 11 октября 1899 г., Ялта.
..."занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность; они 281 значительно раздвинули область моих наблюдений, обогатили меня знаниями, истинную цену которых для меня, как для писателя, может понять только тот, кто сам врач; они имели также и направляющее влияние, и, вероятно, благодаря близости к медицине, мне удалось избегнуть многих ошибок. Знакомство с естественными науками, с научным методом всегда держало меня настороже, и я старался, где было возможно, соображаться с научными данными, а где невозможно, предпочитал не писать вовсе. ...К беллетристам, относящимся к науке отрицательно, я не принадлежу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
...
Боже мой! Что за роскошь "Отцы и дети"! Просто хоть караул кричи. Болезнь Базарова сделана так сильно, что я ослабел, и было такое чувство, как будто я заразился от него. А конец Базарова? А старички? А Кукшина? Это черт знает как сделано. Просто гениально... "Накануне" мне не нравится, кроме отца Елены и финала. Финал полон трагизма. Ася мила. "Затишье" скомкано и не удовлетворяет. "Дым" мне не нравится совсем. "Дворянское гнездо" слабее "Отцов и детей", но финал тоже похож на чудо. Кроме 268 старушки в Базарове, то есть матери Евгения и вообще матерей, особенно светских барынь, которые все, впрочем, похожи одна на другую (мать Лизы, мать Елены), да матери Лаврецкого, бывшей крепостной, да еще простых баб, все женщины и девицы Тургенева невыносимы своей деланностью и, простите, фальшью. Лиза, Елена - это не русские девицы, а какие-то Пифии, вещающие, изобилующие претензиями не по чину. Ирина в "Дыме", Одинцова в "Отцах и детях", вообще львицы, жгучие, аппетитные, ненасытные, чего-то ищущие - все они чепуха. Как вспомнишь толстовскую Анну Каренину, то все эти тургеневские барыни со своими соблазнительными плечами летят к черту. Женские отрицательные типы, где Тургенев слегка карикатурит (Кукшина) или шутит (описание балов), нарисованы замечательно и удались ему до такой степени, что, как говорится, комар носа не подточит. Описания природы хороши, но... чувствую, что мы уже отвыкаем от описаний такого рода и что нужно что-то другое".
***
А. И. Эртелю, 4 марта 1893 г. Москва.
"Что касается моего участия в литературном вечере, то не тревожьте моего праха. Я читаю отвратительно, но это бы еще куда ни шло. Главное - у меня страх. Есть болезнь "боязнь пространства", так и я болен боязнью публики и публичности. Это глупо и смешно, но непобедимо. Я отродясь не читал и никогда читать не буду. Простите мне эту странность. Когда-то я играл на сцене, но там я прятался в костюм и в грим, и это придавало мне смелость".
269
***
А. С. Суворину, 4 марта 1893 г., Москва.
...
"Вчера на обеде я познакомился с литератором Эртелем, учредителем воронежских столовых. Впечатление очень хорошее. Умный и добрый человек. Он просил сходить вместе к Толстому, который стал ко мне благоволить особенно, но я отклонил сие предложение, ибо мне некогда, а главное - хочется сходить к Толстому - соло".
***
М. О. Меньшикову, 1 января 1894, Мелихово.
..."Я У Вас в долгу: я не ответил на Ваше письмо, в котором Вы сообщили о переводе моей "Палаты № б" на английский язык, я сделал это, то есть не ответил - умышленно. Вы желали получить от меня автобиографию, а для меня это нож острый. Не могу я писать о себе самом".
..."В последней (январской) книжке "Русской мысли" напечатан мой рассказ "Черный монах". Это рассказ медицинский. Трактуется в нем мания величия".
***
А. С. Суворину, 15 августа 1894. Мелихово.
..."Иногда бывает: идешь мимо буфета III класса, видишь холодную, давно жареную рыбу и равнодушно думаешь: кому нужна эта не аппетитная рыба? Между тем, несомненно, рыба эта нужна, и ее едят, и есть люди, которые находят ее вкусной. То же самое 270 можно сказать о произведениях Баранцевича. Это буржуазный писатель, пишущий для чистой публики, ездящей в III классе. Для этой публики Толстой и Тургенев слишком роскошны, аристократичны, немножко чужды и неудобоваримы. Публика, которая с наслаждением ест солонину с хреном и не признает артишоков и спаржи. Станьте на ее точку зрения, вообразите серый, скучный двор, интеллигентных дам, похожих на кухарок, запах керосинки, скудость интересов и вкусов - и Вы поймете Баранцевича и его читателей. Он не колоритен; это отчасти потому, что жизнь, которую он рисует, не колоритна... Он фальшив ("Хорошие книжки"), потому что буржуазные писатели не могут быть не фальшивы. Это усовершенствованные бульварные писатели. Бульварные грешат вместе со своей публикой, а буржуазные лицемерят с ней и льстят ее узенькой добродетели".
Как это верно! (И. Б.).
***
А. И. Эртелю, 15 октября 1894, Москва.
...
..."Кстати я написал Суворину, чтобы он прочел Ваших "Духовидцев" превосходная вещь. Вы великолепнейший пейзажист, замечу в скобках".
...
..."прислушиваясь к разговорам, видишь теперь, до какой степени наивен и суеверен русский интеллигент и как мало у него знаний... он боится иметь собственное мнение и так мало верит себе..."
271
***
А. В. Жиркевичу, 10 марта 1895.
...
..."Стихи - не моя область, их я никогда не писал, мой мозг отказывается удерживать их в памяти, и их, точно так же, музыку, я только чувствую, но сказать определенно, почему я испытываю наслаждение или скуку, я не могу".
***
А. С. Суворину, 16 марта 1895, Мелихово:
..."Моя мать, заказывая мяснику мясо, сказала, что нужно мясо получше, так как у нас гостит Лейкин из Петербурга. "Это какой Лейкин? - изумился мясник. - Тот, что книги пишет?" и прислал превосходного мяса. Стало быть, мясник не знает, что я тоже пишу книги, так как для меня он всегда присылает одни только жилы".
***
Ему же 13 апреля, Мелихово, 1895 г.
...
..."Буржуазия очень любит так называемые "положительные" типы и романы с благополучными концами, так как они успокаивают ее на мысли, что можно капитал наживать и невинность соблюдать, быть зверем и в то же время счастливым".
272
***
Ф. О. Шехтелю, 15 февраля 1896 г., Москва.
..."Сегодня вечером мы у Льва Толстого, вернемся от него в 11 часов. Если найдете возможным повидаться с нами после 11, поужинать и проч., то не пожалуете ли Вы в оный час в "Славянский базар".
***
В. Г. Короленко, 19 февраля, 1896 г., Мелихово.
..."На вечер Г. И. Успенского едва ли попаду, так как выбраться из дому теперь мне нелегко и так как, вообще говоря, на вечерах я не читаю. Достаточно мне почитать 3-5 минут, как во рту у меня сохнет, голос сипнет, и я начинаю непрерывно откашливаться.
У Вукола я не праздновал. Проездом через Москву был у Льва Толстого и с удовольствием провел у него часа два".
***
Вл. И. Немировичу-Данченко, 26 ноября, 1896 г.
Мелихово:
..."Говорить о литературе? Но ведь мы о ней уже говорили. Каждый год одно и то же, одно и то же, и все, что мы обыкновенно говорим о литературе, сводится к тому, кто написал лучше и кто хуже; разговоры же на более общие, более широкие темы никогда не клеятся, потому что, когда кругом тебя тундра и эскимосы, то общие идеи, как неприменимые к настоящему, так же быстро расплываются и ускользают, как мысли о вечном блаженстве. Говорить о своей личной жизни? Да... мы, пожалуй, поговорили бы, но тут уж мы 273 стесняемся, мы скромны, неискренни, нас удерживает инстинкт самосохранения, и мы боимся. Мы боимся, что во время нашего разговора нас подслушает какой-нибудь некультурный эскимос, который нас не любит
и которого мы тоже не любим... Я боюсь нашей мора
ли, боюсь наших дам..."
***
Ф. Д. Батюшкову, 15 декабря, 1897 г., Ницца.
...
"Вы выразили желание в одном из Ваших писем, чтобы я прислал интернациональный рассказ, взявши сюжетом что-нибудь из местной жизни. Такой рассказ я могу написать только в России, по воспоминаниям, и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно и типично".
***
1898
..."Золя все-таки прав (Дело Дрейфуса.), так как дело писателей не обвинять, не преследовать, а вступиться даже за виноватых, раз они уже осуждены и несут наказание. Скажут: а политика? интересы государства? Но большие писатели и художники должны заниматься политикой лишь настолько, поскольку нужно обороняться от нее. Обвинителей, прокуроров, жандармов и без 274 них много и во всяком случае роль Павла им больше к лицу, чем Савла".
***
И. И. Горбунову-Посадову, 9 ноября 1898 г., Ялта.
...
"В своей жизни я ни одного человека не уважал так глубоко, можно даже сказать, беззаветно, как Льва Николаевича".
***
А. М. Пешкову (М. Горькому), 3 января 1899 г., Ялта.
..."нет сдержанности, нет грации. Когда на какое-нибудь определенное действие человек затрачивает наименьшее количество движений, то это грация. В Ваших же затратах чувствуется излишество".
..."частое уподобление человеку (антропоморфизм), когда море дышит, небо глядит, степь нежится, природа шепчет, говорит, грустит и т. п. такие уподобления делают описания несколько однотонными, иногда слащавыми, иногда неясными; красочность и выразительность в описании природы достигаются только простотой, такими простыми фразами, как "зашло солнце", "стало темно", "пошел дождь" и т. д."
..."Рассказ Чирикова наивен и фальшив, рассказ Вересаева - это грубая подделка под что-то... грубая и тоже наивная. На таких рассказах далеко не уедешь. В Вашем "Кириллке" все портит фигура земского 275 начальника... Не изображайте никогда земских начальников. Нет ничего легче, как изображать несимпатичное начальство, читатель любит это, но это самый неприятный, самый бездарный читатель. К фигурам новейшей формации, как земский начальник, я питаю такое же отвращение, как к "флирту" - и потому, быть может, я не прав. Но я живу в деревне, я знаком со всеми земскими начальниками своего и соседних уездов, знаком давно и нахожу, что их фигуры и их деятельность совсем нетипичны, вовсе неинтересны, - в этом, мне кажется, я прав".
***
"Я мирюсь в описании с "коллежским асессором" и с "капитаном второго ранга", но "флирт" и "чемпион" возбуждают (когда они в описании) во мне отвращение".
***
"Вересаев талантлив, но груб - и, кажется, умышленно. Груб зря, без надобности. Но, конечно, он гораздо талантливее и интереснее Чирикова".
***
В. Ф. Коммиссаржевской, 19 января 1899 г., Ялта.
..."Вы задали мне неразрешимую задачу. Во-первых, я во всю жизнь мою никогда не писал рецензий, для меня это китайская грамота, во-вторых, я не пишу 276 в "Новом времени". Кстати сказать, в "Новом времени" я не работаю уже давно, с 1891 года".
***
М. П. Чеховой, 20 января 1899 г., Ялта.
"Иван, вероятно, уже говорил тебе о моих переговорах с Марксом.
...Во 1-х, произведения мои будут издаваться образцово. Во-вторых, я не буду знаться с типографией, и с книжными магазинами, меня не будут обкрадывать и не будут делать мне одолжений".
***
И. А. Леонтьеву (Щеглову), 20 января 1899 г., Ялта.
..."Я далек от того, чтобы восторгаться современностью, но ведь надо быть объективным, насколько возможно справедливым. Если теперь нехорошо, если настоящее несимпатично, то прошлое было просто гадко".
***
Суворину, 6 февраля 1899 г., Ялта.
"Часто видаюсь с академиком Кондаковым, говорим об учреждении отделения изящной словесности. Он радуется, я же это отделение почитаю совершенно лишним. Оттого, что Случевский, Григорович, Голенищев-Кутузов и Потехин станут академиками, произведения русских писателей и вообще литературная деятельность в России не станут интереснее. Примешается только неприятный и всегда подозрительный элемент - жалованье. Впрочем, поживем увидим".
***
Л. А. Авиловой, 18 февраля 1899 г., Ялта.
..."Беллетрист Иван Щеглов называет меня Потемкиным и тоже восхваляет меня за уменье жить. Если я Потемкин, то зачем же я в Ялте, зачем здесь так ужасно скучно. Идет снег, метель, в окна дует, от печки идет жар, писать не хочется вовсе, и я ничего не пишу.
Вы очень добры. Я говорил уж это тысячу раз и теперь опять повторяю"
***
Орлову И. И., 22 февраля 1899 г., Ялта. ..."Ялта зимой - это марка, которую не всякий выдержит: скука, сплетни, интриги и самая бесстыдная клевета".
"На Ваше сетование относительно гувернера и всяких неудач я отвечу тоже текстом: не надейся на князи и сыны человеческие... Не гувернер, а вся интеллигенция виновата, вся, сударь мой.
Пока это еще студенты и курсистки - это честный, хороший народ, это надежда наша, это будущее России, но стоит только студентам и курсисткам выйти самостоятельно на дорогу, стать взрослыми, как и надежда наша и будущее России обращается в дым, и остаются на фильтре одни доктора, дачевладельцы, несытые чиновники, ворующие инженеры. Вспомните, что Катков, Победоносцев, Вышнеградский - это питомцы университетов, это наши профессора, отнюдь не бурбоны, а профессора, светила...
Я не поверю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю, даже когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее недр. Я верую в отдельных людей, я вижу 278 спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям интеллигенты они или мужики, - в них сила, хотя их мало. Несть праведен пророк в отечестве своем; и отдельные личности, о которых я говорю, играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но работа их видна; что бы там ни было, наука все подвигается вперед и вперед, общественное самосознание нарастает, нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер и т. д. и т. д. - и все это делается помимо прокуроров, инженеров, гувернеров, помимо интеллигенции en masse и несмотря ни на что".
***
Л. А. Авиловой, 9 марта 1899 г., Ялта.
..."Горький мне нравится, но в последнее время он стал писать чепуху, чепуху возмутительную, так что я скоро брошу его читать. ...Короленко чудесный писатель. Его любят - и недаром. Кроме всего прочего в нем есть трезвость и чистота.
Вы спрашиваете, жалко ли мне Суворина. Конечно, жалко. Его ошибки достаются ему недешево. Но тех, кто окружает его, мне совсем не жалко".
***
Ей же, 23 марта 1899 г., Ялта.
"С Сергеенко я учился в гимназии, и, мне кажется, я знаю его хорошо. Это по натуре веселый, смешливый человек, юморист, комик: таким он был до 30-35 лет, печатал в "Стрекозе" стихи (Эмиль Пуп), неистово шутил и в жизни и в письмах, но как-то вдруг вообразил себя большим писателем - и все пропало. Писателем он не стал и не станет, но среди писателей уже занял определенное положение: он гробокопатель".
..."Деньги мои, как дикие птенцы, улетают от меня, и через года два придется поступить в философы".
279 "Я Толстого знаю, кажется, хорошо знаю, и понимаю каждое движение его бровей, но все же я люблю его".
"В Ялте Горький. По внешности это босяк, но внутри это довольно изящный человек - и я очень рад. Хочу знакомить его с женщинами, находя это полезным для него, но он топорщится".
***
М. О. Меньшикову, 4 июня 1899 г., Мелихово. "В пушкинских праздниках я не участвовал. Во-первых нет фрака и, во-вторых, я очень боюсь речей. Как только кто за юбилейным обедом начнет говорить речь, я становлюсь несчастным, и меня тянет под стол. В этих речах, особенно московских, много сознательной лжи. ...И говорили, конечно, не литераторы, а одни только промышленники (литературные прасолы). Из всех, кого я в то время встречал в Москве, симпатичным показался только один Гольцев".
***
А. М. Пешкову (М. Горькому), 22 июня 1899 г., Москва.
"Зачем Вы все хандрите, драгоценный Алексей Максимович? Зачем Вы браните неистово своего "Фому Гордеева"? Тут мне кажется, кроме всего прочего, с Вашего позволения, две причины. Вы начали с успеха, начали умно, и теперь все, что представляется Вам обыденным и заурядным, не удовлетворяет, томит Вас. Это раз. Во-вторых, литературу нельзя безнаказанно проживать в провинции. Что бы Вы 280 там ни говорили, Вы вкусили от литературы, Вы отравлены уже безнадежно, Вы литератор, литератором и останетесь. Единственное же состояние литератора - это всегда держаться близко к литературным сферам, жить возле пишущих, дышать литературой. Не боритесь же с естеством, покоритесь раз навсегда и переезжайте в Петербург или Москву. Бранитесь с литераторами, не признавайте их, половину из них презирайте, но живите с ними".
Ему же, 27 июня, 1899 г., Москва.
"Вы будете путешествовать пешком по России? Добрый путь, скатертью дорожка, хотя мне кажется, что Вам, пока Вы еще молоды и здоровы, следовало бы года два-три попутешествовать не пешком и не в III классе и поближе приглядеться к публике, которая Вас читает. А потом, через 2-3 года, можно и пешком".
***
О. Л. Книппер, 4 октября 1899 г., Ялта.
..."Искусство, особенно сцена - это область, где нельзя ходить, не спотыкаясь. Впереди еще много и неудачных дней, и целых неудачных сезонов, будут и большие недоразумения, и широкие разочарования - ко всему этому надо быть готовым, надо этого ждать и, несмотря ни на что, упрямо, фанатически гнуть свою линию".
***
Г. И. Россолимо, 11 октября 1899 г., Ялта.
..."занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность; они 281 значительно раздвинули область моих наблюдений, обогатили меня знаниями, истинную цену которых для меня, как для писателя, может понять только тот, кто сам врач; они имели также и направляющее влияние, и, вероятно, благодаря близости к медицине, мне удалось избегнуть многих ошибок. Знакомство с естественными науками, с научным методом всегда держало меня настороже, и я старался, где было возможно, соображаться с научными данными, а где невозможно, предпочитал не писать вовсе. ...К беллетристам, относящимся к науке отрицательно, я не принадлежу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30