Я приготовил себе очень крепкий кофе, но не находил сахара. Я уже сам не знал, что делаю. Я кружил по квартире, как зверь в клетке. А если, вопреки заявлениям на телевидении, он предложит мне сделку… половинную долю? А что, если он мне скажет: «Забудем прошлое. Матильда умерла… Обсудим настоящее! Смешно даже думать! Тот Гараван, которого я видел вчера, с его острым взглядом охотника в засаде, подстерегающего добычу! Нет! Никогда он так не скажет! Скорее, Гараван открыл способ еще полнее отомстить мне… Но какой? Каким образом он мог добить меня окончательно? Бедная моя голова раскалывалась на части после стольких дней поисков выхода из создавшейся ситуации.
Я достал из шкафа свой лучший костюм. Тщательно привел себя в порядок. Как будто это имело хоть малейшее значение! Конечно же, мне и в голову не могло прийти стараться ему понравиться. Просто я заботился о своем достоинстве. Я ощущал себя обвиняемым, который готовится предстать перед судом. И в то же время меня переполняло бешенство, холодная ярость сводила челюсти. Если он доведет меня до крайности, я нанесу ему ответный удар. В моем-то состоянии!
Я поехал на метро и уже в одиннадцать оказался перед его домом. Пришлось долго прогуливаться в ожидании назначенного часа. Мне не хватало воздуха. В одиннадцать тридцать я позвонил. Дверь открыла старая служанка и проводила меня в гостиную, которую я сразу узнал. Здесь Матильда представила мне Мериля. Здесь, в сущности, все и началось. Комната обставлена богато, но на старомодный лад. Слишком много безделушек. Старинные картины. Кресла прошлого века. Позолота. Непроницаемая тишина. Гараван появился из дальней двери и бесшумно приближался. В черном костюме. Мужем был я, но вдовцом стал он. Дальше ехать некуда. Он еще издалека протянул мне руку, которая показалась мне всепрощающей дланью.
— Присаживайтесь.
Он окинул меня беглым взглядом, позволившим ему, однако, рассмотреть меня во всех деталях. Не взгляд, а луч прожектора. Потянув за складку брюк, он уселся напротив меня на диван.
— Господин Миркин, вы, конечно, знаете, что я — автор книги, наделавшей много шума.
Спокойное лицо, выражающее сердечное расположение. Рука, вытянутая на спинке дивана. Длинная ладонь, на пальцах ни перстня, ни обручального кольца.
— Я согласился сделать ее адаптацию для кино, по легкомыслию полагая, что найти специалиста — не проблема, что в опытных сценаристах недостатка нет. Так вот, я ошибался. Хорошие сценаристы уже заключили контракт — в этом сезоне снимается много фильмов. Теперь вы догадываетесь, почему я просил вас приехать?
— Меня?.. Ведь я не…
— Знаю. Но в шестьдесят восьмом вы написали роман, полный достоинств, который назывался… кажется, «Вкус слез». Я не ошибся?
— Нет.
— Этот роман увидел свет в крайне неудачный момент. Его никто не читал. Я заметил его тогда и даже сказал себе: «Изумительная книга, которая говорит о тонком восприятии, довольно редком для молодого писателя». А мне как раз и нужна помощь такого человека, как вы, по крайней мере на первой стадии работы… Режиссер еще не назначен. Он и выберет автора диалогов. Но описательной частью сценария я хотел бы заняться сам. Хочу быть уверенным, что суть романа не будет искажена в фильме… Вы читали мой роман?
Первый удар! Я понял, что их будет еще много, если я не прекращу этот разговор немедленно. Но я себе больше не принадлежал. Меня словно заворожил его наглый цинизм.
— Да. Читал. Он улыбнулся, и глаза его заблестели.
— Тогда вы могли обнаружить, что между вашей книгой и моей существует своего рода близость… и даже более того…
— Какое-то родство?
— Вот именно.
Он упивался этой игрой, которую вел по своей прихоти. Она обретала характер изощренной корриды, где каждый пасс тщательно рассчитан на то, чтобы получить преимущество над противником. Гараван не спускал с меня глаз. Он знал, что я опасен. Я чувствовал, в каком он находится напряжении, хотя внешне и казался по-прежнему невозмутимым.
— Я уже говорил о вас с моим продюсером, — продолжал он. — Естественно, он предоставляет мне полную свободу действий при условии, что я сумею работать быстро. Он намерен снимать в сентябре. Хотите ли вы работать со мной?
Он доверительно наклонился ко мне, и я увидел его совсем близко, как видел дерево, убившее Матильду.
— Для первой стадии работы нам потребуется не больше месяца. Предлагаю вам пятнадцать тысяч франков. Вы согласны?
Он несомненно знал о моих денежных затруднениях. Он знал меня лучше полицейского, лучше исповедника.
— Для начала мы обоснуемся тут, поскольку мне еще предстоит уладить много дел. Затем уедем из Парижа. Я приобрел загородную виллу. Там нам будет совершенно спокойно. Добавлю одну деталь, важность которой не должна от вас ускользнуть: если фильм получится — а он получится, — то, возможно, это окажется удачным стартом для вашей собственной карьеры. Кстати, ваше имя будет фигурировать в титрах.
Он ждал. Он следил за мной. Не наброшусь ли я на него? Возможно, под маской спокойствия гнездился страх, поскольку он добавил:
— Советую вам согласиться, господин Миркин. Понимай: «Вы у меня в руках. Не забывайте, что достаточно мне сказать слово…» Я передернул плечами:
— А если я откажусь?
— Вам останется только пожалеть об этом. На сей раз его голос прозвучал резче. Он спохватился и продолжал в более дружелюбном тоне:
— Вы опасаетесь, что окажетесь не на высоте, не так ли?.. От вас потребуется перо романиста. Я расположен всячески поручиться за вас, господин Миркин. Вы можете отнестись ко мне с полным доверием. Я улыбнулся, так как слова его прозвучали нелепо.
— К работе нужно приступить уже завтра, — добавил он. — Нельзя терять ни минуты.
Он встал, прошел к ломберному столику за книгой и протянул ее мне. Это был мой роман «Две любви».
— Перечитайте, — сказал он, — чтобы глубже постичь содержание. И, если мое предложение вас привлекает, сообщите мне ответ вечером по телефону.
Он продолжал стоять, не спуская с меня глаз. Я думал о буйволе в зарослях саванны. А он остерегался моих реакций раненого зверя. Возможно, он был вооружен. Именно в этот момент преимущество оказалось на моей стороне. Я-то знал, что ничего такого не сделаю, так как чувствовал себя сломленным. Мною руководило только любопытство, тогда как он был вправе опасаться чего угодно. Он не мог не знать, что я достиг предела того, что можно вынести. Он выждал несколько секунд, сочтя себя господином положения.
— Чего бы вы хотели выпить? Виски? Портвейн? «Чинзано»?
— Портвейн, пожалуйста.
Он потянул за шнур, который заканчивался помпоном, как в старых английских фильмах. На звонок вошла служанка, толкая сервировочный столик на колесиках, заставленный бутылками. Он налил мне вина, заговорив еще дружественней, с ноткой взволнованного сочувствия.
— Мне сказали, что вы стали недавно жертвой трагического случая. Это также одна из причин, побудивших меня предложить вам сотрудничество. Нехорошо, когда такой человек, как вы, остается под гнетом невосполнимой утраты. Я хорошо знаю, о чем говорю…
Его голос едва заметно дрогнул. Наши взгляды опять встретились, но он уже взял себя в руки. И с невозмутимым видом поднял стакан.
— За наш успех, — пробормотал он. На прощанье он тепло пожал мне руку.
— Жду вашего звонка с большим нетерпением, господин Миркин. На улице я почувствовал себя хуже, чем когда покидал клинику.
Глава 10
Я уже знал, что приму предложение Гаравана. Будь у меня время и охота, я взял бы листок бумаги и разделил его на две половинки. Слева доводы «за». Справа доводы «против». Но я слишком устал. И потом, от меня больше ничего не зависело. В любой момент Гараван мог донести на меня в полицию. Так что лучше соглашаться. Может, он хотел меня изучить, убедиться, что я не закоренелый преступник, а несчастный человек. Может, он захотел дать мне шанс отплатить ему по заслугам? Я внушал это себе, чтобы приободриться. Но то была неправда или, по крайней мере, не единственная правда, потому что их было несколько. Во мне жили весьма противоречивые правды.
Я направился прогулочным шагом в сторону Елисейских полей. Во время ходьбы легко размышлять. Правда, мне хотелось больше узнать о Гараване. Как Матильда могла стать его любовницей? Чувственное увлечение? Ладно, это я мог допустить. Но этот траур! Это горе, которое, похоже, и было движущей силой его поведения! Он — крупный буржуа, а она — молоденькая модистка! Тут крылось что-то непонятное. Правда и то, что Гараван меня привлекал. Мне следовало сразу съездить ему по физиономии. Я этого не сделал и совершенно не мог объяснить себе почему. Признаться, я сам себе напоминал читателя романа с продолжением, который день за днем ждет, что же будет дальше. Не моя вина, если я превратился в зрителя своих же странных нравственных мук…
Я обедал в закусочной среди молодежи с разным цветом кожи, изъяснявшейся на всех языках мира. Существовала еще одна вещь… одна правда, быстро ускользавшая, которую мне не удавалось постичь. Я уже отказывался думать. Он выпишет мне чек, и это, естественно, положит конец самой унизительной заботе о хлебе насущном. Выпив кофе, я позвонил ему.
— Алло?.. Господин Гараван?
— Ах, Миркин!… Вы подумали?
— Да. Я согласен.
— В добрый час. Вы доставили мне огромное удовольствие. Но если вы свободны, мы могли бы приступить к делу не откладывая… Мне предстоят еще два свидания; я буду занят до пяти. После пяти, если не возражаете…
— Договорились.
— В таком случае я жду вас. В пять старая горничная проводила меня в кабинет Гаравана.
— Мсье скоро вернется.
Я прошел в просторную комнату, мрачноватую, как и вся квартира. Дубовые панели. Книжные шкафы. Кожаные кресла в английском стиле. Несколько картин в духе Коро. Приходила ли сюда Матильда? На письменном столе фотография. Я подошел ближе. Фотография немолодой женщины, некогда, по-видимому, красивой. Судя по линии рта, по овалу лица, мать Гаравана. Как трогательно! Вот уж не думал, что Гараван когда-то был мальчиком. Моя книга лежала на бюваре раскрытая, как труп на операционном столе. Я видел на полях пометки — черточки, крестики, стрелки, — сделанные красным карандашом. Вошел Гараван.
— Ах, Серж… Вы уже здесь! Извините, меня задержали.
Эта внезапная фамильярность в обращении меня удивила, но не шокировала. Скорее, она льстила мне как признак уважения, которого мне больше всего и не хватало в жизни.
— Устраивайтесь поудобнее, старина. Ну и жара! Это был другой Гараван — Гараван для узкого круга, улыбчивый, щедрый на знаки внимания.
— Итак! Как вы представляете себе нашу работу?.. Садитесь рядышком. Вот бумага, карандаши… Если хотите, мы его разберем по косточкам, этот роман, или же вначале определим последовательность событий? Может быть, вы предпочитаете, чтобы мы проследили за чувствами, отмечали их рост, эволюцию?.. Решайте сами… Вы знаете лучше меня, какого метода следует придерживаться… Между нами говоря, при первом чтении роман производит сильное впечатление, но стоит копнуть глубже — и замечаешь, что характеры утрированы и автор манипулирует героями, чтобы добиться определенного эффекта… У вас не создалось такого впечатления?
И тут до меня дошла вся абсурдность сложившейся ситуации. Чего он хотел, так это разрушить мою книгу у меня же на глазах, проявляя видимость искренности, с какой он вынужден ее критиковать.
— Можете быть со мной откровенны, — продолжил он. — Я не самолюбив. Разумеется, я не стану трубить на всех перекрестках, что мой роман — слабое произведение. Его считают хорошим — тем лучше. Но возьмите, к примеру, ревность Робера, главного героя. Как по-вашему, правдоподобен ли его образ? А сами вы ревновали, Серж?
— Да, случалось…
— Я хочу сказать — ревновали до умопомрачения?
— Думаю, что да.
— Тогда вам известно, как и мне, что ревнивец ничего не позволяет, ничего не пропускает, ничего не прощает. Робер должен был убить жену, а не любовника.
Он подтолкнул ко мне шкатулку с сигаретами и, наверное, удивился, увидев, что я взял сигарету недрогнувшей рукой.
— Теперь я полагаю, — сказал он, — что ошибался. Не бойтесь высказаться определенно и напрямик. В данный момент я доискиваюсь до истины.
— Возможно, вы и правы.
— Нет! Никаких «возможно». Ваше мнение?
— У меня еще нет мнения.
— Так вот, по-моему, он должен был убить жену… Это слабый момент в развитии сюжета. И мы должны внести коррективы. Одно дело — литература, а другое — кино. Оно не прощает никаких промахов.
Я наблюдал, как он сужает круги, подготавливая почву с устрашающей ловкостью. Он будет мучить меня без передышки, чтобы выудить признание.
— Есть в романе и другое слабое место, — продолжал он. — Опять же касающееся ревности… Говорю вам, эта книга написана головой, а не нутром!
— Вы судите сурово.
— Потому что люблю докапываться до сути. Посмотрите, Серж, перед вами человек, снедаемый ревностью. Для ревнивца не существует моментов, когда он питает доверие. Любовь для него изначально сомнение, недоверие, подозрительность, тревога… Правильно я говорю?
— В его страсти уже заложено убийство. Вот это нам и следует внушить с первых же кадров.
— Согласен с вами. Но в таком случае вы расскажете уже совсем другую историю.
— Ну и пусть, если она правдивее, жизненнее! Я встал. Меня трясло от бешенства, но я ничего не мог поделать.
— Послушайте, Гараван… — начал я. Но он сразу прервал меня с чистосердечной, светлой улыбкой:
— Зовите меня Патрис… Мы работаем рука об руку, не правда ли? Так что церемонии побоку. Что вы собирались мне сказать?
Я засунул кулаки поглубже в карманы, прошелся по пушистому паласу, потом обернулся и посмотрел Гаравану прямо в глаза.
— К чему вы, в конце концов, клоните? Он развел руками в знак бессилия, но продолжал улыбаться.
— Я ищу. Мы ищем… Видите ли, для меня сейчас недостаток этого романа в том, что он показывает незаурядных людей, поставленных в исключительные обстоятельства. Тогда как нам, наоборот, нужно будет показать совершенно заурядных людей — таких, как вы и я, но тем не менее способных на какие-то крайние поступки… Понимаете?.. Я побуждаю вас к тому, чтобы попытаться идти по этому пути. Поговорим о нас… Допустим, это наша с вами история… Таков замысел продюсера. И он прав. Зазвонил телефон. Мы вздрогнули, как парочка, занятая любовью.
— Ответьте, — сказал Гараван. — Скажите, что меня нет дома… Или нет: скажите, что вы — мой секретарь, и спросите, что передать. Я снял трубку.
— Мсье Гаравана нет дома. С вами говорит его секретарь. Достав из ящика письменного стола несессер, Гараван подпиливал ногти.
— Да, записываю… Мсье Бетель, прекрасно… Мсье Гараван будет завтра утром… Пожалуйста, мсье. Гараван одобрительно кивал. Я положил трубку на место.
— Очень хорошо, — сказал он. — Самый подходящий тон… Этот тип — зануда. Никакого значения. Но, если бы я смел, Серж, я попросил бы вас, когда звонят в вашем присутствии, отвечать вместо меня. Вас это не затруднит?
— О-о! Ничуть.
— Итак, на чем мы остановились?
Он это знал не хуже меня, но желал подчеркнуть, что продолжает вести игру и задавать вопросы надлежит ему, а отвечать — мне.
— Вы говорили о том, что нам следует трактовать эту историю как свою собственную.
— Вот именно… Но в таком случае, мне думается, нам следовало бы пересмотреть возраст персонажей. Они слишком молоды — я отдал себе в этом отчет уже задним числом. Кто такой, в сущности, ревнивец? Скрип пилочки терзал тишину.
— Это тип, склонный к мести, — продолжал Гараван, — даже еще до того, как у него появится повод… Но, если ревнивец слишком молод, его месть будет лишена размаха, не так ли?.. Существует состояние всепоглощающей ревности, сверхчувствительности к обиде, которое мы обязаны передать… Вам сколько лет, Серж?
— Двадцать восемь. Гараван задумчиво отполировал ногти о рукав.
— В вашем возрасте еще легко прощают. В моем — нет. Вот почему я и хотел, чтобы нашему Роберу стукнуло сорок… Такой возраст позволил бы нам по-другому толковать его поведение.
Наконец-то он подошел к этому вопросу, приближаясь с бесконечными предосторожностями, шаг за шагом, кружным путем, словно желая выйти на зверя с подветренной стороны. В дверь постучали.
— В чем дело? — крикнул он, и его голос внезапно зазвучал сердито. Старая служанка опасливо просунула голову в дверь.
— Приехали грузчики, мсье.
— Мы перебираемся в деревню, — вздохнул Гараван. — Хорошо, иду. Извините, Серж. Я отправляю туда свои коллекции. Увидите, они вас заинтересуют. Если позвонят, ответьте за меня, пожалуйста.
Он быстро вышел. А я воспользовался его отлучкой, чтобы отдышаться. Нервы у меня были так напряжены, что я уже только и мечтал, как бы откинуться в кресле, протянуть ноги, полностью расслабиться. Я уже четко представлял себе, в чем заключается его план.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17