Гусев Валерий Борисович
Первое дело
Валерий Борисович ГУСЕВ
ПЕРВОЕ ДЕЛО
Повесть
Видно, тому, кто первым назвал этот край Синеречьем, довелось редкое счастье увидеть его с высоты птичьего полета. Старики уверяют, что так оно и было: в давние годы поднялся над глухим раздольем простой деревенский кузнец Савелий. Долгой слепой зимой, нетерпеливо меняя в затейливом светце лучину за лучиной, ладил он большие крылья из "воронова пера", а по весне, в самый разлив, велел мужикам вкатить на горку, которую с той поры и зовут Савельевкой, пустую телегу с подвязанными оглоблями. С затаенным вздохом перекрестивши чумазый лоб, положил кузнец на тележные борта доску, стал на нее в рост, сложив по бокам руки, плотно вдетые в черные мягкие крылья, свистнул заливисто - и помчалась телега, гремя и подпрыгивая, давя тяжелым колесом первую траву, прямо к крутому обрыву, каким кончается над затопленным лугом ровный скат горы.
Ахнули мужики, обомлели. И которые покрепче, которые не прижмурили глаза в великом испуге, те видели: грянула телега на мокрый луг, взлетела обломками вместе с солнечными брызгами к самому небу. И в последний миг простой русский кузнец широко, рывком разбросил руки-крылья, блеснувшие серебром в весеннем свете, взмыл, поднятый неведомой упругой силой, и закружил по-над черным лесом. А мужики стояли, заслонясь от солнца корявыми ладонями, и молча смотрели, как носится над ними черная бесшумная тень, забирая все выше и выше.
Долго бы в тот день летал Савелий, да какой-то дремучий охотник, выходя из лесу и увидав над собой невиданную птицу, сильно испугавшись, сбил его каленой стрелой. Взмахивая торопливо одним крылом, кувыркаясь, с треском врезался Савелий в верхушку черной ели, откуда бережно, с великим трудом сняли его мужики. Вылезая из помятых крыльев, кузнец, округлив глаза и морща губы, шептал: "Реки, братцы, кругом нас - синие-синие. Все вокруг синевой разлилось. А в самую даль гляну - реки с небушком сливаются, - в один - лазоревый - цвет идут".
Ошалевший охотник, повинившись, забрал Савелия в свою избу и усердно отпаивал горячей медовухой. Оправившись, кузнец поверил в силу своих крыльев и много раз еще поднимался к небу. Да, видать, живя у охотника, пристрастился к вину и уж без доброй чарки крыльев своих не надевал и как-то в сумерках налетел на колокольню. "Господь покарал", - вслед за попом твердили мужики, а кто посмелее ворчал: "Вино кузнеца сгубило. Не иначе". Оно и верно - народ в Синеречье хоть и не простой - головы светлые, руки умелые, но и гулять не дурак: вся деревня завьется - не остановишь. Многим, многим синереченцам вино крылья подрезало. Старики говорят: испокон веку так велось...
Савелия схоронили, крылья его, чтоб ребятишкам соблазна не было, сожгли, выпили за упокой "светлой души" и часто потом вспоминали: "Реки-то, братцы, кругом нас - синие-синие..."
Глава 1
Андрею снилось детство. Будто спит он на сеновале, будто бьют сквозь дырявую крышу косые лучи утреннего солнца и вот-вот захлопает крыльями задиристый горластый петух, заорет негодующе и клюнет Андрея в голую пятку, чтоб не залеживался. Но вместо этого петух, кося злым умным глазом, подскочил к старому самовару, торопливо застучал твердым клювом в его гулкий дырявый бок и заполошным голосом колхозного пастуха Силантьева, стал быстро приговаривать: "Андрей Сергеевич! Сергеич! Вставай, беда на дворе!"
Андрей открыл глаза, повернул голову к чуть светлевшему окошку, за которым прыгало бледное лицо и метался тревожный крик.
Полгода назад он соскочил бы с кровати, прошлепал босыми ногами по холодным половицам к окну, распахнул бы его и, ежась от утренней свежести, позевывая, спросил недовольно: "Ну чего суетишься чуть свет?" Полгода назад, пожалуй, и в голову никому бы не ударило бежать к нему на исходе ночи со своей бедой. А сейчас участковому инспектору* Андрею Ратникову нужно мигом, будто и не снимал ее на ночь, надеть форму, застегнуться на все пуговицы, вбить ноги в сапоги и повесить на плечи новенькие, не обмятые еще ремни с планшеткой и тяжелым пистолетом. Можно не подходить к окну, не спрашивать, что случилось, а нужно сдвинуть чуть набок фуражку и идти за позвавшим его человеком, заперев за собой дверь, потому что - уже ясно - домой он вернется не скоро.
_______________
* Должность указана в прежнем наименовании. В настоящее время
оперуполномоченный.
Силантьев схватил его за плечо, едва не сдернув с крыльца.
- Андрюшка, бежи скорей в сельпо. Неладное дело там - похоже со Степанычем совсем плохое стряслось!
Андрей сбежал с крыльца, на ходу плеснул в лицо из бочки и, вытираясь платком, быстро зашагал к магазину, сбивая сапогами с холодной травы еще мутные, не зажженные солнцем тяжелые капли росы. Несмотря на ранний час, по улице торопились, встревоженно перекликаясь, взбудораженные синереченцы - худые вести в мешке не залеживаются.
Силантьев поспешал сзади, шаркал спадающей с ноги калошей и, дергая Андрея за рукав, пояснял:
- Иду на скотный, а в сельпо, внутри, свет горит и двери враспашку. Заглянул, а Степаныч...
К магазину они, слава богу, подошли первыми. Сзади разве что не толпой валил взволнованный народ.
- Постой здесь, - распорядился Андрей. - Не пускай никого.
Он шагнул внутрь и почти натолкнулся на сторожа. Петр Степанович, прислонившись плечом к стене, прижавшись к ней щекой, стоял, безвольно свесив руки вдоль туловища, будто в большой усталости. Андрей едва не тронул его рукой и не спросил: "Ты что, Степаныч?" Но что-то неумолимое и неестественное в позе, в надломленной фигуре сторожа остановило его. Может быть, именно эта безмерная неисправимая усталость, та усталость, с которой уже не живут.
Андрей присмотрелся, увидел засохшую струйку крови на стене - будто узкая темно-багровая лента ровно протянулась от щеки убитого до самого пола, - обернулся и крикнул в дверь:
- Быстро кто-нибудь за врачом! Скорее!
Но ему уже было ясно, что врач может не торопиться.
За дверью пошумели, пошептались задавленно - видно, решали, кому бежать в больницу, - потом снова смолкли, и послышался вначале неуместно громкий, а потом затихающий топот чьих-то разбитых сапог.
До приезда врача Андрей внимательно осмотрел место происшествия. Тамбур магазина снаружи обычно не запирали - в дурную погоду сторож спасался в нем, если донимал холод или дождь. Отсюда вели две двери влево, в подсобку, забитую до потолка тарой, и вправо, в магазин, в торговый зал, как говорил завмаг. Правая дверь, видимо, сильным ударом была сорвана с верхней петли и, держась на одной нижней и замке, висела боком. Андрей потрогал торчащие из петли ржавые шурупы, покрошил пальцами трухлявое дерево дверной коробки, обвел мелом и замерил несколько грязных следов ног, подобрал и уложил в пакеты два папиросных окурка и шариковую авторучку - из тех, какими пользуются младшие школьники. И все это - под неподвижным взглядом открытых глаз Степаныча.
Андрей не сразу понял, почему он не падает, почему мертвый человек стоит в таком странном положении. А поняв - ужаснулся: Степаныч фактически висел на торчащем из стены коротком железном штыре, пробившем ему висок. Когда-то на этот штырь забрасывали длинную петлю дверного засова, потом завмаг Ворожейко вешал на него ключи и свой синий халат, а теперь...
Наконец приехал доктор Федя - так звали его в селе, справедливо отдавая дань учености и умелости врача, но и сварливо намекая на его слишком мальчишеский облик. Доктор снял с багажника забрызганного грязью велосипеда допотопный саквояжик и пощелкал его блестящими замочками. К нему рванулась Дашутка - внучка сторожа, но он мягко отстранил ее - что, мол, я скажу тебе, если сам еще ничего не знаю, покивал расступившимся синереченцам и исчез за дверью магазина.
- Привет, Андрей. - Доктор нервно пощипал свою вечно сбитую набок, жиденькую бороденку, взращенную с большим трудом и с неоправдавшей себя надеждой на солидность. - Как же это он так?
- Вернее: кто же его так? - мрачно поправил его Андрей.
- Ну-ка, помоги мне. - Доктор осторожно просунул ладонь за голову Степаныча, будто боялся сделать ему больно. - Скажи, чтобы из больницы машину прислали.
- Сейчас... Федор, ты ведь знаешь, с районом теперь связи никакой, кроме телефонной...
- Ну чем я могу тебе помочь? - Доктор Федя деловито сложил губы трубочкой, раздумывая. - Констатировать смерть я и так обязан. А в остальном... Ну ориентировочно ее причину укажу, время ранения приблизительно. Могу, если надо, сделать анализ крови на содержание алкоголя. Да вот, пожалуй, и все.
- Хорошо, Федор, действуй.
Андрей опечатал магазин и медленно сошел с крыльца. Все молча провожали взглядами двух женщин, которые под руки вели домой Дашутку, а потом, словно по команде, повернулись к нему.
- Сергеич, - выдвинулся из толпы Силантьев. - Ты не сомневайся. Не наши это.
Андрей не ответил, пошел, сжав зубы.
- Разве у кого из наших рука на него поднялась бы? - поддержал кто-то сзади. - Может, он сам неловко стукнулся? Посунулся в темноте, да и напоролся на этот болт, будь он трижды неладен.
"Если бы в темноте", - подумал Андрей и опять промолчал.
- Вы, Андрей Сергеевич, среди шабашников поищите, - посоветовал завмаг Ворожейко. - Люди пришлые, разные. А своих мы всех знаем - никто у нас на такое не годится.
- Вы же сами только что показали, - не выдержал Андрей, - что из магазина пропал лишь ящик водки. Это ни о чем не говорит?
Ворожейко смутился и отстал. Удивленные и испуганные таким поворотом, отстали и мужички. Редко кто из них не бегал в магазин после закрытия за "добавкой", а то и ночью приводилось догуливать.
Проходя в свой кабинет, Андрей чуть не споткнулся о вытянутые ноги дремавшего на лавке в коридоре Тимофея Дружка. Эта собачья кличка прилипла к солидному когда-то человеку, скотнику Елкину, за его невинную привычку не в меру часто пользоваться этим ласковым обращением. Все у него были "дружки": и председатель колхоза, и собственная жена, и даже злобный колхозный бык, который как-то в недобрый час подцепил Тимофея за ребро.
- Я готов понести полностью заслуженное мною наказание, дружок-начальник, - Тимофей вскочил, пришлепнув босыми ногами. - Я провел здесь всю ночь - мучился своим вчерашним поведением.
Андрей молча стоял перед ним - не до Тимофея ему теперь было.
- Ну что там слышно новенького? Не стряслось ли чего в мое отсутствие? Гаму-то поутру много было. И ночью машина шумела.
- Иди пока, - нетерпеливо подтолкнул его Андрей. - Узнаешь. Только помни: в следующий раз передам тебя в суд, понял?
- Я мигом, дружок-участковый, - гардероб только свой приберу и заявление сделаю. - Тимофей подобрал сапоги, перекинул через руку пиджак и свободную руку прижал к животу: - Учиненное мной безобразие - этот именно тот негативный фактор, который сыграл позитивную роль в моей жизни, он духовно переродил меня, и поэтому нет никакого смысла в его повторении...
- Иди, ради бога, - прервал его Андрей и прошел к себе.
С первого же раза ему удалось связаться с районным отделением. Дежурный соединил его с начальником.
- Ратников? Что у тебя?
Андрей коротко доложил.
- Что полагаешь? Несчастный случай? Преступление?
- От выводов пока воздерживаюсь, но на несчастный случай не похоже.
- Почему так думаешь?
- Двери нараспашку, а они изнутри закрываются, на засов, свет в помещении. Ну и кое-что похищено.
- Много взяли?
- Предварительно завмаг показал, что только ящика водки не хватает.
- Так, погоди, сейчас с прокурором тебя свяжу.
Андрей ждал, слушал шорохи в трубке, потрескивание, приглушенный голос начальника; потом что-то там звонко щелкнуло, и он услышал спокойный в своей деловитой уверенности голос прокурора:
- Слушайте, лейтенант. Завтра к вечеру у вас будет следователь Платонов с группой. Раньше никак не получится, да и с вертолетом не так просто будет. Вы там, как положено, проведите предварительное дознание, обеспечьте охрану места происшествия, закрепление следов. Есть следы? Угу. Угу. Так. Так. Хорошо. Вот еще что: у вас ведь своя больница есть? И морг при ней, да?
- Я понял, - сказал Андрей. - Уже распорядился.
- Ну хорошо, желаю успеха.
- Спасибо.
- Ратников? Слышишь? - снова подключился начальник. - Ты завмага прощупай хорошенько, понял? Я, сам ведь понимаешь, помочь тебе только по телефону могу. Залило вас кругом - давно такого не было среди лета. Может, оно и к лучшему: тебе авторитет нужен. Как будешь действовать? Ага, правильно. Давай, Ратников. Вроде как будет первое твое дело, - начальник говорил - телеграммы отбивал. - Не торопись. Меня информируй. Завтра помощь жди. А может, и сам к тому времени управишься, а? Что молчишь, слышишь меня? С Иванцовым посоветуйся, что до тебя участковым служил. Мужик толковый. Ну будь, не тушуйся.
Андрей положил трубку и сжал голову руками. Он вдруг почувствовал себя беспомощным и одиноким, как ребенок в лесу. Всего полгода работы - и вот такое серьезное, жестокое преступление на его участке. Он - вчерашний мальчишка, на плечи которого вместе с погонами легла и суровая ответственность, почувствовал ее сейчас в полной мере. Лейтенант милиции Ратников представляет здесь закон, и поэтому он отвечает не только за имущество, спокойствие и жизнь людей, но и за их доверие к закону. Значит, он, лейтенант Ратников, которого на селе еще нередко зовут по старой памяти Андрейкой, должен сам, чего бы ему это ни стоило, разыскать и задержать преступника.
Глава 2
Ратников зашел к председателю колхоза с просьбой помочь организовать комиссию по проверке магазина. Иван Макарович был еще молод, ненамного старше Андрея, но дело свое знал хорошо, дотошно изучал специальную литературу, сильно уважал экономику и любил с каждым колхозником поговорить о научно-техническом прогрессе на селе.
- А на что тебе проверка? Положено, что ли? Завмаг же проверял: только ящик "коленвала" сперли. Ты что, сомневаешься?
- Да нет, не в этом дело, - неохотно пояснил Андрей. - Мне нужно точно знать: что завозили, что, сколько и кому было продано в последние дни и что похищено?
- А что же твоя дружина хоробрая? - ехидно посоветовал председатель, которому Андрей в свое время изрядно надоел с ее созданием. - Привлекай общественность.
- В этом деле специалисты нужны. Бухгалтера мне дашь?
- Сейчас посоветуемся. - Иван Макарович щелкнул клавишей селектора и позвал: - Виктор Алексеевич? Ну-ка, замполит, зайди на минутку. Тут наша милиция помощи требует.
Внешним своим обликом партийный секретарь походил на комиссара двадцатых годов: был крепок, ходил твердо и, часто, значительно покашливая, трогал косточкой указательного пальца толстые усы. Говорил веско, и голос его - обычно с ровной теплотой - нередко мог, если нужно, звенеть металлом. По плохой погоде он носил старое кожаное пальто, вытертое до маслянистого блеска, которое туго перетягивал широким солдатским ремнем, что еще больше подчеркивало его сходство с суровым бойцом революции.
- Здоров, лейтенант! - секретарь крепко пожал Андрею руку. - Если ты этого подлеца, что Степаныча убил, поймаешь, запри его подальше, понял? А если не поймаешь, сам скройся. Вот так!
- Ну-ну, ладно, - перебил его председатель. - Ты, чем грозиться, лучше включайся в комиссию. Вот Андрей Сергеевич просит магазин проверить.
- Кто ж откажется, когда милиция просит? Ты только, лейтенант, объясни подробнее, что тебе надо.
Они обсудили детали, и Андрей, уже собираясь уходить, спросил:
- Иван Макарович, ты, говорят, косарей сегодня ночью отправлял?
- Да, а что?
- Где они у тебя?
- Вся бригада в Аленкиной пойме.
- Я на мотоцикле туда проеду?
- Ни за что - давно так яростно не разливалось. Да и то сказать: неделя - дожди, неделя - ливни с грозами.
Аленкина пойма примыкала к правой стороне Савельевки, левый склон которой плавно спускался в Степанов лужок. В Синеречье издавна бытовала традиция: каждая молодая невеста утром в день свадьбы купалась в обильных луговых росах. Синереченские бабы свято верили: если окунешься на заре в росные травы поймы, родишь девочку, а если поваляешься на лужке мальчонку. Лет пятьдесят назад - об этом до сей поры помнят - одна бойкая строптивая бабенка, которой все бы делать поперек, пробежала нагишом по высоким холодным травам лужка, а потом трепанулась и на пойму. И что же? Родила двоих: мальчик чернявый, дочка - светленькая. "От разных отцов", шутили, смеясь, мужики.
Пробираясь залитой тропкой, нащупывая ногами твердое, Андрей думал об обычае, который сложился уже на его памяти: парни, навсегда возвращавшиеся в родные края - с учебы, отслужив в армии, а то и "хлебнув города", - шли домой непременно через Савельевку и, скинув на ее верхушке одежду, вбегали, как в воду, в сверкающий травостой Степанова лужка, а уж потом, смыв с себя пыль дальних дорог, освеженные родными росами, входили в деревню начинать новую жизнь.
1 2 3 4 5