— Нет, чуть-чуть, но все время,
— Где работает?
Обезьяна задумался. Пожал плечами!
— Он целыми днями здесь. Но где-то, наверно, работает.
Заканбей Пате-ипа усмехнулся!
— Такая удобная работа?
— Ну да, — без тени иронии ответил Обезьяна. И с возмущением добавил: — Да ты погляди вокруг, на эту горстку бездельников! Кто они? Есть спекулянты, есть просто лентяи, которые на шее у жен сидят. Это же отпетые бездельники. И дуют себе кофе, будто наркоманы! — Обезьяна с яростью допил свой коньяк.
Лодка уткнулась в песок. Два рыбака-любителя спрыгнули в воду и потянули лодку на берег. Купальщиков было немного — май вдохновлял лишь единицы на общение с морской стихией. Однако солнце светило с каждым днем все жарче, прибывали курортники...
Рыбак постарше окликнул какого-то мальчишку, и втроем они поставили нетяжелую лодку в безопасное место.И только после этого рыбаки поднялись наверх, неся в руках снасти и небольшую корзину с уловом.
Наверху, под пальмой, их дожидался Заканбей Пате-ипа. Он просто преградил дорогу старшему.
— Черт возьми, — сказал Заканбей, — где может быть Тараш Сниада? Конечно, в море! Старик, ты не изменился ни на столечко!
Тараш Сниада, которому вполне пристало определение «жирный», на минутку замер, а в следующую бросился обнимать Заканбея. Они были одногодки, но Тараш выглядел значительно старше, возможно, из-за седых волос.
Полнота его была болезненная, и цвет лица неважный. Глаза — некогда синие — с годами выцвели...
— Ну, молодец! — говорил Тараш. — Приехал-таки! А как же, а как же! Пора, пора на родную землю! Послушай, Закан, как бы хорошо ни было тебе там — здесь лучше.
— Я ненадолго, — сказал Пате-ипа.
— А через год-два — навсегда? Надеюсь, ты пополнишь ряды местных пенсионеров.
— Возможно... А что на море?
Тараш оборотился к морю. На лицо его упали живые солнечные лучи, но цвет кожи от этого не стал лучше. Казалось, под нею давно перестала биться кровь. «А ведь всего пятьдесят семь», — подумал Пате-ипа. И представил себе розовощекого юношу, неугомонного, как пламя костра.
— На море, — сказал Тараш, — порядок. Мы взяли немного кефали, немного крупной хамсы, немного горбылей, немного жирных бычков...
— Это уже много, — заметил Пате-ипа.
— Главное, там хороший воздух. Дышишь на берегу — и чувствуешь, как в бронхах пыль оседает. А там только озон... Послушай, Закан, пошли ко мне. Пообедаем, а?
— Спасибо. Я еще поброжу. Может, переоденешься и выйдешь потом на бульвар?
— Ладно. Ты всегда был немного официальный. Таким и остался.
— Ну что ты, Тараш!
— Ей-богу! На твоем месте я без лишних слов пошел бы со старым другом.
Тараш похлопал Заканбея по плечу. Посмотрел ему в глаза. Те же они — карие, и брови вразлет — те же. И волосы по-прежнему густые, только седоватые. Полнота обычная, мужская: не худ и не очень плотен. Разве время не для всех течет одинаково? Конечно же, для всех! Теоретически. А на поверку выходит как? Одни стареют прежде времени, другие сохраняют силу и былую внешность. Разве не так?
Тараш говорит об этом, и Заканбей из вежливости кивает головою.
— А ты, Тараш не стареешь, держишь свою марку!
— Я? Марку? Не думал, что ты такой умелый на комплименты. Может, ты скажешь, что и Груапш красив и молод?
— Почему ты вспомнил именно его?
— Очень просто. Мимо Груапша никто не пройдет: он торчит часами на пятачке, ждет, как бы сорвать бутылочку... Или хоть рюмку.
— Да, Груапш — почти руина, но не станешь же ты равнять себя с ним?!
— А почему бы и нет?! Мы еще поговорим об этом. — И Тараш ушел со своим другом-рыболовом, пообещав в скором времени появиться на бульваре.
Заканбей Пате-ина подошел к пальме, благоговейно погладил ее шершавую кору. Бескрайнее море зеленело перед ним особой морской зеленью. И золотая солнечная дорога широкой полосой зыбилась на морской зелени.
Григорий Груапш проторчал на заветном пятачке до поздних сумерек. А потом, следуя инстинкту самосохранения, поплелся домой. Жил он в хибаре, на окраине города. Она была его собственностью. Более того: произведением его рук! Он жил с женой, совсем еще нестарой, лет сорока пяти, и сыном, монтером городской электрической сети. Они-то, собственно говоря, и кормили его, особенно жена, медицинская сестра районной больницы.
Груапш был обижен на свою судьбу. Не то чтобы очень, но тем не менее. В самом деле, разве преуспевающие школьные друзья (хотя их осталось в живых немного) грамотнее его или честнее? Или, может быть, они какие-нибудь особенные, из совершенно другой человеческой породы? Просто ему не повезло, а другим — наоборот. Ежели он пьет — так это потому, что ничего лучшего ему не предлагают. Он мог бы, например, быть хорошим учителем, у него ведь педагогическое образование. Или руководить каким-нибудь учреждением. Вполне мог бы! И не нужны ему мелкие подачки на пятачке — эти рюмочки да стаканчики! Он сам кому угодно подаст, ежели на работу устроится... Если бы не достаток в доме, может, он и работал бы где-нибудь. Даже не где-нибудь, а на приличном месте...
Он остановился, пошарил у себя в карманах: ни сигарет, ни спичек! И пошел дальше вдоль яркого ряда высоких светильников. Шел не по прямой, а немного отклоняясь от нее то вправо, то влево...
Навстречу ему шла женщина. Груапш преградил ей дерогу с самым невинным намерением: попросить сигаретку. Он даже не обратил внимания, что идет не мужчина, а женщина и что сейчас не поддень, а скорее ночь. Дама шарахнулась в сторону. Притом так резко и так неожиданно, что Груапш опешил. Он был крайне удивлен.
— Что вам надо? — взвизгнула дама, прижимая к груди сумочку.
— Мне? — пробормотал Груапш. — Сигарету.
— Какую еще сигарету? — Дама озиралась вокруг в надежде увидеть кого-либо из прохожих.
Груапш был подавлен поведением человека, у которого осмелился попросить сигарету. Он продолжал бормотать что-то бессвязное. Тем временем дама перебежала через улицу и скрылась за кустами олеандра. А он пытался разглядеть ее, чтобы убедиться в том, что она действительно сбежала и больше не вернется. Груапш махнул рукой и побрел дальше, к своему дому.
Через квартал, возле аптеки, в которой горел неоновый свет, его догнал сосед Казанба, лысый, крупный, средних лет мужчина. Узковатый костюм плотно облегал его, и казалось, вот-вот лопнет по швам. Говорил он хрипло, брызгая слюной. Груапш узнал его. И с ходу попросил сигарету. Тот угостил, дал огня и сам закурил.
— Захар, — сказал Груапш, — как хорошо, что я встретил тебя.
— Ты куда? —- спросил Казанба.
— Домой.
— И я домой... Что — выпил?
— Немного.
— Ну, немного не считается. Дай возьму тебя под руку.
— Зачем?
— Так удобней.
— Боишься, что упаду? Казанба сделал вид, что обиделся:
— Как ты можешь подумать?! Просто вдвоем лучше так, пбд руку.
— Ладно, пошли.
По дороге Груапш рассказал о случае с дамой.
— Почему, ну почему она убежала? — спрашивал Груапш. И долго, долго кашлял.
— А ты что, маленький? Не понимаешь?
— Послушай, я никогда никого не обижал...
— Откуда ей знать это?
— Кому это — ей?
— Гриша, мы ведь говорим об этой самой даме!..
— Верно, о даме. Что ж с того? Я не только даму, а и курицу в жизни пальцем не тронул. — Груапш ухмыль-нулся. — Конечно, против ее желания.
— Не валяй дурака, Гриша. Все ты прекрасно знаешь ам. Во-первых, не надо напиваться. Во-вторых, нечего в ьяном виде шататься по улицам. В-третьих, незачем придавать к даме на ночь глядя.
Груапш потянул соседа за рукав и остановил его по-реди широкого тротуара.
— Как это приставать? Я что, приставал? — восклик-ул он. — Я попросил сигарету.
— Это одно и то же!
— Как это одно и то же?
— Очень просто, Гриша. Подумай сам: идет дама, ечер, к ней подходит пьяный мужчина...
— Вовсе не пьяный!..
— А какой же? Трезвый, что ли?..
— Именно! — Груапш обнял Казанбу, положил голо-у на его могучую грудь. — Дорогой мой, можешь меня угать, даже поколотить. Я многим тебе обязан. Хороший осед лучше плохого брата. Верно сказано! Что такое рат, ежели он плохой? Фу! — вот что. Воздух! Пустота!
чепуха! — Груапш повысил голос. — Всю жизнь я стоял орой за правду. Не лгал никому. Не жульничал. Не оби-ал никого. Я следовал советам моей совести. Ей-богу! мог бы занимать иное положение. Да, да! Можешь мне оверить! Но у меня одно правило: не ходи по чужим оловам, не карабкайся по чужим спинам, не расталкивай ругих локтями!.. Если я и пью, то не на ворованное! А? азве кто-нибудь на меня в обиде? Ну скажи мне честно. Казанба хотел было отстранить от себя Рыжего, но му стало вдруг жаль его. Ведь и в самом деле — честный еловек, никого не обижает, живет как может...
— А с этой дамой все-таки нехорошо получилось. Заем пугать людей в вечернюю пору?
— А я и не думал пугать.
— Дама все же...
— Я и не заметил, что это женщина.
— А надо бы...
Груапш поднял голову. Глаза его были полны слез. Но он не плакал. Просто слезы проступили. Сами собой. Казанба молча достал платок и нежно приложил его к лазам соседа... Он смотрел на то самое окно того самого дома, заняв прежнюю позицию возле старого кипариса. Он простоял более получаса, но зеленоглазой девушки не было в окне. Было девять утра. Она могла пойти на работу или же на рынок, если у нее семья. Дом вообще казался безлюдным.
Заканбею Пате-ипа казалось, что она все-таки появится. Возможно, потому, что этого ему очень хотелось. Ее улыбка и взгляд зеленых глаз запали в душу. Ежели она живет в этом доме, рассуждал Пате-ипа, то должна чем-то выдать свое присутствие. А может, она смотрит на него сквозь занавеску одного из окон?
В конце концов надоело ему бдение под кипарисом, и он медленно зашагал по тротуару вдоль бетонного бордюра, время от времени поглядывая на дом. Вдруг возле него остановилась машина. Новенькая «Волга», сверкающая чернотой и никелем. Из нее с трудом вылез высокий человек.
— Я так и знал! — воскликнул он. — Я не мог ошибиться!
Он крепко пожал руку Заканбею Пате-ипа. Ответное рукопожатие поначалу было нерешительным. Однако Пате-ипа но мог по признать в солидном работнике районного масштаба своего одноклассника Нельсона Чуваза. Этот и в те давние времена выглядел великовозрастным дылдой. Таковым оставался и по сей день. Только плешь прибавилась да волосы поседели. Большой подбородок и сплющенный нос боксера не могли резко измениться с годами. Нынешний усатый Чуваз живо напоминал того молоденького Чуваза из средней школы.
— Ты, значит, пока здесь? — спросил Чуваз.
— Да, здесь.
— А совсем сюда не думаешь?
— Пока что нет.
— Что ты делаешь на улице?
— Гуляю.
— Гуляешь? — не поверил Чуваз. — А мне кажется, ты поджидаешь кое-кого.
Пате-ипа от неожиданности покраснел.
— Видишь? Я угадал. Послушай, Закан, ты еще не оставил эти свои штучки. А?
— А зачем? — беззаботно ответил Пате-ипа, невольно впадая в тот же тон.
Чуваз наклонился и что-то прошептал ему на ухо. И расхохотался.
— Верно я говорю? — спросил Чуваз.
— Абсолютно!
— Мужчина до самого гроба обязан оставаться мужчиной. Ясно тебе?.. Ты выглядишь прекрасно. Скоро, наверное, на пенсию?
— Об этом еще не думаю.
— Правильно делаешь!.. Вот что! — Чуваз взглянул на часы. — Давай завтракать. Но не вздумай упрямиться. Садись в машину!
Он почти силой усадил Пате-ипа рядом с собой и сказал шоферу:
— К речке! В апацху!
Чуваз работал заведующим районным управлением сельского хозяйства. Так сказать, по своей агрономической профессии. И по всему было видно, что преуспевал. Помнится, в те далекие школьные годы он не отличался особенным прилежанием, но всегда был выскочкой и довольно нахальным. Даже ухаживал за одной молоденькой учительницей. В десятом классе. Такой чудак, но малый отзывчивый, неплохой товарищ...
— Я думаю, — громко говорил Чуваз, — что имею право на внеочередной завтрак со своим другом молодости. Все вспахано, все засеяно, чай убирается, табачная рассада прекрасная — чего еще надо? Послушай, Закан, я на своем горбу тащу все районное сельское хозяйство. Так могу я побыть со своим другом или нет?
— Может быть, в другое время, Нельсон?
— В другое?! — Чуваз хлопнул себя ладонью по колену. — Когда же это в другое? У нас что, две жизни? Я тебя не видел целую вечность. Случайно встретил и теперь должен ждать «другого времени»? Дудки! Мы посидим часок. Ты мне кто? Дай-ка, обниму тебя!
И Чуваз полез целоваться. Чмокнул в самые губы. Смачно, звонко, как говорится, от всей души. И снова вернулся к своему сельскому хозяйству:
— За прошлый год имею грамоту. В позапрошлом году — орден. Погляди сюда — вот дырочка, видишь? — Чуваз продемонстрировал лацкан своего пиджака. — У меня все в ажуре, кроме мяса. Но я решу и эту проблему. Лично я, Нельсон Чуваз!
Машина выехала за городскую окраину и катила по гладкому шоссе.Пате-ипа сказал, что все это очень любопытно. Вот это самое: посев, табак, чай и так далее. Но, наверное; с мясом будет больше мороки...
Чуваз откинулся на сиденье и загоготал. Во все горло. Аж побагровел от смеха. Пате-ипа даже смутился.
— Друг мой, — сказал Чуваз, продолжая смеяться, — ты остался таким же милым, хорошим учеником. Ведь ты был одним из первых в классе. И по бабской части тоже. Не вздумай только возражать! А то я выведу тебя на чистую воду. Ты Марию помнишь?
Пате-ипа поперхнулся, глотнув сигаретного дыма.
— Ладно, ладно, не буду бередить старые раны, — сказал Чуваз. — Черт с тобой! Слушай меня внимательно: с мясом я покончу еще в этом году. У меня просто руки не доходили. Я знаю, что ты хочешь сказать. Где взять мясо, да? Скажу тебе. Оно под боком. Оно рядом с нами!.. Думаю проколоть еще одну дырку на лацкане. Это как нить дать! У меня все по плану.
По обеим сторонам шоссе тянулись виноградники. Вдали голубели горы. Небо было ясным. Оно предвещало жаркий полдень.
Чуваз замолчал на некоторое время. А потом спросил:
— Почему ты не интересуешься мясом?
— Интересуюсь, — сказал Пате-ипа. — И даже очень.
— Так спрашивай же.
— Я жду, что ты объяснишь мне кое-что. Чуваз с готовностью приступил, спросив:
— Ты свинину любишь? — Почему бы и нет.
— А уток?
— Меньше.
— И напрасно! По калорийности утиное мясо великолепно.
— Допустим.
— Тут и допускать нечего! — громко заявил Чуваз. — Свиную и утиную проблему я решаю в этом году. Запомни!
— А как? Наверное, надо начинать с кормов... Чуваз возмутился:
— Все это глупости! Кормов хоть отбавляй! Ты лучше спроси, почему я выбрал именно свинью и именно уток. «Почему?» — спроси меня.
— В самом деле — почему? Ведь я понимаю так, Нельсон: и утка и свинья очень прожорливы.
— Молодец! — похвалил Нельсон Чуваз,
— Так где же взять корм для них?
— А я и не думаю брать. Они сами найдут себе пропитание. Ты что, полагаешь, что я для них пищеторг открою?!
— А как же! Корм-то нужен?
— В том-то и дело, что нет! Пате-ипа искренне удивился:
— А как это можно?
— Вот так!.. На то мы и думаем день и ночь. На то у нас голова, а не чурбак.
— М-да, — пробормотал Пате-ипа, — это удивительно. Значит, мясо без кормов?
— Так получается.
— А все-таки? Чуваз хитро улыбнулся:
— А ну отвечай, первый ученик Пате-ипа Заканбей.
— Мне встать, что ли, Нельсон?
— Нет, сиди... — Чуваз ткнул своего друга пальцем грудь. — Скажи: что ест абхазская длиннорылая винья?
— М... м... м...
— Ты не мэкай, а отвечай.
— Наверное, помои, как всякая хрюшка.
— Чепуха! У нее вот какое рыло... — Чуваз вытянул уку во всю длину. — Что она делает этим своим рылом?
Копает землю в лесу и находит себе корм. А ты сидишь дома и режешь свиней, когда тебе нужно. Здорово?
— Здорово!
— А теперь утки. — Чуваз шумно вдохнул воздух. — Что едят утки?
— Смоченные водою хлебные корки, зерно... — начал было Пате-ипа.
Чуваз прервал его:
— Чепуха! Чепуха!! Утки едят лягушек. Тех самых, которые квакают и спать не дают по ночам. Мы выпускаем на болота тысячи уток, а они дают нам мясо. Совсем бесплатно!
— За счет лягушек? — поразился Пате-ипа.
— Да, выходит так, — скромно ответил Чуваз. Машина остановилась у ресторана, стилизованного под абхазскую хижину — апацху.
— Пошли! — скомандовал Чуваз.
Он был упоен собою и своими планами. А планы были удивительно просты и в то же самое время грандиозны. Воистину грандиозны! Их потрясающий смысл можно выразить одной фразой: как из ничего сделать, например, мясо или из совершенной безделицы, буквально из мусора, сотворить приятное кушанье. Свиньи и утки были лишь начальными звеньями его замечательных проектов. По его словам, он скоро-скоро покажет кузькину мать «этим абхазским ученым, которые корпят над проблемами, ничего общего не имеющими с народными потребностями». Кому доселе приходила мысль о том, что одна неистово квакающая лягушка способна превратиться в утиное филе? Можно смело. сказать — никому! А вот Нельсону Чувазу пришла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12