Только про младшего родители горевали, а люди судачили. Санька в грамоту был вострой, кончил коммерческу школу, а про торговлю слышать не хотел. Три дела держал на уме: первое – на корабельных верфях мастерам пособлял, еду и сон забывал; второе – в картишки играл; третье – соломбальскую красавицу Анису обожал. Знаком не был, издали любовался. Ее увидел Санька на масленой, во время гулянья, когда бывает шествие по Архангельскому городу оснащенного корабля. Корабль везут по главной улице одношерстные кони. На корабле стоит живой бык с позолоченными рогами; кругом нарядные девицы и кавалеры. Увидел Анису Санька и закручинился. От людей слышал, что девка насмешница, баловница, почтенных родителей дочь. Санька в городе жил, она на Соломбальском острове, и парень редкий день в Соломбалу не бегал – взглянуть, как с крылечка спустится, в карбас сядет, рукой парус возьмет. А попадись она лицом к лицу на мосту или в лодке, Санька в воду бы пал. Так его юность проходила. Потом прошел слух, что Аниса замуж ушла в Норвегию. Санька надолго пропал из дому. Выпросился в подмастерья к именитому кораблестроителю Конону и два года работал в Помории – забывал свою любовь. Санькина мать радовалась:
– Теперь я спокойна, -конона корабельщика вся вселенна почитает.
Отец в ответ:
– Конон Иванович отменитой мастер. Только не страм ли нашей фамилии, если мой сын с топором в руках будет за гроши поденщичать, а сторонние люди его корабли станут товаром нагружать, за море отправлять да тыщи загребать. Не для того я парня от солдатчины откупил, чтобы он чернорабочим сделался.
Весной Санька приехал домой на побывку, и отец начал со старшими сыновьями советовать, как бы беспутного в купеческое дело впрячь. Те говорят:
– Сосед в Норвегу шкуну сряжат. Пошли-ко с Санькой мучки хоть немножко. Пущай на рыбу выменят. Рыба сей год у нас будет дорога.
Отец вызывает Саньку:
– Ты, парень, в полных годах. И красен телом, да мал делом. Пора робячьи бобушки бросить. Сосед в Норвегу походит и тебя прихватит. Доверяю тебе муки двацать кулей. Норвега промену даст рыбой. Трешшочки, палтасинки привезешь, этта продадим, у барыша ты в паю будешь.
Парень затужил было по мастере Кононе. Конона кто раз узнал, век почитать будет, однако и за границу попасть охота. Сошили нашему путешественнику тройку хорошу шевиотову, рубах накрахмалили, подорожников напекли. Спровадили.
Когда в море выбежали, на волю, на ветер да на простор, радость Саньке припала. Будто новый сделался.
Капитан дразнит:
– Порато весел, Саня! Обратно ужо плакать будешь.
И в Норвеге все веселит, он тут сам себе барин. Бритой да модной сходил с визитом к консулу, дале отправился в город. На угоре норвецка керке и там орган играт, было воскресенье. Санька зашел да и перекрестился. И кряду на него некотора прекрасна дама глаза приворотила. Народ сидят, в книжки нос улепили, а эта на парня зарится. И Санька на ей зглянул, и сердце у него остановилось. Така она, каку ему надо. У ей все тако, как он жалат. А дума думу побиват:
– Я эту особу где-то видал?! Ейно лицо мне знакомо…
Народ из керки завыходили. Санька сзади этой барыни ступат. Она оглянулась, говорит:
– Думаю, не русской ли вы?
– Русской. И вы по говори-то русска?
…И вдруг его как ударило:
– Аниса!! Я вас знаю! Вы Аниса!
Норвежана на них запоглядывали. Санька застыдился и отстал. Однако досмотрел, что дом, куда она дошла, с магазином. Вернулся на шкуну, пал на койку, костюма не сложил. Капитан подивился:
– Саня, здоров ли?
– Болен. Влюбился.
В виде шутки помянул про свою встречу. Капитан говорит:
– А ведь я слыхал про эту особу. Взета сюда из Архангельска за старого куфмана. У мужишка-то, бывало, во всю навигацию притон, карты, пьянство. А твоя-то красавица, сказывают, многим была на радость. Ты сходи, понюхай…
Назавтра Санька таким ли щеголем ходит мимо тот дом. Из лавки и лезет пузатой старичонко, кричит:
– Тузи так! Заходи в мой крам!
Санька не отказался, думат, не покажется ли она. Купчишко около юлит:
– Может, в картишки перекинемся? А то… есть у меня на дому товар тебе по уму. Приди, как магазины закроют. За погляденье сто рублей.
Парню жарко стало: «Видно, капитан-то не соврал!… Не чай пить куфман приглашат».
На пристань прибежал, муку свою, не спросившись, не сказавшись, первому попавшему покупателю за сто рублей бросил и в потеменках явился к бретому старику. Тот лавку замкнул и садом провел его к себе на квартиру. Посадил в большой залы на диван, зажег ланпы, занавесил окна и позвал:
– Аниса!
Зашла в зало Санькина красавица. Разделась перед зеркалом гола, и старик провел ей нагу кругом залы. Санька вскочил как безумный, кинул сто рублей и убежал на шкуну. Там спешка – завтра плывут обратно в Русь. У Саньки ни товару, ни денег. А всю дорогу от любви плакал, не о товаре:
– Эх, Аниса, Аниса! Как ты мне на сердце села.
Дома отец покричал, покричал, да и махнул рукой. Санька эту зиму из-за прилавка не выходит, кули таскат, счета ведет. На уме-то: уважу, дак в Норвегу спустят… Зимы конца не было, а весна пришла. Санька не пьет, не ест:
– Папа, спусти в Норвегу, сейгод не подкачаю!
Отец и доверил на полтретьяста норвецких крон.
Как пьяницу на вино, так Саньку в тот дом с магазином. Товар прилюбился, дак и ум отступился. Опять старичонко его зазвал и нагу красавицу при свете ламп и свечей показал. Она этот раз тихонько, как бы в танце по залы прошлась, против гостя приостановилась, рассмехнулась. Санька бросил старику весь бумажник и убежал на шкуну. А в бумажнике вся выручка, без мала полтысячи… И тысяча была бы, не пожалел бы для этой Анисы.
Домой приплыл, будто после запоя. Отец – ни на глаза. Всему племени бедно над злосчастным:
– Беда с Санькой! Оприкосили, испортили его норвежана!…
В зиму мати стряхнулась было с женитьбой – на сына не худы зарились, да он и разговору не повел. Об Анисе пуще старого заскучал. И ото всех таит, никому не сказыват. Это тяжеле всего.
Опять весна пошла, лето и… о Норвеге заикнуться нельзя. Санька дробовку за плечо да на бор. Неделями дома нету. Обородател, похудел. Родитель только однажды ему проговорил:
– Жалко, ах как жалко, что тебя от солдатчины откупил. Люди-те при мне тебя бродягой взвеличали!
День за днем, мрачно время приходит, осень, распута. Бредет оногды Санька по набережной, а знакомой почтовой чиновник и окликат:
– Саня, тебе загранично письмо до востребованья есть!
Санька на почту прилетел, конверт разорвал, читат: «Вызнала ваше дорогое имя у пароходских. Почто сейгод не гостили? Ждала цело лето. Обажаю вас, Саничка, с первого взгляду в керки. Я тогды тебя забыду, когда закроюцце глаза…»
Письма не дочитал, полетел по пароходским конторам.
– Пароходы в Норвегу еще будут?
– Завтра последний с тесом походит…
Дома матери в ноги:
– Где хошь, к утру сотенну добывай! Нать в Норвегу.
– Дитетко, не плавай! Санюшка, не теряйся!
– Маманька, напрасно… Папы скажи – уехал либо добыть, либо домой не быть…
Этот раз и Белым и Мурманским морем из-за осенних туманов долго шли.
Санька лежит в каюты, не думат ни о чем, никаких планов не строит… У норвежского берега те же дожди. Нашему путешественнику это на руку. В воскресенье он застегнулся дождевиком, кепку на нос нахлупил, шагат в керку. У норвежан в праздник работы не задевают, как в клуб, в керку свою идут. Аниса хоть не моляша, тоже была. Санька из дверей смотрит, ждет… После пенья народ повалил. Санька в темном переходе прижал свою прекрасну даму за бок… Не охнула и не ахнула, – вот сколь бабы не крепки!-только побелела, как береста, уронила сумочку, и пока Санька подымал, шепнула:
– В полночь, черным крыльцом!
О полночь он зашел во двор – ни дворника, ни собаки. Залез в сени… Кто-то его обнимат, припадат, в горницу тащит. Золото с золотом свилося, жемчужина с другою скатилась!
Санька говорит:
– Ты меня весь мой век мучила…
– Нет, ты меня мучил! Разве настояшшой мушшина так поступат? Придешь, эдаки деньги из-за меня старому черту бросишь да издале и любуиссе!
– Я к тебе и дороги не смел прокладывать. Думал, эдака королева…
– А ты чем не король? Я отсель тебя скоро не выпущу. Согласись у меня в секрете пожить?
– Да, Аниса. Я тебя с семнадцати годов жадал.
– А о старичонке не беспокойся. Я его во свои комнаты года два не пускаю. Да он что-то стал временем будто не в полном уме. Знат, деньги считат да в карты тешится.
Жирует Санька у своей желанной тайно от всех. Спит под ейным отласным одеялом. Утром кофейку попьет, книжку почитат, а там завтраки, обеды… Подружка куда пойдет, дружка на ключ закроет. Эдаким побытом зима на извод пошла.
Санька что-то невесел:
– Аниса, бесчестно мне у твоего куфмана в доме жить.
Честна жена на него с гневом:
– А я здесь не хозяйка? Я разве гола сюда приехала?! Мало приданого сюда привезла? Мало денег ему здесь нажила?!
– Что я спрошу тебя, Аниса, почему ты за старого пошла?
– С дику, бажоной. Перед подружками нать было похвастаться, что муж иностранец. Вышла шутя, думала, что за Европа, что за Норвега. Дале узнала… У старика тогда шикарной ресторан был, картеж… И я главна приманка. За одно погляденье англичана деньгами, американа бральянтами платили. Пять годов я как на горячем отюге жила. Дале заскучала, домой, в Русь тошнехонько захотела.
Мужишко заметил, что я приуныла, до копеечки меня ограбил. Судей купил, в опеку меня взял, сундучишки мои к себе перенес. Ну, я всегда была на это незавидна. Хватай, думаю, только меня в покое оставь… И вот ты, Санюшка, жизнь моя, явился. Я как из гроба встала…
Стариковы комнаты находились в верхнем этаже, и внизу было слыхать, как супруги бранятся по хозяйству. Как-то раз Аниса прибежала от мужа в слезах:
– О, надоело, пятаками да четвертаками у этого Кощея выманивать: на керосин и то спрашивай…
Этой ночью она вдруг спросила Саньку:
– Вот что, бажоной, ты в карты не мастер?
– Игрывал.
– Дак вот како дело, хватит тебе мышью в подполье сидеть. Сходи сразись со стариком в картишки. И еще я придумала – наложи егову шапку оленью. Он будет на шапку дивить, а ты не зевай.
– Ведь он тому подивит, что я не в показанное время явился?
– Не подивит. Есть этта от пароходов остается шляющих.
Санька намылся, набрился, нарядился, вылез задним двором, обошел сад и ступает мимо лавки. Куфман сбарабанил в окно. Санька зашел. Хозяин стул поддерьгат:
– С приездом! В картишки сыграем?
– Можно.
Играют, и вдруг купчишко обратил вниманье на гостеву шапку: «Моя шапка!… Ни у кого такой не бывало…» А спросить неловка… Спутался несчастной и проиграл. Три раз сыграли, и все он не о картах, а о шапке… Продул Саньке триста. Заерестился:
– Подемте красавицу за сто рублей глядеть?!
– Благодарим, насмотрелись.
Хозяин лавку запират, а Санька к Анисы. Она шапку схватила, бегом унесла наверх. Старик пришел, зашумел на лестнице:
– Аниса! Где моя шапка?
– Кака шапка?
– Моя шапка белой оленины со звенышками!
– А куда ложишь? Верно, в шкапу!
Шкап открыли, она там и висит. Старик дивится:
– Что за лешой! Чик в чик сегодня таку шапку у покупателя видел… Тьпфу!!
Санька говорит подруге:
– Против совести, против характера мне этот картеж.
Аниса вспыхнула:
– Ты для меня добывашь! Это мои деньги! Судом не высудишь, силой не схватишь. Одно остается – хитрость.
Опять сколько-то времени живут. Аниса забралась к мужу наверх, добыла праздничну вышиту рубаху. Нарядила любовника.
Куфману отыграться охота, увидел, выскочил из магазина:
– Пожалте, пожалте! Вы гуляете, а картишки скучают!
Санька пальто скинул, партнер на рубаху бельма вылупил.
Карты на руках, а в головы двоит: «Моя рубаха… А пес знат, мало ли рубах… Нет, моя, руска вышивка…»
Из-за этой рубахи парень опять триста рубликов унес.
Только рубаха на место попала, муж летит:
– Черт! Тьфу! Кому ты, тварина, мою рубаху дала? Я други триста от рубахи прогадал!
– Где быть твоим рубахам, кроме комоды?… Вот она! Что ты орешь-то, скоблено рыло, еретик! Ах ты, балда пола, сатана плешива!
Досыта наругалась невинна, обиженна женщина, отвела душу.
На третий раз (на дворе-то уж весна пошла) Аниса перестень мужнев выудила. Санька перчатку напялил, идет. Куфман за ним в сугонь:
– Не дам с выигрышем уехать! Хоть раз нажгу!
За игрой наш обдувало перчатку снял. Кольцо-то и воссияло. У бедного старика опять игра сбилась: «…мое кольцо… Мой фасон… Спрошу… Нет, неудобно…»
Всего за три раза наказали наши земляки почтенного старичка на девять сотенных. Теперь они сами себе господа!
А Санька о другом забеспокоился:
– Аниса, я в городе показался. Время вешно, народу людно. Заметят, что у тебя живу.
Она день-два со стариком ладно поразговаривала, сказыват любовнику:
– Барину моему на лето прикашшик надо рыбу закупить. Ты эким анделом зайди, дешево запроси. Он тя схватит.
Санька заходит в лавку, куфман козой глядит:
– Нет уж, в карты наигрались!…
– Не до карт, господин куфман! Я посоветоваться. У меня шкуну разбило, незастрахованный товар потонул. Я разорен. Ищу работы.
– Так и надо! Потому и потонул, что не обыгрывай в карты. А каку работу можешь?
– Доверенным, приказчиком…
– Мне русской приказчик надо. Сколько просишь?
Санька назвал смешную цифру. Старик на дешево лакомой. Сладились.
Теперь не надо прятаться, входя-выходя. Ловче жить стало.
– А мне этого стало мало, – припадат к дружку подружка. – Мы с тобой молоды да могутны, нам песню-ту во весь голос надо спеть. Мне при всех хоть однажды охота с тобой рука в руку погулять, чтобы все увидели, все позарились. Шурочка, век наш недолгой, выпьем по полной!
– Аниса, у твоего старика в дому я связан… Каша не наша, котел не свой…
– Ужо погоди, проведаю, ладит ли он у моря дачу снимать.
Невдолги видит Санька – его любезна пляшет да поет.
– Что за радость?
– Меня посылат на дачу, тебя по рыбу, сам при лавке останется. Что губы надул? Дача-то ведь в том же рыбном становище. В одном домичке будем жить у водички. Вечерком двоима в лодочки – ты грести, я править… На мох по морошку пойдем.
– Кряду и донесут.
– Пушшай доносят. Я придумала запутать муженька.
Назавтра и приказчик наш с новостями:
– Хозяин спешно выпроваживает, боится, как бы конкуренты впереди не забежали. И тебе, Аниса, велит сряжаться.
Аниса полетела наверх.
– Вот что, милостивый осударь, ты помощника имеш, и я без прислуги одна в рыбну бочку не полезу.
– Оставайся дома. На прислугу лишних капиталов нет.
– На лешой твои капиталы! Ты прикащика жени, вот мне дарова кухарка.
– А то верно! Только с улицы бабу в дом не допущу.
– Черт ли с улицы! У соседа девка – куда с добром!
– Не помню такой. Надо посмотреть.
– А завтра чуть свет она крыльцо мести будет. Ты сходи.
На заре вверху половицы заскрипели, тот девку смотреть засобирался. Аниса набивной сарафанишко надернула, ситцевым платком завязалась, задним двором в соседи забежала и пашет крыльцо. А благоверный ейной пройдет мимо да поглядит, пройдет да поглядит. Дале ушел. Она опять кругом обежала, переоделась и наверх.
– Видел девку? Какова?
– Что за черт! До чего на тебя похожа! И ростом, и постатью, и всем. Как же люди разбираться будут – где барыня, где кухарка?
– Знамо, что котора в хорошем платье -дак барыня, а в немудром -дак кухарка.
Аниса и на самом деле бедного соседа девчонку взяла, только никому не показала, а скорехонько и с ней и с любовником усвистала на дачу. Оттуда бросила мужу открытку, что приказчик женился.
У старика делов тоже выше головы. В гавани полно пароходов, моряков. Он винишком поторговыват, с шулерами заодно деннонощной картеж заварил. Спать некогда.
Аниски с Санькой давно хорошо. Открыто с прихехе жоночка загуляла. Хоть день, да мой! Всякой вечер в шлюпке под парусом катаются, на угоре при публике в обнимку сидят, в ресторанчике вместе выпивают, закусывают. Аниска завсе в новых туалетах. Санька тоже вытягается. И все на их глядят, все завидуют:
– Ах, кака прелестна парочка. Это счастливы молодожены медовый месяц провожают.
А дни, как гуси, пролетают.
Санька увидал как-то два-три знакомых лица.
Ночью поскучал:
– Нам аккуратно бы надо, Аниса! Прихлопнет нас твой благоверный.
– Ты меня, Саня, не брани. Я как чудный сон гляжу – с тобой гуляю. А туда написано, что прикащик соседской дочерью оженился. Пусть разбират.
Экой приятной скандальчик, что супружница кавалера наружно любит, старичку, конечно, рассказывают – каждой, кому не лень.
Он над дураком хохочет:
– Бросьте, господа! Сплошно недорозумение! С ним не моя жена, а его собственна. Это кухарка наша. Действительно, она с женой очень похожи. Я сам поражаюсь…
А счастливым молодоженам как-то вдруг стало не до смеху. Им письма обидны заподкидывали, сторонни люди нахально заощерялись… Санька брови хмурит:
– Довольно, Аниса, по ножевому острею ходить.
На волоске повисла наша хитрость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Теперь я спокойна, -конона корабельщика вся вселенна почитает.
Отец в ответ:
– Конон Иванович отменитой мастер. Только не страм ли нашей фамилии, если мой сын с топором в руках будет за гроши поденщичать, а сторонние люди его корабли станут товаром нагружать, за море отправлять да тыщи загребать. Не для того я парня от солдатчины откупил, чтобы он чернорабочим сделался.
Весной Санька приехал домой на побывку, и отец начал со старшими сыновьями советовать, как бы беспутного в купеческое дело впрячь. Те говорят:
– Сосед в Норвегу шкуну сряжат. Пошли-ко с Санькой мучки хоть немножко. Пущай на рыбу выменят. Рыба сей год у нас будет дорога.
Отец вызывает Саньку:
– Ты, парень, в полных годах. И красен телом, да мал делом. Пора робячьи бобушки бросить. Сосед в Норвегу походит и тебя прихватит. Доверяю тебе муки двацать кулей. Норвега промену даст рыбой. Трешшочки, палтасинки привезешь, этта продадим, у барыша ты в паю будешь.
Парень затужил было по мастере Кононе. Конона кто раз узнал, век почитать будет, однако и за границу попасть охота. Сошили нашему путешественнику тройку хорошу шевиотову, рубах накрахмалили, подорожников напекли. Спровадили.
Когда в море выбежали, на волю, на ветер да на простор, радость Саньке припала. Будто новый сделался.
Капитан дразнит:
– Порато весел, Саня! Обратно ужо плакать будешь.
И в Норвеге все веселит, он тут сам себе барин. Бритой да модной сходил с визитом к консулу, дале отправился в город. На угоре норвецка керке и там орган играт, было воскресенье. Санька зашел да и перекрестился. И кряду на него некотора прекрасна дама глаза приворотила. Народ сидят, в книжки нос улепили, а эта на парня зарится. И Санька на ей зглянул, и сердце у него остановилось. Така она, каку ему надо. У ей все тако, как он жалат. А дума думу побиват:
– Я эту особу где-то видал?! Ейно лицо мне знакомо…
Народ из керки завыходили. Санька сзади этой барыни ступат. Она оглянулась, говорит:
– Думаю, не русской ли вы?
– Русской. И вы по говори-то русска?
…И вдруг его как ударило:
– Аниса!! Я вас знаю! Вы Аниса!
Норвежана на них запоглядывали. Санька застыдился и отстал. Однако досмотрел, что дом, куда она дошла, с магазином. Вернулся на шкуну, пал на койку, костюма не сложил. Капитан подивился:
– Саня, здоров ли?
– Болен. Влюбился.
В виде шутки помянул про свою встречу. Капитан говорит:
– А ведь я слыхал про эту особу. Взета сюда из Архангельска за старого куфмана. У мужишка-то, бывало, во всю навигацию притон, карты, пьянство. А твоя-то красавица, сказывают, многим была на радость. Ты сходи, понюхай…
Назавтра Санька таким ли щеголем ходит мимо тот дом. Из лавки и лезет пузатой старичонко, кричит:
– Тузи так! Заходи в мой крам!
Санька не отказался, думат, не покажется ли она. Купчишко около юлит:
– Может, в картишки перекинемся? А то… есть у меня на дому товар тебе по уму. Приди, как магазины закроют. За погляденье сто рублей.
Парню жарко стало: «Видно, капитан-то не соврал!… Не чай пить куфман приглашат».
На пристань прибежал, муку свою, не спросившись, не сказавшись, первому попавшему покупателю за сто рублей бросил и в потеменках явился к бретому старику. Тот лавку замкнул и садом провел его к себе на квартиру. Посадил в большой залы на диван, зажег ланпы, занавесил окна и позвал:
– Аниса!
Зашла в зало Санькина красавица. Разделась перед зеркалом гола, и старик провел ей нагу кругом залы. Санька вскочил как безумный, кинул сто рублей и убежал на шкуну. Там спешка – завтра плывут обратно в Русь. У Саньки ни товару, ни денег. А всю дорогу от любви плакал, не о товаре:
– Эх, Аниса, Аниса! Как ты мне на сердце села.
Дома отец покричал, покричал, да и махнул рукой. Санька эту зиму из-за прилавка не выходит, кули таскат, счета ведет. На уме-то: уважу, дак в Норвегу спустят… Зимы конца не было, а весна пришла. Санька не пьет, не ест:
– Папа, спусти в Норвегу, сейгод не подкачаю!
Отец и доверил на полтретьяста норвецких крон.
Как пьяницу на вино, так Саньку в тот дом с магазином. Товар прилюбился, дак и ум отступился. Опять старичонко его зазвал и нагу красавицу при свете ламп и свечей показал. Она этот раз тихонько, как бы в танце по залы прошлась, против гостя приостановилась, рассмехнулась. Санька бросил старику весь бумажник и убежал на шкуну. А в бумажнике вся выручка, без мала полтысячи… И тысяча была бы, не пожалел бы для этой Анисы.
Домой приплыл, будто после запоя. Отец – ни на глаза. Всему племени бедно над злосчастным:
– Беда с Санькой! Оприкосили, испортили его норвежана!…
В зиму мати стряхнулась было с женитьбой – на сына не худы зарились, да он и разговору не повел. Об Анисе пуще старого заскучал. И ото всех таит, никому не сказыват. Это тяжеле всего.
Опять весна пошла, лето и… о Норвеге заикнуться нельзя. Санька дробовку за плечо да на бор. Неделями дома нету. Обородател, похудел. Родитель только однажды ему проговорил:
– Жалко, ах как жалко, что тебя от солдатчины откупил. Люди-те при мне тебя бродягой взвеличали!
День за днем, мрачно время приходит, осень, распута. Бредет оногды Санька по набережной, а знакомой почтовой чиновник и окликат:
– Саня, тебе загранично письмо до востребованья есть!
Санька на почту прилетел, конверт разорвал, читат: «Вызнала ваше дорогое имя у пароходских. Почто сейгод не гостили? Ждала цело лето. Обажаю вас, Саничка, с первого взгляду в керки. Я тогды тебя забыду, когда закроюцце глаза…»
Письма не дочитал, полетел по пароходским конторам.
– Пароходы в Норвегу еще будут?
– Завтра последний с тесом походит…
Дома матери в ноги:
– Где хошь, к утру сотенну добывай! Нать в Норвегу.
– Дитетко, не плавай! Санюшка, не теряйся!
– Маманька, напрасно… Папы скажи – уехал либо добыть, либо домой не быть…
Этот раз и Белым и Мурманским морем из-за осенних туманов долго шли.
Санька лежит в каюты, не думат ни о чем, никаких планов не строит… У норвежского берега те же дожди. Нашему путешественнику это на руку. В воскресенье он застегнулся дождевиком, кепку на нос нахлупил, шагат в керку. У норвежан в праздник работы не задевают, как в клуб, в керку свою идут. Аниса хоть не моляша, тоже была. Санька из дверей смотрит, ждет… После пенья народ повалил. Санька в темном переходе прижал свою прекрасну даму за бок… Не охнула и не ахнула, – вот сколь бабы не крепки!-только побелела, как береста, уронила сумочку, и пока Санька подымал, шепнула:
– В полночь, черным крыльцом!
О полночь он зашел во двор – ни дворника, ни собаки. Залез в сени… Кто-то его обнимат, припадат, в горницу тащит. Золото с золотом свилося, жемчужина с другою скатилась!
Санька говорит:
– Ты меня весь мой век мучила…
– Нет, ты меня мучил! Разве настояшшой мушшина так поступат? Придешь, эдаки деньги из-за меня старому черту бросишь да издале и любуиссе!
– Я к тебе и дороги не смел прокладывать. Думал, эдака королева…
– А ты чем не король? Я отсель тебя скоро не выпущу. Согласись у меня в секрете пожить?
– Да, Аниса. Я тебя с семнадцати годов жадал.
– А о старичонке не беспокойся. Я его во свои комнаты года два не пускаю. Да он что-то стал временем будто не в полном уме. Знат, деньги считат да в карты тешится.
Жирует Санька у своей желанной тайно от всех. Спит под ейным отласным одеялом. Утром кофейку попьет, книжку почитат, а там завтраки, обеды… Подружка куда пойдет, дружка на ключ закроет. Эдаким побытом зима на извод пошла.
Санька что-то невесел:
– Аниса, бесчестно мне у твоего куфмана в доме жить.
Честна жена на него с гневом:
– А я здесь не хозяйка? Я разве гола сюда приехала?! Мало приданого сюда привезла? Мало денег ему здесь нажила?!
– Что я спрошу тебя, Аниса, почему ты за старого пошла?
– С дику, бажоной. Перед подружками нать было похвастаться, что муж иностранец. Вышла шутя, думала, что за Европа, что за Норвега. Дале узнала… У старика тогда шикарной ресторан был, картеж… И я главна приманка. За одно погляденье англичана деньгами, американа бральянтами платили. Пять годов я как на горячем отюге жила. Дале заскучала, домой, в Русь тошнехонько захотела.
Мужишко заметил, что я приуныла, до копеечки меня ограбил. Судей купил, в опеку меня взял, сундучишки мои к себе перенес. Ну, я всегда была на это незавидна. Хватай, думаю, только меня в покое оставь… И вот ты, Санюшка, жизнь моя, явился. Я как из гроба встала…
Стариковы комнаты находились в верхнем этаже, и внизу было слыхать, как супруги бранятся по хозяйству. Как-то раз Аниса прибежала от мужа в слезах:
– О, надоело, пятаками да четвертаками у этого Кощея выманивать: на керосин и то спрашивай…
Этой ночью она вдруг спросила Саньку:
– Вот что, бажоной, ты в карты не мастер?
– Игрывал.
– Дак вот како дело, хватит тебе мышью в подполье сидеть. Сходи сразись со стариком в картишки. И еще я придумала – наложи егову шапку оленью. Он будет на шапку дивить, а ты не зевай.
– Ведь он тому подивит, что я не в показанное время явился?
– Не подивит. Есть этта от пароходов остается шляющих.
Санька намылся, набрился, нарядился, вылез задним двором, обошел сад и ступает мимо лавки. Куфман сбарабанил в окно. Санька зашел. Хозяин стул поддерьгат:
– С приездом! В картишки сыграем?
– Можно.
Играют, и вдруг купчишко обратил вниманье на гостеву шапку: «Моя шапка!… Ни у кого такой не бывало…» А спросить неловка… Спутался несчастной и проиграл. Три раз сыграли, и все он не о картах, а о шапке… Продул Саньке триста. Заерестился:
– Подемте красавицу за сто рублей глядеть?!
– Благодарим, насмотрелись.
Хозяин лавку запират, а Санька к Анисы. Она шапку схватила, бегом унесла наверх. Старик пришел, зашумел на лестнице:
– Аниса! Где моя шапка?
– Кака шапка?
– Моя шапка белой оленины со звенышками!
– А куда ложишь? Верно, в шкапу!
Шкап открыли, она там и висит. Старик дивится:
– Что за лешой! Чик в чик сегодня таку шапку у покупателя видел… Тьпфу!!
Санька говорит подруге:
– Против совести, против характера мне этот картеж.
Аниса вспыхнула:
– Ты для меня добывашь! Это мои деньги! Судом не высудишь, силой не схватишь. Одно остается – хитрость.
Опять сколько-то времени живут. Аниса забралась к мужу наверх, добыла праздничну вышиту рубаху. Нарядила любовника.
Куфману отыграться охота, увидел, выскочил из магазина:
– Пожалте, пожалте! Вы гуляете, а картишки скучают!
Санька пальто скинул, партнер на рубаху бельма вылупил.
Карты на руках, а в головы двоит: «Моя рубаха… А пес знат, мало ли рубах… Нет, моя, руска вышивка…»
Из-за этой рубахи парень опять триста рубликов унес.
Только рубаха на место попала, муж летит:
– Черт! Тьфу! Кому ты, тварина, мою рубаху дала? Я други триста от рубахи прогадал!
– Где быть твоим рубахам, кроме комоды?… Вот она! Что ты орешь-то, скоблено рыло, еретик! Ах ты, балда пола, сатана плешива!
Досыта наругалась невинна, обиженна женщина, отвела душу.
На третий раз (на дворе-то уж весна пошла) Аниса перестень мужнев выудила. Санька перчатку напялил, идет. Куфман за ним в сугонь:
– Не дам с выигрышем уехать! Хоть раз нажгу!
За игрой наш обдувало перчатку снял. Кольцо-то и воссияло. У бедного старика опять игра сбилась: «…мое кольцо… Мой фасон… Спрошу… Нет, неудобно…»
Всего за три раза наказали наши земляки почтенного старичка на девять сотенных. Теперь они сами себе господа!
А Санька о другом забеспокоился:
– Аниса, я в городе показался. Время вешно, народу людно. Заметят, что у тебя живу.
Она день-два со стариком ладно поразговаривала, сказыват любовнику:
– Барину моему на лето прикашшик надо рыбу закупить. Ты эким анделом зайди, дешево запроси. Он тя схватит.
Санька заходит в лавку, куфман козой глядит:
– Нет уж, в карты наигрались!…
– Не до карт, господин куфман! Я посоветоваться. У меня шкуну разбило, незастрахованный товар потонул. Я разорен. Ищу работы.
– Так и надо! Потому и потонул, что не обыгрывай в карты. А каку работу можешь?
– Доверенным, приказчиком…
– Мне русской приказчик надо. Сколько просишь?
Санька назвал смешную цифру. Старик на дешево лакомой. Сладились.
Теперь не надо прятаться, входя-выходя. Ловче жить стало.
– А мне этого стало мало, – припадат к дружку подружка. – Мы с тобой молоды да могутны, нам песню-ту во весь голос надо спеть. Мне при всех хоть однажды охота с тобой рука в руку погулять, чтобы все увидели, все позарились. Шурочка, век наш недолгой, выпьем по полной!
– Аниса, у твоего старика в дому я связан… Каша не наша, котел не свой…
– Ужо погоди, проведаю, ладит ли он у моря дачу снимать.
Невдолги видит Санька – его любезна пляшет да поет.
– Что за радость?
– Меня посылат на дачу, тебя по рыбу, сам при лавке останется. Что губы надул? Дача-то ведь в том же рыбном становище. В одном домичке будем жить у водички. Вечерком двоима в лодочки – ты грести, я править… На мох по морошку пойдем.
– Кряду и донесут.
– Пушшай доносят. Я придумала запутать муженька.
Назавтра и приказчик наш с новостями:
– Хозяин спешно выпроваживает, боится, как бы конкуренты впереди не забежали. И тебе, Аниса, велит сряжаться.
Аниса полетела наверх.
– Вот что, милостивый осударь, ты помощника имеш, и я без прислуги одна в рыбну бочку не полезу.
– Оставайся дома. На прислугу лишних капиталов нет.
– На лешой твои капиталы! Ты прикащика жени, вот мне дарова кухарка.
– А то верно! Только с улицы бабу в дом не допущу.
– Черт ли с улицы! У соседа девка – куда с добром!
– Не помню такой. Надо посмотреть.
– А завтра чуть свет она крыльцо мести будет. Ты сходи.
На заре вверху половицы заскрипели, тот девку смотреть засобирался. Аниса набивной сарафанишко надернула, ситцевым платком завязалась, задним двором в соседи забежала и пашет крыльцо. А благоверный ейной пройдет мимо да поглядит, пройдет да поглядит. Дале ушел. Она опять кругом обежала, переоделась и наверх.
– Видел девку? Какова?
– Что за черт! До чего на тебя похожа! И ростом, и постатью, и всем. Как же люди разбираться будут – где барыня, где кухарка?
– Знамо, что котора в хорошем платье -дак барыня, а в немудром -дак кухарка.
Аниса и на самом деле бедного соседа девчонку взяла, только никому не показала, а скорехонько и с ней и с любовником усвистала на дачу. Оттуда бросила мужу открытку, что приказчик женился.
У старика делов тоже выше головы. В гавани полно пароходов, моряков. Он винишком поторговыват, с шулерами заодно деннонощной картеж заварил. Спать некогда.
Аниски с Санькой давно хорошо. Открыто с прихехе жоночка загуляла. Хоть день, да мой! Всякой вечер в шлюпке под парусом катаются, на угоре при публике в обнимку сидят, в ресторанчике вместе выпивают, закусывают. Аниска завсе в новых туалетах. Санька тоже вытягается. И все на их глядят, все завидуют:
– Ах, кака прелестна парочка. Это счастливы молодожены медовый месяц провожают.
А дни, как гуси, пролетают.
Санька увидал как-то два-три знакомых лица.
Ночью поскучал:
– Нам аккуратно бы надо, Аниса! Прихлопнет нас твой благоверный.
– Ты меня, Саня, не брани. Я как чудный сон гляжу – с тобой гуляю. А туда написано, что прикащик соседской дочерью оженился. Пусть разбират.
Экой приятной скандальчик, что супружница кавалера наружно любит, старичку, конечно, рассказывают – каждой, кому не лень.
Он над дураком хохочет:
– Бросьте, господа! Сплошно недорозумение! С ним не моя жена, а его собственна. Это кухарка наша. Действительно, она с женой очень похожи. Я сам поражаюсь…
А счастливым молодоженам как-то вдруг стало не до смеху. Им письма обидны заподкидывали, сторонни люди нахально заощерялись… Санька брови хмурит:
– Довольно, Аниса, по ножевому острею ходить.
На волоске повисла наша хитрость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54