Ах как ему нравились ее огромные глаза, окруженные черным
и кругами, ее невинный взгляд, гибкая талия и «сладострастный аромат, кот
орым было пронизано все ее существо»!
Дюма-отец рассказывает о том, каким образом сын поведал ему о своей побед
е.
«Проследуйте за мной во Фра
нцузский театр, там в этот вечер давали, кажется, „Воспитанниц Сен-Сирско
го дома“. Я шел по коридору, когда дверь одной из лож бенуара отворилась и
я почувствовал, что меня хватают за фалды фрака. Оборачиваюсь. Вижу Ч Але
ксандр.
Ч Ах это ты! Здравствуй, голубчик!
Ч Войдите в ложу, господин отец.
Ч Ты не один?
Ч Вот именно. Закрой глаза, а теперь просунь голову в щелку, не бойс
я, ничего худого с тобой не случится.
И действительно, не успел я закрыть глаза и просунуть голову в двер
ь, как к моим губам прижались чьи-то трепещущие, лихорадочно горячие губы
. Я открыл глаза. В ложе была прелестная молодая женщина лет двадцати Ч дв
адцати двух. Она-то и наградила меня этой отнюдь не дочерней лаской. Я узн
ал ее, так как до этого видел несколько раз в ложах авансцены. Это была Мар
и Дюплесси, дама с камелиями.
Ч Это вы, милое дитя? Ч сказал я, осторожно высвобождаясь из ее объ
ятий.
Ч Да, я. А вас, оказывается, надо брать силой? Ведь мне хорошо известн
о, что у вас совсем иная репутация, так почему же вы столь жестоки ко мне? Я у
же два раза писала вам и назначала свидания на балу в Опера…
Ч Я полагал, что ваши письма адресованы Александру.
Ч Ну да, Александру Дюма.
Ч Я полагал, Александру Дюма-сыну.
Ч Да бросьте вы! Конечно, Александр Ч Дюма-сын. Но вы вовсе не Дюма-
отец. И никогда им не станете.
Ч Благодарю вас за комплимент, моя красавица.
Ч И все-таки почему вы не пришли?… Я не понимаю.
Ч Я вам объясню. Такая красивая девушка, как вы, приглашает на любо
вное свидание мужчину моих лет лишь в том случае, если ей что-нибудь от не
го нужно. Итак, чем могу быть вам полезен? Я предлагаю вам свое покровитель
ство и освобождаю вас от своей любви.
Ч Ну, что я тебе говорил! Ч воскликнул Александр.
Ч Тогда, я надеюсь, вы разрешите, Ч сказала Мари Дюплесси с очаров
ательной улыбкой и взмахнула длинными черными ресницами, Ч еще навести
ть вас, сударь?
Ч Когда вам будет угодно, мадемуазель…
Я поклонился ей так низко, как поклонился бы только герцогине. Двер
ь закрылась, и я очутился в коридоре. В тот день я в первый раз целовал Мари
Дюплесси. В тот день я видел ее последний раз. Я ждал Александра и прекрасн
ую куртизанку. Но спустя несколько дней он пришел один.
Ч В чем дело? Ч спросил я его. Ч Почему ты ее не привел?
Ч Ее каприз прошел: она хотела поступить в театр. Все они об этом ме
чтают! Но в театре надо учить роли, репетировать, играть Ч это тяжкий труд
… А ведь куда легче встать в два часа пополудни, не спеша одеться, сделать
круг по Булонскому лесу, вернуться в город, пообедать в кафе де Пари или у
«Братьев-провансальцев», а оттуда отправиться в Водевиль или Жимназ, пр
овести вечер в ложе, после театра поужинать и вернуться часам к трем утра
к себе или отправиться к кому-нибудь, чем заниматься тем, что делает мадем
уазель Марс. Моя дебютантка уже забыла о своем призвании… И потом, мне каж
ется, она очень больна.
Ч Бедняжка!
Ч Да, ты прав, что жалеешь ее. Она гораздо выше того ремесла, которым
вынуждена заниматься.
Ч Надеюсь, ты испытываешь к ней не любовь?
Ч Нет, скорее жалость, Ч ответил Александр.
Больше я никогда не разговаривал с ним о Мари Дюплесси…»
Дюма-сын придерживался гораздо более строгих правил, чем Дюма-отец. Мари
Дюплесси читала «Манон Леско». И она хотела заставить этого красивого юн
ошу играть при ней роль Де Грие. Он отказался. А чего бы он хотел? Перевоспи
тать ее? Заставить изменить свой образ жизни? Она, возможно, смогла бы это
сделать, так как была скорее сентиментальна, чем корыстна. Дюма сам сказа
л о Мари: «Она была одной из последних представительниц той редкой пород
ы куртизанок, которые обладали сердцем». Но суммы, потраченной на один ве
чер с Мари Ч билеты в театр, камелии, конфеты, ужин, всевозможные прихоти,
Ч было достаточно, чтобы разорить молодого Александра. Он мало зарабаты
вал и был вынужден беспрестанно обращаться к отцу, который, хотя и сам час
то сидел без денег, все же давал ему время от времени записку на имя госпож
и Порше Ч билетерши, продававшей его билеты, с просьбой выдать сыну сто ф
ранков.
Александр Дюма-сын Ч госпо
же Порше:
«Вы сказали, сударыня: „Поте
рпите несколько дней“. Но это равносильно тому, что попросить человека, к
оторому вот-вот отрубят голову, сплясать ригодон или сочинить каламбур.
Да через несколько дней я стану миллионером! Я получу пятьсот франков. Ес
ли я обращаюсь к вам, если я надоедаю вам своими просьбами, так это потому,
что впал в такую нищету, что мог бы дать несколько очков вперед Иову, а вед
ь он был самым бедным человеком древности. Если вы не пришлете мне с моим п
осланцем сто франков, я покупаю на последние гроши кларнет и пуделя и нач
инаю давать представления под окнами вашего дома, написав большими букв
ами на животе: „Подайте литератору, оставленному милостями госпожи Порш
е!“ Хотели бы вы, чтоб я представил вам о качестве залога свою голову? Чтоб
я кричал: „Да здравствует республика!“? Чтоб я женился на мадемуазель Мор
алес? Или бы вы предпочли, чтоб я отправился в Одеон, чтоб я восхищался тал
антом Кашарди, носил складные шляпы? Что бы вы мне ни приказали, я все выпо
лню Ч только пришлите мне эти сто франков. И еще лучше, если пришлете побо
льше.
Ваш покорнейший слуга А. ДЮМА
Мне совершенно безразлично, пришлете вы эти сто франков серебром и
ли банковскими билетами, так что не утруждайте себя».
Каждое утро Мари Дюплесси присылала ему приказ на день: «Дорогой Аде…» И
з инициалов своего любовника она сделала прозвище. Вечером он заезжал за
ней. Они обедали, ехали в театр, потом снова возвращались в будуар Мари, гд
е в огромных китайских вазах стояли цветы без запаха. «Однажды, Ч писал о
н, Ч я ушел от нее в восемь часов утра, и вскоре настал день, когда я ушел от
нее в полдень».
Вы помните ль еще те ночи? Стр
асть пылала.
И поцелуи жгли, и обрывался стон.
Вас лихорадило. Потом глаза устало
Вы закрывали вдруг и погружались в сон.
(А. Дюма-сын. «Грехи юности»)
Часто она не могла заснуть, выходила из спальни в пеньюаре из белой шерст
и, накинутом на голое тело, «садилась на ковер перед камином и грустно сле
дила за игрой пламени в очаге». В такие минуты Дюма страстно любил ее. В др
угие он боялся оказаться обманутым. Он знал, что она часто лжет ему, возмож
но из деликатности. Штакельберг по-прежнему занимал какое-то место в ее ж
изни, так же как и человек более молодой Ч Эдуард Перрего, по отцу Ч внук
знаменитого финансиста, председателя Французского банка, по матери Ч г
ерцога Тарентского. На розовой бумаге, сложенной треугольником, Мари Дюп
лесси писала ему: «Вы доставили бы мне большое удовольствие, дорогой Эду
ард, если бы посетили меня сегодня вечером в „Водевиле“ (ложа № 29). Не могу п
ообедать с тобой: чувствую себя очень плохо». И на бледно-голубой бумаге:
«Нет, дорогой, сегодня в „Варьете“ будет совершенно необычное представл
ение по случаю бенефиса Буффе… Ты доставишь мне большое удовольствие, ес
ли сможешь добыть для меня ложу. Ответь мне, дорогой друг, тысячу раз целую
твои глаза…»
Неду она говорила: «Сегодня я проведу вечер с Зелией» Ч и проводила его с
Дюма. С Дюма же она играла роль кающейся грешницы. Когда однажды у нее спр
осили, почему она так любит лгать, она расхохоталась и ответила: «От лжи зу
бы белеют». Она тщательно пыталась «примирить любовь и дела».
И для Дюма вслед за несколькими днями счастья потянулись долгие месяцы п
одозрений, тревог и угрызений совести. Он полагал, что разрывается между
Любовью и Честью. Сколько суетности скрывают эти слова с большой буквы!
К исходу второго месяца ласки сменились упреками. Теперь он реже видел М
ари. Она чувствовала, что он отдаляется.
«Дорогой Аде, Ч писала она,
Ч почему ты не даешь о себе знать и почему ты не напишешь мне обо всем иск
ренне? Мне кажется, что ты мог бы относиться ко мне как к другу. В ожидании в
естей нежно целую тебя, как любовница или как друг Ч по твоему выбору. И в
любом случае остаюсь преданной тебе Мари».
30 августа 1845 года он решил порвать с ней.
Александр Дюма-сын Ч Мари Д
юплесси:
«Дорогая Мари, я не настольк
о богат, чтобы любить вас так, как мне хотелось бы, и не настолько беден, что
бы быть любимым так, как хотелось бы вам. И поэтому давайте забудем оба: вы
Ч имя, которое вам было, видимо, почти безразлично, я Ч счастье, которое м
не больше недоступно. Бесполезно рассказывать вам, как мне грустно, пото
му, что вы и сами знаете, как я вас люблю. Итак, прощайте. Вы слишком благород
ны, чтобы не понять причин, побудивших меня написать вам это письмо, и слиш
ком умны, чтобы не простить меня. С тысячью лучших воспоминаний.
А. Д. 30 августа. Полночь».
Когда художник расстается с любимой женщиной, любовь начинает новую жиз
нь в его воображении. Исчезнувшая Мари постоянно занимала мысли Аде.
18 октября 1846 года Дюма-сын, которого преследовали воспоминания о Мари Дюпл
есси, написал ей из Мадрида, умоляя простить его. Он раскаивался в несправ
едливой суровости.
«Мутье приехал в Мадрид и сказал мне, что, когда он покидал Париж, вы
были больны. Разрешите мне присоединиться к числу тех, кого глубоко огор
чают ваши страдания.
Через неделю после того, как вы получите это письмо, я буду в Алжире.
Если я получу на почте хотя бы записочку от вас, в которой мне будет дарова
но прощение за то, что я совершил почти год назад, я возвращусь во Францию
менее грустным, если вы отпустите мне грехи, и совершенно счастливым, есл
и найду вас в добром здравии.
Ваш друг А. Д.».
На письмо из Мадрида молодой Дюма не получил никакого ответа, и вот почем
у.
Мари никогда не хотела разрыва с ним. Но она «привыкла к тому, что все ее пр
ивязанности попираются, привыкла заключать мимолетные связи, переходи
ть от одной любви к другой и постепенно стала, Ч пишет Жюль Жанен, Ч ко вс
ему безразличной. О сегодняшней любви она помышляла не больше чем о завт
рашней страсти». Безразличной? Нет, скорее смирившейся. Она «тосковала п
о тишине, покою и любви. У нее была душа гризетки, которая приспосабливала
сь, как могла, к телу куртизанки». Куртизанка старалась привлечь богатых
любовников: Штакельберга, Перрего; гризетка искала друга сердца, который
мог бы заменить ей Аде.
И она нашла Ференца Листа, которого ей представил в ноябре 1845 года лечивши
й ее доктор Корев, странная личность, похожая на персонажей Гофмана, полу
шарлатан, полугений. Лист Ч великий музыкант, «прекрасный, как полубог»,
Ч только что порвал свою продолжительную связь с Мари Агу.
Он был одним из наиболее заметных людей своего времени. «Мадемуазель Дюп
лесси вас хочет, и она вас завоюет», Ч сказал Жанен виртуозу.
Она и впрямь завоевала его, и он никогда не смог ее забыть. «Вообще мне не н
равятся такие женщины, как Марион Делорм или Манон Леско. Но эта была искл
ючением. Она отличалась удивительной добротой…» И все же Лист отказался
связать свою жизнь с прекрасной куртизанкой и даже не пожелал поехать пу
тешествовать с ней по Востоку, чего ей очень хотелось.
Эдуард Перрего пригласил Мари в другое путешествие, весьма неожиданног
о свойства. Он увез ее в Лондон и там 21 февраля 1846 года сочетался с ней гражда
нским браком перед регистратором графства Мидлсекс. Она стала графиней
Перрего… Но при заключении брака, по всей вероятности, не были соблюдены
все формальности, так как церковное оглашение не было опубликовано. Он н
е мог считаться действительным во Франции, потому что не был утвержден ф
ранцузским генеральным консулом в Лондоне, как того требовал закон. К то
му же по возвращении в Париж супруги по взаимному согласию вернули друг
другу свободу. Так к чему же тогда этот необъяснимый брак?… Возможно, Перр
его надеялся крепче привязать к себе Мари Дюплесси; возможно, он хотел уд
овлетворить прихоть умирающей: у Мари к тому времени развилась скоротеч
ная чахотка, и она знала, что дни ее сочтены. Лондонская свадьба in extremis
В последний момен
т (лат.).
позволила ей заказать на дверцы своей кареты гербовые щиты. «Лишь
самые интимные друзья, самые надежные наперсники» знали, что она имеет н
а это право. У поставщиков, которым она задолжала, вошло в привычку адресо
вать счета на имя «графини Дюплесси».
Но на самом деле она к этому времени чувствовала себя слишком плохо, чтоб
ы быть по-прежнему женой или любовницей. «Волнующая бледность» ее щек см
енилась лихорадочным румянцем. Она пыталась искусственно возродить св
ою былую красоту при помощи блеска драгоценностей. Она разъезжала по мод
ным курортам, переселялась из Спа в Эмс Ч восхитительная танцовщица, Ма
ри продолжала вызывать восхищение, но с каждым новым местом ее состояние
только ухудшалось. В счетах отелей стоит: «Молоко… Вливания…»
Мари Дюплесси Ч Эдуарду Пе
ррего:
«Я молю вас на коленях, дорог
ой Эдуард, простить меня. Если вы меня еще любите, напишите мне всего два с
лова, слова прощения и дружбы. Напишите мне до востребования, Эмс, герцогс
тво Нассау. Я здесь одинока и очень больна. Итак, дорогой Эдуард, скорее Ч
прощение. До свидания».
По возвращении в Париж Мари в течение нескольких недель еще появлялась н
а балах Ч лишь призрак, тень своей былой красоты. Потом настал день, когда
она уже не смогла более покидать квартиру на бульваре Мадлен. Ей минуло д
вадцать три года, и она была обречена. И вот в ее комнате появились «налой
НАЛОЙ м. род
столика или поставца на ножках, с пологою столешницею, церк. аналогий; в до
мах, для разложенья книг и нот, налой называют и горкою, пюпитром и читалко
ю; есть и складные налойцы. Налойный, к налою относящийся.
, крытый трипом
ТРИП, трипа, мн. нет, м. (фр. tripe) (спец. ). Шерстяная ворсистая ткань,
шерстяной бархат. Триповый диван, обитый им.
», и «две позолоченные Девы Марии». Иногда по вечерам, надев белый пе
ньюар и обмотав голову красной кашемировой шалью, она садилась у окна и н
аблюдала, как светские дамы и кавалеры направляются ужинать после театр
а.
Так как она не могла больше зарабатывать деньги своим истощенным телом,
ей пришлось продать одну за другой почти все драгоценности, которые она
так любила. Когда она умирала, из всех украшений у нее оставались лишь два
браслета, одна коралловая брошь, хлысты и два маленьких пистолета. Эдуар
да Перрего, пришедшего навестить ее, она не приняла. Она умерла 3 февраля 1847
года, в самый разгар карнавала, за несколько дней до масленицы, которую Па
риж в те времена бурно праздновал. Шум веселья врывался в окна маленькой
квартирки, где лежала в агонии Мари Дюплесси. Викарий церкви святой Магд
алины пришел причастить ее, затем, перекусив, отправился восвояси. «На ве
тчину для священника, Ч записала в книге расходов горничная, Ч два фран
ка».
5 февраля 1847 года толпа любопытных следовала за погребальным катафалком,
«украшенным белыми венками». За дрогами, обнажив головы, шли лишь двое из
прежних друзей Мари Дюплесси: Эдуард Перрего и Эдуард Делессер. Мари пох
оронили временно на Монмартрском кладбище, потом, 16 февраля, в жирный четв
ерг, тело ее эксгумировали и предали земле на участке, приобретенном Эду
ардом Перрего за 526 франков в вечную собственность.
В этот день «низко нависшее небо было темным и мрачным, к полудню небеса р
азверзлись и потоки ливня хлынули на маскарадное шествие, а ночью во все
х уголках Парижа сотни разбушевавшихся оркестров с помпой провожали ка
рнавал».
Дюма-сын, путешествовавший по Алжиру и Тунису, ничего не знал о долгой аго
нии своей бывшей возлюбленной. Возвращаясь во Францию, он много думал о М
ари. Он никогда не переставал любить эту редкую и трогательную женщину. «
Память о наших ночах преследовала меня, куда бы я ни шел», Ч писал он. Что,
впрочем, отнюдь не мешало ему не отказываться от приключений, выпадавших
на его долю во время путешествия. Из Туниса он вернулся в Алжир, чтобы вст
ретить там Новый год. 3 января 1847 года пассажиры «Велоса» («Стремительного
») пересели на пакетбот «Ориноко», 4-го они прибыли в Тулон, на следующий де
нь Ч в Марсель. Оттуда Дюма-отец поспешил в Париж, куда его призывали дел
а Исторического театра.
1 2 3 4
и кругами, ее невинный взгляд, гибкая талия и «сладострастный аромат, кот
орым было пронизано все ее существо»!
Дюма-отец рассказывает о том, каким образом сын поведал ему о своей побед
е.
«Проследуйте за мной во Фра
нцузский театр, там в этот вечер давали, кажется, „Воспитанниц Сен-Сирско
го дома“. Я шел по коридору, когда дверь одной из лож бенуара отворилась и
я почувствовал, что меня хватают за фалды фрака. Оборачиваюсь. Вижу Ч Але
ксандр.
Ч Ах это ты! Здравствуй, голубчик!
Ч Войдите в ложу, господин отец.
Ч Ты не один?
Ч Вот именно. Закрой глаза, а теперь просунь голову в щелку, не бойс
я, ничего худого с тобой не случится.
И действительно, не успел я закрыть глаза и просунуть голову в двер
ь, как к моим губам прижались чьи-то трепещущие, лихорадочно горячие губы
. Я открыл глаза. В ложе была прелестная молодая женщина лет двадцати Ч дв
адцати двух. Она-то и наградила меня этой отнюдь не дочерней лаской. Я узн
ал ее, так как до этого видел несколько раз в ложах авансцены. Это была Мар
и Дюплесси, дама с камелиями.
Ч Это вы, милое дитя? Ч сказал я, осторожно высвобождаясь из ее объ
ятий.
Ч Да, я. А вас, оказывается, надо брать силой? Ведь мне хорошо известн
о, что у вас совсем иная репутация, так почему же вы столь жестоки ко мне? Я у
же два раза писала вам и назначала свидания на балу в Опера…
Ч Я полагал, что ваши письма адресованы Александру.
Ч Ну да, Александру Дюма.
Ч Я полагал, Александру Дюма-сыну.
Ч Да бросьте вы! Конечно, Александр Ч Дюма-сын. Но вы вовсе не Дюма-
отец. И никогда им не станете.
Ч Благодарю вас за комплимент, моя красавица.
Ч И все-таки почему вы не пришли?… Я не понимаю.
Ч Я вам объясню. Такая красивая девушка, как вы, приглашает на любо
вное свидание мужчину моих лет лишь в том случае, если ей что-нибудь от не
го нужно. Итак, чем могу быть вам полезен? Я предлагаю вам свое покровитель
ство и освобождаю вас от своей любви.
Ч Ну, что я тебе говорил! Ч воскликнул Александр.
Ч Тогда, я надеюсь, вы разрешите, Ч сказала Мари Дюплесси с очаров
ательной улыбкой и взмахнула длинными черными ресницами, Ч еще навести
ть вас, сударь?
Ч Когда вам будет угодно, мадемуазель…
Я поклонился ей так низко, как поклонился бы только герцогине. Двер
ь закрылась, и я очутился в коридоре. В тот день я в первый раз целовал Мари
Дюплесси. В тот день я видел ее последний раз. Я ждал Александра и прекрасн
ую куртизанку. Но спустя несколько дней он пришел один.
Ч В чем дело? Ч спросил я его. Ч Почему ты ее не привел?
Ч Ее каприз прошел: она хотела поступить в театр. Все они об этом ме
чтают! Но в театре надо учить роли, репетировать, играть Ч это тяжкий труд
… А ведь куда легче встать в два часа пополудни, не спеша одеться, сделать
круг по Булонскому лесу, вернуться в город, пообедать в кафе де Пари или у
«Братьев-провансальцев», а оттуда отправиться в Водевиль или Жимназ, пр
овести вечер в ложе, после театра поужинать и вернуться часам к трем утра
к себе или отправиться к кому-нибудь, чем заниматься тем, что делает мадем
уазель Марс. Моя дебютантка уже забыла о своем призвании… И потом, мне каж
ется, она очень больна.
Ч Бедняжка!
Ч Да, ты прав, что жалеешь ее. Она гораздо выше того ремесла, которым
вынуждена заниматься.
Ч Надеюсь, ты испытываешь к ней не любовь?
Ч Нет, скорее жалость, Ч ответил Александр.
Больше я никогда не разговаривал с ним о Мари Дюплесси…»
Дюма-сын придерживался гораздо более строгих правил, чем Дюма-отец. Мари
Дюплесси читала «Манон Леско». И она хотела заставить этого красивого юн
ошу играть при ней роль Де Грие. Он отказался. А чего бы он хотел? Перевоспи
тать ее? Заставить изменить свой образ жизни? Она, возможно, смогла бы это
сделать, так как была скорее сентиментальна, чем корыстна. Дюма сам сказа
л о Мари: «Она была одной из последних представительниц той редкой пород
ы куртизанок, которые обладали сердцем». Но суммы, потраченной на один ве
чер с Мари Ч билеты в театр, камелии, конфеты, ужин, всевозможные прихоти,
Ч было достаточно, чтобы разорить молодого Александра. Он мало зарабаты
вал и был вынужден беспрестанно обращаться к отцу, который, хотя и сам час
то сидел без денег, все же давал ему время от времени записку на имя госпож
и Порше Ч билетерши, продававшей его билеты, с просьбой выдать сыну сто ф
ранков.
Александр Дюма-сын Ч госпо
же Порше:
«Вы сказали, сударыня: „Поте
рпите несколько дней“. Но это равносильно тому, что попросить человека, к
оторому вот-вот отрубят голову, сплясать ригодон или сочинить каламбур.
Да через несколько дней я стану миллионером! Я получу пятьсот франков. Ес
ли я обращаюсь к вам, если я надоедаю вам своими просьбами, так это потому,
что впал в такую нищету, что мог бы дать несколько очков вперед Иову, а вед
ь он был самым бедным человеком древности. Если вы не пришлете мне с моим п
осланцем сто франков, я покупаю на последние гроши кларнет и пуделя и нач
инаю давать представления под окнами вашего дома, написав большими букв
ами на животе: „Подайте литератору, оставленному милостями госпожи Порш
е!“ Хотели бы вы, чтоб я представил вам о качестве залога свою голову? Чтоб
я кричал: „Да здравствует республика!“? Чтоб я женился на мадемуазель Мор
алес? Или бы вы предпочли, чтоб я отправился в Одеон, чтоб я восхищался тал
антом Кашарди, носил складные шляпы? Что бы вы мне ни приказали, я все выпо
лню Ч только пришлите мне эти сто франков. И еще лучше, если пришлете побо
льше.
Ваш покорнейший слуга А. ДЮМА
Мне совершенно безразлично, пришлете вы эти сто франков серебром и
ли банковскими билетами, так что не утруждайте себя».
Каждое утро Мари Дюплесси присылала ему приказ на день: «Дорогой Аде…» И
з инициалов своего любовника она сделала прозвище. Вечером он заезжал за
ней. Они обедали, ехали в театр, потом снова возвращались в будуар Мари, гд
е в огромных китайских вазах стояли цветы без запаха. «Однажды, Ч писал о
н, Ч я ушел от нее в восемь часов утра, и вскоре настал день, когда я ушел от
нее в полдень».
Вы помните ль еще те ночи? Стр
асть пылала.
И поцелуи жгли, и обрывался стон.
Вас лихорадило. Потом глаза устало
Вы закрывали вдруг и погружались в сон.
(А. Дюма-сын. «Грехи юности»)
Часто она не могла заснуть, выходила из спальни в пеньюаре из белой шерст
и, накинутом на голое тело, «садилась на ковер перед камином и грустно сле
дила за игрой пламени в очаге». В такие минуты Дюма страстно любил ее. В др
угие он боялся оказаться обманутым. Он знал, что она часто лжет ему, возмож
но из деликатности. Штакельберг по-прежнему занимал какое-то место в ее ж
изни, так же как и человек более молодой Ч Эдуард Перрего, по отцу Ч внук
знаменитого финансиста, председателя Французского банка, по матери Ч г
ерцога Тарентского. На розовой бумаге, сложенной треугольником, Мари Дюп
лесси писала ему: «Вы доставили бы мне большое удовольствие, дорогой Эду
ард, если бы посетили меня сегодня вечером в „Водевиле“ (ложа № 29). Не могу п
ообедать с тобой: чувствую себя очень плохо». И на бледно-голубой бумаге:
«Нет, дорогой, сегодня в „Варьете“ будет совершенно необычное представл
ение по случаю бенефиса Буффе… Ты доставишь мне большое удовольствие, ес
ли сможешь добыть для меня ложу. Ответь мне, дорогой друг, тысячу раз целую
твои глаза…»
Неду она говорила: «Сегодня я проведу вечер с Зелией» Ч и проводила его с
Дюма. С Дюма же она играла роль кающейся грешницы. Когда однажды у нее спр
осили, почему она так любит лгать, она расхохоталась и ответила: «От лжи зу
бы белеют». Она тщательно пыталась «примирить любовь и дела».
И для Дюма вслед за несколькими днями счастья потянулись долгие месяцы п
одозрений, тревог и угрызений совести. Он полагал, что разрывается между
Любовью и Честью. Сколько суетности скрывают эти слова с большой буквы!
К исходу второго месяца ласки сменились упреками. Теперь он реже видел М
ари. Она чувствовала, что он отдаляется.
«Дорогой Аде, Ч писала она,
Ч почему ты не даешь о себе знать и почему ты не напишешь мне обо всем иск
ренне? Мне кажется, что ты мог бы относиться ко мне как к другу. В ожидании в
естей нежно целую тебя, как любовница или как друг Ч по твоему выбору. И в
любом случае остаюсь преданной тебе Мари».
30 августа 1845 года он решил порвать с ней.
Александр Дюма-сын Ч Мари Д
юплесси:
«Дорогая Мари, я не настольк
о богат, чтобы любить вас так, как мне хотелось бы, и не настолько беден, что
бы быть любимым так, как хотелось бы вам. И поэтому давайте забудем оба: вы
Ч имя, которое вам было, видимо, почти безразлично, я Ч счастье, которое м
не больше недоступно. Бесполезно рассказывать вам, как мне грустно, пото
му, что вы и сами знаете, как я вас люблю. Итак, прощайте. Вы слишком благород
ны, чтобы не понять причин, побудивших меня написать вам это письмо, и слиш
ком умны, чтобы не простить меня. С тысячью лучших воспоминаний.
А. Д. 30 августа. Полночь».
Когда художник расстается с любимой женщиной, любовь начинает новую жиз
нь в его воображении. Исчезнувшая Мари постоянно занимала мысли Аде.
18 октября 1846 года Дюма-сын, которого преследовали воспоминания о Мари Дюпл
есси, написал ей из Мадрида, умоляя простить его. Он раскаивался в несправ
едливой суровости.
«Мутье приехал в Мадрид и сказал мне, что, когда он покидал Париж, вы
были больны. Разрешите мне присоединиться к числу тех, кого глубоко огор
чают ваши страдания.
Через неделю после того, как вы получите это письмо, я буду в Алжире.
Если я получу на почте хотя бы записочку от вас, в которой мне будет дарова
но прощение за то, что я совершил почти год назад, я возвращусь во Францию
менее грустным, если вы отпустите мне грехи, и совершенно счастливым, есл
и найду вас в добром здравии.
Ваш друг А. Д.».
На письмо из Мадрида молодой Дюма не получил никакого ответа, и вот почем
у.
Мари никогда не хотела разрыва с ним. Но она «привыкла к тому, что все ее пр
ивязанности попираются, привыкла заключать мимолетные связи, переходи
ть от одной любви к другой и постепенно стала, Ч пишет Жюль Жанен, Ч ко вс
ему безразличной. О сегодняшней любви она помышляла не больше чем о завт
рашней страсти». Безразличной? Нет, скорее смирившейся. Она «тосковала п
о тишине, покою и любви. У нее была душа гризетки, которая приспосабливала
сь, как могла, к телу куртизанки». Куртизанка старалась привлечь богатых
любовников: Штакельберга, Перрего; гризетка искала друга сердца, который
мог бы заменить ей Аде.
И она нашла Ференца Листа, которого ей представил в ноябре 1845 года лечивши
й ее доктор Корев, странная личность, похожая на персонажей Гофмана, полу
шарлатан, полугений. Лист Ч великий музыкант, «прекрасный, как полубог»,
Ч только что порвал свою продолжительную связь с Мари Агу.
Он был одним из наиболее заметных людей своего времени. «Мадемуазель Дюп
лесси вас хочет, и она вас завоюет», Ч сказал Жанен виртуозу.
Она и впрямь завоевала его, и он никогда не смог ее забыть. «Вообще мне не н
равятся такие женщины, как Марион Делорм или Манон Леско. Но эта была искл
ючением. Она отличалась удивительной добротой…» И все же Лист отказался
связать свою жизнь с прекрасной куртизанкой и даже не пожелал поехать пу
тешествовать с ней по Востоку, чего ей очень хотелось.
Эдуард Перрего пригласил Мари в другое путешествие, весьма неожиданног
о свойства. Он увез ее в Лондон и там 21 февраля 1846 года сочетался с ней гражда
нским браком перед регистратором графства Мидлсекс. Она стала графиней
Перрего… Но при заключении брака, по всей вероятности, не были соблюдены
все формальности, так как церковное оглашение не было опубликовано. Он н
е мог считаться действительным во Франции, потому что не был утвержден ф
ранцузским генеральным консулом в Лондоне, как того требовал закон. К то
му же по возвращении в Париж супруги по взаимному согласию вернули друг
другу свободу. Так к чему же тогда этот необъяснимый брак?… Возможно, Перр
его надеялся крепче привязать к себе Мари Дюплесси; возможно, он хотел уд
овлетворить прихоть умирающей: у Мари к тому времени развилась скоротеч
ная чахотка, и она знала, что дни ее сочтены. Лондонская свадьба in extremis
В последний момен
т (лат.).
позволила ей заказать на дверцы своей кареты гербовые щиты. «Лишь
самые интимные друзья, самые надежные наперсники» знали, что она имеет н
а это право. У поставщиков, которым она задолжала, вошло в привычку адресо
вать счета на имя «графини Дюплесси».
Но на самом деле она к этому времени чувствовала себя слишком плохо, чтоб
ы быть по-прежнему женой или любовницей. «Волнующая бледность» ее щек см
енилась лихорадочным румянцем. Она пыталась искусственно возродить св
ою былую красоту при помощи блеска драгоценностей. Она разъезжала по мод
ным курортам, переселялась из Спа в Эмс Ч восхитительная танцовщица, Ма
ри продолжала вызывать восхищение, но с каждым новым местом ее состояние
только ухудшалось. В счетах отелей стоит: «Молоко… Вливания…»
Мари Дюплесси Ч Эдуарду Пе
ррего:
«Я молю вас на коленях, дорог
ой Эдуард, простить меня. Если вы меня еще любите, напишите мне всего два с
лова, слова прощения и дружбы. Напишите мне до востребования, Эмс, герцогс
тво Нассау. Я здесь одинока и очень больна. Итак, дорогой Эдуард, скорее Ч
прощение. До свидания».
По возвращении в Париж Мари в течение нескольких недель еще появлялась н
а балах Ч лишь призрак, тень своей былой красоты. Потом настал день, когда
она уже не смогла более покидать квартиру на бульваре Мадлен. Ей минуло д
вадцать три года, и она была обречена. И вот в ее комнате появились «налой
НАЛОЙ м. род
столика или поставца на ножках, с пологою столешницею, церк. аналогий; в до
мах, для разложенья книг и нот, налой называют и горкою, пюпитром и читалко
ю; есть и складные налойцы. Налойный, к налою относящийся.
, крытый трипом
ТРИП, трипа, мн. нет, м. (фр. tripe) (спец. ). Шерстяная ворсистая ткань,
шерстяной бархат. Триповый диван, обитый им.
», и «две позолоченные Девы Марии». Иногда по вечерам, надев белый пе
ньюар и обмотав голову красной кашемировой шалью, она садилась у окна и н
аблюдала, как светские дамы и кавалеры направляются ужинать после театр
а.
Так как она не могла больше зарабатывать деньги своим истощенным телом,
ей пришлось продать одну за другой почти все драгоценности, которые она
так любила. Когда она умирала, из всех украшений у нее оставались лишь два
браслета, одна коралловая брошь, хлысты и два маленьких пистолета. Эдуар
да Перрего, пришедшего навестить ее, она не приняла. Она умерла 3 февраля 1847
года, в самый разгар карнавала, за несколько дней до масленицы, которую Па
риж в те времена бурно праздновал. Шум веселья врывался в окна маленькой
квартирки, где лежала в агонии Мари Дюплесси. Викарий церкви святой Магд
алины пришел причастить ее, затем, перекусив, отправился восвояси. «На ве
тчину для священника, Ч записала в книге расходов горничная, Ч два фран
ка».
5 февраля 1847 года толпа любопытных следовала за погребальным катафалком,
«украшенным белыми венками». За дрогами, обнажив головы, шли лишь двое из
прежних друзей Мари Дюплесси: Эдуард Перрего и Эдуард Делессер. Мари пох
оронили временно на Монмартрском кладбище, потом, 16 февраля, в жирный четв
ерг, тело ее эксгумировали и предали земле на участке, приобретенном Эду
ардом Перрего за 526 франков в вечную собственность.
В этот день «низко нависшее небо было темным и мрачным, к полудню небеса р
азверзлись и потоки ливня хлынули на маскарадное шествие, а ночью во все
х уголках Парижа сотни разбушевавшихся оркестров с помпой провожали ка
рнавал».
Дюма-сын, путешествовавший по Алжиру и Тунису, ничего не знал о долгой аго
нии своей бывшей возлюбленной. Возвращаясь во Францию, он много думал о М
ари. Он никогда не переставал любить эту редкую и трогательную женщину. «
Память о наших ночах преследовала меня, куда бы я ни шел», Ч писал он. Что,
впрочем, отнюдь не мешало ему не отказываться от приключений, выпадавших
на его долю во время путешествия. Из Туниса он вернулся в Алжир, чтобы вст
ретить там Новый год. 3 января 1847 года пассажиры «Велоса» («Стремительного
») пересели на пакетбот «Ориноко», 4-го они прибыли в Тулон, на следующий де
нь Ч в Марсель. Оттуда Дюма-отец поспешил в Париж, куда его призывали дел
а Исторического театра.
1 2 3 4