Оскар, потрясенный до глубины души, уже не сдерживал слез, и они лились ручьем. Теперь он понимал, о чем говорит Моро, хотя в дни его первого проступка этот язык был совершенно для него непонятен.
-- Люди без состояния должны быть безупречны! -- сказал Моро, не подозревая всей глубины этого жестокого наставления
-- Послезавтра я тяну жребий, ждать недолго, -- отозвался Оскар.--Тогда выяснится моя судьба.
Моро, несмотря на внешнюю суровость, был глубоко огорчен; он оставил семейство на улице Серизе в полном отчаянье. Три дня спустя Оскар вытянул двадцать седьмой номер Заботясь о бедном малом, бывший прэльский управляющий имел мужество отправиться к графу де Серизи и просить его покровительства, с тем чтобы Оскар был принят в кавалерию. Дело в том, что сын графа еле-еле окончил Политехническую школу, а потом по протекции поступил младшим лейтенантом в кавалерийский полк, которым командовал герцог Мофриньез. Так, в своем горе Оскар имел хоть то небольшое утешение, что его по рекомендации графа де Серизи зачислили в один из лучших полков, и ему было обещано, что по истечении года его сделают вахмистром. Случай поставил бывшего клерка под начало сына г-на де Серизи.
Госпожа Клапар, подавленная всеми этими переживаниями, несколько дней никак не могла оправиться, а затем ею овладели мучительные угрызения совести, какие обычно появляются у матерей, которые некогда вели себя легкомысленно, а на старости лет склонны каяться. Она решила, что над ней тяготеет проклятие. Она приписала все несчастья, которые ее постигли во втором браке, и все несчастья сына -- каре господа бога, заставляющего ее искупить грехи и удовольствия молодости. Вскоре это предположение перешло в уверенность. Бедная мать -- впервые за сорок лет--исповедовалась у викария церкви апостола Павла, аббата Годрона, который направил ее на стезю благочестия. Но женщина, столь обиженная жизнью и столь любящая, как г-жа Клапар, и без того неизбежно должна была стать набожной. Бывшая Аспазия времен Директории пожелала искупить свои грехи, чтобы привлечь милость божью на своего бедного Оскара, и вскоре целиком предалась покаянию, молитве и самой ревностной благотворительности. И г-же Клапар казалось, что она угодила богу, после того как ей все же удалось выходить г-на Клапара, который благодаря ее заботам остался в живых и продолжал мучить ее. Но она усматривала в тиранстве этого слабоумного десницу всевышнего, которая, наказуя, ласкает. Впрочем, Оскар вел себя безупречно и в 1830 году уже был квартирмейстером роты виконта де Серизи, что в линейных войсках дало бы ему чин младшего лейтенанта; полк же герцога де Мофриньеза принадлежал к королевской гвардии. Оскару Юссону было тогда двадцать пять лет. Королевская гвардия всегда несла гарнизонную службу в Париже или не дальше тридцати лье от столицы; поэтому молодой человек время от времени навещал мать и делился с ней своими горестями, так как был достаточно умен и понимал, что ему не быть офицером. В те времена чины в кавалерии почти целиком распределялись между младшими сыновьями дворянских семей, а люди, не имевшие частицы "де" перед фамилией, продвигались в чинах очень медленно. Все честолюбивые мечты Оскара, сводились теперь к тому, чтобы уйти из гвардии и получить чин младшего лейтенанта в одном из линейных кавалерийских полков. В феврале 1830 года г-жа Клапар с помощью аббата Годрона, ставшего кюре в церкви апостола Павла, добилась покровительства супруги дофина, и молодой Юссон получил чин младшего лейтенанта.
Хотя честолюбивый Оскар казался чрезвычайно преданным Бурбонам, в глубине души он был либералом. Поэтому во время событий 1830 года он перешел на сторону народа. Этот поступок, повлиявший на исход борьбы в одном из важных пунктов, привлек к Оскару внимание общества. В августе праздновали победу. Оскар получил чин лейтенанта и орден Почетного легиона и добился того, что его прикомандировали адъютантом к Лафайету , который в 1832 году произвел его в капитаны. Когда этого поклонника лучшей из республик сместили с поста командующего национальной гвардией королевства, Оскара Юссона, который был фанатически предан новой династии, назначили командиром эскадрона одного из полков, посланных в Африку во время первого похода наследного принца. Помощником командира этого полка был виконт де Серизи. Во время сражения при Макта , когда французам пришлось отступить перед арабами, виконт де Серизи был тяжело ранен и остался на поле боя, придавленный своей убитой лошадью. Тогда Оскар заявил своему эскадрону: "Господа, пусть это стоит нам жизни, но мы не можем покинуть нашего полковника..." Он бросился в атаку, и, увлеченные его примером, солдаты последовали за ним. Арабы так растерялись от этого неожиданного и бешеного натиска, что Оскару удалось подобрать виконта; он посадил раненого на свою лошадь и ускакал во весь опор, хотя во время этой операции, среди яростной схватки, сам был дважды ранен ятаганом в левую руку. За свой благородный поступок Оскар получил офицерский крест Почетного легиона и чин подполковника. Он с нежностью ухаживал за виконтом де Серизи, за которым вскоре приехала мать. Но виконт, как известно, умер в Тулоне от последствий своих ранений. Графиня не разлучала своего сына с тем, кто вынес его из схватки и ухаживал за ним с такой преданностью. Оскар сам был настолько тяжело ранен в левую руку, что хирург, которого графиня привезла к сыну, признал необходимой ампутацию. А граф де Серизи простил Оскару его выходку во время путешествия в Прэль и, похоронив в часовне замка де Серизи своего последнего сына, стал считать себя даже в долгу перед Оскаром.
С битвы при Макта прошло немало времени, когда в одно майское утро у ворот гостиницы "Серебряный Лев", на улице Фобур-Сен-Дени, вероятно в ожидании дилижанса, появилась старая дама, одетая в черное, под руку с мужчиной лет тридцати четырех, в котором прохожие могли тем легче узнать офицера в отставке, что он был без руки, а в петлице его виднелась ленточка ордена Почетного легиона. Конечно, Пьеротену, владельцу дилижансов, обслуживавших долину Уазы и ходивших через Сен-Ле-Таверни и Лиль-Адан до Бомона, трудно было признать в этом смуглом офицере юного Оскара Юссона, которого он когда-то вез в Прэль. Г-жу Клапар, наконец овдовевшую, было также трудно узнать, как и ее сына. Клапар, ставший одной из жертв покушения Фиески , больше сделал для жены своей смертью, чем всей своей жизнью. Лодырь и бездельник, Клапар, разумеется, уселся на бульваре Тампль, чтобы видеть, как пройдут войска. В результате благочестивая, бедная вдова получила пожизненную пенсию в полторы тысячи франков согласно закону об обеспечении семейств тех, кто пострадал от взрыва адской машины.
В дилижансе, который теперь запрягали четверкой серых в яблоках лошадей, сделавших бы честь королевским почтовым каретам, имелись купе, общее отделение, ротонда и империал. Он в точности походил на дилижансы, называемые "гондолами", которые нынче конкурируют на версальской линии с железной дорогой. Прочная и вместе с тем легкая, опрятная и красиво покрашенная, карета была вбита внутри синим сукном, на окнах висели шторы с мавританским узором, на скамьях лежали красные кожаные подушки. "Ласточка Уазы" вмещала девятнадцать пассажиров. Хотя Пьеротену уже стукнуло пятьдесят шесть лет, он мало изменился. Одетый в свою неизменную блузу поверх черного сюртука, он покуривал трубку, наблюдая, как два фактора в ливреях укладывают на просторном империале многочисленные пожитки пассажиров.
-- У вас места заказаны? -- спросил он Оскара и г-жу Клапар, рассматривая их и словно силясь что-то вспомнить.
-- Да, два места в общем отделении на имя моего слуги Бельжамба, --отозвался Оскар. -- Он должен был заказать их, когда уезжал вчера вечером.
-- А! Вы, сударь, вероятно, новый бомонский сборщик податей? -- сказал Пьеротен. -- Вы едете на место племянника господина Маргерона?
-- Да, -- ответил Оскар, сжимая руку матери, которая намеревалась что-то возразить.
Теперь офицеру в свою очередь хотелось остаться некоторое время неузнанным.
Вдруг Оскар вздрогнул: он услышал с улицы голос Жоржа Маре, кричавшего:
-- Пьеротен, у вас найдется еще одно место?
-- Мне кажется, вы могли бы сказать "господин Пьеротен" и не драть глотку,-- живо ответил владелец дилижансов Уазской долины.
Если бы не голос, Оскар ни за что не узнал бы мистификатора, уже дважды сыгравшего роковую роль в его жизни. Жорж почти совсем облысел, только над ушами сохранилось у него немного волос, которые были старательно взбиты, чтобы хоть слегка прикрыть голое темя. Излишняя полнота и толстый живот изменили до неузнаваемости облик этого некогда изящного молодого человека. Отталкивающий внешний вид и манера держаться говорили о низких страстях и постоянных кутежах: цвет лица у него был нездоровый, лицо огрубело и оплыло, как у пьяницы. Глаза утратили блеск и ту юношескую живость, которые могут сохраниться и в зрелом возрасте при благоразумном и трудолюбивом образе жизни. Жорж был одет небрежно, как человек, не заботящийся о своей внешности: на нем были панталоны со штрипками, сильно поношенные, но требовавшие по своему фасону лакированных сапог. А сапоги его, нечищенные, на толстых подошвах, видимо служили уже около года, что в Париже равняется трем. Полинявший жилет и фуляр, повязанный с претензией на изящество, хотя это и был просто старый шарф, говорили об отчаянном положении, до которого нередко доходят бывшие щеголи. К тому же, невзирая на утренний час, Жорж был во фраке, а не в рединготе, что уже свидетельствовало об истинной нищете! Этот фрак, вероятно перевидавший немало балов, стал теперь повседневной одеждой, так же как его хозяин от богатства перешел к повседневному труду Сукно на швах побелело, воротник засалился, обшлага обтрепались, и материя по краям висела бахромой И Жорж еще дерзал привлекать к себе внимание желтыми, но довольно грязными перчатками, причем на одном из пальцев чернел перстень с печаткой Вокруг фуляра, продетого сквозь замысловатое золотое кольцо, извивалась шелковая цепочка -- имитация волосяной, -- на которой, по-видимому, висели часы. Шляпа, хотя и довольно лихо заломленная, особенно подчеркивала нищету этого человека, который не мог заплатить шестнадцати франков шляпнику и, видимо, перебивался со дня на день. Бывший возлюбленный Флорентины помахивал тростью с чеканным, позолоченным, но совершенно помятым набалдашником. Синие панталоны, клетчатый жилет, галстук небесного цвета и коленкоровая сорочка в розовую полоску говорили, несмотря на все свое убожество, о таком желании казаться чем-то, что этот контраст не только поражал; он был поучителен.
"И это Жорж! -- подумал Оскар.-- Человек, у которого было тридцать тысяч дохода, когда я с ним расстался!"
-- У господина де Пьеротена есть еще свободное место в купе? --насмешливо спросил Жорж.
-- Нет, мое купе занято пэром Франции, зятем господина Моро, бароном де Каналисом, его женой и тещей. У меня есть только одно место в общем отделении.
-- Черт! Оказывается, пэры Франции при любых правительствах путешествуют в дилижансах Пьеротена! Я беру это место,-- сказал Жорж, не забывший истории с г-ном де Серизи.
Он окинул внимательным взглядом Оскара и вдову, но не узнал ни сына, ни матери. Оскар на африканском солнце загорел; у него были пышные усы и густые бакенбарды; худое лицо и резкие черты гармонировали с военной выправкой. И ленточка офицерского ордена, и изувеченная рука, и строгость одежды -- все это сбило бы Жоржа с толку, даже если бы у него и сохранились хоть какие-нибудь воспоминания о его давнишней жертве. Что касается г-жи Клапар, которую Жорж некогда видел лишь мельком, то десять лет, посвященные самому суровому благочестию, совсем ее изменили. Никто не подумал бы, что эта женщина -- почти монахиня -- была одной из Аспазий 1797 года.
Грузный старик в простом, но добротном платье -- Оскар сейчас же узнал в нем дядюшку Леже -- медленно приближался, волоча ноги; он дружески поздоровался с Пьеротеном, видимо относившимся к нему с тем почтением, которое всюду питают к богачам.
-- Да это дядюшка Леже! И он становится все внушительнее, -- воскликнул Жорж.
-- С кем имею честь?..-- сухо спросил дядюшка Леже.
-- Как? Вы не узнаете полковника Жоржа, друга Али-паши? Мы с вами однажды путешествовали вместе с графом де Серизи, который ехал инкогнито.
Одной из самых распространенных глупостей среди людей опустившихся является желание непременно кого-то узнавать и стараться быть узнанным.
-- А вы изрядно изменились,-- ответил старик посредник, ставший миллионщиком.
-- Все меняется, -- отозвался Жорж. -- Разве "Серебряный Лев", или дилижанс Пьеротена похожи на то, чем они были четырнадцать лет назад?
-- Пьеротену теперь одному принадлежат все почтовые кареты долины Уазы, и они у него превосходные, -- ответил г-н Леже. -- Он теперь бомонский домовладелец, хозяин постоялого двора, где останавливаются приезжающие в дилижансах; у него есть жена и дочь, и не какая-нибудь деревенщина...
Из дверей гостиницы вышел старик лет семидесяти и присоединился к путешественникам, ожидавшим минуты, когда можно будет сесть в дилижанс.
-- Что ж, папаша Ребер, -- сказал Леже, -- недостает только вашей знаменитости.
-- Вон она, -- сказал управляющий графа де Серизи, указывая на Жозефа Бридо.
Ни Жорж, ни Оскар не могли узнать прославленного художника,-- его лицо, теперь всем столь известное, было крайне измождено, и держался он с той самоуверенностью, которую придает успех. В петлице его черного редингота виднелась ленточка ордена Почетного легиона. Одет он был чрезвычайно изысканно -- по-видимому, собирался за город на какое-нибудь торжество.
В это время из конторы, занимавшей бывшую кухню "Серебряного Льва", вышел служащий с листом бумаги в руке и остановился перед дверцей пустого купе.
-- Господин де Каналис с супругой -- три места! -- крикнул он. Затем вошел внутрь дилижанса и начал перечислять:-- Господин Бельжамб -- два места. Господин де Ребер -- три места. Господин... как ваше имя? --обратился он к Жоржу.
-- Жорж Маре, -- ответил вполголоса бывший богач.
Потом служащий подошел к ротонде, возле которой толпились кормилицы, сельские жители и владельцы молочных лавочек, шумно прощавшиеся друг с другом; усадив шесть пассажиров, служащий вызвал четырех молодых людей, которые взобрались на империал, и вместо всякого сигнала сказал:
-- Трогай!
Пьеротен поместился рядом с кучером, молодым человеком в блузе, который в свою очередь крикнул лошадям:
-- Но...о, пошли!
Четверка лошадей, купленная в Руа, не спеша побежала в гору, через предместье Сен-Дени; но, поднявшись над Сен-Лореном, дилижанс покатил, точно почтовая карета, и через сорок минут был уже в деревне Сен-Дени. Пьеротен не остановился у трактира, славившегося слоеными пирожками, а свернул влево от Сен-Дени, па дорогу, которая ведет в долину Монморанси
На этом повороте Жорж, наконец, нарушил молчание, которое царило до сих пор среди пассажиров, разглядывавших друг друга
-- Теперь дилижансы ходят все-таки побыстрее, чем пятнадцать лет назад, -- сказал он, вынимая серебряные часы,-- правда, папаша Леже?
-- Люди великодушно зовут меня господин Леже,-- поправил его миллионщик.
-- Да ведь это тот самый проказник, который ехал с нами при моей первой поездке в Прэль! -- воскликнул Жозеф Бридо. -- Ну что ж? Участвовали вы еще в походах -- в Азии, в Африке, в Америке? -- спросил знаменитый художник
-- Черт побери, я участвовал в Июльской революции, и этого слишком достаточно, ибо она меня разорила...
-- А, вы участвовали в Июльской революции? -- сказал художник.-- Это меня не удивляет; я никак не мог поверить тем, кто утверждает, будто она сделалась сама собой.
-- Как тесен мир,-- заметил г-н Леже, глядя на г-на де Ребера. --Смотрите, папаша Ребер, вот клерк того нотариуса, которому вы, вероятно, обязаны своим местом управляющего именьями семьи де Серизи...
-- Недостает только Мистигри, теперь прославившегося под именем Леона де Лора, да того глупого юнца, что стал распространяться насчет накожных болезней графа, от которых он в конце концов излечился, и насчет супруги графа, с которой он наконец расстался, чтобы мирно окончить свои дни, --сказал Жозеф Бридо.
-- Не хватает и самого графа, -- заметил Ребер.
-- О, я думаю,-- меланхолически заметил Жозеф Бридо, -- что последнее путешествие, которое он совершит, будет из Прэля в Лиль-Адан, чтобы присутствовать на моем бракосочетании.
-- Он еще катается в экипаже по своему парку, -- сказал старик Ребер.
-- А супруга часто его навещает? -- спросил Леже.
-- Раз в месяц,-- ответил Ребер. -- Она по-прежнему предпочитает Париж; в прошлом сентябре она выдала замуж свою племянницу, мадемуазель де Рувр, --на которую перенесла всю свою любовь,-- за молодого, очень богатого поляка, графа Лагинского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20