— А теперь катись. Я приду за тобой утром.
Капрал унес с собой факел и оставил меня перед входом в копи. Наверху светила луна и горели звезды. Лицо у меня зудело, как от жестокого солнечного ожога, а прохладный ночной ветерок до костей пробирал ознобом. Голова кружилась от свежего воздуха, но я плелся по песчаной тропе, уходящей в дюны. Через два часа мне удалось отыскать гостиницу.
В моей комнате горел свет. Кровать была расстелена и кто-то приготовил теплую ванну. Минуту я разрывался между водой и сном. В конце концов решил совместить то и другое и забрался в ванну прямо в одежде, чувствуя, как теплая пахнущая благовониями река смывает меня в сон. Проснулся я от намека на тихий звук, доносившийся снизу. Попытался не заметить его и досмотреть сон про Арлу, но звук был назойлив, как жужжание москита. Вскоре я сдался и, прислушавшись, понял, что кто-то тихо играет на фортепьяно.
Натянув на себя только брюки, я босиком спустился по лестнице и прошел на звук музыки через столовую в дальние комнаты. По дороге я ушиб палец о составленные в пирамиду стулья. Я не вскрикнул, но стулья с шумом рассыпались, и мелодия оборвалась.
Толкнув следующую дверь, я вышел на большую открытую веранду. Здесь слышался шум прибоя и чувствовался соленый ветер. Дюны за широкими окнами заливала луна. Предо мной стояло маленькое пианино, за каким мог бы упражняться ребенок. Дальше тянулся чистый дощатый пол, а у дальней стены стоял полированный деревянный бар с рядами бутылок и зеркальной задней стенкой. В тени бара мне почудилось движение.
— Эгей? — окликнул я.
Из-за прилавка мне приветственно махнула темная рука. Я медленно подошел. Когда до бара оставалось несколько шагов, там вспыхнула спичка. Я замер, но увидев, что рука зажигает свечу, спокойно добрался до табурета. Вспомнив, как назвал владельца бара капрал ночной смены Маттер, я окликнул:
— Молчальник?
Он кивнул, и я увидел его лицо. Бармен оказался хрупким маленьким старичком с морщинистым лицом и длинной бородой. Что-то мелькнуло за его спиной и отвлекло мое внимание. Потом я разглядел длинный гибкий хвост. Молчальник был обезьяной.
Заметив мой взгляд, он вытащил из-под стойки бутылку сладости розовых лепестков — моего излюбленного напитка на всех официальных приемах и вечеринках. Вместе с бутылкой появился стакан. Зажав пробку в зубах, Молчальник откупорил бутылку. Пока он наливал мне двойную порцию, вокруг пробки расплывалась улыбка.
— Молчальник, — сказал я, и он кивнул.
Мы долго смотрели друг на друга, и я гадал, не умер ли сегодня в копях. «Это посмертная жизнь, моя вечность: сера днем и обезьяна ночью», — подумалось мне, и он тихонько кивнул, словно в ответ на мои мысли.
— Я — Клэй, — сказал я.
Он поднял руки и дважды хлопнул в ладоши. Не знаю, в насмешку или в знак признания. Я понял, что это уже не важно. Захватив стакан, я устроился в кресле и стал пить. Он одобрил мое решение остаться.
— Спасибо, — сказал я.
Он соскочил со своего стула и прошел к двери у стойки бара. Несколько минут спустя он вернулся с подносом и поставил его передо мной. Это был ужин: свиной окорок под ломтиками ананаса, хлеб, масло и отдельное блюдо картошки с чесноком. Только теперь я понял, насколько голоден. Пока я ел как животное, Молчальник вышел из-за стойки, прошел через веранду и сел к фортепьяно. Сочетание ананасов и музыки напомнило мне о рае. Я глотал розовые лепестки и набивал рот картошкой, глядя, как отворяются передо мной золотые ворота.
Я был все еще был в баре, когда за мной пришел капрал Маттер дневной вахты. Он крепко избил меня, но я был пьян до бесчувствия. Кости, упавшие в круг на песке, показали две шестерки. Весь день, спускаясь по тропе и долбя киркой желтую стену, я слышал смех капрала. Даже когда я потерял сознание и погрузился в холодное спасительное забытье, смех продолжал биться в ушах, как проклевывающий скорлупу яйца цыпленок.
16
Дни на Доралисе были почти бесконечны и до краев наполнены телесным страданием. Ночи сгорали как свечки: несколько кратких мгновений погруженного в тень одиночества под непрестанный шепот океана и лай диких собак. Залитая луной боль терзала ум, всплывая пузырями из сновидений, прямо или символически напоминавших о моей вине. Иногда я готов был поблагодарить капрала дневной вахты с его палкой, пробуждавшей от воспоминаний об Анамасобии.
Кажется, на Доралисе не менялось ничего, кроме меня. За несколько недель от работы в копях я стал физически сильнее. Молчальник оказался волшебником по части исцеления ран. Когда я, избитый, обожженный или отравленный испарениями, возвращался в гостиницу, он обкладывал меня какими-то мокрыми зелеными листьями, и боль отступала. Еще он заваривал травяной чай, который возвращал силы и прояснял мысли. Черные волосатые руки нежно втирали голубой бальзам в ссадины, оставленные палкой капрала. И все же, несмотря на его усилия и налившиеся твердостью мышцы, я чувствовал, что изнутри умираю. Днем и ночью с нетерпением ждал я того времени, когда жестокие воспоминания сменятся полным забвением.
Я с первого раза выучил жестокий урок и больше не спускался в бар. Теперь, добравшись до гостиницы, я шел к себе в комнату и оставался там. Молчальник приносил мне ужин. Не знаю, к какому виду обезьян он принадлежал, но отличался необыкновенным умом и красотой. Мягкие оттенки темной кожи лица и длинная черная борода, падавшая на белую грудь. Хвост настолько гибок и силен, что Молчальник то и дело пользовался им, словно третьей рукой. Обращаясь к нему, я был поклясться, что он понимает каждое слово.
Иногда, когда я заканчивал ужин, он присаживался на тумбочку, выискивая на себе блох и щелкая зубами. Я ложился в постель и рассказывал ему о гордыне тщеславия, которое привело меня на этот остров. Иногда он покачивал головой или тихонько взвизгивал, услышав особенно мерзкий эпизод, но никогда не осуждал меня. Когда я поведал ему историю Арлы и рассказал, что я сделал с ней, он кулаком вытер слезы.
Однажды, когда капрал выбросил на костях всего два фунта и у меня оказалось много свободного времени, я занялся обследованием тоннелей моих предшественников. Некоторые имена были мне знакомы: одни по газетам, другие из процессов, в которых принимал участие я сам. Я заметил, что все это были политические заключенные. Грабителей, насильников и обычно казнили на месте, на электрическом стуле, через расстрел или раздувание головы. На Доралис; видимо, попадали только те, кто так или иначе усомнился в философии Создателя или в его праве на власть. Устно или письменно, они осуждали строгий общественный надзор, осуществлявшийся в Отличном Городе, оспаривали правомочность физиономических заключений или интересовались душевным здоровьем Создателя.
Над входами в тоннели я нашел имена Расуки, Барло, Терина... Все они неблагоразумно обращали взгляды за пределы Отличного Города, туда, где общество кое-как управлялось и без запугивания и жестокости. Помню, как смеялся Создатель над предложением Терина накормить бедняков Латробии и других поселений, выраставших как грибы за стенами столицы.
— Он мямля, Клэй, — говорил мне Белоу. — Осел не понимает, что голод только избавит нас от лишних ртов.
А что сделал я? Прочитал лицо бедняги Терина и нашел в нем угрозу для государства. Не помню, крылась она в подбородке или в переносице, да это и не важно. И то и другое вместе с остальными частями Терина сидело передо мной в виде глыбы соли посреди совершенно пустого тоннеля.
Нора Барло была вся исписана. Он раздобыл какой-то инструмент, позволявший высекать на желтых стенах буквы. Грустно было видеть, что после всех мучений он так и остался плохим поэтом: то и дело рифмовал «любовь» и «кровь», «муки» и «руки» — слишком много восклицаний, слишком мало образов: все «чудно» да «чудесно». Стоя в душной вонючей яме, я гадал, так ли это важно и не таилось ли чего-то скрытого от меня в этой страсти, в которой буквально сгорела его жизнь. Чем он был опасен для Создателя, я так и не понял.
Я не жалел сил, растраченных в странствиях от скелета к скелету. Было в этом занятии что-то заставившее продолжать, хотя жар из ямы в тот день казался вдвое сильнее обычного и едкий пот заливал глаза. Я словно встречался с этими людьми, словно становился одним из них. Они были моими товарищами. Эта мысль приносила мне крошечное, но все же утешение пока я, спустившись по тропе ниже своего тоннеля, не наткнулся на имя «Флок», вырезанное над одним из отверстий.
Из всех гробниц, осмотренных мной в тот день, последнее пристанище моего профессора было самым поразительным. Если бы удалось забыть, что все это вырезано из серы, и не обращать внимания на вонь, маленький грот был бы просто красив. В старике крылась артистическая жилка: он превратил свою нору в сад, вырезав на стенах рельефы стволов и переплетения ветвей. Лианы, цветы и листья образовывали бесконечный узор, уходивший в далекую перспективу. А у стены, обращенная к ней, стояла высеченная из отдельной глыбы серы садовая скамейка. Я сел на нее и увидел перед собой ряд лиц, изваянных в желтом камне. Первым был Создатель, изображенный с нездоровым сходством. Лицо оскалилось и закатило глаза, словно после большой дозы чистой красоты. Дальше шел капрал Маттер дневной вахты: тяжелые челюсти и мешки под глазами. Последним в этой галерее палачей было лицо, вспомнить которого я не мог, хотя и знал, что видел его много раз. Такое же злобное и угрожающее, как два первых, оно словно отражало долю безумия Создателя.
Пытаясь вспомнить, где я видел это лицо, я заметил, что под каждым барельефом вырезано одно слово: прощен. Тогда я поднял кирку и разбил последнее лицо в желтое крошево, а осколки смел в свой мешок.
— Два фунта, — прошептал я в ухмыляющийся лик капрала. Той ночью, после ванны, я лежал в постели, уставившись в темноту. Надо было оставить в покое эти тоннели и не тревожить мертвых. Увиденное там лишило меня последних остатков воли к жизни. Теперь оставалось только решить, как с ней расстаться.
«Нырнуть ли в бесконечную жаркую пустоту ямы, — рассуждал я, — или уплыть навстречу смерти, как покойный хозяин гостиницы, Харро?»
— Ты видел кракена? — спросил я Молчальника, озабоченно смотревшего на меня с тумбочки. Всю ночь он жестами и взглядами убеждал меня съесть оставшийся нетронутым ужин. Он извлек что-то из шерсти и, перехватив пальцами другой руки, сунул между зубами.
Я снова обратил рассеянный взгляд в потолок, и тут Молчальник спрыгнул с тумбочки. Я решил, что он вышел из комнаты, но через минуту услыхал, как мой молчаливый собеседник роется в шкафу. Немного спустя он вскочил ко мне на кровать, волоча за собой дорожный мешок, привезенный мною на остров. Я равнодушно смотрел, как он расстегивает ремни и запускает руку внутрь. Из мешка появился пакет, обернутый в голубую бумагу и перевязанный бечевкой. Я не помнил, чтобы такое было среди моих вещей.
Молчальник между тем спихнул мешок на пол и положил пакет мне на грудь. Потом он вернул мешок в шкаф, и через минуту его уже не было в комнате.
Я лежал, разглядывая пакет с недоумением и страхом, словно щупальце загадочного кракена. Медленно его, надорвал обертку и тут же ощутил слабый аромат. Сквозь запах пергамента и чернил отчетливо пробивался запах духов Арлы Битон. Записи воспоминаний ее деда, ну конечно же! Я сорвал бечевку и листки оберточной бумаги, вспомнив, что сам запаковывал листки, чтобы они не помялись при переезде на остов.
До этого времени я не мог без дрожи взглянуть на записки. В камере, ожидая приговора, я держал бумаги в дальнем от своей койки углу и, если натыкался на них взглядом, вздрагивал и отворачивался, словно увидев призрак. Но теперь это чувство прошло. Я расправил пачку листов и прочел первые слова: «Дорогой физиогномист Клэй...»
Тихие звуки фортепьяно донеслись в комнату с веранды. Мелодия сливалась с ровным голосом далекого моря. Ветерок шевельнул занавеску, и я начал читать «Отрывки из невероятного путешествия в Земной Рай».
Дорогой физиономист Клэй.
Несколько дней назад я по вашей просьбе провела исследование физиономических особенностей моего покойного деда, Харада Битона, чтобы оценить как качества его личности; так и правдоподобность тех «тайн», которые могли открыться перед ним в давней экспедиции. Проведенное исследование лица, превратившегося в синий дух, подтвердило, что он был заурядным человеком довольно низкого физиономического уровня. Интереснее то, что касаясь руками его окаменевших черт, я начала вспоминать отрывки рассказов, которые слышала от него в раннем детстве. Я стала записывать их, так как думала, что вам это может пригодиться.
Начав, я не могла остановиться. Воспоминания превращались в живые образы, и я продолжала записи в том состоянии, которое некоторые специалисты называют трансом. Я будто сама пережила если не все путешествие, то большую часть его. Оставшиеся пробелы, вероятно, никогда не будут заполнены. Но я словно побывала с шахтерами в глуши, будучи невидимой свидетельницей их испытаний.
Глядя на исписанные почерком Арлы страницы, я вспомнил легкое движение ее пальцев с пером. Я вдыхал аромат ее духов, запах сирени и лимона, словно она была рядом со мной в постели. Это ощущение принесло покой в мысли, и, продолжая читать, я начал чувствовать усталость. Первые отрывки содержали описание Запределья. В подробностях описывалась девственная красота чащи, странные растения и животные, встретившиеся шахтерам, углублявшимся все дальше в чащу, самый край которой задели мы с Батальдо и Каллу. Я видел, как они, с фонариками на шапках и с кирками на плечах, шагали цепочкой, перекидываясь шутками. Я даже вспомнил несколько имен. Хрустели сучья и шелестели ветви. Табунок белых оленей выскочил на прогалину и скрылся за деревьями. В полдень была видна луна, и Хараду Битону хотелось домой.
В этот миг на меня обрушилась палка капрала дневной вахты. Даже его брань и побои не сразу смыли из памяти зелень подлеска и запах неохватных стволов кедра. Когда же эти картины медленно растаяли, мы были уже на полдороге к копям. Перед входом в шахту мне пришлось спросить его, сколько очков выпало на костях.
— Десять, тупица! — заорал он. — Шесть и четыре! Мне бы не избежать новых побоев, но небо уже стало светлеть, и капрал просто втолкнул меня в шахту.
— Может, сегодня наконец сдохнешь, — напутствовал он меня.
Его слова напомнили мне, что именно это я и собирался сделать, но теперь мысли мои были заняты другим. Обкалывая стены своего тоннеля, задыхаясь и обливаясь потом, я понял, что должен остаться в живых, хотя бы пока не прочту рукопись Арлы. В этот день я работал гораздо усерднее обычного. Перед моими глазами, как сказочный сад Флока, вставали картины глуши. За работой я старался угадать, добрался ли Битон до рая. Эта мысль, крошечная, как крупинки серы, разлетающиеся из-под кирки, засела у меня в голове как семя, готовое прорасти.
17
Я лежал в постели и читал Молчальнику вслух описание демонов, напавших на шахтеров в сосняке на склоне горы. Мой хвостатый друг сидел в ногах постели, зажав кончик хвоста в одной руке, другой прикрывая округлившиеся глаза. В потоке риторических восклицаний тройка бестий выпустила кишки шахтеру Миллеру. Текла кровь, капала желчь, стоны из самых подвалов преисподней наполняли тишину чащи, когда меня прервал стук в полуоткрытую дверь.
Я испуганно подумал: «Неужели уже утро? Я ведь только начал читать».
Молчальник спрыгнул с кровати, дважды перекувырнулся, а потом высоко подпрыгнул, как раз когда на пороге возник капрал Маттер ночной вахты. Обезьяна ловко вскочила ему на плечо и обвила шею хвостом.
— Добрый вечер всей компании, — широко улыбнувшись, сказал Маттер.
Я не видел и не слышал его с первой ночи, и потому утвердился в мысли, что капралы обеих вахт были одним человеком. Я решил, что он попеременно носит то черный, то белый парик, разыгрывая в безумном представлении две роли. Однако увидев, как он с улыбкой треплет по спине Молчальника, я снова засомневался.
— Клэй, — сказал капрал. — Рад вас видеть. Извините, что не сумел зайти раньше и узнать, как вы тут устроились.
Я промолчал и попытался уронить листки в щель между стеной и кроватью. Могло ведь существовать неизвестное мне правило, требующее отобрать у меня записки.
— Не хотите ли выпить со мной на веранде? — спросил он. При этих словах Молчальник скатился на пол и выскочил за дверь.
Я вылез из постели, надел брюки и ботинки и спустился с ним вниз. Проходя через темные комнаты, мы услышали музыку.
Потом, сидя в баре над стаканом сладости розовых лепестков, капрал, закинув за ухо седую прядь, сказал:
— Как вам понравился мой братец?
Я покачал головой:
— Со всем уважением, он, кажется, несколько вспыльчив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Капрал унес с собой факел и оставил меня перед входом в копи. Наверху светила луна и горели звезды. Лицо у меня зудело, как от жестокого солнечного ожога, а прохладный ночной ветерок до костей пробирал ознобом. Голова кружилась от свежего воздуха, но я плелся по песчаной тропе, уходящей в дюны. Через два часа мне удалось отыскать гостиницу.
В моей комнате горел свет. Кровать была расстелена и кто-то приготовил теплую ванну. Минуту я разрывался между водой и сном. В конце концов решил совместить то и другое и забрался в ванну прямо в одежде, чувствуя, как теплая пахнущая благовониями река смывает меня в сон. Проснулся я от намека на тихий звук, доносившийся снизу. Попытался не заметить его и досмотреть сон про Арлу, но звук был назойлив, как жужжание москита. Вскоре я сдался и, прислушавшись, понял, что кто-то тихо играет на фортепьяно.
Натянув на себя только брюки, я босиком спустился по лестнице и прошел на звук музыки через столовую в дальние комнаты. По дороге я ушиб палец о составленные в пирамиду стулья. Я не вскрикнул, но стулья с шумом рассыпались, и мелодия оборвалась.
Толкнув следующую дверь, я вышел на большую открытую веранду. Здесь слышался шум прибоя и чувствовался соленый ветер. Дюны за широкими окнами заливала луна. Предо мной стояло маленькое пианино, за каким мог бы упражняться ребенок. Дальше тянулся чистый дощатый пол, а у дальней стены стоял полированный деревянный бар с рядами бутылок и зеркальной задней стенкой. В тени бара мне почудилось движение.
— Эгей? — окликнул я.
Из-за прилавка мне приветственно махнула темная рука. Я медленно подошел. Когда до бара оставалось несколько шагов, там вспыхнула спичка. Я замер, но увидев, что рука зажигает свечу, спокойно добрался до табурета. Вспомнив, как назвал владельца бара капрал ночной смены Маттер, я окликнул:
— Молчальник?
Он кивнул, и я увидел его лицо. Бармен оказался хрупким маленьким старичком с морщинистым лицом и длинной бородой. Что-то мелькнуло за его спиной и отвлекло мое внимание. Потом я разглядел длинный гибкий хвост. Молчальник был обезьяной.
Заметив мой взгляд, он вытащил из-под стойки бутылку сладости розовых лепестков — моего излюбленного напитка на всех официальных приемах и вечеринках. Вместе с бутылкой появился стакан. Зажав пробку в зубах, Молчальник откупорил бутылку. Пока он наливал мне двойную порцию, вокруг пробки расплывалась улыбка.
— Молчальник, — сказал я, и он кивнул.
Мы долго смотрели друг на друга, и я гадал, не умер ли сегодня в копях. «Это посмертная жизнь, моя вечность: сера днем и обезьяна ночью», — подумалось мне, и он тихонько кивнул, словно в ответ на мои мысли.
— Я — Клэй, — сказал я.
Он поднял руки и дважды хлопнул в ладоши. Не знаю, в насмешку или в знак признания. Я понял, что это уже не важно. Захватив стакан, я устроился в кресле и стал пить. Он одобрил мое решение остаться.
— Спасибо, — сказал я.
Он соскочил со своего стула и прошел к двери у стойки бара. Несколько минут спустя он вернулся с подносом и поставил его передо мной. Это был ужин: свиной окорок под ломтиками ананаса, хлеб, масло и отдельное блюдо картошки с чесноком. Только теперь я понял, насколько голоден. Пока я ел как животное, Молчальник вышел из-за стойки, прошел через веранду и сел к фортепьяно. Сочетание ананасов и музыки напомнило мне о рае. Я глотал розовые лепестки и набивал рот картошкой, глядя, как отворяются передо мной золотые ворота.
Я был все еще был в баре, когда за мной пришел капрал Маттер дневной вахты. Он крепко избил меня, но я был пьян до бесчувствия. Кости, упавшие в круг на песке, показали две шестерки. Весь день, спускаясь по тропе и долбя киркой желтую стену, я слышал смех капрала. Даже когда я потерял сознание и погрузился в холодное спасительное забытье, смех продолжал биться в ушах, как проклевывающий скорлупу яйца цыпленок.
16
Дни на Доралисе были почти бесконечны и до краев наполнены телесным страданием. Ночи сгорали как свечки: несколько кратких мгновений погруженного в тень одиночества под непрестанный шепот океана и лай диких собак. Залитая луной боль терзала ум, всплывая пузырями из сновидений, прямо или символически напоминавших о моей вине. Иногда я готов был поблагодарить капрала дневной вахты с его палкой, пробуждавшей от воспоминаний об Анамасобии.
Кажется, на Доралисе не менялось ничего, кроме меня. За несколько недель от работы в копях я стал физически сильнее. Молчальник оказался волшебником по части исцеления ран. Когда я, избитый, обожженный или отравленный испарениями, возвращался в гостиницу, он обкладывал меня какими-то мокрыми зелеными листьями, и боль отступала. Еще он заваривал травяной чай, который возвращал силы и прояснял мысли. Черные волосатые руки нежно втирали голубой бальзам в ссадины, оставленные палкой капрала. И все же, несмотря на его усилия и налившиеся твердостью мышцы, я чувствовал, что изнутри умираю. Днем и ночью с нетерпением ждал я того времени, когда жестокие воспоминания сменятся полным забвением.
Я с первого раза выучил жестокий урок и больше не спускался в бар. Теперь, добравшись до гостиницы, я шел к себе в комнату и оставался там. Молчальник приносил мне ужин. Не знаю, к какому виду обезьян он принадлежал, но отличался необыкновенным умом и красотой. Мягкие оттенки темной кожи лица и длинная черная борода, падавшая на белую грудь. Хвост настолько гибок и силен, что Молчальник то и дело пользовался им, словно третьей рукой. Обращаясь к нему, я был поклясться, что он понимает каждое слово.
Иногда, когда я заканчивал ужин, он присаживался на тумбочку, выискивая на себе блох и щелкая зубами. Я ложился в постель и рассказывал ему о гордыне тщеславия, которое привело меня на этот остров. Иногда он покачивал головой или тихонько взвизгивал, услышав особенно мерзкий эпизод, но никогда не осуждал меня. Когда я поведал ему историю Арлы и рассказал, что я сделал с ней, он кулаком вытер слезы.
Однажды, когда капрал выбросил на костях всего два фунта и у меня оказалось много свободного времени, я занялся обследованием тоннелей моих предшественников. Некоторые имена были мне знакомы: одни по газетам, другие из процессов, в которых принимал участие я сам. Я заметил, что все это были политические заключенные. Грабителей, насильников и обычно казнили на месте, на электрическом стуле, через расстрел или раздувание головы. На Доралис; видимо, попадали только те, кто так или иначе усомнился в философии Создателя или в его праве на власть. Устно или письменно, они осуждали строгий общественный надзор, осуществлявшийся в Отличном Городе, оспаривали правомочность физиономических заключений или интересовались душевным здоровьем Создателя.
Над входами в тоннели я нашел имена Расуки, Барло, Терина... Все они неблагоразумно обращали взгляды за пределы Отличного Города, туда, где общество кое-как управлялось и без запугивания и жестокости. Помню, как смеялся Создатель над предложением Терина накормить бедняков Латробии и других поселений, выраставших как грибы за стенами столицы.
— Он мямля, Клэй, — говорил мне Белоу. — Осел не понимает, что голод только избавит нас от лишних ртов.
А что сделал я? Прочитал лицо бедняги Терина и нашел в нем угрозу для государства. Не помню, крылась она в подбородке или в переносице, да это и не важно. И то и другое вместе с остальными частями Терина сидело передо мной в виде глыбы соли посреди совершенно пустого тоннеля.
Нора Барло была вся исписана. Он раздобыл какой-то инструмент, позволявший высекать на желтых стенах буквы. Грустно было видеть, что после всех мучений он так и остался плохим поэтом: то и дело рифмовал «любовь» и «кровь», «муки» и «руки» — слишком много восклицаний, слишком мало образов: все «чудно» да «чудесно». Стоя в душной вонючей яме, я гадал, так ли это важно и не таилось ли чего-то скрытого от меня в этой страсти, в которой буквально сгорела его жизнь. Чем он был опасен для Создателя, я так и не понял.
Я не жалел сил, растраченных в странствиях от скелета к скелету. Было в этом занятии что-то заставившее продолжать, хотя жар из ямы в тот день казался вдвое сильнее обычного и едкий пот заливал глаза. Я словно встречался с этими людьми, словно становился одним из них. Они были моими товарищами. Эта мысль приносила мне крошечное, но все же утешение пока я, спустившись по тропе ниже своего тоннеля, не наткнулся на имя «Флок», вырезанное над одним из отверстий.
Из всех гробниц, осмотренных мной в тот день, последнее пристанище моего профессора было самым поразительным. Если бы удалось забыть, что все это вырезано из серы, и не обращать внимания на вонь, маленький грот был бы просто красив. В старике крылась артистическая жилка: он превратил свою нору в сад, вырезав на стенах рельефы стволов и переплетения ветвей. Лианы, цветы и листья образовывали бесконечный узор, уходивший в далекую перспективу. А у стены, обращенная к ней, стояла высеченная из отдельной глыбы серы садовая скамейка. Я сел на нее и увидел перед собой ряд лиц, изваянных в желтом камне. Первым был Создатель, изображенный с нездоровым сходством. Лицо оскалилось и закатило глаза, словно после большой дозы чистой красоты. Дальше шел капрал Маттер дневной вахты: тяжелые челюсти и мешки под глазами. Последним в этой галерее палачей было лицо, вспомнить которого я не мог, хотя и знал, что видел его много раз. Такое же злобное и угрожающее, как два первых, оно словно отражало долю безумия Создателя.
Пытаясь вспомнить, где я видел это лицо, я заметил, что под каждым барельефом вырезано одно слово: прощен. Тогда я поднял кирку и разбил последнее лицо в желтое крошево, а осколки смел в свой мешок.
— Два фунта, — прошептал я в ухмыляющийся лик капрала. Той ночью, после ванны, я лежал в постели, уставившись в темноту. Надо было оставить в покое эти тоннели и не тревожить мертвых. Увиденное там лишило меня последних остатков воли к жизни. Теперь оставалось только решить, как с ней расстаться.
«Нырнуть ли в бесконечную жаркую пустоту ямы, — рассуждал я, — или уплыть навстречу смерти, как покойный хозяин гостиницы, Харро?»
— Ты видел кракена? — спросил я Молчальника, озабоченно смотревшего на меня с тумбочки. Всю ночь он жестами и взглядами убеждал меня съесть оставшийся нетронутым ужин. Он извлек что-то из шерсти и, перехватив пальцами другой руки, сунул между зубами.
Я снова обратил рассеянный взгляд в потолок, и тут Молчальник спрыгнул с тумбочки. Я решил, что он вышел из комнаты, но через минуту услыхал, как мой молчаливый собеседник роется в шкафу. Немного спустя он вскочил ко мне на кровать, волоча за собой дорожный мешок, привезенный мною на остров. Я равнодушно смотрел, как он расстегивает ремни и запускает руку внутрь. Из мешка появился пакет, обернутый в голубую бумагу и перевязанный бечевкой. Я не помнил, чтобы такое было среди моих вещей.
Молчальник между тем спихнул мешок на пол и положил пакет мне на грудь. Потом он вернул мешок в шкаф, и через минуту его уже не было в комнате.
Я лежал, разглядывая пакет с недоумением и страхом, словно щупальце загадочного кракена. Медленно его, надорвал обертку и тут же ощутил слабый аромат. Сквозь запах пергамента и чернил отчетливо пробивался запах духов Арлы Битон. Записи воспоминаний ее деда, ну конечно же! Я сорвал бечевку и листки оберточной бумаги, вспомнив, что сам запаковывал листки, чтобы они не помялись при переезде на остов.
До этого времени я не мог без дрожи взглянуть на записки. В камере, ожидая приговора, я держал бумаги в дальнем от своей койки углу и, если натыкался на них взглядом, вздрагивал и отворачивался, словно увидев призрак. Но теперь это чувство прошло. Я расправил пачку листов и прочел первые слова: «Дорогой физиогномист Клэй...»
Тихие звуки фортепьяно донеслись в комнату с веранды. Мелодия сливалась с ровным голосом далекого моря. Ветерок шевельнул занавеску, и я начал читать «Отрывки из невероятного путешествия в Земной Рай».
Дорогой физиономист Клэй.
Несколько дней назад я по вашей просьбе провела исследование физиономических особенностей моего покойного деда, Харада Битона, чтобы оценить как качества его личности; так и правдоподобность тех «тайн», которые могли открыться перед ним в давней экспедиции. Проведенное исследование лица, превратившегося в синий дух, подтвердило, что он был заурядным человеком довольно низкого физиономического уровня. Интереснее то, что касаясь руками его окаменевших черт, я начала вспоминать отрывки рассказов, которые слышала от него в раннем детстве. Я стала записывать их, так как думала, что вам это может пригодиться.
Начав, я не могла остановиться. Воспоминания превращались в живые образы, и я продолжала записи в том состоянии, которое некоторые специалисты называют трансом. Я будто сама пережила если не все путешествие, то большую часть его. Оставшиеся пробелы, вероятно, никогда не будут заполнены. Но я словно побывала с шахтерами в глуши, будучи невидимой свидетельницей их испытаний.
Глядя на исписанные почерком Арлы страницы, я вспомнил легкое движение ее пальцев с пером. Я вдыхал аромат ее духов, запах сирени и лимона, словно она была рядом со мной в постели. Это ощущение принесло покой в мысли, и, продолжая читать, я начал чувствовать усталость. Первые отрывки содержали описание Запределья. В подробностях описывалась девственная красота чащи, странные растения и животные, встретившиеся шахтерам, углублявшимся все дальше в чащу, самый край которой задели мы с Батальдо и Каллу. Я видел, как они, с фонариками на шапках и с кирками на плечах, шагали цепочкой, перекидываясь шутками. Я даже вспомнил несколько имен. Хрустели сучья и шелестели ветви. Табунок белых оленей выскочил на прогалину и скрылся за деревьями. В полдень была видна луна, и Хараду Битону хотелось домой.
В этот миг на меня обрушилась палка капрала дневной вахты. Даже его брань и побои не сразу смыли из памяти зелень подлеска и запах неохватных стволов кедра. Когда же эти картины медленно растаяли, мы были уже на полдороге к копям. Перед входом в шахту мне пришлось спросить его, сколько очков выпало на костях.
— Десять, тупица! — заорал он. — Шесть и четыре! Мне бы не избежать новых побоев, но небо уже стало светлеть, и капрал просто втолкнул меня в шахту.
— Может, сегодня наконец сдохнешь, — напутствовал он меня.
Его слова напомнили мне, что именно это я и собирался сделать, но теперь мысли мои были заняты другим. Обкалывая стены своего тоннеля, задыхаясь и обливаясь потом, я понял, что должен остаться в живых, хотя бы пока не прочту рукопись Арлы. В этот день я работал гораздо усерднее обычного. Перед моими глазами, как сказочный сад Флока, вставали картины глуши. За работой я старался угадать, добрался ли Битон до рая. Эта мысль, крошечная, как крупинки серы, разлетающиеся из-под кирки, засела у меня в голове как семя, готовое прорасти.
17
Я лежал в постели и читал Молчальнику вслух описание демонов, напавших на шахтеров в сосняке на склоне горы. Мой хвостатый друг сидел в ногах постели, зажав кончик хвоста в одной руке, другой прикрывая округлившиеся глаза. В потоке риторических восклицаний тройка бестий выпустила кишки шахтеру Миллеру. Текла кровь, капала желчь, стоны из самых подвалов преисподней наполняли тишину чащи, когда меня прервал стук в полуоткрытую дверь.
Я испуганно подумал: «Неужели уже утро? Я ведь только начал читать».
Молчальник спрыгнул с кровати, дважды перекувырнулся, а потом высоко подпрыгнул, как раз когда на пороге возник капрал Маттер ночной вахты. Обезьяна ловко вскочила ему на плечо и обвила шею хвостом.
— Добрый вечер всей компании, — широко улыбнувшись, сказал Маттер.
Я не видел и не слышал его с первой ночи, и потому утвердился в мысли, что капралы обеих вахт были одним человеком. Я решил, что он попеременно носит то черный, то белый парик, разыгрывая в безумном представлении две роли. Однако увидев, как он с улыбкой треплет по спине Молчальника, я снова засомневался.
— Клэй, — сказал капрал. — Рад вас видеть. Извините, что не сумел зайти раньше и узнать, как вы тут устроились.
Я промолчал и попытался уронить листки в щель между стеной и кроватью. Могло ведь существовать неизвестное мне правило, требующее отобрать у меня записки.
— Не хотите ли выпить со мной на веранде? — спросил он. При этих словах Молчальник скатился на пол и выскочил за дверь.
Я вылез из постели, надел брюки и ботинки и спустился с ним вниз. Проходя через темные комнаты, мы услышали музыку.
Потом, сидя в баре над стаканом сладости розовых лепестков, капрал, закинув за ухо седую прядь, сказал:
— Как вам понравился мой братец?
Я покачал головой:
— Со всем уважением, он, кажется, несколько вспыльчив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22