Убить его! Убить его немедленно! Но сначала сорвать с него маску. Я снова одеваюсь. Жгучая боль от ожога усиливается при соприкосновении с материей одежды. Эта боль продлится несколько дней. Я обещаю себе убить его раньше, чем она прекратится. Телефонный справочник лежит в стенном шкафу. Я открываю его на нужной странице. Частным агентствам не хватило одной колонки. Я отметаю самые крупные — те, которые себя рекламируют. Они должны стоить слишком дорого. И выбираю наудачу агентство Жозефа Мерлена — «Сыскная работа любого характера. Гарантия конфиденциальности». Вот его стоит попросить о безотлагательном свидании. На другом конце провода звучит хриплый голос:
— В шесть часов? Очень хорошо. Если это по поводу слежки, то захватите с собой фотографии.
Я ожидал, сам не очень-то знаю чего… возможно, подробного разговора, наводящих вопросов, проявления интереса, поскольку мой случай совершенно особый. Помню нашего старого полкового врача — близорукого майора… Нас было несколько десятков в длинной веренице. «Повернитесь… дышите… покашляйте… Следующий!» Мерзко! С того момента, как женщина начала вам изменять, мерзким становится все. Я вынимаю вторую сигарету. За последние недели я выкуриваю их по полсотни за день.
На тротуаре я пытаюсь сориентироваться. Я уже не помню, где оставил свою малолитражку. Скорее доберусь на метро. И потом, у меня потребность окунуться в толпу. Когда я поднимаюсь на поверхность, на станции Франклин Д. Рузвельт, уже без четверти двенадцать. Магазин Мериля в двух шагах отсюда, на улице Пьера Шаррона. Бедро болит. Мне слишком жарко. Я чувствую себя обозленным, как собака, которую часто бьют. Задерживаюсь у витрин, где выставлено изящное нижнее белье, колготки, думаю, возможно, о предстоящем разговоре, конкретных вопросах.
— Скажите, а мадам Миркин еще тут?
И сразу тайна, засекреченность. Продавщица уходит в глубь магазина шушукаться с девушкой, у которой фиолетовые глаза и украшения на шее вроде как из металлической проволоки.
— Она только что ушла, мсье.
— Вы не знаете, куда именно?
— Нет, мсье… Должно быть, в снэк-бар [].
— Одна?
— Да, мсье.
Пришел в снэк. Сплошные головы. Я замечаю Линьера, который перекусывает наскоро. Он занимается рекламой. Я пожимаю ему руку.
— Мою жену не видел?
— Она что-то пила тут, каких-нибудь пять минут назад.
— Тип, который был с ней, — ты его знаешь? Наивный, он попадается на крючок.
— Нет.
— Высокий брюнет, худощавый?
— Нет, он скорее низенького роста. Волнистые волосы, что-то восточное.
— А? Да, понял.
Я ничего не понял. Но знаю, что играю в дешевой бульварной комедии. Мужчина, о котором идет разговор, не Мериль. Тогда кто? Клиент? Кто-нибудь из дирекции? Некий приятель?.. Или же тот, кого я ищу? Линьер указывает мне на стул напротив.
— Ты что-нибудь закажешь?
— Спасибо, нет.
Я напускаю на себя вид человека, страшно занятого, хотя в общем-то жизнь ему улыбается.
— Я их разыщу — они где-нибудь поблизости. Пока, старина.
Теперь мне не остается ничего иного, как шнырять вокруг, с роем вопросов в голове, которые донимают меня, словно мухи. Я перехожу из ресторана в ресторан. Застреваю в потоке посетителей, рассматривая каждое лицо, каждый силуэт. Я всем мешаю. Я намеренно подвергаю себя пытке. Но впустую. Должно быть, он увез ее куда-нибудь в другое место. Я возвращаюсь на Елисейские поля, продолжая рыскать глазами, хотя уже убедился, что все мои поиски напрасны, и оседаю на террасе кафе.
Повсюду парочки. В полдень Париж — город парочек. Я начинаю постигать всю глубину трагедии — разрыв между нами свершился. Голова моя уже об этом знала, но еще не знали все те душевные струны, которые дрожали при имени Матильды. Именно тут, за кружкой пива, глядя на окружающую меня толпу, я отчетливо осознал, что же со мной происходит. Есть больные, смертельно пострадавшие при катастрофе, они долгое время находятся в коме, и о них врачи говорят: «Они мертвы, хотя сердце еще бьется». Я нахожусь в коме. Но моя любовь еще пульсирует. И эти последние пульсации… Я чувствую себя ужасно. Мое состояние смахивает на удушье и тошноту. Пот увлажняет мне поясницу. У меня уже нет сил встать. Я продолжаю сидеть, не двигаясь и даже не думая, как медуза или морская звезда, выброшенная волной на берег.
Тем не менее в два часа я привожу свой разбитый костяк в движение. Я слоняюсь или, скорее, дрейфую мимо магазинчиков, потому что идти мне некуда. Спустя долгое время я снова оказываюсь перед магазином Мериля. Я захожу.
— Мадам Миркин здесь, — сообщает мне продавщица. — Вы хотите ее видеть?
И тут я испытываю такой прилив радости и света, что не в состоянии говорить. Я отрицательно мотаю головой. И ухожу очень быстрым шагом. Продавщица должна принять меня за чокнутого. Но это мне совершенно безразлично. Мне все безразлично теперь, когда я уже знаю, где Матильда. Как будто ко мне возвращается чувство ориентации. Я уже не ощущаю себя заблудившимся в темном лесу. Матильда здесь. Я без труда нахожу дорогу, которая приведет меня на радиостудию. А сегодня вечером наши пути опять сойдутся в одной точке. Я сожму ее в объятиях. Я спасен до завтрашнего дня. Спасибо тебе, Господи!… Я твержу «спасибо тебе, Господи», как магическую формулу. Эти слова — «сезам» для отчаявшихся. Они открывают дверь в неопределенное будущее. Но, по крайней мере, туда можно войти и двигаться дальше. И раз уж я знаю, где Матильда, то у меня достанет мужества прикончить ее любовника.
Работа на студии начинается — однообразная, отупляющая. Я произношу фразы, смысл которых до меня не доходит.
— Хоть немного убедительности, — ворчит Бланшар, радиопостановщик. — Ведь в этот момент ты плывешь к танкеру…
И в самом деле! Я — водолаз. И только что заложил взрывной заряд в борт танкера. Я произношу целую тираду, плавая в веселом шуме пузырьков. Полный идиотизм! Но зато будут деньги на Мерлена. Я плаваю. Произношу текст, не спуская глаз с оператора за стеклом, но мысли мои далеко. Хватит ли еще этих денег на оплату Мерлена? Сколько может запросить частный детектив за слежку, которая наверняка продлится несколько дней? Четыреста франков? Пятьсот? Мой монолог закончен. Танкер пойдет ко дну.
— Достаточно, — решает Бланшар. — Не могу сказать, что сегодня ты был в лучшей форме. К счастью, шумовое оформление не подвело.
Меня сменяет Дерем. Он играет старика, мозг операции. У него красивый низкий голос; он выдает банальности с мрачной страстью. Я ухожу на цыпочках. Четыре часа. В коридоре я сталкиваюсь с Аллари.
— Ах! Миркин, у меня есть для тебя работенка, если ты свободен на будущей неделе.
— А что такое?
— Небольшая роль в детективном сериале.
— Сколько дней?
— Три-четыре. Ты умираешь почти в самом начале. В моих сериях русские недолговечны!
Разумеется, я соглашаюсь. Я прохожу через буфет, где в любой час дня и ночи лохматые личности жуют сандвичи. Я съедаю два вчерашних рогалика с привкусом прогорклого масла. Мерлен живет довольно далеко, в предместье Пуасоньер. Я безмятежно прикидываю свои пересадки в метро. Тревога меня покинула. Я чувствую себя пациентом, давшим согласие на операцию.
Дом не производит благоприятного впечатления. Прихожая также. Здесь скопилось слишком много тайных страданий. Мерлен распахивает передо мной дверь своего кабинета. Он толстый; отвислые щеки загораживают воротничок. У него редкие волосы, но кустистые брови. И глаза! Глаза усталые, с немного отсутствующим взглядом, не голубые, не серые, а туманные и не слишком обнадеживающие. Ему лет пятьдесят, как и его костюму, мебели, обоям. От него пахнет табаком, и он шумно дышит.
— Присаживайтесь.
Сам он садится во вращающееся кресло. Повсюду зеленые папки, как в налоговой инспекции маленького городка. Он угощает меня сигарой, подталкивает ко мне бензиновую зажигалку.
— Мсье Миркин… Серж… Он старательно выводит данные на карточке зеленого цвета.
— Возраст… профессия… домашний адрес… женат, разумеется… Итак, мсье Миркин, я слушаю вас.
Глава 3
Я и не подозревал, что это будет так мучительно. С чего начать? Следует ли все рассказать ему о наших интимных отношениях? Раздеть Матильду догола перед носом у этого толстяка? Мерлен пришел мне на помощь.
— Ваша жена вам изменяет?
— Да… я так думаю… У меня такое впечатление… Словом, это больше чем впечатление. Но я не знаю с кем.
— У вас есть доказательства?
— Ну, во-первых… моя жена очень красива…
— Мне потребуется фотография.
Он протянул тяжелую руку с пухлыми пальцами. На безымянном — очень широкое обручальное кольцо, какие носили прежде. Я дал ему фотографию, которой ужасно дорожил. Я сфотографировал Матильду в Булонском лесу, когда мы катались на лодке. Она, смеясь, глядела прямо в объектив. В тот день в ней было что-то живое, волнующее и вместе с тем неотразимо милое… красивое прирученное животное, игривое, слегка диковатое. Мерлен смотрел оценивающе, и вокруг его глаз собрались морщины, как гармошка фотоаппарата «Кодак». Я все сильнее сжимал кулаки — на мой взгляд, изучение снимка слишком затянулось.
— Весьма привлекательна, — наконец изрек Мерлен.
Именно это слово было способно причинить мне острейшую боль. Я хотел отнять у него снимок, но он прижал его к груди жестом игрока, который приберегает лучшую карту для последнего хода.
— Я вынужден оставить фотографию у себя… О! Временно… до окончания расследования.
— Берегите ее!
— Полноте! Он посмотрел на меня, как учитель на самого бестолкового ученика в классе.
— Мой агент умеет обращаться с такими вещами, — продолжал он. — Итак, у вас есть доказательства?..
Я как в воду бросился — стал рассказывать ему все: про наши первые ссоры, постоянную нужду в деньгах, тщеславие Матильды. Он нетерпеливо отмахнулся от моих слов.
— Это все не считается, — сказал он. — Пока что я вижу лишь начало разногласий, которые проистекают из-за того, что ваша жена зарабатывает больше вас и немножко опьянена успехом. В сущности, ну сколько она может зарабатывать в месяц? Три тысячи? Больше? Меньше? Если больше, меня бы это удивило… У вас с ней общий счет?
— Нет.
— Сколько времени вы женаты?
— Два года.
— Два года?
Похоже, он вкушал эту цифру, задумчиво ее пережевывал, в то время как его глаза задержались на моем не слишком свежем вельветовом костюме.
— Далее?
— Ну что ж, еще эпизод с поездкой в Морет… Я объяснил ему про показания счетчика километража. Похоже, это его позабавило.
— Разумеется, — допустил он, — это можно принять в качестве довода. Но у вас еще нет того, что называется доказательством… неопровержимым доказательством, каким могло бы явиться, к примеру, письмо.
Он чувствовал, что есть и нечто более интимное, более смачное, и хотел об этом услышать. И я рассказал ему про ожог, но так тихо, что он наклонился над письменным столом, чтобы расслышать. Он со знанием дела несколько раз покачал головой.
— Из вас выйдет превосходный детектив, мсье Миркин. Вот хоть и маленькая деталь, но весьма многозначительная.
— На сей раз вы мне верите?
— Да. Но вы не подозреваете никого персонально?
— Я подозреваю всех мужчин, которые к ней приближаются. А их так много! У нее такие обширные знакомства! Мне известно, что в полдень она встречалась с типом восточной наружности. Кто он такой?.. Не могу сказать. За ней придется следить целый день, не выпуская из виду. Вот поэтому я и обратился к вам.
— Догадывается ли она о чем-нибудь?
— О-о! Наверняка. Она прекрасно видит, что я несчастен и пытаюсь что-либо разузнать.
— Последний вопрос. Каковы ваши намерения?
— Развод, — ответил я. — Покончить с этим раз и навсегда. Жизнь, какую я веду, стала невыносимой.
— Адрес ее работодателя?
— Улица Пьера Шаррона, двенадцать. Своим крупным жирным почерком он занес в карточку и этот адрес.
— Марка машины?
— «Симка-1300», белого цвета.
— Номер? Я сообщил ему и номер, а также наш домашний адрес.
— Само собой, мой агент установит за вашей женой слежку уже с завтрашнего утра. Однако сомневаюсь, что его первые отчеты смогут внести ясность. К сожалению, такие дела продвигаются не так быстро, как хотелось бы. Объявите своей жене, что на следующей неделе вы будете очень заняты, и особенно… скажем, в понедельник и пятницу. Уточните, что в эти дни вы задержитесь с девяти утра до восьми вечера, к примеру на студии, поскольку у вас запись на радио.
— Нет ничего проще!
— Когда она почувствует, что у нее развязаны руки, она неизбежно совершит опрометчивый шаг, который и наведет нас на след. Вы согласны? Что касается оплаты, скажем, вы дадите мне авансом пятьсот франков. Позже я представлю вам ведомость с указанием всех расходов. Считайте, каждый день обойдется в пятьдесят франков… Если дело пойдет быстро, это составит всего где-то тысячу — тысячу двести франков… Так что заходите.
Я выписал чек и положил ему на письменный стол. Он до него не дотронулся, будто денежный вопрос его не волновал. Скрепив заполненную карточку и фотографию канцелярской скрепкой, он сунул их в конверт, на котором написал фломастером печатными буквами: «Дело Миркина». Потом долго, с наигранной сердечностью, пожимал мне руку. У дверей я обернулся… В этом грязном кабинете я оставлял раненый призрак Матильды. Прости, Матильда! Ведь я так хотел, чтобы…
В приемной находились две женщины. Я быстро прошел мимо, сделав вид, что почесываю лоб, чтобы скрыть от них лицо. Затем остановился в первом попавшемся на моем пути баре, решив выпить что придется… кажется, это было белое вино. Там сидели каменщики, они пили аперитив. Я не спешил вернуться домой и встретиться с Матильдой. Зачем? Чтобы лгать ей, в свою очередь? Но не поселиться же мне в отеле до конца слежки! Под каким предлогом? И на какие шиши? Я вернулся к восьми. Матильда хлопотала на кухне. Она готовила бутерброды. Еще одна деталь, о которой я позабыл поставить в известность Мерлена. В те редкие вечера, когда мы ужинали дома, это всегда была легкая закуска, всухомятку. Матильда ела, не присаживаясь к столу, приходила, уходила, клала свой хлеб куда попало. Никогда нормального ужина — вдвоем, в спокойной обстановке, не на бегу. Нередко она даже ограничивалась сухарем, листком салата, так как берегла фигуру. Единственное место, где мы встречались по-настоящему, была постель.
— Не очень устал? — спросила она.
— Очень. Просто с ног валюсь.
— Клер сказала мне, что ты заходил в магазин.
— Я проходил мимо. Мое свидание не состоялось в последний момент. Так что я мог бы повести тебя обедать.
— Я не смогла бы, мой бедный цыпленочек. Агопян, один из наших клиентов, пригласил нас — Жан-Мишеля и меня. Жан-Мишель присоединился к нам уже в ресторане.
— Жаль! В холодильнике — лишь бутылка молока да кусок колбасы. Странный ужин!
— Кстати, — сказал я, — на следующей неделе мы совсем не увидимся. Я абонирован для новой передачи… детективная история.
— И надолго?
— Не меньше недели и на полный день. Ты не считаешь, что мы ведем сумасшедший образ жизни? Она подошла и обняла меня за плечи.
— Еще несколько лет. А потом увидишь, Серджо. Я слушал ее, как скрипичный мастер слушает скрипку. В ее голосе прозвучала нота подлинной нежности.
— Ты меня еще чуточку любишь?
— Глупыш!
В эту ночь она любила меня так страстно, что я чуть было ей во всем не признался. Но, возможно, этого-то она и ждала. Она была слишком чуткой, чтобы не уловить, что я что-то от нее скрываю. Несколько дней мы как бы заново переживали медовый месяц, по крайней мере его видимость, потому что уже не обманывались — ни один, ни другой. Между ласками мы строили планы, или, скорее, она строила их за нас обоих.
— Если чуточку повезет, — говорила она, — я могла бы занять важное место в деле Жан-Мишеля. И поскольку он тщеславен и пользуется финансовой поддержкой группы Гаравана, я не теряю надежды зарабатывать столько, сколько манекенщица… А тебя, в конце концов, заметит какой-нибудь продюсер… Знаешь, я вижу тебя в роли Мишеля Строгова []… или Раскольникова!
Никогда еще мы не жили с таким самозабвением. И никогда еще так зорко не подстерегали один другого. Ожог начал подживать. Но тревога не утихала. В понедельник утром, когда мы расстались, я был, похоже, так бледен, что она испугалась, потому что спросила:
— А ты не заболел? Тебе надо бы показаться врачу. С некоторых пор меня беспокоит твое состояние.
Я удержал ее в объятиях. Как же мне хотелось послать Мерлена к чертям! День оказался для меня сущей пыткой. Как всегда, роль, отведенная мне в новом сериале, оказалась ерундовой. Погода стояла предгрозовая, дышалось тяжело. А где она, моя Матильда? Я предупредил, что освобожусь поздно. И воображал себе ее с другим. Повел ли он ее в отель? Или же у него была холостяцкая квартира? Когда я вышел из студии, небо над Сеной свело судорогой и вдалеке громыхал гром. Я выдохся. Мне не продержаться целую неделю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
— В шесть часов? Очень хорошо. Если это по поводу слежки, то захватите с собой фотографии.
Я ожидал, сам не очень-то знаю чего… возможно, подробного разговора, наводящих вопросов, проявления интереса, поскольку мой случай совершенно особый. Помню нашего старого полкового врача — близорукого майора… Нас было несколько десятков в длинной веренице. «Повернитесь… дышите… покашляйте… Следующий!» Мерзко! С того момента, как женщина начала вам изменять, мерзким становится все. Я вынимаю вторую сигарету. За последние недели я выкуриваю их по полсотни за день.
На тротуаре я пытаюсь сориентироваться. Я уже не помню, где оставил свою малолитражку. Скорее доберусь на метро. И потом, у меня потребность окунуться в толпу. Когда я поднимаюсь на поверхность, на станции Франклин Д. Рузвельт, уже без четверти двенадцать. Магазин Мериля в двух шагах отсюда, на улице Пьера Шаррона. Бедро болит. Мне слишком жарко. Я чувствую себя обозленным, как собака, которую часто бьют. Задерживаюсь у витрин, где выставлено изящное нижнее белье, колготки, думаю, возможно, о предстоящем разговоре, конкретных вопросах.
— Скажите, а мадам Миркин еще тут?
И сразу тайна, засекреченность. Продавщица уходит в глубь магазина шушукаться с девушкой, у которой фиолетовые глаза и украшения на шее вроде как из металлической проволоки.
— Она только что ушла, мсье.
— Вы не знаете, куда именно?
— Нет, мсье… Должно быть, в снэк-бар [].
— Одна?
— Да, мсье.
Пришел в снэк. Сплошные головы. Я замечаю Линьера, который перекусывает наскоро. Он занимается рекламой. Я пожимаю ему руку.
— Мою жену не видел?
— Она что-то пила тут, каких-нибудь пять минут назад.
— Тип, который был с ней, — ты его знаешь? Наивный, он попадается на крючок.
— Нет.
— Высокий брюнет, худощавый?
— Нет, он скорее низенького роста. Волнистые волосы, что-то восточное.
— А? Да, понял.
Я ничего не понял. Но знаю, что играю в дешевой бульварной комедии. Мужчина, о котором идет разговор, не Мериль. Тогда кто? Клиент? Кто-нибудь из дирекции? Некий приятель?.. Или же тот, кого я ищу? Линьер указывает мне на стул напротив.
— Ты что-нибудь закажешь?
— Спасибо, нет.
Я напускаю на себя вид человека, страшно занятого, хотя в общем-то жизнь ему улыбается.
— Я их разыщу — они где-нибудь поблизости. Пока, старина.
Теперь мне не остается ничего иного, как шнырять вокруг, с роем вопросов в голове, которые донимают меня, словно мухи. Я перехожу из ресторана в ресторан. Застреваю в потоке посетителей, рассматривая каждое лицо, каждый силуэт. Я всем мешаю. Я намеренно подвергаю себя пытке. Но впустую. Должно быть, он увез ее куда-нибудь в другое место. Я возвращаюсь на Елисейские поля, продолжая рыскать глазами, хотя уже убедился, что все мои поиски напрасны, и оседаю на террасе кафе.
Повсюду парочки. В полдень Париж — город парочек. Я начинаю постигать всю глубину трагедии — разрыв между нами свершился. Голова моя уже об этом знала, но еще не знали все те душевные струны, которые дрожали при имени Матильды. Именно тут, за кружкой пива, глядя на окружающую меня толпу, я отчетливо осознал, что же со мной происходит. Есть больные, смертельно пострадавшие при катастрофе, они долгое время находятся в коме, и о них врачи говорят: «Они мертвы, хотя сердце еще бьется». Я нахожусь в коме. Но моя любовь еще пульсирует. И эти последние пульсации… Я чувствую себя ужасно. Мое состояние смахивает на удушье и тошноту. Пот увлажняет мне поясницу. У меня уже нет сил встать. Я продолжаю сидеть, не двигаясь и даже не думая, как медуза или морская звезда, выброшенная волной на берег.
Тем не менее в два часа я привожу свой разбитый костяк в движение. Я слоняюсь или, скорее, дрейфую мимо магазинчиков, потому что идти мне некуда. Спустя долгое время я снова оказываюсь перед магазином Мериля. Я захожу.
— Мадам Миркин здесь, — сообщает мне продавщица. — Вы хотите ее видеть?
И тут я испытываю такой прилив радости и света, что не в состоянии говорить. Я отрицательно мотаю головой. И ухожу очень быстрым шагом. Продавщица должна принять меня за чокнутого. Но это мне совершенно безразлично. Мне все безразлично теперь, когда я уже знаю, где Матильда. Как будто ко мне возвращается чувство ориентации. Я уже не ощущаю себя заблудившимся в темном лесу. Матильда здесь. Я без труда нахожу дорогу, которая приведет меня на радиостудию. А сегодня вечером наши пути опять сойдутся в одной точке. Я сожму ее в объятиях. Я спасен до завтрашнего дня. Спасибо тебе, Господи!… Я твержу «спасибо тебе, Господи», как магическую формулу. Эти слова — «сезам» для отчаявшихся. Они открывают дверь в неопределенное будущее. Но, по крайней мере, туда можно войти и двигаться дальше. И раз уж я знаю, где Матильда, то у меня достанет мужества прикончить ее любовника.
Работа на студии начинается — однообразная, отупляющая. Я произношу фразы, смысл которых до меня не доходит.
— Хоть немного убедительности, — ворчит Бланшар, радиопостановщик. — Ведь в этот момент ты плывешь к танкеру…
И в самом деле! Я — водолаз. И только что заложил взрывной заряд в борт танкера. Я произношу целую тираду, плавая в веселом шуме пузырьков. Полный идиотизм! Но зато будут деньги на Мерлена. Я плаваю. Произношу текст, не спуская глаз с оператора за стеклом, но мысли мои далеко. Хватит ли еще этих денег на оплату Мерлена? Сколько может запросить частный детектив за слежку, которая наверняка продлится несколько дней? Четыреста франков? Пятьсот? Мой монолог закончен. Танкер пойдет ко дну.
— Достаточно, — решает Бланшар. — Не могу сказать, что сегодня ты был в лучшей форме. К счастью, шумовое оформление не подвело.
Меня сменяет Дерем. Он играет старика, мозг операции. У него красивый низкий голос; он выдает банальности с мрачной страстью. Я ухожу на цыпочках. Четыре часа. В коридоре я сталкиваюсь с Аллари.
— Ах! Миркин, у меня есть для тебя работенка, если ты свободен на будущей неделе.
— А что такое?
— Небольшая роль в детективном сериале.
— Сколько дней?
— Три-четыре. Ты умираешь почти в самом начале. В моих сериях русские недолговечны!
Разумеется, я соглашаюсь. Я прохожу через буфет, где в любой час дня и ночи лохматые личности жуют сандвичи. Я съедаю два вчерашних рогалика с привкусом прогорклого масла. Мерлен живет довольно далеко, в предместье Пуасоньер. Я безмятежно прикидываю свои пересадки в метро. Тревога меня покинула. Я чувствую себя пациентом, давшим согласие на операцию.
Дом не производит благоприятного впечатления. Прихожая также. Здесь скопилось слишком много тайных страданий. Мерлен распахивает передо мной дверь своего кабинета. Он толстый; отвислые щеки загораживают воротничок. У него редкие волосы, но кустистые брови. И глаза! Глаза усталые, с немного отсутствующим взглядом, не голубые, не серые, а туманные и не слишком обнадеживающие. Ему лет пятьдесят, как и его костюму, мебели, обоям. От него пахнет табаком, и он шумно дышит.
— Присаживайтесь.
Сам он садится во вращающееся кресло. Повсюду зеленые папки, как в налоговой инспекции маленького городка. Он угощает меня сигарой, подталкивает ко мне бензиновую зажигалку.
— Мсье Миркин… Серж… Он старательно выводит данные на карточке зеленого цвета.
— Возраст… профессия… домашний адрес… женат, разумеется… Итак, мсье Миркин, я слушаю вас.
Глава 3
Я и не подозревал, что это будет так мучительно. С чего начать? Следует ли все рассказать ему о наших интимных отношениях? Раздеть Матильду догола перед носом у этого толстяка? Мерлен пришел мне на помощь.
— Ваша жена вам изменяет?
— Да… я так думаю… У меня такое впечатление… Словом, это больше чем впечатление. Но я не знаю с кем.
— У вас есть доказательства?
— Ну, во-первых… моя жена очень красива…
— Мне потребуется фотография.
Он протянул тяжелую руку с пухлыми пальцами. На безымянном — очень широкое обручальное кольцо, какие носили прежде. Я дал ему фотографию, которой ужасно дорожил. Я сфотографировал Матильду в Булонском лесу, когда мы катались на лодке. Она, смеясь, глядела прямо в объектив. В тот день в ней было что-то живое, волнующее и вместе с тем неотразимо милое… красивое прирученное животное, игривое, слегка диковатое. Мерлен смотрел оценивающе, и вокруг его глаз собрались морщины, как гармошка фотоаппарата «Кодак». Я все сильнее сжимал кулаки — на мой взгляд, изучение снимка слишком затянулось.
— Весьма привлекательна, — наконец изрек Мерлен.
Именно это слово было способно причинить мне острейшую боль. Я хотел отнять у него снимок, но он прижал его к груди жестом игрока, который приберегает лучшую карту для последнего хода.
— Я вынужден оставить фотографию у себя… О! Временно… до окончания расследования.
— Берегите ее!
— Полноте! Он посмотрел на меня, как учитель на самого бестолкового ученика в классе.
— Мой агент умеет обращаться с такими вещами, — продолжал он. — Итак, у вас есть доказательства?..
Я как в воду бросился — стал рассказывать ему все: про наши первые ссоры, постоянную нужду в деньгах, тщеславие Матильды. Он нетерпеливо отмахнулся от моих слов.
— Это все не считается, — сказал он. — Пока что я вижу лишь начало разногласий, которые проистекают из-за того, что ваша жена зарабатывает больше вас и немножко опьянена успехом. В сущности, ну сколько она может зарабатывать в месяц? Три тысячи? Больше? Меньше? Если больше, меня бы это удивило… У вас с ней общий счет?
— Нет.
— Сколько времени вы женаты?
— Два года.
— Два года?
Похоже, он вкушал эту цифру, задумчиво ее пережевывал, в то время как его глаза задержались на моем не слишком свежем вельветовом костюме.
— Далее?
— Ну что ж, еще эпизод с поездкой в Морет… Я объяснил ему про показания счетчика километража. Похоже, это его позабавило.
— Разумеется, — допустил он, — это можно принять в качестве довода. Но у вас еще нет того, что называется доказательством… неопровержимым доказательством, каким могло бы явиться, к примеру, письмо.
Он чувствовал, что есть и нечто более интимное, более смачное, и хотел об этом услышать. И я рассказал ему про ожог, но так тихо, что он наклонился над письменным столом, чтобы расслышать. Он со знанием дела несколько раз покачал головой.
— Из вас выйдет превосходный детектив, мсье Миркин. Вот хоть и маленькая деталь, но весьма многозначительная.
— На сей раз вы мне верите?
— Да. Но вы не подозреваете никого персонально?
— Я подозреваю всех мужчин, которые к ней приближаются. А их так много! У нее такие обширные знакомства! Мне известно, что в полдень она встречалась с типом восточной наружности. Кто он такой?.. Не могу сказать. За ней придется следить целый день, не выпуская из виду. Вот поэтому я и обратился к вам.
— Догадывается ли она о чем-нибудь?
— О-о! Наверняка. Она прекрасно видит, что я несчастен и пытаюсь что-либо разузнать.
— Последний вопрос. Каковы ваши намерения?
— Развод, — ответил я. — Покончить с этим раз и навсегда. Жизнь, какую я веду, стала невыносимой.
— Адрес ее работодателя?
— Улица Пьера Шаррона, двенадцать. Своим крупным жирным почерком он занес в карточку и этот адрес.
— Марка машины?
— «Симка-1300», белого цвета.
— Номер? Я сообщил ему и номер, а также наш домашний адрес.
— Само собой, мой агент установит за вашей женой слежку уже с завтрашнего утра. Однако сомневаюсь, что его первые отчеты смогут внести ясность. К сожалению, такие дела продвигаются не так быстро, как хотелось бы. Объявите своей жене, что на следующей неделе вы будете очень заняты, и особенно… скажем, в понедельник и пятницу. Уточните, что в эти дни вы задержитесь с девяти утра до восьми вечера, к примеру на студии, поскольку у вас запись на радио.
— Нет ничего проще!
— Когда она почувствует, что у нее развязаны руки, она неизбежно совершит опрометчивый шаг, который и наведет нас на след. Вы согласны? Что касается оплаты, скажем, вы дадите мне авансом пятьсот франков. Позже я представлю вам ведомость с указанием всех расходов. Считайте, каждый день обойдется в пятьдесят франков… Если дело пойдет быстро, это составит всего где-то тысячу — тысячу двести франков… Так что заходите.
Я выписал чек и положил ему на письменный стол. Он до него не дотронулся, будто денежный вопрос его не волновал. Скрепив заполненную карточку и фотографию канцелярской скрепкой, он сунул их в конверт, на котором написал фломастером печатными буквами: «Дело Миркина». Потом долго, с наигранной сердечностью, пожимал мне руку. У дверей я обернулся… В этом грязном кабинете я оставлял раненый призрак Матильды. Прости, Матильда! Ведь я так хотел, чтобы…
В приемной находились две женщины. Я быстро прошел мимо, сделав вид, что почесываю лоб, чтобы скрыть от них лицо. Затем остановился в первом попавшемся на моем пути баре, решив выпить что придется… кажется, это было белое вино. Там сидели каменщики, они пили аперитив. Я не спешил вернуться домой и встретиться с Матильдой. Зачем? Чтобы лгать ей, в свою очередь? Но не поселиться же мне в отеле до конца слежки! Под каким предлогом? И на какие шиши? Я вернулся к восьми. Матильда хлопотала на кухне. Она готовила бутерброды. Еще одна деталь, о которой я позабыл поставить в известность Мерлена. В те редкие вечера, когда мы ужинали дома, это всегда была легкая закуска, всухомятку. Матильда ела, не присаживаясь к столу, приходила, уходила, клала свой хлеб куда попало. Никогда нормального ужина — вдвоем, в спокойной обстановке, не на бегу. Нередко она даже ограничивалась сухарем, листком салата, так как берегла фигуру. Единственное место, где мы встречались по-настоящему, была постель.
— Не очень устал? — спросила она.
— Очень. Просто с ног валюсь.
— Клер сказала мне, что ты заходил в магазин.
— Я проходил мимо. Мое свидание не состоялось в последний момент. Так что я мог бы повести тебя обедать.
— Я не смогла бы, мой бедный цыпленочек. Агопян, один из наших клиентов, пригласил нас — Жан-Мишеля и меня. Жан-Мишель присоединился к нам уже в ресторане.
— Жаль! В холодильнике — лишь бутылка молока да кусок колбасы. Странный ужин!
— Кстати, — сказал я, — на следующей неделе мы совсем не увидимся. Я абонирован для новой передачи… детективная история.
— И надолго?
— Не меньше недели и на полный день. Ты не считаешь, что мы ведем сумасшедший образ жизни? Она подошла и обняла меня за плечи.
— Еще несколько лет. А потом увидишь, Серджо. Я слушал ее, как скрипичный мастер слушает скрипку. В ее голосе прозвучала нота подлинной нежности.
— Ты меня еще чуточку любишь?
— Глупыш!
В эту ночь она любила меня так страстно, что я чуть было ей во всем не признался. Но, возможно, этого-то она и ждала. Она была слишком чуткой, чтобы не уловить, что я что-то от нее скрываю. Несколько дней мы как бы заново переживали медовый месяц, по крайней мере его видимость, потому что уже не обманывались — ни один, ни другой. Между ласками мы строили планы, или, скорее, она строила их за нас обоих.
— Если чуточку повезет, — говорила она, — я могла бы занять важное место в деле Жан-Мишеля. И поскольку он тщеславен и пользуется финансовой поддержкой группы Гаравана, я не теряю надежды зарабатывать столько, сколько манекенщица… А тебя, в конце концов, заметит какой-нибудь продюсер… Знаешь, я вижу тебя в роли Мишеля Строгова []… или Раскольникова!
Никогда еще мы не жили с таким самозабвением. И никогда еще так зорко не подстерегали один другого. Ожог начал подживать. Но тревога не утихала. В понедельник утром, когда мы расстались, я был, похоже, так бледен, что она испугалась, потому что спросила:
— А ты не заболел? Тебе надо бы показаться врачу. С некоторых пор меня беспокоит твое состояние.
Я удержал ее в объятиях. Как же мне хотелось послать Мерлена к чертям! День оказался для меня сущей пыткой. Как всегда, роль, отведенная мне в новом сериале, оказалась ерундовой. Погода стояла предгрозовая, дышалось тяжело. А где она, моя Матильда? Я предупредил, что освобожусь поздно. И воображал себе ее с другим. Повел ли он ее в отель? Или же у него была холостяцкая квартира? Когда я вышел из студии, небо над Сеной свело судорогой и вдалеке громыхал гром. Я выдохся. Мне не продержаться целую неделю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17