– Куда пойдем ужинать? – спросил он ее.
– Я не ждала тебя, – ответила она и вышла в душевую.

Уже сидя в машине и глядя на его резко очерченный профиль и коротко остриженные густые волосы, Анна невольно призадумалась, как давно это было, когда она ревновала его к любовным письмам, которые он пачками получал от своих многочисленных поклонниц, и с опаской следила, как заискивали перед ним артистки кордебалета и солистки постарше! В сравнении со всеми у нее было одно существенное преимущество: Индржих выбрал ее своей партнершей, и они часами репетировали в уже опустевшем зале, когда других и след простыл.
Индржих был очень честолюбив и думал только об искусстве, и Анне не стоило большого труда скрыть, что она без памяти влюбилась в него. Было ей тогда двадцать четыре года, а Вашеку не исполнилось и пяти.
Индржих считался с тем, что Анна должна вовремя забрать Вашека из детского сада и вечера, если она не была занята в спектакле, проводит дома со своим мальчиком. Провожая Анну, он никогда не пытался подняться наверх, в ее квартиру, и только четыре месяца спустя позвал к себе. Анна вернулась домой в половине пятого утра и нашла Карлу Валентову заснувшей в кресле. В ту ночь она вообще не сомкнула глаз и все раздумывала о том, какая перемена ждет ее в жизни.
К ее великому удивлению, Индржих и не пытался ничего скрывать. Об их отношениях скоро узнал весь театр, и сейчас, четыре года спустя, никто и не сомневался, что они неразлучны.
Анна жила в счастливом опьянении и поначалу даже не поняла, что Индржих и в мыслях не держал что-то менять в своей жизни. Она несколько раз как бы невзначай попыталась свести его с Вашеком, но он всякий раз вежливо отговаривался.
Прошлым летом она решилась на тактический маневр. Перед самым отъездом в отпуск, который они вдвоем с Индржихом намеревались провести в Дубровнике, она объявила, что ей некуда девать Вашека, перед этим же узнала, что дополнительно получить детскую кроватку в гостинице не представит никакого труда. Но не успела она и слова сказать, как Индржих заявил, что это здорово все усложняет, и тут же по телефону отменил поездку. Вернувшись в комнату, он нашел Анну в слезах и никак не мог понять, что случилось. Анне пришлось вытащить из сумки список сотрудников театра, и Индржиху бросилось в глаза, что кое-какие фамилии там подчеркнуты.
– Это кандидаты. Вашек считает, что за кого-то из них я должна выйти замуж.
Индржих терпеливо выслушал Анну, а та пыталась втолковать ему, что семилетнему ребенку вряд ли понять, что такое взаимная терпимость и личная свобода партнеров.
– Вашека интересует одна-единственная вещь: ему хочется иметь отца, как у остальных ребят.
Индржих снова глянул на список и в душе усмехнулся. Непомеченными оказались всего несколько человек: швейцар Коблас, который через год пойдет на пенсию, толстяк реквизитор Ешатко – тот самый, что всей своей стотридцатикилограммовой тушей каждый год сигает в январе во Влтаву – смотреть это впечатляющее зрелище Анна раза два брала и Вашека, – а среди двух следующих фамилий, не вызвавших у мальчика никаких эмоций, значилась и его собственная.
– Кажется, я знаю, как тебе избавиться от его настырных вопросов, – проговорил минуту спустя Индржих, отложил в сторону список и поднялся.
Анна не шевельнулась. Молча глядела ему в спину, когда он остановился у окна.
– Возьми и скажи, что каждый мужчина, который подходит тебе по возрасту, уже женат. И если он захочет жениться на тебе, ему придется развестись и бросить своих детей. Такое поймет и семилетний ребенок.
Анна не отважилась спросить, кого же в таком случае пришлось бы бросить ему…

– Опять заботы? – спросил он неожиданно, коротко глянув на нее. – Нелады с Вашеком?
Анна кивнула. Они проезжали по слабо освещенной аллее, и дождь со снегом мгновенно расплывался на асфальте в блестящие лужи. Индржих нажал кнопку. По стеклу забегали стрелки «дворников».
– Я думал, он успокоился.
– Было такое. Пока не вышла замуж мать его приятеля.
Индржих снова искоса посмотрел на Анну. Увидел, как она плотнее притянула к себе полы твидового пальто, словно ей вдруг стало холодно.
– Это скоро пройдет, – сказал Индржих и ободряюще улыбнулся, – станет старше, появятся другие заботы.
– А если не пройдет? – резко спросила Анна.
– И все же тебе не стоит упрекать меня. Это после четырех-то лет!
Анна вдруг почувствовала, что уже по горло сыта этой его снисходительностью и подчеркнутым доброжелательством, с какими обычно обращался с нею Индржих.
– Ты не должна допускать, чтобы Вашек вмешивался в твои дела.
– Можешь быть спокоен, я запретила ему говорить о свадьбе.
– Ну тогда все в порядке.
– Как бы не так. Знаешь, что он сделал вчера? Поставил в ванной третью зубную щетку.
Индржих молчал. Снег с дождем сменился ливнем. Весь остаток пути Анна не проронила ни слова.
Индржих остановился у тротуара и выключил мотор.
– Я подожду тебя, – предложил он как ни в чем не бывало, словно между ними ничего не произошло.
Анна протянула руку за вещами на заднее сиденье.
– Я говорила тебе, с ним этот номер не пройдет, – сказала она, надевая на голову белый платок.
– Вашек у Валентов?
– Да нет. Карла у нас.
– Скажи ей, что вернешься позднее.
Анна не отвечала. Если я уйду домой, подумалось ей, остаток ночи придется провести одной. А теперь, когда Вашек спит, не все ли равно, буду я дома или нет.
Индржих обнял ее за плечи.
– Последний раз у тебя нашлось время по мою душу дней десять назад.
Анна посмотрела ему в глаза и решилась: вышла из машины и направилась к дому. Ждала, что услышит шум мотора. Но на улице было тихо. Анна чувствовала, что Индржих преследует ее взглядом.
Только уже вытянув из сумочки ключи от дома, она оглянулась, а потом медленно вернулась назад.
Наклонившись к окошку, Анна едва слышно произнесла:
– Если хочешь, поднимись со мной наверх.
Только Индржих не пожелал. Машина тронулась и отъехала…

Погасив свет, Анна долго не могла уснуть. Хотя они могли быть вместе, каждый проводил сегодняшнюю ночь в одиночестве. Да, она проиграла. И уже не в первый раз. Индржих сильнее. Нужно как-то справиться с Вашеком. Будет нелегко, но надо все преодолеть. И с этой надеждой она наконец уснула.

3

На следующий день утром Вашек обнаружил, что третья зубная щетка исчезла. Снова на полке стояли два стакана и в них две щетки.
Анна готовила в кухне завтрак. Налила в кастрюльку молоко и поставила на плиту.
– В воскресенье я буду свободна. Куда-нибудь выберемся. Хотя бы в цирк. – Она прошла в ванную комнату и закрыла кран. – Или возьмем билеты в кино, на Фюнеса. Что скажешь?
Вашек не отвечал. Он стоял в своей застиранной пижаме на табуретке перед зеркалом и хмурился. И куда это мама могла подевать новую зеленую щетку, раздумывал он. Подождал, пока она замочит в ванне грязные шторы, и снова принялся за поиски. Перерыл все на полочках над умывальником и кинулся к корзинке с бигуди и феном.
– Или позови Станду, поиграете в автодорогу, – послышался голос мамы из кухни.
– Станда теперь ездит с новым папой в Речаны. У них там кролики. И новый дедушка тоже! – вскинулся Вашек, а потом заныл: – Мне тоже хочется дедушку. Хотя бы одного!
Анна как раз открывала пакет с сахарным песком, чтобы заполнить пустую сахарницу. Руки ее на минуту замерли. Потом она глубоко вздохнула и произнесла:
– Скажи лучше, где ты разодрал штаны?
– Да это я выслеживал.
– Опять собаку?
– Да нет, учителя физкультуры.
Дело в том, что сторож был не единственный, кто у них в школе был молод и силен. И хотя Герольд не защищал второй лиги, зато он мастерски умел делать сальто на брусьях и двойное подтягивание на кольцах. Едличкова не пропускала ни одного урока физкультуры и с последней среды прошлого месяца то и дело приглашала Герольда на чай в кабинет географии. Вашек несколько раз заставал их врасплох.
– Что ты плетешь? Какого еще учителя физкультуры? – спросила мама.
Вашек не отвечал. Он углядел зубную щетку в нише над ванной. Мама спрятала ее между коробками стирального порошка!
Он проворно вскочил наверх, упершись ногами в края ванны. Раздвинул в стороны пачки с «Тиксом». Как бы половчее дотянуться до щетки?
Анна услышала его крик, всплеск воды, как если бы с высоты в пруд плюхнулся карп. Влетела в ванную, но Вашек словно сквозь землю провалился.
Внезапно он вынырнул из ванны – с волос и пижамы струилась вода, – в одной руке крепко сжимал стаканчик, в другой держал зубную щетку и победоносно ею размахивал.
– Я сыщик! И не женатый!
Анна держала в руках кастрюльку с молоком, которая даже сквозь полотенце обжигала ей руки. Появление Вашека, как видно, не произвело на нее должного впечатления.
– Знаешь что, Коломбо? Сейчас ты получишь от меня пару подзатыльников!
По лицу Вашека стекали капельки воды, а когда он улыбнулся маме, на щеках у него обозначились ямочки.
– Я бы стерпел. Главное, теперь нас будет трое.
– Послушай, Вашек, спрячь-ка ты лучше сам эту зеленую щетку. Я обещаю исполнить любое твое желание, если оно будет разумным, – посулила Вашеку мама, когда сушила ему волосы феном.
Прозвучало это немножечко как в сказке, но исполнение «разумного» желания Вашека не устраивало. Заупрямившись, он начисто забыл, что мог бы пожелать, скажем, вместо школы пойти в комнату смеха, хотя в школу теперь ему надо пойти обязательно, там ждет его уйма неотложной работы.
– Летом поедем вместе, куда захочешь, – с размахом пообещала Анна, но Вашек не сменил гнев на милость даже тогда, когда мама наклонилась и чмокнула его в круглую сердитую физиономию.
– Все каникулы будем вместе. Можем отправиться к морю. Хочешь?
Про себя же Анна подумала, что Вашеку гораздо больше понравилось бы в их маленьком дворике, только дедушки уже не было в живых, а домик со старой вывеской «Стекло» над дверью в магазин давно продали.
– А что, если нам поехать в горы? – наконец проговорил Вашек и в упор поглядел на маму своими большими круглыми глазами. – Что ты на это скажешь?
Анна не сказала ничего и выключила фен.
– Мамуля, почему ты никогда не ездишь в горы? – выпытывал Вашек.
Анна замерла, склонившись над шкафчиком, из которого вынимала чистую рубашку. Стиснула зубы.
– Потому что у театра нет весенних каникул.
Вашек заметил, как сильно помрачнела мама, и решил ее подбодрить.
– Так ты их себе устрой.
– А ты мне поможешь?
Вашек кивнул.
– А как?
– Гляди!
Вашек натянул футболку на голову и начал ритмично двигать руками, изображая движение локомотива.
– Ш-ш-ш-ш-ш-ш…ш-ш-ш-ш…у-у…у-у-у-у-у!
«Поезд», не надев рейтуз, соскочил с кушетки на ковер и покатил по комнате, на всех парах промчался по кухне, в прихожей перевел стрелку, а когда выехал на станцию, Анна подхватила его на руки и чмокнула в щеку.
– Ах ты мой Замарашка, ты ведь Замарашка, а?
Вашек кивнул и выпустил пар.
– Фу-у! Фу-у! Фу-у-у!
Ему было радостно, что он не сдался. И Вашек уже видел себя великим победителем и покорителем самых высоких гор.

– Ма́, а ты вообще-то умеешь ходить на лыжах? – спросил он, уже сидя за столом и уплетая хлеб со шкварками.
– Мне нельзя.
Вашек от удивления даже рот открыл. Во все глаза глядел он на маму, которая готовила ему бутерброды.
– Что, если я сломаю себе ногу? – повернулась она к нему и поторопила: – Давай-ка лучше ешь. Поговорим об этом в другой раз.
Вашек вонзил зубы в хлеб и с полным ртом провозгласил:
– А за меня не бойся, мамуля. Уж я-то не разобьюсь. Как папа.
Он вволю напился, довольный, что ему удалось успокоить маму. Но когда Вашек поднял глаза и увидел, как Анна аккуратно стягивает станиоль с пачки плавленого сыра, то в какой-то момент, вняв своей искушенности ребенка восьми с половиной лет, вдруг загадал, что, если сейчас, в эту секунду, мама не поднимет голову, значит, они с ней так никуда и не поедут. Он подождал еще минуты две. Мама головы не подняла. Вашек отодвинул чашку в сторону.
– Все едут в горы!… У всех мальчиков есть папы!… Только у меня нет даже собаки!…
И чтобы никто не увидел слез, застлавших ему глаза, положил голову на стол и закрыл лицо руками.

4

Вашек был не из тех, кто сдается при первой же неудаче. В течение следующих двух недель он старался быть прилежным в школе, носил прыгалки и мячи из кабинета в спортзал и обратно, вызывался дежурить по классу. В коридоре и в классе после уроков собирал разбросанные по полу бумажки, а в столовой с тарелок остатки мяса. Он привык, что на каждом шагу вместе со сторожем и физкультурником ему попадалась Едличкова. Но сама Едличкова так и не привыкла то и дело встречаться с Вашеком. Поэтому на полях его дневника продолжали множиться записи вроде: «Врывается без стука в кабинет природоведения, хотя искать ему там нечего.» Или: «Таскает у детей в столовой гуляш для собаки». И тэдэ и тэпэ.
Теперь же Едличкова выводила большими красивыми буквами на доске тему сегодняшнего классного сочинения:

МОЯ МАМА

А Вашек в это время, наклонившись к Станде, делился с ним вполне серьезными опасениями:
– А что, если они придут сразу вдвоем?
– Подумаешь. У нас их было шестеро.
У Вашека даже дух занялся:
– Сразу шесть?
– Да нет. По одному.
Больше Вашеку ничего узнать не удалось, потому что Едличкова, которой мешало это вечное шушуканье, строго на них поглядела, отложила в сторону мел и жестко сказала:
– Бенда! Мартинец!
Вашек и Станда поднялись.
– Передайте мне ваши тетради. Напи́шете сочинения после уроков.
– Товарищ учительница! После уроков я сегодня не могу, – сокрушенно проговорил Вашек. – Мне нужно приготовить ужин.
Раздался взрыв смеха. Вашек обернулся и недоумевающе оглядел ребят: что тут смешного?
– Садитесь! – приказала Едличкова, и оба мальчика с невинным видом опустились за парту.
– Так вот, дети, – продолжала учительница приветливым голосом, – перед тем как начнете писать, хорошенько представьте себе свою маму. Как она выглядит, чем занимается. – Говоря это, Едличкова прохаживалась по классу между партами.
– Какая у вас мама?
Взметнулся лес рук.
– Добрая.
– Черноволосая.
– Веселая.
– Кудрявая.
– Большеглазая.
А Станда старался перекричать всех, вопя, что его мама уже замужем.
Только Вашек, склонившись над листом тетради, что-то писал.
– БЕНДА! – резким голосом подняла его Едличкова.
Вашек встал и бесхитростно улыбнулся.
– Извините, пожалуйста, но я уже сочиняю. Письменно.
Когда Едличкова приблизилась к парте и прочитала первые строчки, в глазах ее изобразился ужас, и она вообще не сказала ничего.

Вашек тщательно продумал всю операцию. Вытащил из кладовки мешочек муки мелкого помола, насыпал в глубокую тарелку панировочные сухари, достал из холодильника кастрюльку с мясом и картонку яиц. Потом взобрался на кушетку, откуда легче было дотянуться до кухонного стола, и включил радио. И разу же кухня наполнилась музыкой, увлекающей в мир удивительных приключений. Вашек разбивал одно яйцо за другим и слушал. Раздался доверительный голос:

«Вершина Джомолунгмы светилась в лучах заходящего солнца красным золотом. Нет, силы у них еще не иссякли, но на границе восьмой тысячи метров почти немыслимо отважиться на подъем по голой и отвесной ледяной стене!»

Вашек слушал, затаив дыхание. Все восемь яиц, что мама хранила в холодильнике, он вылил в стеклянную миску и взболтал рукой. Окунул в яичную массу кусок мяса, потом обмакнул его в муку и снова сунул в миску с яйцами. Увлеченный повествованием, провел пальцами по щеке, подпер кулаком подбородок и заслушался.

«За триста метров до вершины Мэллори и Ирвин остановились, пораженные. Перед ними вздымалась остроконечная пирамида, такая отвесная, что казалось – человеку не под силу ее одолеть!»

Наконец Вашек отнял руки от лица, не замечая, что его трудолюбивые пальцы оставили на щеках желтоватый яичный оттиск, потер лоб, словно бы очнувшись от глубокого сна, и снова принялся за дело. Нельзя терять ни минуты! Его руки здесь, на кухне, готовили сейчас шницеля для ЗАПАСНОГО папы, но сердце и душа были далеки отсюда. В радио, на леднике, что-то затрещало, раздался гулкий удар, откликнулось эхо.

«Как гневный рев горных духов, раскатисто загрохотала, падая на ледник, снежная лавина. Богиня-мать так наказывает смельчаков, которые дерзнули приблизиться к ее трону!»

Анна, отворив дверь в кухню, оглядела весь этот погром. Сокрушенно затрясла головой.
– Господи боже, марш отсюда! Эти шницеля были на воскресенье!
И скинув пальто на стул, она принялась собирать яичную скорлупу и рассыпанную на столе и по полу муку.

«Мэллори висит над зияющей черной пропастью, закрепившись кошками в трещине скалы. Но где же Ирвин? Где его товарищ? Там, за ледяной скалой, лежит раненый».

Анна стрельнула глазом в сторону Вашека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13