Потом он побрел вдоль сточной канавы, перешел на южную сторону улицы и вошел в расположенную неподалеку таверну «Радуга».
Как и рассчитывал Джеффри, в передней комнате таверны уже сидел, ожидая его, доктор Джордж Эйбил.
– Доктор, – обратился к нему Джеффри. – Я благодарен вам за то, что вы откликнулись на мое письмо и явились сюда. Скажите, доктор, согласились бы вы ради правого дела нарушить то, что, по моим представлениям, относится к сфере вашей профессиональной этики? Не согласились бы вы, более того, пойти на риск нарушить закон?
– Мистер Уинн, – ответил доктор Эйбил, наклоняя голову, – я уже имел случай указать вам на ваше безрассудство…
– С безрассудством покончено. И навсегда. Обещаю вам.
Доктор Эйбил, сидевший спиной к окну на скамье перед длинным столом, который стоял в оконной нише, взглянул на него, но ничего не сказал. Джеффри поднял руку:
– И я совсем забыл о приличиях. Не согласитесь ли выпить со мной кофе и выкурить трубку? Вчера вечером в «Винограднике» я обратил внимание, что вы курите табак.
– Вы много замечаете, молодой человек.
– Приходится; этим я зарабатываю себе на хлеб. Так, я закажу кофе и трубки. И не делайте никаких выводов, пока я не изложу мои намерения. Речь идет о Пег Ролстон.
– Как чувствует себя молодая леди после вчерашней ночи? Как у нее дела?
– Плохо, доктор. Ее отправили в Ньюгейт.
– Продолжайте. Я не стану больше вас перебивать.
Первоначально «Радуга» была кофейней, и в ней, как и раньше, варили этот черный как смоль и весьма изысканный напиток. Им подали кофе, две длинные глиняные трубки и табак в жестяной баночке. Они прикурили от уголька, который принес, держа каминными щипцами, трактирщик. На скамьях за столами сидело еще около дюжины посетителей, поэтому Джеффри старался говорить тихо.
– Вчера вечером, когда я показал вам портрет Ребекки Брейсгердл, или Грейс Делайт, в расцвете молодости, вы сказали, что я не могу, не имею права жениться на Пег, поскольку мы с ней, возможно, кровные родственники. Я поднял вас тогда на смех.
– Но не всерьез? Мне и тогда так показалось.
– В таком случае вы ошиблись. Сейчас, как и прежде, мне смешны такие вещи. Будем откровенны. В голове каждого мужчины всегда присутствует «задняя мысль»: «А что, если?» Вот и все, и ничего в этом особенного нет. Это только одна из причин, почему я уже давным-давно не женился на Пег, если, конечно, она согласилась бы выйти за меня.
– Другие причины, должно быть, весьма серьезны, сэр?
– Да. Была только одна и весьма серьезная причина. Заметьте, я говорю: была. Больше ее нет. После этой ночи жизнь моя коренным образом переменилась.
– После этой ночи, говорите вы? А что изменилось?
– Сейчас это несущественно.
– Вы считаете это объяснением, молодой человек?
– Доктор, прошу вас, имейте терпение. Сегодня Пег дали месяц тюрьмы. Утром я спросил судью Филдинга, могу ли я сделать что-нибудь, чтобы ее освободили раньше этого срока. Он ответил, что ее тотчас же выпустят, если ее дядюшка заберет свою жалобу.
– Ну, так, несомненно, и есть?
– О да! Это – самый лучший и самый короткий путь. Если только он вообще возможен. Но этот путь – не единственный, что было хорошо известно судье Филдингу. Если мы с Пег станем мужем и женой, с этой самой минуты право решать что-либо принадлежит только мне. Женившись на ней завтра же, я могу потребовать ее незамедлительного освобождения из Ньюгейта.
Табачный дым заполнил оконную нишу. В другом конце комнаты кто-то читал вслух газету (ее можно было найти в любой кофейне и почти во всех тавернах) и восторженно сквернословил по поводу мистера Питта. Доктор Эйбил, который, несмотря на свою неопрятную наружность, не был вовсе лишен понятий о благородстве, вынул изо рта трубку и взглянул на Джеффри.
– Так вот, значит, что вы задумали? Обвенчаться с девушкой в тюрьме?
– Если понадобится. Хотя я всячески постараюсь избежать этого. Путь этот, нужно признать, далеко не лучший…
– Не лучший? Это просто недопустимо.
– Но вчера вечером, доктор, вы сами предложили…
– Я сказал, что этого дурацкого ареста можно было бы избежать, если бы вы уже были женаты. Возражения же мои касались вашей женитьбы на ней в принципе. Я перечислил все, что этому препятствует, и вы, как мне показалось, согласились со мной.
– Да, но сейчас единственным препятствием остается Лавиния Крессвелл, которая может нанести какой-нибудь новый удар Пег. Ее надо обезвредить, и окончательно. Вы помните, я рассказывал вам о Хэмните Тонише и об этой его сестрице, миссис Крессвелл?
– Да, я помню, вы их очень поносили.
– А сейчас, – сказал Джеффри, – я хочу, чтобы вы узнали подлинную историю Пег и моих отношений с ней.
И он начал с самого начала, ничего не опуская. Он не пощадил Пег, как не пощадил и своей собственной оскорбленной гордости легкоуязвимого ревнивца. Он рассказал об их ссоре, после которой Пег бежала во Францию. О том, как после отъезда Пег ее горничная Китти выложила все сэру Мортимеру. Как сам он, по настоянию последнего, отправился в погоню, имея инструкции держать обеспокоенного дядюшку в курсе всех дел и – буде Пег отыщется – тайным письмом известить его об их приезде, чтобы им приготовили встречу в таверне «Золотой Крест». Джеффри поведал о том, как и где он обнаружил Пег, об их бегстве из Версаля в Париж, а из Парижа в Лондон и, наконец, об их прибытии в «Золотой Крест».
– Понятно, – заметил доктор Эйбил, откладывая давно погасшую трубку. – Так что в постели вашей девушка все-таки побывала? И до того, как она сбежала из дома? Стало быть, ущерб таки нанесен?
– Скажем так: между мной и Пег было нечто большее, чем просто дружба, и не один раз. Теперь главное мое желание – жениться на ней. Или вы полагаете, что я поступаю недостойно, рассказывая обо всем этом?
– Именно так я и полагаю. Но я полагаю также, что вы не испытываете удовольствия от пересудов кумушек, если этого можно избежать. Зачем вы все это мне рассказали?
– Потому что мне самому нужно было уяснить себе ситуацию. Прежде я сам не понимал, что происходит. А теперь мне крайне необходима ваша помощь.
Доктор Эйбил, в котором под внешней флегматичностью скрывался моралист более страстный, чем любой из братьев Уесли, оглядел Джеффри с головы до ног.
– И впрямь, – произнес он, подумав. – Вчера вечером, молодой человек, я помог вам в деле, в котором мне пришлось пойти против моих убеждений. Но если вы думаете, что я снова стану помогать вам Бог знает в чем, – ваш оптимизм несколько поспешен.
– Возможно. Если вы откажетесь, я не стану упрекать вас. Могу лишь уверить, что тогда случится величайшее несчастье.
– Ну и пусть случится. Почему все беды, происходящие в этом мире, нужно складывать на мои плечи? И отчего вы вообразили, что я в состоянии помочь вам?
– Вчера вечером в «Винограднике», разговаривая с мистером Стерном, вы упомянули одно имя. «Я, конечно, не Хантер с Джермин-стрит», – сказали вы. Вы имели в виду доктора Уильяма Хантера?
– Да.
– Вы лично знакомы с доктором Хантером?
– Очень мало. Доктор Хантер – блестящий врач; он пользуется заслуженной известностью, которую снискали ему его таланты. А я – это я. Но думаю, что он вспомнил бы меня при случае.
– Не согласились бы вы посетить одного его пациента, выдав себя за коллегу или ассистента доктора, и определить степень серьезности заболевания?
– Ну, знаете! – воскликнул доктор Эйбил, стукнув кулаком по столу. – Ну, знаете. Мне многое приходилось слышать, но это переходит всяческие границы. За кого вы меня принимаете? Осталась ли у вас хоть капля совести?
– Я сыщик, доктор. В первый год любого человека этой профессии часто тошнит от того, что ему приходится делать. Потом совести у него остается ничуть не больше, чем у меня.
– Да, это видно по тому, как вы обошлись с мисс Ролстон. И вы состарились до срока. Но знания человеческого сердца вы не приобрели, мистер Уинн, раз полагаете, что в своих действиях юная леди руководствовалась какими-нибудь мотивами, кроме нежной любви к такому недостойному субъекту, как вы.
– Я понял это и не стану с вами спорить. Но то, что я предлагаю, призвано помочь ей. Впрочем, ваше желание действовать по чести и достоинству вполне оправданно…
– Продолжайте, продолжайте, – сказал доктор Эйбил, который уже начал вставать со своего места, но снова сел при последних словах Джеффри. – Все это – безумие, чистейшее безумие. Я больше не желаю лезть в эти дела. Но вас я все же выслушаю. Итак, вы с мисс Ролстон приехали в «Золотой Крест». Ну? Что же такое необычайно важное произошло там?
Говоря это, он невольно возвысил голос. Человек с газетой, увлеченный описанием победы, которую одержал в битве при Плэсси в Индии мистер Клайв, поднял голову и взглянул на них. Джеффри опустил глаза.
– В «Золотом Кресте», когда Пег отправилась, как она сказала, переодеваться, я поднялся в Антилоповы покои – хозяин «Золотого Креста» любит давать названия своим комнатам. Там я заглянул в окно гостиной.
– И?
– До этого я, в отличие от Пег, совсем не опасался Лавинии Крессвелл. Если миссис Крессвелл благоугодно было пойти на содержание к сэру Мортимеру Ролстону – что с того? И какое мне дело, что он втрескался в нее по уши? Такое часто случается с мужчинами за сорок или под пятьдесят. Правда, я никак не мог предположить, что он способен на подобное безумство. И к тому же я еще не видел тогда ее братца.
И вот, глядя в окно гостиной, я задумался. Я видел, как сэр Мортимер ест и пьет, сидя за столом, а госпожа Крессвелл что-то говорит ему, расхаживая перед камином. Слов я не слышал, но видел, как этот громогласный человек вдруг весь съежился. Как если бы увидел кнут у нее в руке.
– Кнут?
– Ну, не в буквальном смысле. Хотя она унижает людей, не прибегая к иносказаниям. Когда я вошел в комнату, то удивился еще более. У сэра Мортимера вырвался крик, и первый вопрос его был, что с племянницей. Миссис Крессвелл это совсем не занимало. Она была одержима желанием отдать Пег в руки Хэмнита Тониша, подвергнуть ее порке и отправить в тюрьму по обвинению, которое вам известно.
И он поведал о том, что было дальше.
– Я полагал, – и Пег тоже, – что миссис Крессвелл читала письмо, которое я в гневе и запальчивости послал сэру Мортимеру из Парижа. Но она не упомянула «Олений парк», что, по ее представлениям, явилось бы совершенно убийственным обвинением. Она лишь яростно нападала на Пег, употребляя слова вроде «нескладеха», «деревенщина», «потаскуха», «лживые глаза» и тому подобное. Тогда, как я позже узнал, она не только не читала письмо, но даже не подозревала о его существовании.
– Откуда вам это известно?
– Сейчас расскажу. Это – самое главное во всей истории. Дело в том, что по-настоящему задуматься заставляет здесь не Лавиния Крессвелл или Хэмнит Тониш, а Мортимер Ролстон. Вместо того чтобы дунуть на нее, как на одуванчик, чтобы она разлетелась, этот человек юлил перед ней, лебезил, соглашался на все, что она придумывала для Пег. Потом, как только она пошла за Пег, едва вышла из комнаты, – его поведение тотчас же переменилось; прямо как у заговорщика. Он начал умолять меня защитить Пег от этих двух негодяев. Он знал, что мы – не просто друзья, догадывался о чувствах, которые я испытываю к Пег. По его словам, он решил «дать мне возможность показать, на что я гожусь», – так он сказал. И поэтому послал меня во Францию вместо того, чтобы попросить одного из своих агентов отыскать Пег. Он подговаривал меня жениться на Пег сейчас, когда над ней нависла опасность, но уверял, что замыслил этот брак с самого начала.
– Поклянитесь, что не лжете, молодой человек.
– Клянусь честью, если таковая у меня еще осталась, – это чистая правда.
– Он предложил вам жениться? Каков же был ответ?
– Я сказал, что скорее перережу себе горло. Вы сильно ошибаетесь, доктор, если сочтете Мортимера Ролстона эдаким деревенским сквайром, на говядине выросшем. Хотя он таковым и кажется, но он хитрее любого ростовщика, а уж скрытен, как… как судья Филдинг. Совершенно очевидно, что чем-то миссис Крессвелл ему пригрозила, но он это отрицает. И во мне зародились такие же подозрения в его искренности, как раньше – в искренности Пег.
– А так ли существенна его искренность; ведь вы были влюблены в девушку?
– Поверьте, весьма существенна, – сказал Джеффри. – Все с удовольствием станут говорить об удачной женитьбе бедного молодого человека на богатой наследнице, о том, что он теперь распоряжается ее состоянием. Формально так и будет. Но вы видели хогартовскую серию картин «Модный брак»? Женщина понимает, что эти узы – всего-навсего прихоть закона. Если и муж и жена – не две бесчувственные колоды, очень скоро эти узы ей надоедят. И после первой же ссоры она станет презирать мужа.
– Даже если это брак по любви?
– Особенно если это брак по любви! Посмотрите вокруг и попробуйте со мной не согласиться.
– Вы говорили все это сэру Мортимеру?
– Нет. Я не мог поверить, что Пег действительно в опасности. Не мог поверить, что Лавиния Крессвелл осмелится осуществить свои планы или что сэр Мортимер не воспрепятствует ей, если она на такое решится.
– И вы снова ошиблись?
– Вплоть до сегодняшнего утра я и сам так думал. Уже там, в «Золотом Кресте», когда брат с сестрой вошли и сообщили, что Пег сбежала, они вели себя, словно владыки мира или по крайней мере хозяева Мортимера Ролстона. А он не возражал. Я выяснил, куда, по всей видимости, ушла Пег, и отправился за ней.
– А почему она побежала туда, в комнаты над «Волшебным пером»?
– Она думала, что Ребекка Брейсгердл, или Грейс Делайт, – старая служанка нашей семьи. Встреть она эту женщину еще живой, она, возможно, не оставалась бы в этом заблуждении.
Джеффри взглянул поверх головы доктора Эйбила за окно.
– Миссис Анна Брейсгердл и миссис Ребекка Брейсгердл – сохраним из вежливости это «миссис», как перед именами актрис – так вот, хотя они и были сестрами, но совершенно не походили друг на друга. Ребекка была на двенадцать лет моложе. Обе начали рано готовить себя к сцене, но у Ребекки дарования не было. В шестнадцать лет, к негодованию сестры, она стала торговать фруктами. В семнадцать, к еще большему негодованию Анны, она вышла замуж за простого столяра. Ее истинный талант проявился в девятнадцать лет, когда на нее обратил внимание милорд Моррмейн. А двумя или тремя годами позже ею полностью завладел сумасшедший Том Уинн. Да, если бы Пег встретилась с этой женщиной…
– Все это не имеет к нам отношения, – вскричал доктор Эйбил и снова ударил кулаком по столу. – Я не обсуждаю поведение мисс Ролстон. Другое дело – ее дядюшка. Если он честный человек, мог он подать на нее жалобу и отдать в руки этих людей?
– Он вовсе не хотел отдавать Пег в их руки. Он проделал все это, чтобы спасти ее.
– Спасти ее? Упрятав в тюрьму?
– Да. И этого я никак не мог сообразить своей глупой головой, пока не поговорил с судьей Филдингом.
Они поднялись со своих мест и посмотрели друг на друга.
– Сегодня рано утром, доктор, я снова встретился с Лавинией Крессвелл. Встреча происходила в доме сэра Мортимера на Сент-Джеймсской площади, куда я зашел с визитом, но так и не был допущен к хозяину.
– Миссис Крессвелл тоже пришла туда?
– В этом не было надобности. Эта дама живет там – уже некоторое время. Наша с ней встреча не заслуживает подробного описания. Но за ночь все ее поведение коренным образом изменилось. Впервые у меня возникло впечатление, что передо мной – просто другая женщина.
– Новые уловки-увертки?
– Напротив: мед и сахар. И это не было притворством: она вела себя совершенно искренне, насколько она вообще может быть искренней хоть в чем-то. Я так внимательно следил за ней, ожидая ловушки, так старался поймать ее совсем на другом, что не понял значения столь простой вещи, каковой является любой завтрак, состоящий из бифштекса с устричным соусом. Она недооценила меня и разоткровенничалась. Накануне вечером, по ее словам, она еще не знала о чувствах, которые я питаю к Пег.
И в тот же миг образ Лавинии Крессвелл возник здесь, в этой комнате с дощатым полом и красными решетками на окнах, и так явственно, будто она сама присутствовала здесь во плоти и халате с меховой опушкой.
– Она вкратце упомянула мое письмо. Поскольку она, конечно же, уже давным-давно прочла эту идиотскую писульку из Парижа, я решил, что она имеет в виду нечто совсем другое, и стал думать, что же именно. Она, кроме того, была так возбуждена, произнося слова вроде «ваш вопрос связан с тем, что мы узнали о ней», или «вы бы сами женились на ней сейчас?», что я решил, будто речь идет о какой-то тайне, связанной с происхождением Пег.
– Да, – согласился доктор Эйбил. – Об этой стороне дела мы оба забыли.
– Не забыли, доктор. Ни на минуту не забыли. Когда я прибежал к судье Филдингу на Боу-стрит, я узнал правду. Было только одно письмо. Но Пег должна была оказаться в тюрьме, и я дал им необходимые для этого улики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Как и рассчитывал Джеффри, в передней комнате таверны уже сидел, ожидая его, доктор Джордж Эйбил.
– Доктор, – обратился к нему Джеффри. – Я благодарен вам за то, что вы откликнулись на мое письмо и явились сюда. Скажите, доктор, согласились бы вы ради правого дела нарушить то, что, по моим представлениям, относится к сфере вашей профессиональной этики? Не согласились бы вы, более того, пойти на риск нарушить закон?
– Мистер Уинн, – ответил доктор Эйбил, наклоняя голову, – я уже имел случай указать вам на ваше безрассудство…
– С безрассудством покончено. И навсегда. Обещаю вам.
Доктор Эйбил, сидевший спиной к окну на скамье перед длинным столом, который стоял в оконной нише, взглянул на него, но ничего не сказал. Джеффри поднял руку:
– И я совсем забыл о приличиях. Не согласитесь ли выпить со мной кофе и выкурить трубку? Вчера вечером в «Винограднике» я обратил внимание, что вы курите табак.
– Вы много замечаете, молодой человек.
– Приходится; этим я зарабатываю себе на хлеб. Так, я закажу кофе и трубки. И не делайте никаких выводов, пока я не изложу мои намерения. Речь идет о Пег Ролстон.
– Как чувствует себя молодая леди после вчерашней ночи? Как у нее дела?
– Плохо, доктор. Ее отправили в Ньюгейт.
– Продолжайте. Я не стану больше вас перебивать.
Первоначально «Радуга» была кофейней, и в ней, как и раньше, варили этот черный как смоль и весьма изысканный напиток. Им подали кофе, две длинные глиняные трубки и табак в жестяной баночке. Они прикурили от уголька, который принес, держа каминными щипцами, трактирщик. На скамьях за столами сидело еще около дюжины посетителей, поэтому Джеффри старался говорить тихо.
– Вчера вечером, когда я показал вам портрет Ребекки Брейсгердл, или Грейс Делайт, в расцвете молодости, вы сказали, что я не могу, не имею права жениться на Пег, поскольку мы с ней, возможно, кровные родственники. Я поднял вас тогда на смех.
– Но не всерьез? Мне и тогда так показалось.
– В таком случае вы ошиблись. Сейчас, как и прежде, мне смешны такие вещи. Будем откровенны. В голове каждого мужчины всегда присутствует «задняя мысль»: «А что, если?» Вот и все, и ничего в этом особенного нет. Это только одна из причин, почему я уже давным-давно не женился на Пег, если, конечно, она согласилась бы выйти за меня.
– Другие причины, должно быть, весьма серьезны, сэр?
– Да. Была только одна и весьма серьезная причина. Заметьте, я говорю: была. Больше ее нет. После этой ночи жизнь моя коренным образом переменилась.
– После этой ночи, говорите вы? А что изменилось?
– Сейчас это несущественно.
– Вы считаете это объяснением, молодой человек?
– Доктор, прошу вас, имейте терпение. Сегодня Пег дали месяц тюрьмы. Утром я спросил судью Филдинга, могу ли я сделать что-нибудь, чтобы ее освободили раньше этого срока. Он ответил, что ее тотчас же выпустят, если ее дядюшка заберет свою жалобу.
– Ну, так, несомненно, и есть?
– О да! Это – самый лучший и самый короткий путь. Если только он вообще возможен. Но этот путь – не единственный, что было хорошо известно судье Филдингу. Если мы с Пег станем мужем и женой, с этой самой минуты право решать что-либо принадлежит только мне. Женившись на ней завтра же, я могу потребовать ее незамедлительного освобождения из Ньюгейта.
Табачный дым заполнил оконную нишу. В другом конце комнаты кто-то читал вслух газету (ее можно было найти в любой кофейне и почти во всех тавернах) и восторженно сквернословил по поводу мистера Питта. Доктор Эйбил, который, несмотря на свою неопрятную наружность, не был вовсе лишен понятий о благородстве, вынул изо рта трубку и взглянул на Джеффри.
– Так вот, значит, что вы задумали? Обвенчаться с девушкой в тюрьме?
– Если понадобится. Хотя я всячески постараюсь избежать этого. Путь этот, нужно признать, далеко не лучший…
– Не лучший? Это просто недопустимо.
– Но вчера вечером, доктор, вы сами предложили…
– Я сказал, что этого дурацкого ареста можно было бы избежать, если бы вы уже были женаты. Возражения же мои касались вашей женитьбы на ней в принципе. Я перечислил все, что этому препятствует, и вы, как мне показалось, согласились со мной.
– Да, но сейчас единственным препятствием остается Лавиния Крессвелл, которая может нанести какой-нибудь новый удар Пег. Ее надо обезвредить, и окончательно. Вы помните, я рассказывал вам о Хэмните Тонише и об этой его сестрице, миссис Крессвелл?
– Да, я помню, вы их очень поносили.
– А сейчас, – сказал Джеффри, – я хочу, чтобы вы узнали подлинную историю Пег и моих отношений с ней.
И он начал с самого начала, ничего не опуская. Он не пощадил Пег, как не пощадил и своей собственной оскорбленной гордости легкоуязвимого ревнивца. Он рассказал об их ссоре, после которой Пег бежала во Францию. О том, как после отъезда Пег ее горничная Китти выложила все сэру Мортимеру. Как сам он, по настоянию последнего, отправился в погоню, имея инструкции держать обеспокоенного дядюшку в курсе всех дел и – буде Пег отыщется – тайным письмом известить его об их приезде, чтобы им приготовили встречу в таверне «Золотой Крест». Джеффри поведал о том, как и где он обнаружил Пег, об их бегстве из Версаля в Париж, а из Парижа в Лондон и, наконец, об их прибытии в «Золотой Крест».
– Понятно, – заметил доктор Эйбил, откладывая давно погасшую трубку. – Так что в постели вашей девушка все-таки побывала? И до того, как она сбежала из дома? Стало быть, ущерб таки нанесен?
– Скажем так: между мной и Пег было нечто большее, чем просто дружба, и не один раз. Теперь главное мое желание – жениться на ней. Или вы полагаете, что я поступаю недостойно, рассказывая обо всем этом?
– Именно так я и полагаю. Но я полагаю также, что вы не испытываете удовольствия от пересудов кумушек, если этого можно избежать. Зачем вы все это мне рассказали?
– Потому что мне самому нужно было уяснить себе ситуацию. Прежде я сам не понимал, что происходит. А теперь мне крайне необходима ваша помощь.
Доктор Эйбил, в котором под внешней флегматичностью скрывался моралист более страстный, чем любой из братьев Уесли, оглядел Джеффри с головы до ног.
– И впрямь, – произнес он, подумав. – Вчера вечером, молодой человек, я помог вам в деле, в котором мне пришлось пойти против моих убеждений. Но если вы думаете, что я снова стану помогать вам Бог знает в чем, – ваш оптимизм несколько поспешен.
– Возможно. Если вы откажетесь, я не стану упрекать вас. Могу лишь уверить, что тогда случится величайшее несчастье.
– Ну и пусть случится. Почему все беды, происходящие в этом мире, нужно складывать на мои плечи? И отчего вы вообразили, что я в состоянии помочь вам?
– Вчера вечером в «Винограднике», разговаривая с мистером Стерном, вы упомянули одно имя. «Я, конечно, не Хантер с Джермин-стрит», – сказали вы. Вы имели в виду доктора Уильяма Хантера?
– Да.
– Вы лично знакомы с доктором Хантером?
– Очень мало. Доктор Хантер – блестящий врач; он пользуется заслуженной известностью, которую снискали ему его таланты. А я – это я. Но думаю, что он вспомнил бы меня при случае.
– Не согласились бы вы посетить одного его пациента, выдав себя за коллегу или ассистента доктора, и определить степень серьезности заболевания?
– Ну, знаете! – воскликнул доктор Эйбил, стукнув кулаком по столу. – Ну, знаете. Мне многое приходилось слышать, но это переходит всяческие границы. За кого вы меня принимаете? Осталась ли у вас хоть капля совести?
– Я сыщик, доктор. В первый год любого человека этой профессии часто тошнит от того, что ему приходится делать. Потом совести у него остается ничуть не больше, чем у меня.
– Да, это видно по тому, как вы обошлись с мисс Ролстон. И вы состарились до срока. Но знания человеческого сердца вы не приобрели, мистер Уинн, раз полагаете, что в своих действиях юная леди руководствовалась какими-нибудь мотивами, кроме нежной любви к такому недостойному субъекту, как вы.
– Я понял это и не стану с вами спорить. Но то, что я предлагаю, призвано помочь ей. Впрочем, ваше желание действовать по чести и достоинству вполне оправданно…
– Продолжайте, продолжайте, – сказал доктор Эйбил, который уже начал вставать со своего места, но снова сел при последних словах Джеффри. – Все это – безумие, чистейшее безумие. Я больше не желаю лезть в эти дела. Но вас я все же выслушаю. Итак, вы с мисс Ролстон приехали в «Золотой Крест». Ну? Что же такое необычайно важное произошло там?
Говоря это, он невольно возвысил голос. Человек с газетой, увлеченный описанием победы, которую одержал в битве при Плэсси в Индии мистер Клайв, поднял голову и взглянул на них. Джеффри опустил глаза.
– В «Золотом Кресте», когда Пег отправилась, как она сказала, переодеваться, я поднялся в Антилоповы покои – хозяин «Золотого Креста» любит давать названия своим комнатам. Там я заглянул в окно гостиной.
– И?
– До этого я, в отличие от Пег, совсем не опасался Лавинии Крессвелл. Если миссис Крессвелл благоугодно было пойти на содержание к сэру Мортимеру Ролстону – что с того? И какое мне дело, что он втрескался в нее по уши? Такое часто случается с мужчинами за сорок или под пятьдесят. Правда, я никак не мог предположить, что он способен на подобное безумство. И к тому же я еще не видел тогда ее братца.
И вот, глядя в окно гостиной, я задумался. Я видел, как сэр Мортимер ест и пьет, сидя за столом, а госпожа Крессвелл что-то говорит ему, расхаживая перед камином. Слов я не слышал, но видел, как этот громогласный человек вдруг весь съежился. Как если бы увидел кнут у нее в руке.
– Кнут?
– Ну, не в буквальном смысле. Хотя она унижает людей, не прибегая к иносказаниям. Когда я вошел в комнату, то удивился еще более. У сэра Мортимера вырвался крик, и первый вопрос его был, что с племянницей. Миссис Крессвелл это совсем не занимало. Она была одержима желанием отдать Пег в руки Хэмнита Тониша, подвергнуть ее порке и отправить в тюрьму по обвинению, которое вам известно.
И он поведал о том, что было дальше.
– Я полагал, – и Пег тоже, – что миссис Крессвелл читала письмо, которое я в гневе и запальчивости послал сэру Мортимеру из Парижа. Но она не упомянула «Олений парк», что, по ее представлениям, явилось бы совершенно убийственным обвинением. Она лишь яростно нападала на Пег, употребляя слова вроде «нескладеха», «деревенщина», «потаскуха», «лживые глаза» и тому подобное. Тогда, как я позже узнал, она не только не читала письмо, но даже не подозревала о его существовании.
– Откуда вам это известно?
– Сейчас расскажу. Это – самое главное во всей истории. Дело в том, что по-настоящему задуматься заставляет здесь не Лавиния Крессвелл или Хэмнит Тониш, а Мортимер Ролстон. Вместо того чтобы дунуть на нее, как на одуванчик, чтобы она разлетелась, этот человек юлил перед ней, лебезил, соглашался на все, что она придумывала для Пег. Потом, как только она пошла за Пег, едва вышла из комнаты, – его поведение тотчас же переменилось; прямо как у заговорщика. Он начал умолять меня защитить Пег от этих двух негодяев. Он знал, что мы – не просто друзья, догадывался о чувствах, которые я испытываю к Пег. По его словам, он решил «дать мне возможность показать, на что я гожусь», – так он сказал. И поэтому послал меня во Францию вместо того, чтобы попросить одного из своих агентов отыскать Пег. Он подговаривал меня жениться на Пег сейчас, когда над ней нависла опасность, но уверял, что замыслил этот брак с самого начала.
– Поклянитесь, что не лжете, молодой человек.
– Клянусь честью, если таковая у меня еще осталась, – это чистая правда.
– Он предложил вам жениться? Каков же был ответ?
– Я сказал, что скорее перережу себе горло. Вы сильно ошибаетесь, доктор, если сочтете Мортимера Ролстона эдаким деревенским сквайром, на говядине выросшем. Хотя он таковым и кажется, но он хитрее любого ростовщика, а уж скрытен, как… как судья Филдинг. Совершенно очевидно, что чем-то миссис Крессвелл ему пригрозила, но он это отрицает. И во мне зародились такие же подозрения в его искренности, как раньше – в искренности Пег.
– А так ли существенна его искренность; ведь вы были влюблены в девушку?
– Поверьте, весьма существенна, – сказал Джеффри. – Все с удовольствием станут говорить об удачной женитьбе бедного молодого человека на богатой наследнице, о том, что он теперь распоряжается ее состоянием. Формально так и будет. Но вы видели хогартовскую серию картин «Модный брак»? Женщина понимает, что эти узы – всего-навсего прихоть закона. Если и муж и жена – не две бесчувственные колоды, очень скоро эти узы ей надоедят. И после первой же ссоры она станет презирать мужа.
– Даже если это брак по любви?
– Особенно если это брак по любви! Посмотрите вокруг и попробуйте со мной не согласиться.
– Вы говорили все это сэру Мортимеру?
– Нет. Я не мог поверить, что Пег действительно в опасности. Не мог поверить, что Лавиния Крессвелл осмелится осуществить свои планы или что сэр Мортимер не воспрепятствует ей, если она на такое решится.
– И вы снова ошиблись?
– Вплоть до сегодняшнего утра я и сам так думал. Уже там, в «Золотом Кресте», когда брат с сестрой вошли и сообщили, что Пег сбежала, они вели себя, словно владыки мира или по крайней мере хозяева Мортимера Ролстона. А он не возражал. Я выяснил, куда, по всей видимости, ушла Пег, и отправился за ней.
– А почему она побежала туда, в комнаты над «Волшебным пером»?
– Она думала, что Ребекка Брейсгердл, или Грейс Делайт, – старая служанка нашей семьи. Встреть она эту женщину еще живой, она, возможно, не оставалась бы в этом заблуждении.
Джеффри взглянул поверх головы доктора Эйбила за окно.
– Миссис Анна Брейсгердл и миссис Ребекка Брейсгердл – сохраним из вежливости это «миссис», как перед именами актрис – так вот, хотя они и были сестрами, но совершенно не походили друг на друга. Ребекка была на двенадцать лет моложе. Обе начали рано готовить себя к сцене, но у Ребекки дарования не было. В шестнадцать лет, к негодованию сестры, она стала торговать фруктами. В семнадцать, к еще большему негодованию Анны, она вышла замуж за простого столяра. Ее истинный талант проявился в девятнадцать лет, когда на нее обратил внимание милорд Моррмейн. А двумя или тремя годами позже ею полностью завладел сумасшедший Том Уинн. Да, если бы Пег встретилась с этой женщиной…
– Все это не имеет к нам отношения, – вскричал доктор Эйбил и снова ударил кулаком по столу. – Я не обсуждаю поведение мисс Ролстон. Другое дело – ее дядюшка. Если он честный человек, мог он подать на нее жалобу и отдать в руки этих людей?
– Он вовсе не хотел отдавать Пег в их руки. Он проделал все это, чтобы спасти ее.
– Спасти ее? Упрятав в тюрьму?
– Да. И этого я никак не мог сообразить своей глупой головой, пока не поговорил с судьей Филдингом.
Они поднялись со своих мест и посмотрели друг на друга.
– Сегодня рано утром, доктор, я снова встретился с Лавинией Крессвелл. Встреча происходила в доме сэра Мортимера на Сент-Джеймсской площади, куда я зашел с визитом, но так и не был допущен к хозяину.
– Миссис Крессвелл тоже пришла туда?
– В этом не было надобности. Эта дама живет там – уже некоторое время. Наша с ней встреча не заслуживает подробного описания. Но за ночь все ее поведение коренным образом изменилось. Впервые у меня возникло впечатление, что передо мной – просто другая женщина.
– Новые уловки-увертки?
– Напротив: мед и сахар. И это не было притворством: она вела себя совершенно искренне, насколько она вообще может быть искренней хоть в чем-то. Я так внимательно следил за ней, ожидая ловушки, так старался поймать ее совсем на другом, что не понял значения столь простой вещи, каковой является любой завтрак, состоящий из бифштекса с устричным соусом. Она недооценила меня и разоткровенничалась. Накануне вечером, по ее словам, она еще не знала о чувствах, которые я питаю к Пег.
И в тот же миг образ Лавинии Крессвелл возник здесь, в этой комнате с дощатым полом и красными решетками на окнах, и так явственно, будто она сама присутствовала здесь во плоти и халате с меховой опушкой.
– Она вкратце упомянула мое письмо. Поскольку она, конечно же, уже давным-давно прочла эту идиотскую писульку из Парижа, я решил, что она имеет в виду нечто совсем другое, и стал думать, что же именно. Она, кроме того, была так возбуждена, произнося слова вроде «ваш вопрос связан с тем, что мы узнали о ней», или «вы бы сами женились на ней сейчас?», что я решил, будто речь идет о какой-то тайне, связанной с происхождением Пег.
– Да, – согласился доктор Эйбил. – Об этой стороне дела мы оба забыли.
– Не забыли, доктор. Ни на минуту не забыли. Когда я прибежал к судье Филдингу на Боу-стрит, я узнал правду. Было только одно письмо. Но Пег должна была оказаться в тюрьме, и я дал им необходимые для этого улики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27