Дюма-сын соблазнился гостеприимством д'Отрана,
Мери и возможностью закончить вдали от Парижа плутовской роман «Приклю
чения четырех женщин и одного попугая», о выходе которого уже объявил из
датель Кадо.
О смерти Мари он узнал в Марселе. Это известие повергло его в грусть и раск
аяние. Нельзя сказать, что он плохо обошелся с Мари, но он был слишком суро
в, а следовательно, несправедлив к бедной девушке, чья жизнь была столь тя
желой, что ее ни в чем нельзя винить. Недовольный собой, он решил с жаром вз
яться за работу и расплатиться со всеми долгами. Но такую клятву гораздо
легче дать, чем сдержать. Когда он возвратился в Париж, ему в глаза бросило
сь объявление, возвещавшее о посмертной продаже мебели и «предметов рос
коши» в доме № 11 по бульвару Мадлен. Лиц, желающих что-нибудь приобрести, пр
иглашали посетить квартиру, где была выставлена вся движимость. Дюма-сы
н помчался туда. Он вновь увидел мебель розового дерева, бывшую некогда с
видетельницей его короткого счастья, тончайшее белье, облекавшее нежно
е и прелестное тело, платья покойницы, за право обладать которыми будут с
порить так называемые порядочные женщины. Он был потрясен и, возвративши
сь домой, написал свое лучшее стихотворение:
Расстался с вами я, а почему
Ч не знаю,
Ничтожным повод был: казалось мне, любовь
К другому скрыли вы… О суета земная!
Зачем уехал я? Зачем вернулся вновь?
Потом я вам писал о скором во
звращенье,
О том, что к вам приду и буду умолять,
Чтоб даровали вы мне милость и прощенье.
Я так надеялся увидеть вас опять!
И вот примчался к вам. Что виж
у я, о боже!
Закрытое окно и запертую дверь.
Сказали люди мне: в могиле черви гложут
Ту, что я так любил, ту, что мертва теперь.
Один лишь человек с поникшей
головою
У ложа вашего стоял в последний час.
Друзья к вам не пришли. Я знаю: только двое
В последнем шествии сопровождали вас.
Благословляю их. Они одни по
смели
С презреньем отнестись к тому, что скажет свет,
Умершей женщине не на словах Ч на деле
Отдав последний долг во имя прошлых лет.
Те двое до конца ей верность
сохраняли,
Но лорд ее забыл, и князь прийти не мог;
Они ее любовь за деньги покупали
И не могли купить надгробный ей венок.
Чарлз Диккенс присутствовал на аукционе. «Там собрались все парижские з
наменитости, Ч писал он графу д'Орсе. Ч Было много великосветских дам, и
все это избранное общество ожидало торгов с любопытством и волнением, ис
полненное симпатии и трогательного сочувствия к судьбе девки… Говорят,
она умерла от разбитого сердца.
Что до меня, то я, как грубый англосакс, наделенный малой толикой здравого
смысла, склонен думать, что она умерла от скуки и пресыщенности… Глядя на
всеобщую печаль и восхищение, можно подумать, что умер национальный геро
й или Жанна д'Арк. А когда Эжен Сю купил молитвенник куртизанки, восторгу п
ублики не было конца».
Диккенс, несмотря на свою сентиментальность, был, как он сам признавал, сл
ишком англосаксом, чтобы его могла тронуть участь женщины легкого повед
ения. Дюма же купил «на память» золотую цепочку Мари. Распродажа дала 80 917 ф
ранков, что с лихвой покрыло пассив наследства. Мари Дюплесси завещала д
еньги, которые останутся после уплаты долгов, своей нормандской племянн
ице (дочери ее сестры Дельфины и ткача Паке), поставив условием, чтобы насл
едница никогда не приезжала в Париж.
Жизнь и смерть Мари Дюплесси сыграли решающую роль в моральной эволюции
Дюма-сына. Его отец, как и все романтики, воспевал права страсти, но сам оче
нь скоро перестал следовать этим идеалам. Любовницам типа Мелани Вальдо
р он предпочитал снисходительных и непостоянных девиц. Его сын с двадцат
и лет тоже пристрастился к необременительным увлечениям, но пример мате
ри показал ему, к каким печальным последствиям приводят подобные связи;
судьба Мари окончательно убедила его, что комедия удовольствий в жизни,
увы, слишком часто оборачивается трагедией.
В мае 1847 года он отправился на прогулку в Сен-Жермен и вспомнил тот день, ко
гда он скакал по лесу с Эженом Дежазе. Оттуда друзья отправились в «Варье
те», что положило начало его роману с Мари.
Александр снял комнату в отеле. «Белая лошадь», перечитал письма Мари и н
аписал о ней роман под названием «Дама с камелиями». <…>
Жюль Жанен
Мари Дюплесси
В 1845 году, в эпоху благоденствия и мира, когда молодая Франция была осыпана
всеми дарами ума, таланта, красоты и богатства, в Париже проживала молода
я, замечательно красивая и привлекательная особа. Где бы она ни появляла
сь, все, кто видел ее в первый раз и не знал ни имени, ни профессии, обращали
на нее почтительное внимание. И действительно, у нее было самое безыскус
ственное, наивное выражение лица, обманчивые манеры, смелая и вместе с те
м скромная походка женщины из самого высшего общества; лицо у нее было се
рьезное, улыбка значительная, и при виде ее можно было повторить слова Эл
левью об одной придворной даме: не то это кокотка, не то герцогиня.
Увы, она не была герцогиней и родилась на самом низу общественной лестни
цы. Нужно было иметь ее красоту и привлекательность, чтобы в восемнадцат
ь лет так легко перешагнуть через первые ступени. Помню, я встретил ее в пе
рвый раз в отвратительном фойе одного бульварного театра, плохо освещен
ного и переполненного шумной публикой, которая обыкновенно относится к
мелодраме как к серьезной пьесе. В толпе было больше блузок, чем платьев, б
ольше чепцов, чем шляп с перьями, и больше потрепанных пальто, чем свежих к
остюмов. Болтали обо всем: о драматическом искусстве и о жареном картофе
ле, о репертуаре театра Жимназ и о сухарях в театре Жимназ, но когда в этой
странной обстановке появилась та женщина, казалось, что взглядом своих п
рекрасных глаз она осветила все эти смешные и ужасные вещи. Она так легко
прикасалась ногами к неровному паркету, как будто в дождливый день перех
одила бульвар. Она инстинктивно приподнимала платье, чтобы не коснуться
засохшей грязи, вовсе не думая показывать нам свою стройную, красиво обу
тую ножку в шелковом ажурном чулке. Весь ее туалет гармонировал с гибкой
и юной фигуркой, прелестный овал слегка бледного лица придавал ему обаян
ие, которое она распространяла вокруг себя, словно какой-то необыкновен
но тонкий аромат.
Она вошла, проследовала с высоко поднятой головой через удивленную толп
у Ч представьте себе наше удивление, Листа и мое, Ч фамильярно села на н
ашу скамейку, хотя ни Лист, ни я не были с ней знакомы. Она была умная женщин
а, со вкусом и здравым смыслом, и первая заговорила с великим артистом: она
сказала ему, что слышала его недавно и что он очаровал ее. Он, подобный зву
чным инструментам, которые отвечают на первое дуновение майского ветер
ка, слушал со сдержанным вниманием ее слова, полные содержания, звучные, к
расноречивые и мечтательные по форме. Со свойственным ему поразительны
м тактом и привычкой вращаться как в среде официального мира, так и в сред
е артистического, он задавал себе вопрос: кто эта женщина, такая фамильяр
ная и вместе с тем такая благородная, которая первая с ним заговорила, но п
осле первых же слов обращалась с ним несколько высокомерно, как будто он
был ей представлен в Лондоне, при дворе королевы или герцогини Сутерланд
ской?
Однако в зале уже прозвучали три торжественных удара режиссера, и в фойе
не осталось никого из публики и критиков. Только незнакомая дама оставал
ась со своей спутницей и с нами, Ч она даже подсела поближе к огню и поста
вила свои замерзшие ножки так близко к поленьям, что мы свободно могли ра
ссмотреть ее всю, начиная с вышивки ее юбки и кончая локонами прически. Ее
рука в перчатке была похожа на картинку, ее носовой платок был искусно об
шит королевскими кружевами, в ушах у нее были две жемчужины, которым могл
а бы позавидовать любая королева. Она так носила все эти вещи, как будто ро
дилась в шелку и бархате, под золоченой кровлей, где-нибудь в великолепно
м предместье, с короной на голове, с толпой льстецов у ног. Ее манеры гармо
нировали с разговором, мысль Ч с улыбкой, туалет Ч с внешностью, и трудно
было бы отыскать на самых верхах общества личность, так гармонировавшую
со своими украшениями, костюмами и речами.
Лист был очень удивлен таким чудесным явлением в подобном месте, таким п
риятным антрактом в этой дешевой мелодраме и разошелся. Он был не только
величайший артист, но и очень красноречивый собеседник. Он умел разговар
ивать с женщинами и, как они, переходил от одной идеи к другой, прямо проти
воположной. Он обожал парадоксы и касался то серьезных материй, то смешн
ых. Я не сумею вам описать, с каким искусством, с каким тактом, с каким безгр
аничным вкусом он вел с этой незнакомкой обычный, немного вульгарный и в
то же время чрезвычайно изящный разговор.
Они разговаривали так в продолжение всего третьего акта мелодрамы, а ко
мне обращались только раза два из вежливости. Я находился как раз в это вр
емя в том скверном настроении, когда человеческая душа не поддается ника
кому восторгу, и был уверен, что незнакомая дама считает меня очень скучн
ым и глупым, в чем она была совершенно права.
Зима прошла, прошло лето, а осенью на блестящем бенефисном спектакле в Оп
ере мы вдруг увидели, как шумно открылась большая ложа в бельэтаже и там п
оявилась с букетом в руках та самая красавица, которую я видел в бульварн
ом театре. Это была она! Но на этот раз Ч в роскошном туалете модной женщи
ны, сверкая блеском победы. Ее прекрасные волосы были переплетены брилли
антами и цветами и так грациозно зачесаны, что казались словно живыми; у н
ее были голые руки и грудь, и на них сверкали ожерелья, браслеты, подвески.
В руках у нее был букет не сумею сказать какого цвета: нужно иметь глаза мо
лодого человека и воображение ребенка, чтобы различить окраску букета, н
ад которым склоняется красивое лицо. В нашем же возрасте замечают только
щечки и глаза и мало интересуются всем остальным.
В этот вечер Дюпре начал борьбу со своим непокорным голосом, окончательн
ый бунт которого он уже предчувствовал, но он один это предчувствовал, ши
рокая публика этого и не подозревала. Только немногие любители угадывал
и усталость, скрытую под искусными приемами, и истощение артиста от коло
ссальных усилий лгать перед самим собой. По-видимому, прекрасная дама, о к
оторой я говорю, была такой ценительницей: послушав несколько минут очен
ь внимательно и не поддавшись общей очарованности, она энергично отодви
нулась в глубину ложи, перестала слушать и начала с лорнетом в руках изуч
ать публику.
Вероятно, она многих знала среди посетителей этого спектакля. Судя по дв
ижению ее лорнета, легко было заключить, что молодая женщина могла расск
азать многое о молодых людях с самыми громкими именами. Она смотрела то н
а одного, то на другого, без разбора, не выделяя никого своим вниманием, ра
внодушная ко всем, и каждый отвечал ей на оказанное внимание улыбкой, или
быстрым поклоном, или мимолетным взглядом. Из глубины темных лож и мест о
ркестра к прекрасной женщине направлялись другие взоры, пламенные, как в
улкан, но и их она не замечала. Но когда ее лорнет случайно останавливался
на дамах из настоящего общества, она внезапно принимала такой покорный и
жалкий вид, что было больно на нее смотреть. И наоборот, она с горечью отво
рачивалась, если по несчастной случайности взор ее падал на красавиц, по
льзующихся сомнительной известностью и занимающих самые лучшие места
в театре в большие дни. Ее спутник (на этот раз у нее был кавалер) был очень к
расивый молодой человек, наполовину парижанин, сохранивший еще некотор
ые остатки отцовского состояния, которые он приканчивал день за днем в э
том погибельном городе. Этот начинавший жить молодой человек гордился с
воей спутницей, достигшей апогея красоты, с удовольствием афишировал св
ое право собственности на нее и надоедал ей всевозможными знаками внима
ния, которые так приятны молодой женщине, когда они исходят от милого сер
дцу любовника, и так невыносимы, когда не встречают взаимности. Она его сл
ушала, не слыша, и смотрела на него, не видя… Что он говорил? Она не знала, но
старалась отвечать, и эти бессмысленные слова утомляли ее.
Таким образом, сами того не подозревая, они были не одни в ложе, стоимость
которой равнялась полугодичному пропитанию целой семьи. Между ней и ним
возник обычный спутник больных душ, уязвленных сердец, изможденных умов
Ч скука, этот Мефистофель заблудших Маргарит, павших Кларисс, всех этих
богинь, детей случая, которые бросаются в жизнь без руля и без ветрил.
Она, эта грешница, окруженная обожанием и поклонением молодости, скучала
, и эта скука служила ей оправданием, как искупление за скоро преходящее б
лагоденствие. Скука была несчастьем ее жизни. При виде разбитых привязан
ностей, сознавая необходимость заключать мимолетные связи и переходит
ь от одной любви к другой, Ч увы! Ч сама не зная почему, заглушая зарождаю
щееся чувство и расцветающую нежность, она стала равнодушной ко всему, з
абывала вчерашнюю любовь и думала о сегодняшней любви столько же, скольк
о и о завтрашней страсти.
Несчастная, она нуждалась в уединении… и всегда была окружена людьми. Он
а нуждалась в тишине… и воспринимала своим усталым слухом беспрерывно и
бесконечно всё одни и те же слова. Она хотела спокойствия… ее увлекали на
празднества и в толпу. Ей хотелось быть любимой… ей говорили, что она хоро
ша! Так она отдавалась без сопротивления этому беспощадному водовороту!
Такова молодость!… Как понятны становятся слова мадемуазель де Ланкло, к
оторые она произнесла с глубоким вздохом сожаления, достигнув сказочно
го благополучия, будучи подругой принца Конде и мадам Ментенон: «Если бы
кто-нибудь предложил мне такую жизнь, я бы умерла от страха и горя».
Опера кончилась, прелестная женщина встала, хотя вечер был еще в полном р
азгаре. Ждали Буффе, мадемуазель Дежазе и актеров из Пале-Рояля, не говоря
уже о балете, в котором должна была выступать Карлотта, прелестное и грац
иозное создание, переживающее первые дни восторга и поэзии… Она не хотел
а дожидаться водевиля, ей хотелось сейчас же уехать домой, хотя остальну
ю публику ожидали еще несколько часов удовольствия, под звуки музыки и п
ри свете ярких люстр.
Я видел, как она вышла из ложи и сама накинула на себя шубу на горностаевом
меху. Молодой человек, который ее сопровождал в театр, казалось, был недов
олен, и так как теперь ему не перед кем было хвастаться этой женщиной, то о
н и не беспокоился больше о ней. Помню, что я помог ей укутать белые плечи, и
она посмотрела на меня, не узнавая, с горькой улыбкой, которую перевела по
том на молодого человека, расплачивавшегося в это время с билетершей и т
ребуя у нее пять франков сдачи. «Сдачу оставьте себе», Ч сказала она ей, п
риветливо кивнув головой. Я видел, как она спустилась по большой лестниц
е с правой стороны, ее белое платье резко выделялось под красным пальто, а
шарф, покрывавший голову, был завязан под подбородком, ревнивое кружево
падало ей на глаза, но кого это трогало! Эта женщина уже сыграла свою роль,
ее рабочий день был окончен, и ей не к чему было думать больше о своей крас
оте. Наверное, в эту ночь молодой человек не переступил порог ее комнаты…
Должен отметить одну очень похвальную вещь: эта молодая женщина пригорш
нями разбрасывала золото и серебро, увлекаемая как своими капризами, так
и своей добротой и мало ценя эти печальные деньги, которые ей доставалис
ь так тяжело, но вместе с тем она не была виновницей ни разорений, ни карто
чной игры, ни долгов, не была героиней скандальных историй и дуэлей, котор
ые, наверное, встретились бы на пути других женщин в ее положении. Наоборо
т, вокруг нее говорили только о ее красоте, о ее победах, о ее хорошем вкусе,
о модах, которые она выдумывала и устанавливала. Говоря о ней, никогда не р
ассказывали об исчезнувших состояниях, тюремных заключениях за долги и
изменах Ч неизбежных спутниках потемок любви. По-видимому, вокруг этой
женщины, так рано умершей, создалось какое-то стремление к сдержанности,
к приличию. Она жила особой жизнью даже в том обособленном обществе, к кот
орому она принадлежала, в более чистой и спокойной атмосфере, хотя, конеч
но, атмосфера, в которой она жила, все губила.
В третий раз я ее встретил на освящении Северной железной дороги, на праз
днествах, которые Брюссель устраивал Франции, ставшей его соседкой и сот
рапезницей.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Дама с камелиями'
1 2 3 4
Мери и возможностью закончить вдали от Парижа плутовской роман «Приклю
чения четырех женщин и одного попугая», о выходе которого уже объявил из
датель Кадо.
О смерти Мари он узнал в Марселе. Это известие повергло его в грусть и раск
аяние. Нельзя сказать, что он плохо обошелся с Мари, но он был слишком суро
в, а следовательно, несправедлив к бедной девушке, чья жизнь была столь тя
желой, что ее ни в чем нельзя винить. Недовольный собой, он решил с жаром вз
яться за работу и расплатиться со всеми долгами. Но такую клятву гораздо
легче дать, чем сдержать. Когда он возвратился в Париж, ему в глаза бросило
сь объявление, возвещавшее о посмертной продаже мебели и «предметов рос
коши» в доме № 11 по бульвару Мадлен. Лиц, желающих что-нибудь приобрести, пр
иглашали посетить квартиру, где была выставлена вся движимость. Дюма-сы
н помчался туда. Он вновь увидел мебель розового дерева, бывшую некогда с
видетельницей его короткого счастья, тончайшее белье, облекавшее нежно
е и прелестное тело, платья покойницы, за право обладать которыми будут с
порить так называемые порядочные женщины. Он был потрясен и, возвративши
сь домой, написал свое лучшее стихотворение:
Расстался с вами я, а почему
Ч не знаю,
Ничтожным повод был: казалось мне, любовь
К другому скрыли вы… О суета земная!
Зачем уехал я? Зачем вернулся вновь?
Потом я вам писал о скором во
звращенье,
О том, что к вам приду и буду умолять,
Чтоб даровали вы мне милость и прощенье.
Я так надеялся увидеть вас опять!
И вот примчался к вам. Что виж
у я, о боже!
Закрытое окно и запертую дверь.
Сказали люди мне: в могиле черви гложут
Ту, что я так любил, ту, что мертва теперь.
Один лишь человек с поникшей
головою
У ложа вашего стоял в последний час.
Друзья к вам не пришли. Я знаю: только двое
В последнем шествии сопровождали вас.
Благословляю их. Они одни по
смели
С презреньем отнестись к тому, что скажет свет,
Умершей женщине не на словах Ч на деле
Отдав последний долг во имя прошлых лет.
Те двое до конца ей верность
сохраняли,
Но лорд ее забыл, и князь прийти не мог;
Они ее любовь за деньги покупали
И не могли купить надгробный ей венок.
Чарлз Диккенс присутствовал на аукционе. «Там собрались все парижские з
наменитости, Ч писал он графу д'Орсе. Ч Было много великосветских дам, и
все это избранное общество ожидало торгов с любопытством и волнением, ис
полненное симпатии и трогательного сочувствия к судьбе девки… Говорят,
она умерла от разбитого сердца.
Что до меня, то я, как грубый англосакс, наделенный малой толикой здравого
смысла, склонен думать, что она умерла от скуки и пресыщенности… Глядя на
всеобщую печаль и восхищение, можно подумать, что умер национальный геро
й или Жанна д'Арк. А когда Эжен Сю купил молитвенник куртизанки, восторгу п
ублики не было конца».
Диккенс, несмотря на свою сентиментальность, был, как он сам признавал, сл
ишком англосаксом, чтобы его могла тронуть участь женщины легкого повед
ения. Дюма же купил «на память» золотую цепочку Мари. Распродажа дала 80 917 ф
ранков, что с лихвой покрыло пассив наследства. Мари Дюплесси завещала д
еньги, которые останутся после уплаты долгов, своей нормандской племянн
ице (дочери ее сестры Дельфины и ткача Паке), поставив условием, чтобы насл
едница никогда не приезжала в Париж.
Жизнь и смерть Мари Дюплесси сыграли решающую роль в моральной эволюции
Дюма-сына. Его отец, как и все романтики, воспевал права страсти, но сам оче
нь скоро перестал следовать этим идеалам. Любовницам типа Мелани Вальдо
р он предпочитал снисходительных и непостоянных девиц. Его сын с двадцат
и лет тоже пристрастился к необременительным увлечениям, но пример мате
ри показал ему, к каким печальным последствиям приводят подобные связи;
судьба Мари окончательно убедила его, что комедия удовольствий в жизни,
увы, слишком часто оборачивается трагедией.
В мае 1847 года он отправился на прогулку в Сен-Жермен и вспомнил тот день, ко
гда он скакал по лесу с Эженом Дежазе. Оттуда друзья отправились в «Варье
те», что положило начало его роману с Мари.
Александр снял комнату в отеле. «Белая лошадь», перечитал письма Мари и н
аписал о ней роман под названием «Дама с камелиями». <…>
Жюль Жанен
Мари Дюплесси
В 1845 году, в эпоху благоденствия и мира, когда молодая Франция была осыпана
всеми дарами ума, таланта, красоты и богатства, в Париже проживала молода
я, замечательно красивая и привлекательная особа. Где бы она ни появляла
сь, все, кто видел ее в первый раз и не знал ни имени, ни профессии, обращали
на нее почтительное внимание. И действительно, у нее было самое безыскус
ственное, наивное выражение лица, обманчивые манеры, смелая и вместе с те
м скромная походка женщины из самого высшего общества; лицо у нее было се
рьезное, улыбка значительная, и при виде ее можно было повторить слова Эл
левью об одной придворной даме: не то это кокотка, не то герцогиня.
Увы, она не была герцогиней и родилась на самом низу общественной лестни
цы. Нужно было иметь ее красоту и привлекательность, чтобы в восемнадцат
ь лет так легко перешагнуть через первые ступени. Помню, я встретил ее в пе
рвый раз в отвратительном фойе одного бульварного театра, плохо освещен
ного и переполненного шумной публикой, которая обыкновенно относится к
мелодраме как к серьезной пьесе. В толпе было больше блузок, чем платьев, б
ольше чепцов, чем шляп с перьями, и больше потрепанных пальто, чем свежих к
остюмов. Болтали обо всем: о драматическом искусстве и о жареном картофе
ле, о репертуаре театра Жимназ и о сухарях в театре Жимназ, но когда в этой
странной обстановке появилась та женщина, казалось, что взглядом своих п
рекрасных глаз она осветила все эти смешные и ужасные вещи. Она так легко
прикасалась ногами к неровному паркету, как будто в дождливый день перех
одила бульвар. Она инстинктивно приподнимала платье, чтобы не коснуться
засохшей грязи, вовсе не думая показывать нам свою стройную, красиво обу
тую ножку в шелковом ажурном чулке. Весь ее туалет гармонировал с гибкой
и юной фигуркой, прелестный овал слегка бледного лица придавал ему обаян
ие, которое она распространяла вокруг себя, словно какой-то необыкновен
но тонкий аромат.
Она вошла, проследовала с высоко поднятой головой через удивленную толп
у Ч представьте себе наше удивление, Листа и мое, Ч фамильярно села на н
ашу скамейку, хотя ни Лист, ни я не были с ней знакомы. Она была умная женщин
а, со вкусом и здравым смыслом, и первая заговорила с великим артистом: она
сказала ему, что слышала его недавно и что он очаровал ее. Он, подобный зву
чным инструментам, которые отвечают на первое дуновение майского ветер
ка, слушал со сдержанным вниманием ее слова, полные содержания, звучные, к
расноречивые и мечтательные по форме. Со свойственным ему поразительны
м тактом и привычкой вращаться как в среде официального мира, так и в сред
е артистического, он задавал себе вопрос: кто эта женщина, такая фамильяр
ная и вместе с тем такая благородная, которая первая с ним заговорила, но п
осле первых же слов обращалась с ним несколько высокомерно, как будто он
был ей представлен в Лондоне, при дворе королевы или герцогини Сутерланд
ской?
Однако в зале уже прозвучали три торжественных удара режиссера, и в фойе
не осталось никого из публики и критиков. Только незнакомая дама оставал
ась со своей спутницей и с нами, Ч она даже подсела поближе к огню и поста
вила свои замерзшие ножки так близко к поленьям, что мы свободно могли ра
ссмотреть ее всю, начиная с вышивки ее юбки и кончая локонами прически. Ее
рука в перчатке была похожа на картинку, ее носовой платок был искусно об
шит королевскими кружевами, в ушах у нее были две жемчужины, которым могл
а бы позавидовать любая королева. Она так носила все эти вещи, как будто ро
дилась в шелку и бархате, под золоченой кровлей, где-нибудь в великолепно
м предместье, с короной на голове, с толпой льстецов у ног. Ее манеры гармо
нировали с разговором, мысль Ч с улыбкой, туалет Ч с внешностью, и трудно
было бы отыскать на самых верхах общества личность, так гармонировавшую
со своими украшениями, костюмами и речами.
Лист был очень удивлен таким чудесным явлением в подобном месте, таким п
риятным антрактом в этой дешевой мелодраме и разошелся. Он был не только
величайший артист, но и очень красноречивый собеседник. Он умел разговар
ивать с женщинами и, как они, переходил от одной идеи к другой, прямо проти
воположной. Он обожал парадоксы и касался то серьезных материй, то смешн
ых. Я не сумею вам описать, с каким искусством, с каким тактом, с каким безгр
аничным вкусом он вел с этой незнакомкой обычный, немного вульгарный и в
то же время чрезвычайно изящный разговор.
Они разговаривали так в продолжение всего третьего акта мелодрамы, а ко
мне обращались только раза два из вежливости. Я находился как раз в это вр
емя в том скверном настроении, когда человеческая душа не поддается ника
кому восторгу, и был уверен, что незнакомая дама считает меня очень скучн
ым и глупым, в чем она была совершенно права.
Зима прошла, прошло лето, а осенью на блестящем бенефисном спектакле в Оп
ере мы вдруг увидели, как шумно открылась большая ложа в бельэтаже и там п
оявилась с букетом в руках та самая красавица, которую я видел в бульварн
ом театре. Это была она! Но на этот раз Ч в роскошном туалете модной женщи
ны, сверкая блеском победы. Ее прекрасные волосы были переплетены брилли
антами и цветами и так грациозно зачесаны, что казались словно живыми; у н
ее были голые руки и грудь, и на них сверкали ожерелья, браслеты, подвески.
В руках у нее был букет не сумею сказать какого цвета: нужно иметь глаза мо
лодого человека и воображение ребенка, чтобы различить окраску букета, н
ад которым склоняется красивое лицо. В нашем же возрасте замечают только
щечки и глаза и мало интересуются всем остальным.
В этот вечер Дюпре начал борьбу со своим непокорным голосом, окончательн
ый бунт которого он уже предчувствовал, но он один это предчувствовал, ши
рокая публика этого и не подозревала. Только немногие любители угадывал
и усталость, скрытую под искусными приемами, и истощение артиста от коло
ссальных усилий лгать перед самим собой. По-видимому, прекрасная дама, о к
оторой я говорю, была такой ценительницей: послушав несколько минут очен
ь внимательно и не поддавшись общей очарованности, она энергично отодви
нулась в глубину ложи, перестала слушать и начала с лорнетом в руках изуч
ать публику.
Вероятно, она многих знала среди посетителей этого спектакля. Судя по дв
ижению ее лорнета, легко было заключить, что молодая женщина могла расск
азать многое о молодых людях с самыми громкими именами. Она смотрела то н
а одного, то на другого, без разбора, не выделяя никого своим вниманием, ра
внодушная ко всем, и каждый отвечал ей на оказанное внимание улыбкой, или
быстрым поклоном, или мимолетным взглядом. Из глубины темных лож и мест о
ркестра к прекрасной женщине направлялись другие взоры, пламенные, как в
улкан, но и их она не замечала. Но когда ее лорнет случайно останавливался
на дамах из настоящего общества, она внезапно принимала такой покорный и
жалкий вид, что было больно на нее смотреть. И наоборот, она с горечью отво
рачивалась, если по несчастной случайности взор ее падал на красавиц, по
льзующихся сомнительной известностью и занимающих самые лучшие места
в театре в большие дни. Ее спутник (на этот раз у нее был кавалер) был очень к
расивый молодой человек, наполовину парижанин, сохранивший еще некотор
ые остатки отцовского состояния, которые он приканчивал день за днем в э
том погибельном городе. Этот начинавший жить молодой человек гордился с
воей спутницей, достигшей апогея красоты, с удовольствием афишировал св
ое право собственности на нее и надоедал ей всевозможными знаками внима
ния, которые так приятны молодой женщине, когда они исходят от милого сер
дцу любовника, и так невыносимы, когда не встречают взаимности. Она его сл
ушала, не слыша, и смотрела на него, не видя… Что он говорил? Она не знала, но
старалась отвечать, и эти бессмысленные слова утомляли ее.
Таким образом, сами того не подозревая, они были не одни в ложе, стоимость
которой равнялась полугодичному пропитанию целой семьи. Между ней и ним
возник обычный спутник больных душ, уязвленных сердец, изможденных умов
Ч скука, этот Мефистофель заблудших Маргарит, павших Кларисс, всех этих
богинь, детей случая, которые бросаются в жизнь без руля и без ветрил.
Она, эта грешница, окруженная обожанием и поклонением молодости, скучала
, и эта скука служила ей оправданием, как искупление за скоро преходящее б
лагоденствие. Скука была несчастьем ее жизни. При виде разбитых привязан
ностей, сознавая необходимость заключать мимолетные связи и переходит
ь от одной любви к другой, Ч увы! Ч сама не зная почему, заглушая зарождаю
щееся чувство и расцветающую нежность, она стала равнодушной ко всему, з
абывала вчерашнюю любовь и думала о сегодняшней любви столько же, скольк
о и о завтрашней страсти.
Несчастная, она нуждалась в уединении… и всегда была окружена людьми. Он
а нуждалась в тишине… и воспринимала своим усталым слухом беспрерывно и
бесконечно всё одни и те же слова. Она хотела спокойствия… ее увлекали на
празднества и в толпу. Ей хотелось быть любимой… ей говорили, что она хоро
ша! Так она отдавалась без сопротивления этому беспощадному водовороту!
Такова молодость!… Как понятны становятся слова мадемуазель де Ланкло, к
оторые она произнесла с глубоким вздохом сожаления, достигнув сказочно
го благополучия, будучи подругой принца Конде и мадам Ментенон: «Если бы
кто-нибудь предложил мне такую жизнь, я бы умерла от страха и горя».
Опера кончилась, прелестная женщина встала, хотя вечер был еще в полном р
азгаре. Ждали Буффе, мадемуазель Дежазе и актеров из Пале-Рояля, не говоря
уже о балете, в котором должна была выступать Карлотта, прелестное и грац
иозное создание, переживающее первые дни восторга и поэзии… Она не хотел
а дожидаться водевиля, ей хотелось сейчас же уехать домой, хотя остальну
ю публику ожидали еще несколько часов удовольствия, под звуки музыки и п
ри свете ярких люстр.
Я видел, как она вышла из ложи и сама накинула на себя шубу на горностаевом
меху. Молодой человек, который ее сопровождал в театр, казалось, был недов
олен, и так как теперь ему не перед кем было хвастаться этой женщиной, то о
н и не беспокоился больше о ней. Помню, что я помог ей укутать белые плечи, и
она посмотрела на меня, не узнавая, с горькой улыбкой, которую перевела по
том на молодого человека, расплачивавшегося в это время с билетершей и т
ребуя у нее пять франков сдачи. «Сдачу оставьте себе», Ч сказала она ей, п
риветливо кивнув головой. Я видел, как она спустилась по большой лестниц
е с правой стороны, ее белое платье резко выделялось под красным пальто, а
шарф, покрывавший голову, был завязан под подбородком, ревнивое кружево
падало ей на глаза, но кого это трогало! Эта женщина уже сыграла свою роль,
ее рабочий день был окончен, и ей не к чему было думать больше о своей крас
оте. Наверное, в эту ночь молодой человек не переступил порог ее комнаты…
Должен отметить одну очень похвальную вещь: эта молодая женщина пригорш
нями разбрасывала золото и серебро, увлекаемая как своими капризами, так
и своей добротой и мало ценя эти печальные деньги, которые ей доставалис
ь так тяжело, но вместе с тем она не была виновницей ни разорений, ни карто
чной игры, ни долгов, не была героиней скандальных историй и дуэлей, котор
ые, наверное, встретились бы на пути других женщин в ее положении. Наоборо
т, вокруг нее говорили только о ее красоте, о ее победах, о ее хорошем вкусе,
о модах, которые она выдумывала и устанавливала. Говоря о ней, никогда не р
ассказывали об исчезнувших состояниях, тюремных заключениях за долги и
изменах Ч неизбежных спутниках потемок любви. По-видимому, вокруг этой
женщины, так рано умершей, создалось какое-то стремление к сдержанности,
к приличию. Она жила особой жизнью даже в том обособленном обществе, к кот
орому она принадлежала, в более чистой и спокойной атмосфере, хотя, конеч
но, атмосфера, в которой она жила, все губила.
В третий раз я ее встретил на освящении Северной железной дороги, на праз
днествах, которые Брюссель устраивал Франции, ставшей его соседкой и сот
рапезницей.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Дама с камелиями'
1 2 3 4