Шурин конструировал, а Тривейн продавал. Затем он скупил половину ранних контрактов НАСА и основал множество филиалов своей фирмы по всему Атлантическому побережью. В тридцать семь Тривейн покончил с бизнесом и перешел в государственный департамент. Не знаю, случайно или нет, но он сделал для государства довольно много...
Явно ожидая похвалы, Уэбстер поднес стакан к глазам и посмотрел сквозь него на Алена. Однако тот не придал особого значения рассказу, а вместо комплимента сказал:
– Дерьмо. Об этом писал «Тайм»... Да, Тривейн большой оригинал – вот что для нас важно. Ни с кем не идет на сотрудничество! Мы убедились в этом, когда несколько лет назад пытались к нему подобраться...
– Ах, даже так? – удивленно протянул Уэбстер и поставил стакан на стол. – Не знал... Так, значит, ему все известно?
– Ну, положим, не все, – качнул головой Ален, – но достаточно... Точно не знаю. Как бы там ни было, мистер Уэбстер, вы явно упустили момент, сделав ошибку в самом начале... А мы по-прежнему не хотим, чтобы он председательствовал в этом чертовом подкомитете! Ни он, ни кто-либо другой, ему подобный! Мы никогда не смиримся с таким выбором!
– Но что же вы можете сделать?
– Заставим его уйти, даже если он принял предложение. Добьемся того, чтобы на сенатских слушаниях делу был дан обратный ход, чтобы сняли его кандидатуру!
– Положим, вам это удастся. Что дальше?
– Поставим своего человека. Это и есть наша задача.
Ален подозвал официанта, кивком указал на стаканы.
– Мистер Ален, почему вы до сих пор не остановили его? – спросил Уэбстер, когда официант ушел. – Ведь вы могли это сделать? Вы сказали, что кое-что слышали о Тривейне – всякие слухи, сплетни... Это же был самый подходящий момент, чтобы покончить с ним, а вы ничего не сделали... Почему?
Избегая смотреть на Уэбстера, Ален глотнул воды со льдом. Поставив стакан на стол, он заговорил с таким видом, будто речь шла о спасении его авторитета, а надежды не было.
– Все дело во Фрэнке Болдвине, – сообщил он. – В нем и этой старой перечнице Хилле!
– Вы говорите про посла по особым поручениям?
– Да. Этот чертов посол со своим чертовым посольством в Белом доме! Большой Билли Хилл! Именно эти ископаемые, Болдвин и Хилл, стоят за кулисами. Хилл, как ястреб, уже два или три года кружит вокруг этого дела. Это он уговорил Болдвина войти в Комиссию по обороне. И они потащили за собой Тривейна... Болдвин выдвинул его кандидатуру – никто не посмел выступить против... Но последнее слово оставалось за вами!
Уэбстер внимательно посмотрел на Алена. И когда заговорил, в его голосе звучала твердость, какую вначале ему удавалось скрывать.
– А мне сдается, – произнес он, – что вы лжете. По-моему, к этому приложил руку кто-то еще: или вы сами, или так называемые эксперты. Вы полагали, что расследование закончится само собой, в самом, так сказать, зародыше, на заседаниях комитета... Но ошиблись! Это вы упустили время, и, когда появился Тривейн, вы уже не смогли остановить его. Вы даже не уверены в том, сможете ли остановить его теперь. И только поэтому захотели меня видеть! Так что давайте, мистер Ален, обойдемся без всей этой чепухи о том, что я опоздал и совершил ошибку. Хорошо?
– Я бы вам посоветовал, – холодно сказал Ален, – сменить тон. Не забывайте, кого я представляю.
В голосе его звучала угроза, несмотря на ровный тон.
– А вы не забывайте о том, что беседуете с человеком, лично назначенным президентом Соединенных Штатов, – так же ровно напомнил собеседнику Уэбстер. – Вам, разумеется, это может не нравиться, но ведь именно поэтому вы обратились ко мне? Так чего вы хотите?
Ален глубоко вдохнул, медленно выдохнул, словно пытаясь избавиться от переполнявшего его гнева.
– Некоторые из нас, – сказал он, – встревожены больше других...
– И вы один из них, – спокойно вставил Уэбстер.
– Да... Этот Тривейн – человек сложный. С одной стороны, промышленный гений, хорошо знающий, куда ему двигаться. С другой – скептик, не желающий считаться с реальностью.
– Мне кажется, эти достоинства всегда идут в паре, – усмехнулся Уэбстер.
– Только когда человек рассчитывает на свои силы.
– В таком случае уточните. В чем вы видите силу Тривейна?
– В том, что он не нуждается в помощи.
– А может быть, в том, что отказывается от нее?
– Что ж, пусть будет так.
– Вы сказали, что пытались подобраться к нему...
– Да... Когда я работал... В общем, не важно, с кем я тогда работал. Это было в начале шестидесятых. У нас уже наметилось кое-какое сближение, и мы думали, что он может оказаться полезным нашей организации. Мы даже дали гарантии под контракты НАСА...
– О Господи! И он вас прокатил, – скорее утвердительно, нежели вопросительно закончил повествование Уэбстер.
– Какое-то время он поработал с нами, потом понял, что сможет заключать контракты и без нас. Он тут же послал нас к черту, а сам пошел дальше. Он хотел, чтобы я уговорил, а может быть, и заставил моих людей отказаться от участия в разработке космической программы, прекратить получать субсидии от государства. Он не только уговаривал меня, но угрожал: говорил, если понадобится, пойдет к генеральному прокурору.
Бобби Уэбстер с каким-то отрешенным видом провел вилкой по скатерти.
– Ну, а если все случилось бы по-другому? – спросил он. – Что было бы, если бы вы ему понадобились? Вступил бы он в вашу организацию?
– Как раз этого мы и не знаем. Хотя некоторые считают, что да. Но они предпочли, чтобы я выступил в роли посредника: я был единственным, кто мог предложить что-то реальное... Правда, я не назвал ни одного имени, ни разу не обмолвился о том, кем были мои люди.
– Наверное, ему достаточно самого факта, что такие люди существуют?
– Боюсь, что не смогу ответить на ваш вопрос. Он стал угрожать нам после того, как получил свое. К тому же этот тип считает, что ему никто не нужен, кроме двоюродного брата и этой чертовой компании в Нью-Хейвене. И мы не можем сейчас рисковать, как не можем позволить ему возглавить подкомитет... Ведь, кроме всего прочего, он совершенно непредсказуем...
– А от меня что вы хотите?
– Вы должны с минимальным, конечно, риском сблизиться с Тривейном. Лучше всего, если бы вы стали связующим звеном между ним и Белым домом. Это возможно?
Бобби Уэбстер помолчал и ответил:
– Да. Я ведь участвовал в работе подкомитета: президент попросил меня. Это было секретное заседание, никаких заметок, никаких записок. Из посторонних присутствовал только еще один помощник президента, никаких дебатов не было и в помине.
– Видите ли, возможно, ничего и не потребуется. Мы примем все меры, и, если они окажутся эффективными, с Тривейном будет покончено...
– Я мог бы и в этом помочь вам.
– Как?
– Марио де Спаданте...
– Нет! И еще раз нет! Мы уже вам говорили, что не желаем иметь с ним дела!
– Он уже оказал кое-какие услуги вашим коллегам. И в гораздо большей степени, чем вы полагаете или хотите знать.
– Его сейчас нет...
– Не думаю, что некоторое сближение с ним вам повредит. В конце концов, подумайте о сенате.
При этих словах хмурое выражение исчезло с лица Алена, и он взглянул на помощника президента почти с признательностью.
– Я понимаю, что вы имеете в виду.
– Разумеется, это значительно повысит цену...
– Мне кажется, вы знаете, что делаете.
– Я стараюсь подстраховаться. И лучшая защита – заставить вас платить.
– Вы просто несносны!
– Зато очень талантлив...

Глава 2

Направляя катамаран к берегу, Эндрю Тривейн использовал и ветер, и сильное прибрежное течение. Более того, стараясь ускорить движение, он перегнулся через румпель и опустил руку в воду, полагая, что с добавочным килем дело пойдет быстрее. Однако его старания оказались напрасными: катамаран и не подумал ускорить бег. А вода была такой теплой! Казалось, рука движется сквозь какую-то тугую, тягучую массу.
Вот так же влекло и его, причем влекло неумолимо – к делу, которым он вовсе не желал заниматься. И хотя решение вроде бы оставалось за ним, он уже знал, каким будет выбор. Больше всего раздражало, что ему были хорошо известны те силы, которые им управляли, а он, с какой-то непонятной покорностью наблюдателя, им подчинялся. Но ведь в свое время он успешно противостоял им! Правда, это было давно...
Катамаран находился уже в какой-то сотне ярдов от берега, когда совершенно неожиданно сменилось направление ветра. Так обычно бывает, когда ветер с океана налетает на огромные скалы и, разворачиваясь, как бы от них отражается. Катамаран сразу же дал крен и отклонился от курса вправо. Стараясь удержать направление, Тривейн свесил ноги с расписанного звездами борта и натянул шкот.
Тривейн был значительно крупнее многих мужчин, с мягкими, ловкими движениями, невольно наводившими на мысль о тренировках в теперь уже далекой молодости, о которой он вспоминал с некоторым волнением. Ему вдруг припомнилось, как он прочитал когда-то поразившую его статью в «Ньюсуике» – в ней описывались его подвиги на спортивных площадках, которые были, конечно, преувеличены, как нередко случается в подобных статьях. Он был хорошим спортсменом, и только. К тому же его не оставляло ощущение, что он всегда выглядел лучше, чем был на самом деле: успехи скрывали его недостатки.
А вот моряком Тривейн был прекрасным, это уж точно. Только на соревнованиях он оживал, остальное мало его волновало. Жаль, что теперь придется участвовать в совершенно иных состязаниях – тех, к которым у него никогда не лежала душа. Если, конечно, он все-таки согласится: игра велась без всяких правил, игроки не понимали слова «пощада». Эндрю отлично знал, как велись подобные игры, но, к счастью, не по собственному опыту. Именно это он ценил выше всего.
Он был готов ко всему: к пониманию тактики и стратегии игроков, к маневру, даже к риску, но только не к непосредственному участию. Ах, если бы он мог использовать лишь свои знания! Тогда бы он применял их, не зная слабости, беспощадно.
Выровняв катамаран, Эндрю взял в руки блокнот в непромокаемой обложке и шариковую ручку. Блокнот был прикреплен нержавеющей цепочкой к стальной пластине, рядом с румпелем. По замыслу хозяина, блокнот был предназначен для различных служебных записей: регистрации времени, показателей скорости ветра... На самом же деле Эндрю заносил в него свои мысли, идеи, заметки на память.
Он уже знал по опыту, что многое становилось понятнее именно в таких морских прогулках. И теперь, взглянув на блокнот, Эндрю расстроился, потому что увидел запись, одно слово – «Бостон». Он нервно вырвал из блокнота страничку и, смяв, швырнул в море. «Будьте вы прокляты!» – с ненавистью подумал он.
Эти мысли не помешали ему вовремя сбавить ход и, подойдя к причалу, схватиться за него правой рукой. Левой он потянул опавший шкот, стягивая его с мачты. Притянув катамаран к причалу, Эндрю, как всегда, обмотал парус вокруг горизонтальной мачты. Менее чем за четыре минуты снял румпель, уложил его в чехол, управился с парусом и четырьмя канатами привязал катамаран к причалу.
Покончив с делами, Эндрю взглянул туда, где над каменной стенкой террасы, на гребне холма, возвышалось творение из стекла и дерева, никогда не перестававшее волновать его. И вовсе не потому, что оно было его владением. Важно другое: дом был построен так, как хотели они с Филис. Они и строили его вместе, чего нельзя было сказать о других вещах, менее радостных. А этот дом, построенный вместе, часто помогал ему избавиться от грустных мыслей.
Привязав катамаран, Эндрю пошел по каменной дорожке, ведущей к террасе. По тому, насколько быстро он доходил до середины, Эндрю всегда мог определить, в какой он форме. Если задыхается, и начинают болеть ноги, следует меньше есть и больше двигаться. Но сейчас он даже обрадовался, почувствовав при подъеме небольшую усталость, – возможно, оттого, что голова была забита неприятными мыслями.
И все же Эндрю не мог не отметить, что чувствует себя отлично. Целая неделя отдыха, морской воздух, волнующее ощущение уходящего лета – все это сказывалось. Но вдруг он снова подумал о блокноте на катамаране, о мимолетно сделанной записи: «Бостон». Нет, не надо себя обманывать: все не так уж и хорошо.
Подойдя к террасе, он заметил в шезлонге Филис. Глаза ее были открыты, и все же она не заметила, как вошел муж. Эндрю всегда чувствовал легкую боль, когда заставал ее такой, как сейчас. Эта боль уходила в прошлое, в грустные, терзающие душу воспоминания. И всему виной проклятый Бостон!
Эндрю подумал о том, что звук его шагов может испугать жену, чего он совсем не хотел.
– Филис! – негромко позвал он.
– А, это ты, дорогой! – отозвалась Филис, переводя взгляд на мужа. – Как сплавал? Хорошо?
– Великолепно. – Эндрю наклонился к жене и нежно поцеловал ее в лоб. – Хороший сон?
– Да, – кивнула Филис. – Но, к сожалению, кончился... Мне помешали.
– Кто? Разве ребята не увезли Лилиан в город?
– Дело не в детях и не в Лилиан...
– Что случилось, Филис? Почему такой мрачный тон?
Тривейн достал из холодильника банку пива.
– Вовсе не мрачный. Просто мне интересно, Эндрю...
– О чем ты? – Тривейн открыл банку и сделал несколько глотков.
– Звонил Франклин Болдвин... Почему ты не отвечаешь на его звонки?
Банка с пивом застыла в воздухе: Тривейн так и не сделал очередной глоток, вскинув удивленный взгляд на жену.
– Мне кажется, – сказал он, – что я видел этот купальник на ком-то еще...
– Да, – кивнула Филис, – спасибо за невольный, но все-таки комплимент... Однако мне по-прежнему хочется знать, почему ты не отвечаешь Болдвину?
– Я стараюсь избегать Болдвина...
– А мне казалось, что ты его любишь.
– Так оно и есть, Филис. Он мне очень нравится, но у меня есть причины уклоняться от встречи: у него ко мне дело, в котором я должен ему отказать.
– Но почему?
Тривейн подошел к каменной стенке террасы и рассеянно поставил на нее банку с пивом.
– Болдвин хочет втянуть меня в одну историю. Так, во всяком случае, говорят. Мне, впрочем, кажется, что ничего из этого не выйдет. Болдвин возглавляет комиссию, которая будет заниматься расходами на оборону, и сейчас они задумали создать подкомитет, чтобы изучать связи Пентагона.
– А что это значит?
– Понимаешь, чуть ли не семьдесят процентов бюджета на оборону приходится на четыре или пять компаний – в той или иной степени. А настоящего контроля за ними до сих пор нет. Подкомитету предстоит превратиться в недремлющее око Комиссии по обороне. Сейчас они ищут председателя...
– И председателем будешь ты?
– Как раз этого-то я и не хочу! Мне хорошо на своем месте, я могу быть полезен и тут. Хуже председательского нет ничего на свете. Кто бы ни сел в это кресло, он станет изгоем. Если сделает хотя бы половину того, что от него требуется...
– Почему?
– Потому что в Пентагоне хаос, и это давно не секрет. Об этом каждый день пишут газеты...
– Тогда почему же всякий, кто станет председателем и попытается навести порядок, будет изгоем? Я еще поняла бы, если б из этих людей сделали врагов, но изгоев... Да к тому же национальных... Не понимаю!
Тривейн ласково засмеялся и, прихватив все ту же банку пива, сел в стоявшее рядом с Филис кресло.
– Как я люблю тебя за твою очаровательную новоанглийскую простоту, – сказал он. – Вместе с этим купальником!
– Мне кажется, – заметила Филис, – что ты слишком много двигаешься, дорогой. Эти «мысли на ходу» тебя не утомили?
– Нет... Я не задумывался...
– Тогда ответь: почему председатель подкомитета должен стать изгоем?
– Потому что бардак имеет давнюю природу и весьма широко распространен. И для того, чтобы сделать работу подкомитета хоть сколько-нибудь эффективной, в него намерены пригласить очень многих персон, большинство из которых весьма известны в нашей стране. А вот работать там придется, постоянно испытывая чувство страха. Почему? Объясню. Когда вы начинаете говорить о монополиях, вы не просто имеете в виду влиятельных людей, которые крутятся вокруг акций. Вы грозите безработицей тысячам – тем, которые полностью находятся во власти монополий. И что в результате? В результате происходит подмена вашей деятельности на совершенно противоположную, а она, плюс ко всему, болезненно сказывается на окружающих... Вот и все!
– Боже мой! – Филис встала. – Мне кажется, Энди, ты много над этим думал...
– Да, – согласился Тривейн. – Думал много, но ничего не делал!
Эндрю тоже встал и, подойдя к столику, погасил в пепельнице сигарету.
– Откровенно говоря, – продолжал он, – меня удивляет таинственность вокруг всего этого. Обычно о начале работы комиссий и комитетов по расследованию – называй их как хочешь – трубят на каждом перекрестке, ее комментируют всюду, от туалета в сенате до столовой в Белом доме, а уж потом их деятельность благополучно спускают на тормозах. На этот раз все по-другому. Хотел бы я знать почему...
– Спроси у Фрэнка Болдвина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9