После т
ой страшной ночи с моей добродетели начисто слетела присущая ей прежде с
песь.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Это оттого, что ты стала соучастницей.
РЕНЕ. Да Ц соучастницей голубя, маленького белого цветка в златокудрой
пыльце. Я поняла, что была прежде не женщиной, а зверем, имя которому Добро
детель… Вы же, матушка, и поныне Ц тот зверь.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Такого о своей скромной персоне мне слышать еще не приход
илось.
РЕНЕ. Нет? Ну так я вам повторю хоть тысячу раз. Вы Ц зверь Добродетели, сво
ими клыками и когтями вы рвете Альфонса на куски.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ты, верно, шутишь! Это меня, меня рвут на куски. И мой мучител
ь Ц твой муженек с его белыми зубами и сверкающими когтями.
РЕНЕ. Нет у Альфонса никаких когтей! Лишь жалкие изобретения человеческо
го ума: кнут, нож, веревка да заржавленные орудия пыток. Для него все эти пр
едметы Ц примерно то же, что для нас, женщин, белила, румяна, пудра, помада,
духи, зеркальце. А у вас Ц клыки, дарованные самой природой. Ваши полные б
едра, ваша высокая грудь, не увядшая, несмотря на возраст, Ц вот они, когти
и клыки. Все ваше тело до кончиков ногтей покрыто острыми шипами доброде
тели. Каждого, кто приблизится к вам, вы пронзаете этими шипами, подминает
е под себя, душите!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Не забывай: эта самая грудь вскормила тебя!
РЕНЕ. Помню. Во мне течет ваша кровь, и тело мое устроено точно так же. Но гру
ди мои из другого материала Ц они не скованы обетами и корсетом благонр
авия и общественных устоев. Батюшка, должно быть, обожал вашу грудь Ц вед
ь для такой четы благонравие было важнее, чем любовь.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Не смей говорить гадости об отце!
РЕНЕ. Ах, я покусилась на ваши драгоценные воспоминания: как приятно дума
ть, что и в постели с собственным мужем продолжаешь оставаться членом об
щества. Вместо того чтобы говорить о любви, вы, верно, восхищались собстве
нной безупречностью. И были вполне довольны, да? А ведь в вас, матушка, была
замочная скважина к той двери, что ведет к блаженству, а у него был ключ. Ст
оило только повернуть ключ в замке!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Боже, какая мерзость!
РЕНЕ. Увы, ключ не подходил к замку. А вы еще и посмеивались: «Я не желаю быть
этим изогнутым ржавым ключом. А я не желаю быть какой-то скважиной, жалос
тно скрипящей при повороте ключа». Вы всем телом Ц грудью, животом, бедра
ми, Ц как осьминог щупальцами, прилепились к благопристойности. Доброд
етель, благонравие и приличия вы клали с собой в постель, да еще урчали при
этом от удовольствия. Как звери! А ко всему хоть чуть-чуть выходящему за р
амки устоев вы испытывали ненависть и презрение, они стали для вас чем-то
вроде обязательного и полезного для здоровья трехразового питания. Все
у вас было именно там, где надлежит: и спальня, и гостиная, и ванная, и кухня.
А вы расхаживали по своему чинному владению и рассуждали о добром имени,
порядочности, репутации. И даже во сне не приходило вам в голову открыть к
лючом ту дверь, за которой Ц бескрайнее, усыпанное звездами небо.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Это верно. Открыть дверь в преисподнюю нам и в самом деле в
голову не приходило.
РЕНЕ. Поразительная способность Ц презирать то, чего не можешь даже воо
бразить. Это презрение висит над всеми вами огромной сетью, а вы почивает
е в нем, словно в гамаке, и наслаждаетесь послеобеденным сном. Ваши груди,
животы, бедра незаметно для вас самих обретают твердость меди, а вы знай п
олируете металлическую свою поверхность, чтобы она сияла. Такие, как вы, г
оворят: роза прекрасна, змея отвратительна. И вам неведомо, что роза и змея
Ц нежнейшие друзья, по ночам они принимают облик друг друга: щеки змеи от
ливают пурпуром, а роза посверкивает чешуей. Увидев кролика, вы восклица
ете: «Какой милый!» А увидев льва: «Какой страшный!» Откуда вам знать, что н
очью, когда бушует буря, кролик со львом сливаются в любовных объятиях и к
ровь одного смешивается с кровью другого. Что известно вам об этих ночах,
когда святое становится низменным, а низменное Ц святым? Ваши медные мо
зги отравлены ненавистью и презрением, вы отдадите все, только бы таких н
очей вообще не было. Но знайте: если их не будет, даже вам, вам всем, придется
распроститься со спокойными сновидениями.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. «Вам всем»? Это ты родной матери так говоришь? Мать никто н
е заменит!
РЕНЕ. Как же, «не заменит». Вы ведь сами страшно гордитесь, что вы такая же, к
ак все, вполне заменимая. Вы добиваетесь, чтобы и я стала заменимой. Нет уж,
«все вы» Ц самое подходящее обращение.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Невинный кролик, мерзкая гадюка, свирепый лев и хитрая ли
са становятся одинаковыми в ночь, когда сверкают молнии. Это было извест
но и без тебя, тоже мне открытие. В свое время за такие вот ночи немало ведь
м отправили на костер. Ты, Рене, распахнула эту твою дверь, за которой беск
райнее звездное небо, да и упала в бездну.
РЕНЕ. Как вы обожаете порядок, раскладываете каждый платочек и каждую пе
рчатку на отведенную полку, в свой ящичек. «Невинный кролик», «мерзкая га
дюка»… точно так же и людей вы хотите разложить по полочкам. «Добродетел
ьная мадам де Монтрей», порочный маркиз де Сад».
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Каждый сам определяет, на какую полку ему ложиться.
РЕНЕ. Ну а вдруг землетрясение, и содержимое всех ваших полочек перепута
ется: вас швырнет на полку порока, а Альфонса Ц на полку добродетели?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. А нужно, чтобы каждая полка запиралась на ключик, тогда и з
емлетрясение не страшно.
РЕНЕ. Посмотрите хорошенько в зеркало и призадумайтесь Ц на какой полке
вам место. Кто, польстившись на громкое имя маркиза де Сада, отдал дочь в з
аклад? Кто, поняв, что родовой замок маркиза охвачен пожаром, принялся вык
упать свое имущество обратно?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Да, и выкуп уплачен щедрый.
РЕНЕ. Все ваши деньги истрачены лишь на то, чтобы не предстать перед людьм
и в смешном и презренном виде.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Конечно. А кто же станет платить за то, чтобы над ним смеяли
сь и издевались?
РЕНЕ. Вы Ц как шлюха, выкупающая из ломбарда заложенное платье. Выкупите
Ц будете вполне довольны. О, эта ваша мечта о тихой и спокойной жизни! Сид
еть в уютной комнате, завесив окна розовым шелком, и упаси Боже не выгляды
вать Ц что там происходит, на краю мира и даже еще дальше. А потом вы умрет
е, и единственной вашей усладой перед смертью будет мысль о том, что вы не
дали ничему презренному и низменному себя запятнать. Есть ли на свете бо
лее дешевая, более вульгарная причина для гордости?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. А ты разве не умрешь?
РЕНЕ. Умру. Но не так, как вы.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Я надеюсь Ц уж я-то во всяком случае на костер попадать не
намерена.
РЕНЕ. А я не намерена окончить свою жизнь как состарившаяся проститутка,
которая скопила деньжонки на черный день и ударилась в благочестие.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Рене, я тебя ударю!
РЕНЕ. Сделайте милость. Как вам понравится, если от вашего удара я вся слад
острастно затрепещу?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. О-о, какое у тебя сделалось лицо…
РЕНЕ ( делая шаг вперед ). Какое?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ ( визгливо ). Я боюсь! Ты стала так похожа на Альфо
нса!
РЕНЕ ( улыбается ). Графиня де Сан-Фон произнесла замечательную
фразу: «Альфонс Ц это я».
ЗАНАВЕС
Действие третье
Апрель 1790 года.
Со времени предыдущего действия миновало тринадцать лет.
Во Франции уже девятый месяц идет революция.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ ( она сильно сдала ). Рене!
РЕНЕ ( сидит и вышивает; в ее волосах седина ). Что?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Тебе не скучно?
РЕНЕ. Нет.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Тринадцать лет смотрю я, как ты складываешь в корзину про
визию и отправляешься в тюрьму Ц относить Альфонсу передачу. Твое упорс
тво поразительно, оно подавляет меня, я сдаюсь: в силу твоего чувства нель
зя не поверить. Но еще больше поражает меня другое Ц за все тринадцать ле
т я ни разу не видела, чтобы ты томилась и скучала. Вернувшись с одного сви
дания, ты сразу же с удовольствием начинаешь ждать следующего. Словно го
товясь к пикнику, ты прикидываешь, что бы такое повкуснее приготовить.
РЕНЕ. Так оно и есть… Мне очень не хотелось, чтобы муж видел, как я старею. Од
нако, встречаясь со мной по два-три раза в месяц, он не замечал, как годы бер
ут свое.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Но теперь-то уж всему конец. В прошлом месяце Учредительн
ое собрание отменило тюремное заключение по именному королевскому ука
зу. Законность и порядок, в которые я свято верила столько лет, умерли. Ско
ро все злодеи, все умалишенные выйдут на свободу… Ты давно не была у Альфо
нса. Почему?
РЕНЕ. В том уже нет нужды. Теперь достаточно просто ждать Ц и он придет.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Резонно. Да, ты сильно изменилась.
РЕНЕ. Устала. И постарела. Да и потом, как не измениться человеку, когда мен
яется весь мир?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. И все же мне кажется, с тех пор как ты перестала таскать в т
юрьму эти твои корзины с вареньем и разносолами да увлеклась вышиванием
, вид у тебя стал скучный.
РЕНЕ. Это, наверное, весна виновата. Я так ждала ее когда-то, парижскую весн
у. Теперь же она приходит, бурная, как наводнение, а я чувствую Ц она уже не
моя, принадлежит кому-то другому. Все вокруг перевернулось вверх дном, да
и годы мои ушли. Чем дуться на весну, лучше уж сидеть дома взаперти и вышив
ать Ц вдруг весна улыбнется мне хоть из вышитого узора.
Входит Анна.
АННА. Что это у вас Ц и Шарлотта не выходит? Неужто и она отправилась в Вер
саль с прочими трудящимися массами требовать хлеба?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Анна, ты? Что-нибудь случилось?
АННА. Пришла проститься. А еще лучше будет, если вы, матушка, поедете со мно
й.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Как Ц проститься? Куда ты? Что за новости?
АННА. Мы с мужем уезжаем в Венецию.
РЕНЕ ( в первый раз за все время поднимает голову ). В Венецию…
АННА. Нет-нет, сестрица. С тем путешествием, увы, ничего общего. Муж купил в
Венеции палаццо, и мы срочно туда переезжаем.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. А как же ваш дворец, а должность при дворе?! Все бросить и уе
хать на чужбину?
АННА. Здесь оставаться опасно. Мой муж Ц человек дальновидный, он говори
т, что пустые надежды аристократии на какие-то перемены к лучшему ему над
оели. Да вы, матушка, знаете все и сами. Граф Мирабо предлагал его величест
ву эмигрировать, но граф Прованский был против. А муж тоже считает, что кор
олю следовало бы уехать, пока не поздно.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. И все же его величество пока еще здесь.
АННА. Да, такого медлительного короля Франция еще не знала.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Пока король здесь, мы тоже должны оставаться в Париже.
АННА. Скажите, какая роялистка! Матушка, поймите вы Ц теперь не до глупост
ей. Это вам только кажется, будто буря улеглась, что ждет нас завтра Ц ска
зать трудно. Мужу привиделся ночью кошмарный сон, а наутро он решил: все, п
ора. Ему приснилась площадь Конкорд, превратившаяся в озеро крови.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Когда вокруг происходит такое, надо действовать очень ос
мотрительно Ц десять раз проверить брод, прежде чем соваться в воду. У ме
ня, например, предчувствие, что все обойдется и меня ждет спокойная, тихая
старость. Возможно, будь жив твой батюшка, и на нас обрушился бы гнев толпы
Ц а так кому мы нужны? Наоборот, с тех пор как все перевернулось вверх дно
м, стало полегче Ц все забыли про историю с Альфонсом. Главное Ц не терят
ь головы, не вставать ни на чью сторону, а жить себе да выжидать, чья возьме
т.
АННА. Смотрите, матушка, кончите как графиня де Сан-Фон.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ ( смеется ). Скажешь тоже! Где уж мне удостоиться т
акой славной кончины.
АННА. Сегодня, кстати, ровно год. Как раз тогда в Марселе начались первые б
еспорядки.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Неужели все те слухи Ц правда?
АННА. Чем невероятнее слухи про мадам де Сан-Фон, тем они достоверней. Гра
фине о ту пору прискучил Париж, и она отправилась в Марсель. По ночам, наря
дившись портовой шлюхой, она завлекала матросов, а утром возвращалась в
свой роскошный особняк и пересчитывала заработанные медяки. Специальн
ый ювелир оправлял каждую монету в драгоценные каменья. Графиня намерев
алась обшить этими медяками платье сверху донизу, а затем поразить весь
Париж.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Однако она ведь была далеко не первой молодости Ц вряд л
и она стала бы появляться в свет в открытом платье. А чтобы обшить монетам
и закрытое платье, надо было, верно, ого-го как потрудиться.
АННА. И вот одной прекрасной ночью, когда графиня караулила на углу очере
дного клиента, началась заваруха. Нашу ряженую шлюху увлекло разбушевав
шейся толпой, и она вместе со всеми стала распевать песни.
В левом углу сцены появляется Шарлотта, одетая во все черное. Она ст
оит и слушает.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Знаю-знаю. «Всех аристократов на фонарь».
АННА. Графиня пела «Аристократов на фонарь» громче всех и маршировала в
самом первом ряду. Потом на толпу напала полиция и началась паника, графи
ню сбили с ног и затоптали насмерть. Когда настало утро, бунтовщики подоб
рали труп, положили его на выломанную створку двери и с плачем и стенания
ми понесли по улицам. Графиня превратилась в Невинную Жертву, в Народную
Богиню. Какой-то рифмоплет Ц такие есть в каждом квартале Ц тут же сочин
ил песню «Прекрасная шлюха», и все стали петь ее хором. Ни один человек в т
олпе и не подозревал, кого они несут. В сиянии утреннего солнца мадам де Са
н-Фон была похожа на ощипанную курицу. Ее набеленное лицо, покрытое пятна
ми крови и синяками, впоследствии превратилось в красно-бело-синее знам
я революции. Когда же белила потекли под горячими лучами солнца, люди, пор
аженные, увидели, как на их глазах лицо молодой женщины превращается в мо
рщинистую физиономию старухи. Впрочем, она так и осталась для них Прекра
сной Шлюхой. Никого не смутили даже дряблые ляжки, просвечивавшие сквозь
разодранное платье. Труп протащили по всем улицам, а потом процессия нап
равилась к морю. Графиню опустили в волны Средиземного моря, синего от ст
арости, черпающего силы в одной только смерти… Ну то, что именно с этих соб
ытий началась революция, вам известно.
Пауза. Шарлотта тихо уходит.
РЕНЕ. Так ты едешь в Венецию, к этому мертвому морю?
АННА ( вздрогнув ). Не говори так. Мы едем туда, чтобы жить, а не уми
рать.
РЕНЕ. Как тебе хочется жить. Как ты всегда ради этого хлопочешь. И такою ты
была всегда. А на самом деле жизнь в тебя всякий раз вдыхает кто-то другой.
Ну конечно, с тем путешествием в Венецию ничего общего нет. Ты ведь не веда
ешь, что такое память, обрывки твоей жизни не связаны между собой ни едино
й нитью.
АННА. Ты хочешь, чтобы я все помнила? Не беспокойся, когда нужно, воспомина
ния к моим услугам. Только жить они мне не мешают. И знаешь, Рене, это у тебя
нет воспоминаний. Ты всю жизнь, каждый день с раннего утра и до ночи, сидел
а уткнувшись лицом в белую стену. Если так долго всматриваться в недвижн
ую белую стену, начнешь различать на ней и темные пятна, похожие на засохш
ую кровь, и дождевые потоки, напоминающие следы слез.
РЕНЕ. Это верно, что я смотрела в одну точку. Только не в стену, а в стоячую в
оду омута Ц самого глубокого, какой только может быть. Вот моя доля.
АННА. Поэтому тебе и вспомнить нечего. Всегда Ц одно и то же.
РЕНЕ. Мои воспоминания подобны мухе, застывшей в янтаре. Это не блики, скол
ьзящие по вечно изменчивой водной ряби, как у тебя… Ты правильно сказала.
Тебе воспоминания жить не мешают. А мне мешают. Всегда.
АННА. И еще как. К тому же вызывают муки ревности. Вот смотришь ты на мое лиц
о и читаешь в нем два воспоминания, особенно тебе ненавистные. Воспомина
ния о том, чего у тебя не было никогда: о Венеции и о счастье.
РЕНЕ. Венеция и счастье… Да, две эти мухи в янтарь не замуруешь. Я никогда н
е желала ни того ни другого.
АННА. Это ты теперь так говоришь.
РЕНЕ. Нет. Сейчас я знаю, чего я желала. В юности, кажется, я и в самом деле меч
тала о том же, что и ты… О Венеции и о счастье… Но мухи, застывшие в моем янта
ре, не имеют ничего общего ни с Венецией, ни со счастьем, Ц они страшны, нес
казанно, невыразимо страшны. Я не мечтала о таком в юности, даже представи
ть не могла.
Но с годами постепенно я поняла. Когда происходит то, чего ты больше всего
боялась, на самом деле исполняется твое неосознанное, сокровеннейшее же
лание. Только оно достойно чести стать настоящим воспоминанием, навеки з
астыть в кусочке янтаря. Это плод, которым не пресытишься, вкуси его хоть с
то тысяч раз.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ну-ну, Рене, бывает и по-другому. Иногда со старостью на душ
у нисходят мир и счастье. Когда неделю назад пришло последнее письмо от А
льфонса, я почувствовала, как смягчилось мое сердце. Он знает, что скоро бу
дет свободен, и все же не держит ни на кого зла.
1 2 3 4 5 6 7 8
ой страшной ночи с моей добродетели начисто слетела присущая ей прежде с
песь.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Это оттого, что ты стала соучастницей.
РЕНЕ. Да Ц соучастницей голубя, маленького белого цветка в златокудрой
пыльце. Я поняла, что была прежде не женщиной, а зверем, имя которому Добро
детель… Вы же, матушка, и поныне Ц тот зверь.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Такого о своей скромной персоне мне слышать еще не приход
илось.
РЕНЕ. Нет? Ну так я вам повторю хоть тысячу раз. Вы Ц зверь Добродетели, сво
ими клыками и когтями вы рвете Альфонса на куски.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ты, верно, шутишь! Это меня, меня рвут на куски. И мой мучител
ь Ц твой муженек с его белыми зубами и сверкающими когтями.
РЕНЕ. Нет у Альфонса никаких когтей! Лишь жалкие изобретения человеческо
го ума: кнут, нож, веревка да заржавленные орудия пыток. Для него все эти пр
едметы Ц примерно то же, что для нас, женщин, белила, румяна, пудра, помада,
духи, зеркальце. А у вас Ц клыки, дарованные самой природой. Ваши полные б
едра, ваша высокая грудь, не увядшая, несмотря на возраст, Ц вот они, когти
и клыки. Все ваше тело до кончиков ногтей покрыто острыми шипами доброде
тели. Каждого, кто приблизится к вам, вы пронзаете этими шипами, подминает
е под себя, душите!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Не забывай: эта самая грудь вскормила тебя!
РЕНЕ. Помню. Во мне течет ваша кровь, и тело мое устроено точно так же. Но гру
ди мои из другого материала Ц они не скованы обетами и корсетом благонр
авия и общественных устоев. Батюшка, должно быть, обожал вашу грудь Ц вед
ь для такой четы благонравие было важнее, чем любовь.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Не смей говорить гадости об отце!
РЕНЕ. Ах, я покусилась на ваши драгоценные воспоминания: как приятно дума
ть, что и в постели с собственным мужем продолжаешь оставаться членом об
щества. Вместо того чтобы говорить о любви, вы, верно, восхищались собстве
нной безупречностью. И были вполне довольны, да? А ведь в вас, матушка, была
замочная скважина к той двери, что ведет к блаженству, а у него был ключ. Ст
оило только повернуть ключ в замке!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Боже, какая мерзость!
РЕНЕ. Увы, ключ не подходил к замку. А вы еще и посмеивались: «Я не желаю быть
этим изогнутым ржавым ключом. А я не желаю быть какой-то скважиной, жалос
тно скрипящей при повороте ключа». Вы всем телом Ц грудью, животом, бедра
ми, Ц как осьминог щупальцами, прилепились к благопристойности. Доброд
етель, благонравие и приличия вы клали с собой в постель, да еще урчали при
этом от удовольствия. Как звери! А ко всему хоть чуть-чуть выходящему за р
амки устоев вы испытывали ненависть и презрение, они стали для вас чем-то
вроде обязательного и полезного для здоровья трехразового питания. Все
у вас было именно там, где надлежит: и спальня, и гостиная, и ванная, и кухня.
А вы расхаживали по своему чинному владению и рассуждали о добром имени,
порядочности, репутации. И даже во сне не приходило вам в голову открыть к
лючом ту дверь, за которой Ц бескрайнее, усыпанное звездами небо.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Это верно. Открыть дверь в преисподнюю нам и в самом деле в
голову не приходило.
РЕНЕ. Поразительная способность Ц презирать то, чего не можешь даже воо
бразить. Это презрение висит над всеми вами огромной сетью, а вы почивает
е в нем, словно в гамаке, и наслаждаетесь послеобеденным сном. Ваши груди,
животы, бедра незаметно для вас самих обретают твердость меди, а вы знай п
олируете металлическую свою поверхность, чтобы она сияла. Такие, как вы, г
оворят: роза прекрасна, змея отвратительна. И вам неведомо, что роза и змея
Ц нежнейшие друзья, по ночам они принимают облик друг друга: щеки змеи от
ливают пурпуром, а роза посверкивает чешуей. Увидев кролика, вы восклица
ете: «Какой милый!» А увидев льва: «Какой страшный!» Откуда вам знать, что н
очью, когда бушует буря, кролик со львом сливаются в любовных объятиях и к
ровь одного смешивается с кровью другого. Что известно вам об этих ночах,
когда святое становится низменным, а низменное Ц святым? Ваши медные мо
зги отравлены ненавистью и презрением, вы отдадите все, только бы таких н
очей вообще не было. Но знайте: если их не будет, даже вам, вам всем, придется
распроститься со спокойными сновидениями.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. «Вам всем»? Это ты родной матери так говоришь? Мать никто н
е заменит!
РЕНЕ. Как же, «не заменит». Вы ведь сами страшно гордитесь, что вы такая же, к
ак все, вполне заменимая. Вы добиваетесь, чтобы и я стала заменимой. Нет уж,
«все вы» Ц самое подходящее обращение.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Невинный кролик, мерзкая гадюка, свирепый лев и хитрая ли
са становятся одинаковыми в ночь, когда сверкают молнии. Это было извест
но и без тебя, тоже мне открытие. В свое время за такие вот ночи немало ведь
м отправили на костер. Ты, Рене, распахнула эту твою дверь, за которой беск
райнее звездное небо, да и упала в бездну.
РЕНЕ. Как вы обожаете порядок, раскладываете каждый платочек и каждую пе
рчатку на отведенную полку, в свой ящичек. «Невинный кролик», «мерзкая га
дюка»… точно так же и людей вы хотите разложить по полочкам. «Добродетел
ьная мадам де Монтрей», порочный маркиз де Сад».
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Каждый сам определяет, на какую полку ему ложиться.
РЕНЕ. Ну а вдруг землетрясение, и содержимое всех ваших полочек перепута
ется: вас швырнет на полку порока, а Альфонса Ц на полку добродетели?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. А нужно, чтобы каждая полка запиралась на ключик, тогда и з
емлетрясение не страшно.
РЕНЕ. Посмотрите хорошенько в зеркало и призадумайтесь Ц на какой полке
вам место. Кто, польстившись на громкое имя маркиза де Сада, отдал дочь в з
аклад? Кто, поняв, что родовой замок маркиза охвачен пожаром, принялся вык
упать свое имущество обратно?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Да, и выкуп уплачен щедрый.
РЕНЕ. Все ваши деньги истрачены лишь на то, чтобы не предстать перед людьм
и в смешном и презренном виде.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Конечно. А кто же станет платить за то, чтобы над ним смеяли
сь и издевались?
РЕНЕ. Вы Ц как шлюха, выкупающая из ломбарда заложенное платье. Выкупите
Ц будете вполне довольны. О, эта ваша мечта о тихой и спокойной жизни! Сид
еть в уютной комнате, завесив окна розовым шелком, и упаси Боже не выгляды
вать Ц что там происходит, на краю мира и даже еще дальше. А потом вы умрет
е, и единственной вашей усладой перед смертью будет мысль о том, что вы не
дали ничему презренному и низменному себя запятнать. Есть ли на свете бо
лее дешевая, более вульгарная причина для гордости?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. А ты разве не умрешь?
РЕНЕ. Умру. Но не так, как вы.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Я надеюсь Ц уж я-то во всяком случае на костер попадать не
намерена.
РЕНЕ. А я не намерена окончить свою жизнь как состарившаяся проститутка,
которая скопила деньжонки на черный день и ударилась в благочестие.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Рене, я тебя ударю!
РЕНЕ. Сделайте милость. Как вам понравится, если от вашего удара я вся слад
острастно затрепещу?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. О-о, какое у тебя сделалось лицо…
РЕНЕ ( делая шаг вперед ). Какое?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ ( визгливо ). Я боюсь! Ты стала так похожа на Альфо
нса!
РЕНЕ ( улыбается ). Графиня де Сан-Фон произнесла замечательную
фразу: «Альфонс Ц это я».
ЗАНАВЕС
Действие третье
Апрель 1790 года.
Со времени предыдущего действия миновало тринадцать лет.
Во Франции уже девятый месяц идет революция.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ ( она сильно сдала ). Рене!
РЕНЕ ( сидит и вышивает; в ее волосах седина ). Что?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Тебе не скучно?
РЕНЕ. Нет.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Тринадцать лет смотрю я, как ты складываешь в корзину про
визию и отправляешься в тюрьму Ц относить Альфонсу передачу. Твое упорс
тво поразительно, оно подавляет меня, я сдаюсь: в силу твоего чувства нель
зя не поверить. Но еще больше поражает меня другое Ц за все тринадцать ле
т я ни разу не видела, чтобы ты томилась и скучала. Вернувшись с одного сви
дания, ты сразу же с удовольствием начинаешь ждать следующего. Словно го
товясь к пикнику, ты прикидываешь, что бы такое повкуснее приготовить.
РЕНЕ. Так оно и есть… Мне очень не хотелось, чтобы муж видел, как я старею. Од
нако, встречаясь со мной по два-три раза в месяц, он не замечал, как годы бер
ут свое.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Но теперь-то уж всему конец. В прошлом месяце Учредительн
ое собрание отменило тюремное заключение по именному королевскому ука
зу. Законность и порядок, в которые я свято верила столько лет, умерли. Ско
ро все злодеи, все умалишенные выйдут на свободу… Ты давно не была у Альфо
нса. Почему?
РЕНЕ. В том уже нет нужды. Теперь достаточно просто ждать Ц и он придет.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Резонно. Да, ты сильно изменилась.
РЕНЕ. Устала. И постарела. Да и потом, как не измениться человеку, когда мен
яется весь мир?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. И все же мне кажется, с тех пор как ты перестала таскать в т
юрьму эти твои корзины с вареньем и разносолами да увлеклась вышиванием
, вид у тебя стал скучный.
РЕНЕ. Это, наверное, весна виновата. Я так ждала ее когда-то, парижскую весн
у. Теперь же она приходит, бурная, как наводнение, а я чувствую Ц она уже не
моя, принадлежит кому-то другому. Все вокруг перевернулось вверх дном, да
и годы мои ушли. Чем дуться на весну, лучше уж сидеть дома взаперти и вышив
ать Ц вдруг весна улыбнется мне хоть из вышитого узора.
Входит Анна.
АННА. Что это у вас Ц и Шарлотта не выходит? Неужто и она отправилась в Вер
саль с прочими трудящимися массами требовать хлеба?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Анна, ты? Что-нибудь случилось?
АННА. Пришла проститься. А еще лучше будет, если вы, матушка, поедете со мно
й.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Как Ц проститься? Куда ты? Что за новости?
АННА. Мы с мужем уезжаем в Венецию.
РЕНЕ ( в первый раз за все время поднимает голову ). В Венецию…
АННА. Нет-нет, сестрица. С тем путешествием, увы, ничего общего. Муж купил в
Венеции палаццо, и мы срочно туда переезжаем.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. А как же ваш дворец, а должность при дворе?! Все бросить и уе
хать на чужбину?
АННА. Здесь оставаться опасно. Мой муж Ц человек дальновидный, он говори
т, что пустые надежды аристократии на какие-то перемены к лучшему ему над
оели. Да вы, матушка, знаете все и сами. Граф Мирабо предлагал его величест
ву эмигрировать, но граф Прованский был против. А муж тоже считает, что кор
олю следовало бы уехать, пока не поздно.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. И все же его величество пока еще здесь.
АННА. Да, такого медлительного короля Франция еще не знала.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Пока король здесь, мы тоже должны оставаться в Париже.
АННА. Скажите, какая роялистка! Матушка, поймите вы Ц теперь не до глупост
ей. Это вам только кажется, будто буря улеглась, что ждет нас завтра Ц ска
зать трудно. Мужу привиделся ночью кошмарный сон, а наутро он решил: все, п
ора. Ему приснилась площадь Конкорд, превратившаяся в озеро крови.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Когда вокруг происходит такое, надо действовать очень ос
мотрительно Ц десять раз проверить брод, прежде чем соваться в воду. У ме
ня, например, предчувствие, что все обойдется и меня ждет спокойная, тихая
старость. Возможно, будь жив твой батюшка, и на нас обрушился бы гнев толпы
Ц а так кому мы нужны? Наоборот, с тех пор как все перевернулось вверх дно
м, стало полегче Ц все забыли про историю с Альфонсом. Главное Ц не терят
ь головы, не вставать ни на чью сторону, а жить себе да выжидать, чья возьме
т.
АННА. Смотрите, матушка, кончите как графиня де Сан-Фон.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ ( смеется ). Скажешь тоже! Где уж мне удостоиться т
акой славной кончины.
АННА. Сегодня, кстати, ровно год. Как раз тогда в Марселе начались первые б
еспорядки.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Неужели все те слухи Ц правда?
АННА. Чем невероятнее слухи про мадам де Сан-Фон, тем они достоверней. Гра
фине о ту пору прискучил Париж, и она отправилась в Марсель. По ночам, наря
дившись портовой шлюхой, она завлекала матросов, а утром возвращалась в
свой роскошный особняк и пересчитывала заработанные медяки. Специальн
ый ювелир оправлял каждую монету в драгоценные каменья. Графиня намерев
алась обшить этими медяками платье сверху донизу, а затем поразить весь
Париж.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Однако она ведь была далеко не первой молодости Ц вряд л
и она стала бы появляться в свет в открытом платье. А чтобы обшить монетам
и закрытое платье, надо было, верно, ого-го как потрудиться.
АННА. И вот одной прекрасной ночью, когда графиня караулила на углу очере
дного клиента, началась заваруха. Нашу ряженую шлюху увлекло разбушевав
шейся толпой, и она вместе со всеми стала распевать песни.
В левом углу сцены появляется Шарлотта, одетая во все черное. Она ст
оит и слушает.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Знаю-знаю. «Всех аристократов на фонарь».
АННА. Графиня пела «Аристократов на фонарь» громче всех и маршировала в
самом первом ряду. Потом на толпу напала полиция и началась паника, графи
ню сбили с ног и затоптали насмерть. Когда настало утро, бунтовщики подоб
рали труп, положили его на выломанную створку двери и с плачем и стенания
ми понесли по улицам. Графиня превратилась в Невинную Жертву, в Народную
Богиню. Какой-то рифмоплет Ц такие есть в каждом квартале Ц тут же сочин
ил песню «Прекрасная шлюха», и все стали петь ее хором. Ни один человек в т
олпе и не подозревал, кого они несут. В сиянии утреннего солнца мадам де Са
н-Фон была похожа на ощипанную курицу. Ее набеленное лицо, покрытое пятна
ми крови и синяками, впоследствии превратилось в красно-бело-синее знам
я революции. Когда же белила потекли под горячими лучами солнца, люди, пор
аженные, увидели, как на их глазах лицо молодой женщины превращается в мо
рщинистую физиономию старухи. Впрочем, она так и осталась для них Прекра
сной Шлюхой. Никого не смутили даже дряблые ляжки, просвечивавшие сквозь
разодранное платье. Труп протащили по всем улицам, а потом процессия нап
равилась к морю. Графиню опустили в волны Средиземного моря, синего от ст
арости, черпающего силы в одной только смерти… Ну то, что именно с этих соб
ытий началась революция, вам известно.
Пауза. Шарлотта тихо уходит.
РЕНЕ. Так ты едешь в Венецию, к этому мертвому морю?
АННА ( вздрогнув ). Не говори так. Мы едем туда, чтобы жить, а не уми
рать.
РЕНЕ. Как тебе хочется жить. Как ты всегда ради этого хлопочешь. И такою ты
была всегда. А на самом деле жизнь в тебя всякий раз вдыхает кто-то другой.
Ну конечно, с тем путешествием в Венецию ничего общего нет. Ты ведь не веда
ешь, что такое память, обрывки твоей жизни не связаны между собой ни едино
й нитью.
АННА. Ты хочешь, чтобы я все помнила? Не беспокойся, когда нужно, воспомина
ния к моим услугам. Только жить они мне не мешают. И знаешь, Рене, это у тебя
нет воспоминаний. Ты всю жизнь, каждый день с раннего утра и до ночи, сидел
а уткнувшись лицом в белую стену. Если так долго всматриваться в недвижн
ую белую стену, начнешь различать на ней и темные пятна, похожие на засохш
ую кровь, и дождевые потоки, напоминающие следы слез.
РЕНЕ. Это верно, что я смотрела в одну точку. Только не в стену, а в стоячую в
оду омута Ц самого глубокого, какой только может быть. Вот моя доля.
АННА. Поэтому тебе и вспомнить нечего. Всегда Ц одно и то же.
РЕНЕ. Мои воспоминания подобны мухе, застывшей в янтаре. Это не блики, скол
ьзящие по вечно изменчивой водной ряби, как у тебя… Ты правильно сказала.
Тебе воспоминания жить не мешают. А мне мешают. Всегда.
АННА. И еще как. К тому же вызывают муки ревности. Вот смотришь ты на мое лиц
о и читаешь в нем два воспоминания, особенно тебе ненавистные. Воспомина
ния о том, чего у тебя не было никогда: о Венеции и о счастье.
РЕНЕ. Венеция и счастье… Да, две эти мухи в янтарь не замуруешь. Я никогда н
е желала ни того ни другого.
АННА. Это ты теперь так говоришь.
РЕНЕ. Нет. Сейчас я знаю, чего я желала. В юности, кажется, я и в самом деле меч
тала о том же, что и ты… О Венеции и о счастье… Но мухи, застывшие в моем янта
ре, не имеют ничего общего ни с Венецией, ни со счастьем, Ц они страшны, нес
казанно, невыразимо страшны. Я не мечтала о таком в юности, даже представи
ть не могла.
Но с годами постепенно я поняла. Когда происходит то, чего ты больше всего
боялась, на самом деле исполняется твое неосознанное, сокровеннейшее же
лание. Только оно достойно чести стать настоящим воспоминанием, навеки з
астыть в кусочке янтаря. Это плод, которым не пресытишься, вкуси его хоть с
то тысяч раз.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ну-ну, Рене, бывает и по-другому. Иногда со старостью на душ
у нисходят мир и счастье. Когда неделю назад пришло последнее письмо от А
льфонса, я почувствовала, как смягчилось мое сердце. Он знает, что скоро бу
дет свободен, и все же не держит ни на кого зла.
1 2 3 4 5 6 7 8