Хладнокровных, осознанных самоубийств не бывает. Причиной неизбежно является помраченный рассудок. Однако зачем пишешь ты обо всем этом, любимая, и почему волнуют тебя подобные мысли? К чему ты ведешь?
Сам я не ломаю себе голову над религиозными вопросами, Учение я принял с детства и горжусь тем, что не преступаю моральных законов. Считаю себя честным человеком. Сказав обратное, я бы солгал. А сомнения? У кого их не возникает в том, что касается религии? Ты считаешь, Бог прав, ставя нас перед таинством, предлагая нам верить слепо? Была ли у меня, к примеру, такая же возможность укрепиться в вере, как, скажем, у Фомы или у учеников в Эммаусе? Они, дорогая, видели Христа воскресшим, восторжествовавшим над смертью, а Фома даже коснулся пальцем его пробитых ладоней и приложил руку к ране на ребре. Разве могли они сомневаться в его божественной природе? То же можно сказать и о толпе, накормленной хлебами и рыбами, или о воскрешении Лазаря. Как можно оценивать мысли и дела тех свидетелей чуда той же меркой, что наши? Справедливо ли воздавать за веру всем одинаково? Много ли стоит вера лицезревшего чудо? Если веровать означает принимать за истину то, чего сам не видел, то единственная достойная, я бы даже сказал – истинная, вера – это наша, а вовсе не тех, кто видел. Ты не согласна со мной? И таких вопросов возникает сколько угодно.
То, что ты рассказываешь о своей подруге, нисколько меня не удивляет. Я тоже знаю случаи, когда в человеке сталкиваются религия и патология. Чего далеко ходить, взять хотя бы Росарио Сервиньо из Гранады, сестру Бальдомеро. Вскоре после замужества у нее появилась навязчивая идея, будто бы она – Антихрист, и с тех пор бедная женщина ходила как потерянная, избегая общения даже с собственным мужем. Как-то вечером Бальдомеро рассказал мне обо всем, и, поскольку врач ничего не смог с ней сделать, я обратился к моему другу Онесимо Навасу, весьма сведущему в богословии. И Онесимо, человеку не только широко образованному, но и первоклассному психологу, достаточно было написать ей в письме, что она не может являться Антихристом, ибо тот должен обязательно быть мужчиной, чтобы все страхи Росарио Сервиньо тут же рассеялись. В течение двенадцати или пятнадцати лет она жила нормально, как все женщины, пока однажды в газетах не появилось сообщение о первой операции по изменению пола (кажется, это была знаменитая Кочинелле), и тогда Росарио Сервиньо снова тронулась рассудком, стала утверждать, что она мужчина и вдобавок Антихрист и что это подтверждается ее женским обликом, за которым скрывается мужская сущность, Несчастная женщина начала избегать друзей, потом родственников, а затем и мужа, и не оставалось ничего другого, как поместить ее в лечебницу, где она и живет, бедняжка, в течение уже восьми лет. Но вернемся к нашим делам, Я выеду накануне, то есть 9 числа. Мадрид, особенно после деревни, оглушает меня, нужно время, чтобы привыкнуть к гари, к суете машин и пешеходов, к мельканию светофоров… Светофоры! Вот где настоящая напасть! Ты не знала, любимая, что с тех пор, как повсюду расставили эти огоньки, увеличилось число сердечных приступов? На этот счет есть статистические данные. И я лично ничуть не удивляюсь. Светофоры словно дразнят нас, бросают вызов, перед ними человек тут же теряет покой и уже думает только о том, как бы поскорее перехитрить их и проскочить, не задерживаясь. Они заставляют спешить, даже когда никуда не торопишься. Взять меня, человека пожилого, на пенсии: лишь только замечаю, что зеленый свет вот-вот сменится желтым, тут же неизбежно прибавляю ходу. Почему? Кто меня заставляет? Ждет меня кто-нибудь по ту сторону перекрестка? Да нет, конечно. Проеду я минутой позже или минутой раньше, совсем не важно, но меня неожиданно охватывает какой-то спортивный азарт, и я ничего не могу с собой поделать. Поверь мне, светофор – злейший враг современного человека, главный палач наших дней.
На всякий случай имей в виду, что я остановлюсь в отеле «Империо», на улице дель-Кармен. Мне очень нравится его название. Уже много, больше тридцати лет я останавливаюсь только в нем. Это хороший отель, без претензий, но в определенном смысле комфортабельный. Швейцар, который знает меня и зовет доном Эухенио, расторопен и выполняет все поручения аккуратно и пунктуально. И поскольку, с другой стороны, расположен отель в центре, а цены в нем относительно умеренные (ты только посмотри, как подскочили сегодня цены в отелях!), я не вижу причин останавливаться на этот раз в другом месте. Так что, если перед обедом захочешь мне что-нибудь сообщить, звони прямо туда.
Я растроган твоими последними уточнениями, этими подробностями, которые ты сообщаешь, чтобы я ничему не удивлялся. Скажу тебе, мне нравится, когда у женщины низкий голос. Терпеть не могу высоких или, как говорят у нас здесь, писклявых голосов. Высокий голос болтливых женщин утомляет, а у молчаливых, когда они начинают говорить, кажется неожиданным и неестественным. Низкий, хриплый голос теплее, звучит обещающе и волнует, хотя один из моих знакомых и утверждает, что мужчина, которому нравится в женщине хриплый голос, – потенциальный гомосексуалист. Чудовищно, не правда ли? Мы живем в такое время, когда любой вопрос, имеющий отношение к сексу, обсуждается, анализируется и разбирается по косточкам, причем из любого пустяка делаются почти научные выводы, тогда как единственная истина состоит в том, что половое влечение – это извечный инстинкт, благодаря которому человечество продолжает свое существование.
Это последние строки, которые я пишу тебе перед нашей встречей. Через неделю, на радость или на беду, все переменится. Таким образом, это письмо – из-за времени написания, а не почему другому, – письмо историческое. Я места себе не нахожу, а по ночам не могу сомкнуть глаз. Моя обычная полудрема перешла в круглосуточное бдение.
Твой телом и душой
Э.С.
Срочная телеграмма от 8 сентября
ВСТРЕВОЖЕН ТВОИМ ВНЕЗАПНЫМ НЕДОМОГАНИЕМ ТЧК ПОЕЗДКУ ОТКЛАДЫВАЮ ТЧК БЕСПОКОЮСЬ СООБЩИ САМОЧУВСТВИЕ ТЧК НАПИШУ ТЧК НЕЖНО ОБНИМАЮ ЭУХЕНИО.
8 сентября
Дорогая!
Что случилось? Какой злой рок встал на нашем пути? Не знаю, что думать, что предпринять. Что произошло с тобой, любовь моя? Каковы симптомы заболевания? Диагноза еще нет? Чтобы хоть немного рассеяться в томительном ожидании твоего письма, сегодня утром я отправился на площадь дожидаться рейсового автобуса с почтой и был поражен тем, что, судя по конверту, пришла телеграмма. Здесь, в Креманесе, нет телеграфа, и бланки с сообщениями пересылаются из столицы почтой, как простые письма. Мне не хватило терпения дойти до дома, и я вскрыл конверт прямо на площади. Поверишь, если скажу, что на несколько мгновений сердце у меня замерло? Такого я не предусмотрел. Мне случалось, к собственному ужасу, предсказывать несчастные случаи, но, сам не знаю почему, я никогда не предчувствовал заболеваний. И потому я так подавлен и растерян теперь.
Не переживай чересчур из-за отсрочки нашей встречи. Неважно, главное сегодня – чтоб твое недомогание не оказалось серьезным. Мысль о разделяющем нас окаянном расстоянии, которая и так не давала мне покоя, стала сейчас настоящей пыткой. Будь она неладна, эта упорная неприязнь к телефонам у твоего зятя! Я хотел бы узнавать о тебе каждый час, каждый миг, но куда звонить? Как связаться с тобой? Да, сегодняшние дети, выросшие среди телефонов и калькуляторов, никогда не сумеют сами написать толкового письма или подсчитать, сколько будет дважды два – тут твоему зятю не отказать в правоте. Но, в вашем случае, не окажется ли в конечном счете лекарство хуже болезни? Не слишком ли это круто и болезненно – насильно лишать детей достижений их времени, плохое оно или хорошее? Я сейчас – как птица с подбитым крылом. Что предпринять? Если б я мог быть рядом с тобой, приносить каким-нибудь образом облегчение, Я бы хотел подолгу рассказывать тебе разные истории, а когда ты утомлялась бы, сторожил бы сон, держа твою руку в своей, не отходя ни на миг от постели, А после я почитал бы стихи и мы сыграли бы в карты. Ты любишь играть в карты, любовь моя? Я, правда, не очень. Предпочитаю шахматы и особенно шашки. Умеешь играть в шашки? Эту игру, потерявшую сегодня популярность и едва известную нынешней молодежи, стали считать детским развлечением, а ведь, в сущности, речь идет об одной из наиболее интеллектуальных игр, какие мне только известны. Чтобы пробить брешь в рядах противника и суметь провести дамку, необходимы, поверь мне, большая смелость и такое же умение шевелить мозгами, как и для мата в шахматах. Нет, шашки вовсе не детское развлечение, Единственный их недостаток, на мой взгляд, – мрачная раскраска доски, Черное на белом или, все равно, белое на черном – это траурные цвета, символ конца. И то же самое в шахматах. Ни одна игра, при всей ее торжественности, не должна внушать мыслей о смерти, я слишком большой жизнелюбец, чтобы согласиться с этим, И потому, желая изменить положение, еще в юности я придумал вариант доски с красными и зелеными клетками и шашками того же цвета и собирался его запатентовать, но по тем или иным причинам так этого и не сделал. И ты можешь мне не поверить, но при виде черно-белого поля, навевающего мысли о загробном мире, усиливается чувство вожделения. Однако, дорогая, погружаюсь в совершенно неуместные, принимая во внимание твою болезнь, рассуждения, Я бы пешком пустился в Севилью, со своей красно-зеленой доской под мышкой, если б только знал, что в конце пути меня ожидает партия с тобой.
Во мне словно что-то обмерло, когда я прочитал на площади твою телеграмму, Надо думать, выглядел я неважно, коли при виде меня Рамон Нонато, наш каменщик, который в ту минуту вез тачку с цементом к часовне на вершине горы, даже остановился и спросил: «Что, Эухенио, дурные вести?» Я ответил уклончиво и направился в бар, приняв совершенно не свойственное мне решение выпить кофе. Кофе я очень люблю, но он слишком возбуждает меня. Любопытно, что моя повышенная чувствительность в отношении определенных наркотиков совершенно не распространяется на некоторые другие виды, например на табак. Ежедневно я выкуриваю три сигары, не фирменные, конечно, что встало бы мне в копеечку, а так, простенькие сигарки, которые смакую тем не менее с таким наслаждением, словно это самые настоящие «Монтекристо». Иногда удовольствие бывает так велико, что я, желая его продлить, насаживаю окурок на зубочистку или булавку и урываю еще несколько затяжек. Сигара зарождает приятные образы у меня в голове, а ощущение от дыма, щекочущего вкусовые железы, почти сладострастное. Курение дает мне удовлетворение, и табак не имеет для меня никаких последствий. Через несколько минут я будто вовсе и не курил. Разумеется, дым я не глотаю. Втягивать в себя дым вульгарно, это свидетельство полной невосприимчивости и какой-то прожорливости. Те, кто глотает дым, мнят себя опытными курильщиками, но не являются ими на самом деле, не умеют курить. Не способные естественно чувствовать вкус табака, они приспосабливают для этого другой орган, бронхи, у которого в организме совсем иная задача, И при всем том несчетное количество курильщиков считают, что держать дым во рту – никакое не курение, а так, жалкое подражание наподобие мастурбации.
Я научился курить здесь, в деревне, а ничего нет мудрей деревни по части доставления телесных радостей – сомневаться в этом не приходится. Когда после обеда я разваливаюсь в кресле перед телевизором, укрыв шарфом бедра и зажав в зубах вкусную сигару, немного смоченную в анисе для пущего удовольствия, – тогда я на самом верху блаженства. Табак если и действует на мои нервы, то только успокаивающе. Он усыпляет меня, навевает сон. Иной раз, по вечерам, в то время как я сижу, глядя на экран и потягивая сигару затяжку за затяжкой, изображение начинает расплываться в моих глазах, диалоги теряют связность, и я, клюнув носом, неожиданно проваливаюсь в глубокий и благотворный сон. Забытье длится недолго, несколько минут, но я сплю так покойно и сладко, что, очнувшись, замечаю на груди струйку слюны. А это означает, что я находился в умиротворенном или, по словам Онесимо Наваса, блаженном состоянии, ибо, как утверждает он, во сне пускают слюну только грудные дети, единственные существа, способные достичь благодати.
Но если табак приносит мне краткое удовольствие, то кофе оказывает на меня сильное и долгое наркотическое действие. Это вынудило меня вопреки своим вкусам заменить его на чай, по неизвестным причинам не возбуждающий мой организм подобным образом. Но в день, когда мне нужно собраться с силами, иметь ясную голову или многое успеть, я не раздумывая выпиваю кофе. Случается это нечасто, с каждым разом все реже, но чем меньше я его пью, тем сильнее оказывается действие. Так что сегодня утром, огорошенный известием, я направился в бар и опрокинул чашечку кофе. Тут же в голове у меня все встало на свои места, и я принял решение ответить тебе телеграммой. И поскольку здесь у нас телеграфа нет, я зашел к Кандидо, позвонил Бальдомеро, которого не оказалось дома, и продиктовал текст телеграммы одному из его сыновей, с тем чтобы он немедленно отправил ее в Севилью.
Вероятно, ты догадываешься, дорогая, что Бальдомеро в курсе наших отношений; я не мог скрыть этого при нашей более чем сорокалетней дружбе. Не беспокойся, Бальдомеро человек понятливый и тактичный, вовсе не болтун и не сплетник. Я не рассказал ему только о «Знакомстве по объявлению», то есть о том, что мы познакомились через посредство журнала. Это ведь не совсем так, поскольку, как тебе хорошо известно, я наткнулся на твое объявление чисто случайно, как можно наткнуться на камень. Ты меня понимаешь, и я себя понимаю, но как было ожидать того же от насмешника Бальдомеро? Поверь мне, так будет лучше. А потом, с какой стати должны мы объяснять наши действия кому бы то ни было?
Теперь, когда я излил тебе душу, остается самое трудное: ждать. Чем занять ожидание? Вот где настоящая трагедия.
Пусть твое недомогание, дорогая моя, окажется несерьезным. Этого тебе желает от всей души
Э.С.
10 сентября
Моя милая, моя любимая!
Сегодня утром пришло наконец твое письмо. Ну что ж, радоваться особенно нечему, но хотя бы покончено с неизвестностью. А то в течение этих двух тягостных дней мне мерещился всякий вздор. Симптомы у тебя характерные: тошнота, головокружение, легкий жар, пожелтевшая кожа… Обычно по таким признакам трудно сразу правильно поставить диагноз. Моя покойная сестра Рафаэла тоже перенесла это заболевание в пятидесятых годах. Врачи подозревали сначала мальтийскую лихорадку, затем брюшной тиф и только потом верно определили болезнь. Сегодня распознать гепатит куда легче, но не так-то просто установить способ заражения. В последние две недели тебе не делали никаких уколов? Как правило, заражение происходит посредством инъекций или переливаний крови… Впрочем, даже узнай мы это сейчас, ничего уже не изменишь.
Чтобы одолеть твою болезнь, главное даже не лекарства, главное – вооружиться терпением. Гепатит, любовь моя, лечится отдыхом и надлежащей диетой. Ничего тушеного, острого или жирного, а только отварной рис, вареное мясо, много сахара, молока и молочных продуктов. Диета, конечно, не самая аппетитная. Например, я, любящий вкусно покушать, был бы плохим пациентом. Но ты, которой, по собственному признанию, безразлично, что есть, сможешь достойно перенести гепатит. Меня беспокоит только вопрос отдыха. Судя по твоим фотографиям – первой, где ты играешь с внучкой, и второй, запечатлевшей тебя такой ликующей, на пляже, – я делаю вывод, что ты человек динамичный. Понимаю, дорогая, как это досадно, но теперь придется обуздать свою энергию. Это не смертельно, а иначе как бы не пришлось тебе провести в постели три или четыре месяца вместо одного. Положение серьезное. Но при полном покое и надлежащем режиме питания отклонения постепенно исчезнут и организм придет в норму.
Ты делаешь периодические анализы крови? А я бы не смог их вынести. Мне страшно даже подумать, что мое тело живет благодаря существованию во всей его инфраструктуре целой оросительной кровеносной сети, доходящей аж до кончиков волос. То, что все клапаны системы функционируют без нарушений, что сосуды (некоторые из них тонкие, как нити) не закупориваются, кажется мне истинным чудом. Но представить себе, как кто-то совершенно посторонний вмешивается в работу организма, раздувает мне, затягивая резинкой, вену, тычет в нее иглой и, подобно насекомому, сосет мою кровь, – мысль об этом доводит меня буквально до обморока.
Относительно моих отношений с Петри должен тебе пояснить: я не женился на ней вовсе не потому, что покойная сестра Элоина встала на страже моей свободы. И не из боязни таким образом отплатить черной неблагодарностью за ее, Элоины, самопожертвование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Сам я не ломаю себе голову над религиозными вопросами, Учение я принял с детства и горжусь тем, что не преступаю моральных законов. Считаю себя честным человеком. Сказав обратное, я бы солгал. А сомнения? У кого их не возникает в том, что касается религии? Ты считаешь, Бог прав, ставя нас перед таинством, предлагая нам верить слепо? Была ли у меня, к примеру, такая же возможность укрепиться в вере, как, скажем, у Фомы или у учеников в Эммаусе? Они, дорогая, видели Христа воскресшим, восторжествовавшим над смертью, а Фома даже коснулся пальцем его пробитых ладоней и приложил руку к ране на ребре. Разве могли они сомневаться в его божественной природе? То же можно сказать и о толпе, накормленной хлебами и рыбами, или о воскрешении Лазаря. Как можно оценивать мысли и дела тех свидетелей чуда той же меркой, что наши? Справедливо ли воздавать за веру всем одинаково? Много ли стоит вера лицезревшего чудо? Если веровать означает принимать за истину то, чего сам не видел, то единственная достойная, я бы даже сказал – истинная, вера – это наша, а вовсе не тех, кто видел. Ты не согласна со мной? И таких вопросов возникает сколько угодно.
То, что ты рассказываешь о своей подруге, нисколько меня не удивляет. Я тоже знаю случаи, когда в человеке сталкиваются религия и патология. Чего далеко ходить, взять хотя бы Росарио Сервиньо из Гранады, сестру Бальдомеро. Вскоре после замужества у нее появилась навязчивая идея, будто бы она – Антихрист, и с тех пор бедная женщина ходила как потерянная, избегая общения даже с собственным мужем. Как-то вечером Бальдомеро рассказал мне обо всем, и, поскольку врач ничего не смог с ней сделать, я обратился к моему другу Онесимо Навасу, весьма сведущему в богословии. И Онесимо, человеку не только широко образованному, но и первоклассному психологу, достаточно было написать ей в письме, что она не может являться Антихристом, ибо тот должен обязательно быть мужчиной, чтобы все страхи Росарио Сервиньо тут же рассеялись. В течение двенадцати или пятнадцати лет она жила нормально, как все женщины, пока однажды в газетах не появилось сообщение о первой операции по изменению пола (кажется, это была знаменитая Кочинелле), и тогда Росарио Сервиньо снова тронулась рассудком, стала утверждать, что она мужчина и вдобавок Антихрист и что это подтверждается ее женским обликом, за которым скрывается мужская сущность, Несчастная женщина начала избегать друзей, потом родственников, а затем и мужа, и не оставалось ничего другого, как поместить ее в лечебницу, где она и живет, бедняжка, в течение уже восьми лет. Но вернемся к нашим делам, Я выеду накануне, то есть 9 числа. Мадрид, особенно после деревни, оглушает меня, нужно время, чтобы привыкнуть к гари, к суете машин и пешеходов, к мельканию светофоров… Светофоры! Вот где настоящая напасть! Ты не знала, любимая, что с тех пор, как повсюду расставили эти огоньки, увеличилось число сердечных приступов? На этот счет есть статистические данные. И я лично ничуть не удивляюсь. Светофоры словно дразнят нас, бросают вызов, перед ними человек тут же теряет покой и уже думает только о том, как бы поскорее перехитрить их и проскочить, не задерживаясь. Они заставляют спешить, даже когда никуда не торопишься. Взять меня, человека пожилого, на пенсии: лишь только замечаю, что зеленый свет вот-вот сменится желтым, тут же неизбежно прибавляю ходу. Почему? Кто меня заставляет? Ждет меня кто-нибудь по ту сторону перекрестка? Да нет, конечно. Проеду я минутой позже или минутой раньше, совсем не важно, но меня неожиданно охватывает какой-то спортивный азарт, и я ничего не могу с собой поделать. Поверь мне, светофор – злейший враг современного человека, главный палач наших дней.
На всякий случай имей в виду, что я остановлюсь в отеле «Империо», на улице дель-Кармен. Мне очень нравится его название. Уже много, больше тридцати лет я останавливаюсь только в нем. Это хороший отель, без претензий, но в определенном смысле комфортабельный. Швейцар, который знает меня и зовет доном Эухенио, расторопен и выполняет все поручения аккуратно и пунктуально. И поскольку, с другой стороны, расположен отель в центре, а цены в нем относительно умеренные (ты только посмотри, как подскочили сегодня цены в отелях!), я не вижу причин останавливаться на этот раз в другом месте. Так что, если перед обедом захочешь мне что-нибудь сообщить, звони прямо туда.
Я растроган твоими последними уточнениями, этими подробностями, которые ты сообщаешь, чтобы я ничему не удивлялся. Скажу тебе, мне нравится, когда у женщины низкий голос. Терпеть не могу высоких или, как говорят у нас здесь, писклявых голосов. Высокий голос болтливых женщин утомляет, а у молчаливых, когда они начинают говорить, кажется неожиданным и неестественным. Низкий, хриплый голос теплее, звучит обещающе и волнует, хотя один из моих знакомых и утверждает, что мужчина, которому нравится в женщине хриплый голос, – потенциальный гомосексуалист. Чудовищно, не правда ли? Мы живем в такое время, когда любой вопрос, имеющий отношение к сексу, обсуждается, анализируется и разбирается по косточкам, причем из любого пустяка делаются почти научные выводы, тогда как единственная истина состоит в том, что половое влечение – это извечный инстинкт, благодаря которому человечество продолжает свое существование.
Это последние строки, которые я пишу тебе перед нашей встречей. Через неделю, на радость или на беду, все переменится. Таким образом, это письмо – из-за времени написания, а не почему другому, – письмо историческое. Я места себе не нахожу, а по ночам не могу сомкнуть глаз. Моя обычная полудрема перешла в круглосуточное бдение.
Твой телом и душой
Э.С.
Срочная телеграмма от 8 сентября
ВСТРЕВОЖЕН ТВОИМ ВНЕЗАПНЫМ НЕДОМОГАНИЕМ ТЧК ПОЕЗДКУ ОТКЛАДЫВАЮ ТЧК БЕСПОКОЮСЬ СООБЩИ САМОЧУВСТВИЕ ТЧК НАПИШУ ТЧК НЕЖНО ОБНИМАЮ ЭУХЕНИО.
8 сентября
Дорогая!
Что случилось? Какой злой рок встал на нашем пути? Не знаю, что думать, что предпринять. Что произошло с тобой, любовь моя? Каковы симптомы заболевания? Диагноза еще нет? Чтобы хоть немного рассеяться в томительном ожидании твоего письма, сегодня утром я отправился на площадь дожидаться рейсового автобуса с почтой и был поражен тем, что, судя по конверту, пришла телеграмма. Здесь, в Креманесе, нет телеграфа, и бланки с сообщениями пересылаются из столицы почтой, как простые письма. Мне не хватило терпения дойти до дома, и я вскрыл конверт прямо на площади. Поверишь, если скажу, что на несколько мгновений сердце у меня замерло? Такого я не предусмотрел. Мне случалось, к собственному ужасу, предсказывать несчастные случаи, но, сам не знаю почему, я никогда не предчувствовал заболеваний. И потому я так подавлен и растерян теперь.
Не переживай чересчур из-за отсрочки нашей встречи. Неважно, главное сегодня – чтоб твое недомогание не оказалось серьезным. Мысль о разделяющем нас окаянном расстоянии, которая и так не давала мне покоя, стала сейчас настоящей пыткой. Будь она неладна, эта упорная неприязнь к телефонам у твоего зятя! Я хотел бы узнавать о тебе каждый час, каждый миг, но куда звонить? Как связаться с тобой? Да, сегодняшние дети, выросшие среди телефонов и калькуляторов, никогда не сумеют сами написать толкового письма или подсчитать, сколько будет дважды два – тут твоему зятю не отказать в правоте. Но, в вашем случае, не окажется ли в конечном счете лекарство хуже болезни? Не слишком ли это круто и болезненно – насильно лишать детей достижений их времени, плохое оно или хорошее? Я сейчас – как птица с подбитым крылом. Что предпринять? Если б я мог быть рядом с тобой, приносить каким-нибудь образом облегчение, Я бы хотел подолгу рассказывать тебе разные истории, а когда ты утомлялась бы, сторожил бы сон, держа твою руку в своей, не отходя ни на миг от постели, А после я почитал бы стихи и мы сыграли бы в карты. Ты любишь играть в карты, любовь моя? Я, правда, не очень. Предпочитаю шахматы и особенно шашки. Умеешь играть в шашки? Эту игру, потерявшую сегодня популярность и едва известную нынешней молодежи, стали считать детским развлечением, а ведь, в сущности, речь идет об одной из наиболее интеллектуальных игр, какие мне только известны. Чтобы пробить брешь в рядах противника и суметь провести дамку, необходимы, поверь мне, большая смелость и такое же умение шевелить мозгами, как и для мата в шахматах. Нет, шашки вовсе не детское развлечение, Единственный их недостаток, на мой взгляд, – мрачная раскраска доски, Черное на белом или, все равно, белое на черном – это траурные цвета, символ конца. И то же самое в шахматах. Ни одна игра, при всей ее торжественности, не должна внушать мыслей о смерти, я слишком большой жизнелюбец, чтобы согласиться с этим, И потому, желая изменить положение, еще в юности я придумал вариант доски с красными и зелеными клетками и шашками того же цвета и собирался его запатентовать, но по тем или иным причинам так этого и не сделал. И ты можешь мне не поверить, но при виде черно-белого поля, навевающего мысли о загробном мире, усиливается чувство вожделения. Однако, дорогая, погружаюсь в совершенно неуместные, принимая во внимание твою болезнь, рассуждения, Я бы пешком пустился в Севилью, со своей красно-зеленой доской под мышкой, если б только знал, что в конце пути меня ожидает партия с тобой.
Во мне словно что-то обмерло, когда я прочитал на площади твою телеграмму, Надо думать, выглядел я неважно, коли при виде меня Рамон Нонато, наш каменщик, который в ту минуту вез тачку с цементом к часовне на вершине горы, даже остановился и спросил: «Что, Эухенио, дурные вести?» Я ответил уклончиво и направился в бар, приняв совершенно не свойственное мне решение выпить кофе. Кофе я очень люблю, но он слишком возбуждает меня. Любопытно, что моя повышенная чувствительность в отношении определенных наркотиков совершенно не распространяется на некоторые другие виды, например на табак. Ежедневно я выкуриваю три сигары, не фирменные, конечно, что встало бы мне в копеечку, а так, простенькие сигарки, которые смакую тем не менее с таким наслаждением, словно это самые настоящие «Монтекристо». Иногда удовольствие бывает так велико, что я, желая его продлить, насаживаю окурок на зубочистку или булавку и урываю еще несколько затяжек. Сигара зарождает приятные образы у меня в голове, а ощущение от дыма, щекочущего вкусовые железы, почти сладострастное. Курение дает мне удовлетворение, и табак не имеет для меня никаких последствий. Через несколько минут я будто вовсе и не курил. Разумеется, дым я не глотаю. Втягивать в себя дым вульгарно, это свидетельство полной невосприимчивости и какой-то прожорливости. Те, кто глотает дым, мнят себя опытными курильщиками, но не являются ими на самом деле, не умеют курить. Не способные естественно чувствовать вкус табака, они приспосабливают для этого другой орган, бронхи, у которого в организме совсем иная задача, И при всем том несчетное количество курильщиков считают, что держать дым во рту – никакое не курение, а так, жалкое подражание наподобие мастурбации.
Я научился курить здесь, в деревне, а ничего нет мудрей деревни по части доставления телесных радостей – сомневаться в этом не приходится. Когда после обеда я разваливаюсь в кресле перед телевизором, укрыв шарфом бедра и зажав в зубах вкусную сигару, немного смоченную в анисе для пущего удовольствия, – тогда я на самом верху блаженства. Табак если и действует на мои нервы, то только успокаивающе. Он усыпляет меня, навевает сон. Иной раз, по вечерам, в то время как я сижу, глядя на экран и потягивая сигару затяжку за затяжкой, изображение начинает расплываться в моих глазах, диалоги теряют связность, и я, клюнув носом, неожиданно проваливаюсь в глубокий и благотворный сон. Забытье длится недолго, несколько минут, но я сплю так покойно и сладко, что, очнувшись, замечаю на груди струйку слюны. А это означает, что я находился в умиротворенном или, по словам Онесимо Наваса, блаженном состоянии, ибо, как утверждает он, во сне пускают слюну только грудные дети, единственные существа, способные достичь благодати.
Но если табак приносит мне краткое удовольствие, то кофе оказывает на меня сильное и долгое наркотическое действие. Это вынудило меня вопреки своим вкусам заменить его на чай, по неизвестным причинам не возбуждающий мой организм подобным образом. Но в день, когда мне нужно собраться с силами, иметь ясную голову или многое успеть, я не раздумывая выпиваю кофе. Случается это нечасто, с каждым разом все реже, но чем меньше я его пью, тем сильнее оказывается действие. Так что сегодня утром, огорошенный известием, я направился в бар и опрокинул чашечку кофе. Тут же в голове у меня все встало на свои места, и я принял решение ответить тебе телеграммой. И поскольку здесь у нас телеграфа нет, я зашел к Кандидо, позвонил Бальдомеро, которого не оказалось дома, и продиктовал текст телеграммы одному из его сыновей, с тем чтобы он немедленно отправил ее в Севилью.
Вероятно, ты догадываешься, дорогая, что Бальдомеро в курсе наших отношений; я не мог скрыть этого при нашей более чем сорокалетней дружбе. Не беспокойся, Бальдомеро человек понятливый и тактичный, вовсе не болтун и не сплетник. Я не рассказал ему только о «Знакомстве по объявлению», то есть о том, что мы познакомились через посредство журнала. Это ведь не совсем так, поскольку, как тебе хорошо известно, я наткнулся на твое объявление чисто случайно, как можно наткнуться на камень. Ты меня понимаешь, и я себя понимаю, но как было ожидать того же от насмешника Бальдомеро? Поверь мне, так будет лучше. А потом, с какой стати должны мы объяснять наши действия кому бы то ни было?
Теперь, когда я излил тебе душу, остается самое трудное: ждать. Чем занять ожидание? Вот где настоящая трагедия.
Пусть твое недомогание, дорогая моя, окажется несерьезным. Этого тебе желает от всей души
Э.С.
10 сентября
Моя милая, моя любимая!
Сегодня утром пришло наконец твое письмо. Ну что ж, радоваться особенно нечему, но хотя бы покончено с неизвестностью. А то в течение этих двух тягостных дней мне мерещился всякий вздор. Симптомы у тебя характерные: тошнота, головокружение, легкий жар, пожелтевшая кожа… Обычно по таким признакам трудно сразу правильно поставить диагноз. Моя покойная сестра Рафаэла тоже перенесла это заболевание в пятидесятых годах. Врачи подозревали сначала мальтийскую лихорадку, затем брюшной тиф и только потом верно определили болезнь. Сегодня распознать гепатит куда легче, но не так-то просто установить способ заражения. В последние две недели тебе не делали никаких уколов? Как правило, заражение происходит посредством инъекций или переливаний крови… Впрочем, даже узнай мы это сейчас, ничего уже не изменишь.
Чтобы одолеть твою болезнь, главное даже не лекарства, главное – вооружиться терпением. Гепатит, любовь моя, лечится отдыхом и надлежащей диетой. Ничего тушеного, острого или жирного, а только отварной рис, вареное мясо, много сахара, молока и молочных продуктов. Диета, конечно, не самая аппетитная. Например, я, любящий вкусно покушать, был бы плохим пациентом. Но ты, которой, по собственному признанию, безразлично, что есть, сможешь достойно перенести гепатит. Меня беспокоит только вопрос отдыха. Судя по твоим фотографиям – первой, где ты играешь с внучкой, и второй, запечатлевшей тебя такой ликующей, на пляже, – я делаю вывод, что ты человек динамичный. Понимаю, дорогая, как это досадно, но теперь придется обуздать свою энергию. Это не смертельно, а иначе как бы не пришлось тебе провести в постели три или четыре месяца вместо одного. Положение серьезное. Но при полном покое и надлежащем режиме питания отклонения постепенно исчезнут и организм придет в норму.
Ты делаешь периодические анализы крови? А я бы не смог их вынести. Мне страшно даже подумать, что мое тело живет благодаря существованию во всей его инфраструктуре целой оросительной кровеносной сети, доходящей аж до кончиков волос. То, что все клапаны системы функционируют без нарушений, что сосуды (некоторые из них тонкие, как нити) не закупориваются, кажется мне истинным чудом. Но представить себе, как кто-то совершенно посторонний вмешивается в работу организма, раздувает мне, затягивая резинкой, вену, тычет в нее иглой и, подобно насекомому, сосет мою кровь, – мысль об этом доводит меня буквально до обморока.
Относительно моих отношений с Петри должен тебе пояснить: я не женился на ней вовсе не потому, что покойная сестра Элоина встала на страже моей свободы. И не из боязни таким образом отплатить черной неблагодарностью за ее, Элоины, самопожертвование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13