Роберт Ладлэм
Тривейн



Роберт Ладлэм
Тривейн

Гейлу и Хенри
И Савой! И Хэмптону! И Пойнт Руайалю. И Бернини! Многому, многому! С благодарностью!

Время от времени в истории человечества, казалось бы случайно, проявляется взаимодействие сил, вызывающих появление людей поразительной мудрости, одаренности, проницательности, и результаты этого поистине удивительны. Искусство и наука говорят сами за себя, поскольку они всегда с нами, наполняют нашу жизнь красотой, долголетием, знаниями и комфортом. Но существует и другая сфера приложения человеческих усилий – это одновременно и искусство и наука. И эта сфера либо обогащает нашу жизнь, либо разрушает ее.
Это управление данным обществом по общепринятым законам. Я не научный работник, но курс Государственного Управления и политических наук, которые я прослушал в колледже, не оставил меня равнодушным. Он увлек меня, потряс до глубины души. И если бы со временем эти впечатления не уступили бы более сильным, и я не охладел бы к политическим наукам градусов на триста по Фаренгейту, западный мир получил бы в моем лице достаточно скверного политика.
Одно из подлинно великих достижений человечества, на мой взгляд, – это открытая представительная демократия, а самая грандиозная попытка реализовать эту систему – замечательный американский эксперимент, нашедший свое отражение в нашей Конституции. Эксперимент этот несовершенен, но, перефразируя Уинстона Черчилля, можно сказать, что он лучший из всех когда-либо предпринимавшихся.
Кое-кто пытается извратить нашу Конституцию. Именно поэтому я и написал два десятка лет назад «Тривейна». Это было время Уотергейта. И мой карандаш с яростью летал по бумаге, с горячим нетерпением, присущим молодости, я писал: «Ложь! Злоупотребление властью! Коррупция».
Правительство, государственные мужи, избранные и назначенные, стоявшие у кормила власти, не только обманывали народ, но еще и собирали миллионы долларов, чтобы увековечить свою ложь и прибрать к рукам средства контроля, который, как они полагали, дано осуществлять только им. Чудовищное заявление, появившееся в результате слушаний по делу Уотергейта, исходило, по существу, от главного лица в государстве, проводившего в жизнь законы страны.
«Нет ничего такого, что бы ни сделал я, чтоб сохранить свое президентство...» Можно не завершать этой фразы. Ее значение совершенно очевидно. Государственные деятели, подобные этому, считают президентство и страну своей собственностью. Ни вашей, ни моей, даже ни соседей по улице, с которыми у нас часто возникают разногласия по политическим вопросам.
Только своей. Остальные как бы в стороне от дела и ничего в нем не смыслят. Они одни знают все, а потому могут лгать и дальше, спекулируя на идеологии и путем подкупов и интриг расправляясь с политическими соперниками. Мне пришлось опубликовать роман «Тривейн» под именем Джонатана Райдера. Джонатаном зовут моего сына, а Райдер – девичья фамилия моей жены. Сделал я это потому, что не принято одному автору выпускать больше одной книги в год. Почему? Будь я проклят, если когда-нибудь пойму, как мог отразиться на «психологии сбыта», если вообще существует такое понятие, выход в свет второй книги. Но не будем забегать вперед. «Plus са change, plus с'est la meme chose», – говорят французы. «Все как будто меняется и в то же время ничего не меняется». Мало того, чем больше меняется, тем больше остается прежним. Или же это история играет до тошноты в свои безумные игры, поскольку люди уже отравлены ядом прошлого и продолжают его принимать. А может быть, это грехи наших предков сказываются на потомках? Кто знает? Все, что запечатлелось в памяти за долгие годы, так это убийство ради убийств, ложь ради собственной выгоды, обогащение за счет народа. И все это возводится в норму, становится законом, навязанным правительству и всему обществу.
А кто сопротивляется, тому нет пощады. Бог ты мой! Об этом можно говорить до бесконечности.
В прошлом году наша страна стала свидетельницей двух самых постыдных, унизительных, нелепых, лицемерных и оскорбительных кампаний по выбору президента, какие только могут припомнить нынешние почитатели нашей системы. Кандидаты были подобраны путем циничного манипулирования общественным мнением. Пустые обещания вместо конкретных программ, эмоции вместо здравого смысла. Президентские дебаты не были дебатами, тем более президентскими, а сводились к малоубедительным ответам на прямо поставленные вопросы. Основополагающие правила для этих упражнений роботов разработали бойкие на язык интеллектуальные мошенники, которые с таким пренебрежением относились к своим клиентам, что не давали говорить более двух минут.
Можно себе представить, как плевались бы ораторы из античных Афин, этой колыбели демократии, в сложившейся ситуации. Возможно, в один прекрасный день мы снова станем проводить выборы цивилизованно, в соответствии с законами, и тогда будет разрешен открытый обмен мнениями, но боюсь, это произойдет не раньше, чем те, кто советуют нам приобретать средство от пота, понюхают у себя под мышками. Они исчерпали свой авторитет при подготовке выборов, поскольку совершили одновременно два греха особо тяжких, если учесть их профессию: сделали свою «продукцию» и вызывающей, и скучной. Но из всякого положения есть выход. Будь я одним из кандидатов в президенты, не заплатил бы им ни гроша. Чем, черт возьми, не предлог? И вряд ли кто-нибудь из создателей имиджа президента рискнул бы подать на меня в суд. Кампании потрясли всю страну.
Это было настоящее поражение, последовавшее всего через 24 месяца после того, как мы, граждане Республики, пережили целую серию событии столь же нелепых, сколь и смешных, но в еще большей степени постыдных. Доизбранный (!) кандидат раздувал пламя терроризма, продавал оружие террористическому государству, а от союзников требовал, чтобы они ничего подобного не делали. Однако виновные не понесли наказания, напротив, должностное преступление принесло им почет. Подобострастные позеры и стяжатели вышли в герои, а гадить на пороге собственного дома стало хорошим тоном. В сравнении со всем этим любая сказка могла показаться реальностью. Но погодите забегать вперед. Всегда находятся любители все выхолостить, извратить наш великий эксперимент, нашу прекрасную систему, основанную на сдержках и противовесах.
Ложь? Злоупотребление властью? Коррупция? Полицейское государство. Все это исчезнет в недалеком будущем, если граждане не утратят права открыто высказывать свое мнение, не стесняясь в обвинениях, какими бы резкими они ни были. Нас непременно услышат. Ни на что особо не претендуя, я все же призываю вас вспомнить другое лучшее время. Надеюсь, мой роман вам не покажется скучным. И вы получите от него удовольствие. Вместе с тем позвольте представить на ваш суд несколько идей.
К своим впечатлениям о событиях и местах, которые вдохновили меня и легли в основу моего романа, я отношусь так же бережно, как плотник к материалу, из которого строит или перестраивает дом. Ради него он готов даже отказаться от первоначального замысла. Именно поэтому я и не пытался ни «обновлять», ни подправлять что-либо в книге.
Спасибо за внимание.
Роберт Ладлэм,
известный также как Джонатан Райдер
Ноябрь 1988

Часть первая

Глава 1

На небольшом полуострове, где кончалась собственность городка и начиналась частная, гладкое, словно отполированное, шоссе вдруг превращалось в грязную, неухоженную дорогу. Она проходила через Южный Гринвич в штате Коннектикут, и на карте Почтового управления Соединенных Штатов значилась как Северо-западная Приморская дорога, хотя водителям почтовых грузовиков была более известна как Хай-Барнгет или просто Барнгет.
Надо сказать, что почтовые грузовики, развозившие заказные письма и письма до востребования, ездили здесь довольно часто, три-четыре раза в неделю: водители получали за каждую доставку по доллару и никогда не отказывались от таких поездок.
Хай-Барнгет...
Он представлял собой восемь акров необработанной, покрытой дикой растительностью земли, тянувшейся на полмили вдоль океанского побережья. И, наверное, поэтому прилепившийся к скалам большой дом современной постройки и особенно окружавшие его ухоженные лужайки и газоны выглядели довольно странно среди этой первозданной красоты. Главной же достопримечательностью воздвигнутого всего в семидесяти ярдах от пляжа здания являлись огромные, чуть ли не во всю стену, отделанные деревом окна, выходившие к заливу. Между газонами с аккуратно подстриженной густой травой виднелись вымощенные каменными плитами дорожки, а над помещением, где хранились лодки, возвышалась большая терраса.
Стоял конец августа, лучшее время лета в Хай-Барнгет. Вода была на редкость теплой. Налетавший порывами ветер не портил общей картины, напротив, прогулки под парусом становились еще привлекательнее, а возможно, даже опасными, в зависимости от того, кто как их воспринимал. Даже сейчас, на исходе лета, деревья все еще сохраняли свою великолепную изумрудную листву. Так что понятно, почему на исходе августа на смену царившему здесь покою пришло какое-то по-летнему бесшабашное веселье, хотя и чувствовался конец лета: мужчины заговорили о пятидневной рабочей неделе и выходных, женщины с особым рвением делали покупки к новому учебному году, да и гости приезжали сюда, в Хай-Барнгет, все реже и реже.
Так вот в один из последних дней августа, в половине пятого пополудни, Филис Тривейн, удобно устроившись в кресле на террасе, нежилась на солнышке. Она с удовольствием отметила, что купальник дочери сидит на ней как ее собственный. Поразмысли она хоть немного, радость наверняка сменилась бы грустью: ведь ей не семнадцать, как дочери, а сорок два. Но, к счастью, мысли Филис заняты были другим. Каждый день мужу звонили из Нью-Йорка, и ей приходилось отвечать на звонки, так как служанка с детьми еще не вернулась из города, а Эндрю неделю назад отправился на яхте в море. Поначалу она хотела вообще не снимать трубки, но ведь сюда, в Хай-Барнгет, обычно звонили только близкие друзья и важные бизнесмены, «нужные люди», как называл их муж, и пришлось отказаться от этой мысли.
Вот почему, когда раздался очередной звонок, Филис сразу же взяла трубку.
– Миссис Тривейн? – услышала она густой, сочный голос на другом конце провода.
– Да, это я...
– Говорит Фрэнк Болдвин. Как дела, Филис?
– Прекрасно, мистер Болдвин! А у вас?
Хотя Филис Тривейн знала Франклина Болдвина уже несколько лет, она никак не могла решиться называть его по имени. Может быть, потому, что старый джентльмен, типичный представитель уходящего поколения, был к тому же одним из самых могущественных банковских воротил.
– Хотелось бы знать, – продолжал Болдвин, – что это ваш супруг не отвечает на звонки? Поверьте, я вовсе не требую почтения к своей особе. Боже упаси! Просто хочется знать, как у него дела. Он случайно не болен?
– Нет, нет! – ответила Филис. – Дело в том, что он уже целую неделю не появляется в офисе. Откуда же ему знать, кто звонит? Это я виновата – уж очень хотелось, чтобы он отдохнул.
– Таким же образом моя жена заботится обо мне и, хотя действует импульсивно, всегда находит нужные слова.
Филис Тривейн, получив завуалированный комплимент, засмеялась, довольная.
– Совершенно верно, мистер Болдвин, – сказала она. – Я, к примеру, лишь тогда верю, что муж не работает, когда вижу его катамаран по крайней мере в миле от берега.
– Боже праведный! – воскликнул Болдвин. – Катамаран! Все время забываю, как вы еще молоды! В мое время мало кому удавалось разбогатеть в ваши годы, да еще без чьей-либо помощи.
– Нам повезло, и мы всегда помним об этом, – призналась Филис.
– Хорошо сказано, юная леди! – так же искренне воскликнул Франклин Болдвин. Ему хотелось, чтобы Филис почувствовала правдивость его слов. – Когда капитан Ахаб снова окажется на берегу, пусть обязательно позвонит мне. Дело срочное...
– Передам непременно!
– Всего хорошего, моя дорогая!
– До свиданья, мистер Болдвин.
Филис обманула Болдвина: муж каждый день звонил в офис, более того, отвечал на десятки звонков людей куда менее важных, нежели Франклин Болдвин. А ведь Эндрю любил старика и не раз говорил об этом жене. Довольно часто он обращался к банкиру за помощью, – когда нужно было, например, найти верный путь в запутанных лабиринтах международных финансовых операций. В чем же дело? Почему Эндрю не звонит Болдвину? Филис не понимала.

* * *

Ресторанчик был небольшим, на сорок мест, и находился между Парк– и Мэдисон-авеню. Он отличался великолепной кухней, высокими ценами и дорогими напитками. Посетители его являли собой средних лет служащих, которые неожиданно получили намного больше денег, чем когда-либо зарабатывали, и которым страшно хотелось оставаться такими же молодыми, какими они некогда были. В баре было пусто, роскошная стойка отражала мягкий, падающий под углом свет. Все здесь навевало воспоминания о ресторанах далеких пятидесятых. Интерьер, несомненно, отражал именно эту идею – во всяком случае, так считал хозяин.
Он слегка удивился, когда в ресторан нерешительно вошел хорошо одетый низкорослый человек лет шестидесяти. Посетитель огляделся по сторонам, привыкая к полумраку. Хозяин поспешил ему навстречу.
– Желаете столик, сэр?
– Нет... – ответил нежданный гость. – Я должен здесь кое-кого встретить... Не беспокойтесь, пожалуйста... У нас есть столик...
И тут же в глубине зала он заметил нужного ему человека. Он быстро направился к нему, неуклюже протискиваясь между стульями.
Хозяин вспомнил, что человек, сидевший в углу, просил предоставить ему отдельный стол.
– Не лучше ли было встретиться в другом месте? – спросил низкорослый, усаживаясь.
– Не беспокойтесь, мистер Ален, – ответил его собеседник, – никто из ваших знакомых сюда не придет.
– Надеюсь...
Подошел официант; они заказали выпивку.
– Я вообще не уверен, что вам следует волноваться, – продолжал тот, кто ждал. – Мне кажется, из нас двоих рискую я, а не вы.
– Но вы же хорошо знаете, что о вас позаботятся, – возразил Ален, – так что не будем терять времени. Как дела?
– Комиссия единодушно одобрила кандидатуру Эндрю Тривейна...
– Он не согласится!
– Похоже, наоборот... Ведь сам Болдвин должен сделать ему это предложение. Кто знает, возможно, уже сделал...
– Если это так, вы опоздали...
Ален поморщился и стал смотреть на скатерть.
– Мы кое-что слышали, – продолжал он, – но думаем, эти слухи – отвлекающий маневр... Мы полагаемся на вас. – Он быстро взглянул на собеседника и снова уставился на скатерть.
– Я не мог держать это дело под контролем, – ответил тот. – В Белом доме этого вообще никто не может. Доступ к комиссии весьма ограничен. Мне еще повезло, что я узнал, как она называется.
– Вернемся к этому позже, мистер Уэбстер. Но скажите, почему они думают, будто Тривейн примет их предложение? Почему именно он? Ведь его Дэнфортский фонд ничуть не меньше, чем у Форда или Рокфеллера. Как он его оставит?
– А зачем оставлять? – возразил Уэбстер. – Он может взять отпуск или что-нибудь в этом роде...
– Ни один фонд такого уровня, как Дэнфортский, не согласится на столь длительное отсутствие руководителя. Особенно если речь идет о такой работе... Они уже все и так беспокоятся.
– Не понимаю...
– Вы что, – перебил собеседника Ален, – серьезно считаете, что все они там неприкосновенны? Поймите же, им нужны в городе друзья, а не враги. Что будет, если Болдвин уже сделал предложение, а Тривейн согласился?
Официант принес спиртное, и собеседники замолчали.
– Обстоятельства сейчас таковы, что президент одобрит любую кандидатуру, предложенную комиссией, – ответил Уэбстер, как только официант удалился. – Именно это станет предметом обсуждения на ближайших слушаниях в двухпартийном комитете сената.
– Хорошо, хорошо, – согласился Ален и сделал несколько больших глотков. – Давайте плясать от печки. Именно на слушаниях мы можем прокатить Тривейна, признав его негодным на эту должность.
– Интересно бы узнать, как? – недоуменно пожал плечами Уэбстер. – Каким образом вы хотите доказать его непригодность? Скажете, кто-то другой желает занять кресло председателя? Насколько мне известно, Тривейн – кандидатура весьма подходящая.
– Насколько вам известно! – воскликнул Ален и допил свое виски. – А что вам, собственно, о нем известно? Что вы можете знать?
– Только то, что читал: я же наводил о нем справки. Он и его шурин – инженер-электронщик – начали в середине пятидесятых с небольшой компании – занимались исследованиями в области воздушного пространства и кое-каким производством в Нью-Хейвене. Успех пришел к ним лет через восемь, и к тридцати пяти годам оба стали миллионерами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9