– У вашей сестры есть стоящие работы? – бесцеремонно спросил он, не оборачиваясь.
– Кое-какие, – ответил Палатон. – Ей нравится работать в стиле Трезы Волан.
Если Гонри решит проверить его, то имя матери было единственным из имен художников, которые помнил Палатон.
Гонри резко остановился.
– Трезы? – повторил он. – Раннего или позднего периода?
– Как она говорит, раннего. Времен ее юности, хотя мне самому больше нравятся поздние работы. Во всяком случае, все ее работы были бы хороши, не будь она такой взбалмошной.
– Треза никогда не была взбалмошной, – сурово возразил Гонри, – даже в юности, когда только появилась здесь.
Палатон с некоторым облегчением узнал, что несмотря на все годы, художественные сезоны и учеников, которых мог иметь этот чоя, имя Трезы еще сохранилось в его памяти. И в то же время, хотя он всю жизнь знал, что его мать – художница, теперь ему было странно думать о ней просто как о представительнице мира искусства, а не о матери.
Гонри отчистил дворовую грязь и камешки с подошв своих сапог, прежде чем подняться на веранду. Палатон последовал его примеру. На веранде висели рамы с натянутой основой, грубое полотно, полузаконченные гобелены из шерсти, волос и тонких, пушистых перьев, а также грубой пряжи. Палатон случайно задел один из них, но Гонри промолчал, только широко ухмыльнулся.
Комнату заполняли ручные станки, рамы, слишком большие для такого помещения, пяльцы для вышивания и другие непонятные предметы, между которыми умело лавировал Гонри, проводя гостя дальше. Палатон понял, что размер дома определялся характером занятий его владельца. Остальные комнаты не были так заставлены, и в конце концов наверху они нашли более-менее пустое помещение. Здесь было тепло благодаря тяжелым шторам на окнах и мягкому, роскошному стеганому одеялу на постели.
Гонри кивнул в сторону работ на стенах.
– Это работы учеников, – и бросил рюкзак Палатона в угол.
– Они выглядят многообещающими.
Последовала еще одна широкая ухмылка.
– Все мои ученики обещают чего-нибудь достичь. Увы, не многим удается пережить первую славу. Кроме того, наше ремесло во многом зависит от финансовых возможностей.
Услышав этот намек, Палатон выудил из кармана чековую книжку, чтобы заранее выписать чек. Гонри бесцеремонно забрал у него чек.
– Теперь я куплю хорошего вина, чтобы согреваться в зимние вечера.
– Я буду рад купить вина сам, – заметил Палатон. – Сегодня вечером оно бы не помешало.
– Как вам угодно. Я не намерен спорить с чоя, который способен оплатить свои причуды. Я мог бы даже продать вам пару гобеленов, чтобы воодушевить вашу сестру, – он уже повернулся, чтобы уйти, когда Палатон попросил:
– Назовите мне имена других художников, с которыми я бы мог поговорить.
– О вашей сестре?
– И о Трезе Волан.
Гонри резко обернулся к нему, его глаза холодно блеснули, листок чека зашуршал в руке.
Палатон беспечно добавил:
– Я весьма заинтересован ее работой.
Напряжение уходило из фигуры Гонри очень медленно, по мере того, как он брал себя в руки. Его нос побледнел, но Палатон сделал вид, что ничего не заметил.
Гонри наконец произнес:
– Попытайтесь что-нибудь узнать в храме. Глава нашей общины должен совершать там дневные медитации, – он вышел, комкая в кулаке чек, выписанный Палатоном.
Храм был построен из горного камня – грубых, обтесанных вручную глыб, намертво скрепленных друг с другом. Однако стоящее рядом здание музея было сравнительно новым, вероятно, построенным в последние несколько веков, и его синтетические стены хорошо защищали от ветров и снега. Палатон прежде всего направился к музею, надеясь увидеть коллекцию работ учеников, которые бывали здесь, а также мастеров, и он не был разочарован. Он нашел даже вышивку Трезы, изображающую один из домов, стоящий в отдалении, хотя таких домов в городе насчитывалось не более двух. К двери дома вела мощенная булыжником дорожка с пробивающимися между камнями растениями – такая же, как улица, по которой шел сегодня Палатон. За домом на гобелене возвышалась гора, восходящее солнце заливало дом, а в небе, вдалеке, еще виднелась последняя звезда.
Картину были великолепны, как и движущиеся и статичные скульптуры, но больше всего привлекло Палатона затемненное крыло музея, где он долго простоял в торжественном молчании. Здесь размещались предметы психокинетического искусства – картины и скульптуры, которые оживлялись бахдаром, а теперь оставались мертвыми, поскольку больше никто не мог привести Их в действие.
Палатон уже выходил, когда услышал вечерний звон колоколов, отдаленный звук, на который эхом отзывались горы. Храм казался пустым, Палатон нехотя вошел туда, не зная, найдет ли там кого-нибудь. Этот храм предназначался не для очищения, а для повседневных медитаций, в нем царила полная тишина. Палатон в нерешительности стоял на пороге, считая, что в храме присутствует он один, пока до него не донеслись слабые, еле слышные голоса.
– Должно быть, ты и есть тот состоятельный гость.
Палатон прищурился, оглядывая комнату, и наконец заметил чоя – худощавого и старого, лысый череп которого казался и по цвету, и по форме напоминающим камень, обкатанный бурной рекой. То, что в таком преклонном возрасте этот чоя еще занимал пост главы общины, свидетельствовало о глубине и силе его ума.
– Я прибыл сегодня днем, – ответил Палатон. – Я – Териот.
Глава общины не поднялся с кресла, лиловые глаза устремились на прибывшего из морщин лица, и он заметил:
– Мне все равно, каким именем ты пользуешься.
– Тогда, может быть, вы поможете мне кое в чем? – ответил Палатон, подходя поближе к старику.
– Пожалуй.
– Я приехал, чтобы узнать о Трезе.
Глава общины долго смотрел на него, не мигая, затем подался вперед.
– Хорошо, – пробормотал он, – что наконец-то кто-то пожелал о ней узнать. Но кто ты?
– Ее сын.
Эти слова вызвали из старческих бледных губ странный звук – полусмех, полуплач.
– Ее сын – тезар, – возразил глава, – а ты лишен силы, как яичная скорлупа.
– Когда-то у меня была сила, – с болью ответил Палатон. Он знал, что этот момент неизбежен, что рано или поздно кто-нибудь узнает о его тайне. Но услышать такие слова от старика оказалось мучительно. – И я надеюсь обрести ее вновь.
– Что сгорело, того не восстановишь.
– Я не сгорел.
Старик окинул его еще одним проницательным взглядом.
– Кто посмел украсть силу у тезара? – усмехнулся он.
– Она была отдана, и когда-нибудь я найду способ вернуть ее обратно.
Старик хмыкнул и заметил:
– Если у тебя не хватает смелости попросить о том, что принадлежит тебе, никто тебе не поможет, – он встал, завернувшись в свой длинный плащ.
– Я пришел говорить не о себе, а о Трезе.
Старик вскинул голову.
– Это все равно, – усмехнулся он. – Если ты ничего не знаешь, я не могу помочь тебе.
– Это не все равно, – возразил Палатон. – Существуют наследие, Дома и судьбы, о которых я ничего не знаю.
– Тогда зачем ты пришел сюда?
– Чтобы найти своего отца.
Тишина в храме стояла так долго, что Палатон начал слышать биение своего сердца, а затем старый чоя глубоко вздохнул.
– Ничем не могу тебе помочь, – старик медленно повернулся и взглянул на каменную стену, как будто видя расположенный за ней музей. – Ты должен помочь себе сам, – он вышел, шурша длинным плащом, и его узловатая, сутулая фигура напомнила Палатону гигантского паука.
Глава 23
– Чирек – один из моих лучших и преданных служащих, – подчеркнуто повторил Гатон. – Он не мог увезти Рэнда.
Йорана терпеливо повторила все, что уже говорила не раз, и добавила:
– Есть надежда, что это исчезновение вполне невинно. У меня нет желания начинать беспорядочные поиски.
– Беспорядочные! Зачем Чиреку портить всю свою карьеру? Что могло ему понадобиться от Рэнда? – Гатон покачал головой, и его волосы свесились надо лбом. Министр небрежно убрал их. – Ты уже связалась с Палатоном?
– Я не могу это сделать, – спокойно ответила Йорана. Она даже не пыталась. Она представляла, по какому делу уехал наследник, и понимала, что едва он обо всем узнает, сразу же вернется искать Рэнда. Йорана надеялась отыскать человека и доставить его во дворец не позже, чем в этот же вечер. – Думаю, следует держать это событие в тайне – так будет лучше для всех нас.
Гатон устал и рухнул в кресло. Он приложил руку к груди, где его старое сердце иногда билось так же неровно, как у Ринди, и задумался, стоит ли вызывать врача. Он с трудом сглотнул.
– Делай то, что считаешь нужным, но держи меня в курсе. Я не хочу объяснять появление еще одного трупа. У нас и так достаточно неприятностей с теми тремя, увезенными в лагерь. Новое событие может вызвать мятеж, и на этот раз простолюдины спалят весь город, – он задумался. – Ты обыскала комнаты Чирека?
Йорана кивнула. Та часть дворца, которую занимали служащие, была весьма обширна, но в ней не удалось найти ничего подозрительного, и ауры свидетельствовали, что Чирек уже несколько дней не бывал у себя. Если бы Йорана знала, где жила Дорея, возможно, она сумела бы установить, где Чирек проводит вечера, но пака ей этого не удавалось. Не имея доказательств, она ничего не сказала Гатону о явной связи этих двух чоя. В конце концов, это было не его дело. Обеспечение безопасности лежало на ней. Когда все факты подтвердятся и причины откроются, она сможет сообщить министру все, что ей известно.
Йорана собралась уходить, но Гатон поднял руку, останавливая ее. Дрожь этой руки изумила Йорану, и видимо, это изумление выразилось на ее лице, ибо Гатон быстро уронил руку и сжал кулак.
– Сегодня утром Паншинеа оставил для меня сообщение. Его влияние в Союзе быстро исчезает. ГНаск выдвинул официальный протест против нехватки пилотов, требуя передать Союзу секрет тезарианского устройства и принуждая Чо начать подготовку пилотов и штурманов других народов. Паншинеа считает, что единственный способ успокоить Союз – самому вернуться на Чо под предлогом коренных изменений в системе летных школ.
– Но Палатон уже начал эти изменения, – возразила Йорана и тут же остановилась, оборвав себя.
– На Чо не может быть двух императоров, – сдержанно напомнил Гатон.
Йорана вспомнила слова прорицательницы.
– Но что будет с Палатоном?
– Паншинеа отстранит его от дел, а может, отошлет на Скорбь, хотя я попытаюсь убедить его не делать этого. Палатон не питает особой привязанности к Чертогам Союза. Вряд ли ему понравится подобное назначение.
– Он – пилот, – возразила Йорана. – Если кто-нибудь и способен разобраться, что происходит в летных школах, так только он. Паншинеа ничего в этом не смыслит.
Гатон моргнул, как будто не расслышал ее, и медленно произнес:
– Я предложил в качестве замены Риндалана. Как только его здоровье улучшится, он сможет убедить всех этих абдреликов и иврийцев. Он сочетает в себе мудрость и достоинство, как никто другой.
– Ринди?
Гатон кивнул.
– Он уже знает об этом?
– Я беседовал с ним сегодня утром. Эти возможности… заинтриговали его. Доктор Ниневер говорит, что он уже способен путешествовать, но должен пройти восстановительную терапию в течение еще одной недели, и, вероятно, ему придется ходить только с помощью трости.
– Значит, он не отказался.
– Да, – Гатон улыбнулся. – Кажется, эта перспектива его обрадовала.
Разумеется, Йорана помнила, как и все прочие, что они могли лишиться Ринди, и подобная поездка на Скорбь насторожила ее. Как Паншинея мог решиться на такое, зная о преклонных годах Ринди?
Палатон лишится еще одного помощника. Чем больше она размышляла об этом, тем больше понимала намерения Паншинеа. Он постарается отвратить от Палатона всех теза-ров, Ринди, простолюдинов, так, чтобы тому было неоткуда ждать поддержки. И тогда император сможет достичь цели без труда. Никто даже не заметит, если Паншинеа решит прикончить Палатона.
Только она, Йорана, могла теперь помешать изгнанию Палатона.
Она подняла голову, заметила пристальный взгляд Гатона и поняла, зачем министр рассказал ей обо всем – он пытался заранее подготовить ее.
– Почему он решил сделать Палатона наследником? – спросила она.
Гатон отвернулся и пожевал губами, как будто пробовал горькие слова на вкус.
– Думаю, он надеялся с помощью Палатона избежать великого множества затруднений. Вряд ли он принимал в расчет то, каков Палатон, или поддержку со стороны простолюдинов. Не думаю, чтобы Паншинеа понимал, как следует обращаться с честным чоя, – министр вздохнул, – да и я тоже этого не понимаю.
Йорана пробормотала: «У меня дела» и вышла, намереваясь разыскать Рэнда прежде, чем придется защищать Палатона.
Рэнд наблюдал, как Чирек деловито роется в своих вещах, отбирая лишь некоторые из них. Все, что хотел взять с собой этот чоя, легко уместилось бы в небольшой сумке. Голова и лицо Рэнда скрывались под легкими повязками, руки были одеты в перчатки, и речь стала слегка приглушенной, когда он заметил:
– Ты не собираешься возвращаться.
– Да, – с сожалением ответил Чирек. – Вряд ли это будет возможно. Но я ждал этого всю жизнь. Я не жалею об изменениях – это было бы лицемерием с моей стороны, – он горько улыбнулся. – Боюсь, я слишком привык к удобствам своей жизни и работы.
Рэнд оглядел подземное помещение, убранное со спартанской простотой – оно выглядело отнюдь не комфортабельным. Чирек вышел из ниши, небрежно свернул потрепанную одежду и сунул ее в сумку. Он поманил Рэнда к лестнице. Когда оба достигли верхней ступени, потайная дверь открылась.
Чирек обернулся к Рэнду.
– Все это исчезнет через какой-нибудь час, – заметил он, оглядывая комнату. – Комната окажется наглухо закрытой, не успеем мы перейти улицу.
– Ты сожалеешь об этом?
– И да и нет. Если ты не веришь мне или я в чем-нибудь ошибся, то обратного пути все равно нет… – священник глубоко вздохнул. – Идем.
Рэнд почувствовал себя виноватым. Он пропустил вперед священника, вышел за ним и хотел закрыть дверь. Чирек остановил его.
– Не надо, – сказал он. – Не будь тебя, появился бы кто-нибудь другой, а мне следовало подготовить свой народ к Преображению. Я стал слишком суетным, слишком беспокоился о своем настоящем. Оставь ее.
Рэнд подчинился приказу и вышел вместе со священником на улицу.
В порту он заволновался, замечая любопытные взгляды, хотя и знал, что повязки делают его совершенно неузнаваемым. Чирек вел его сквозь толпу, тихо говоря:
– Не беспокойся. Пока еще тебя не начали искать. Даже если Йорана знает, что ты исчез, она будет ждать приказа до последней минуты.
Она не знает, что ты ушел по собственному желанию.
Рэнд посторонился, уступая дорогу старой чоя, которая назвала его «малышом» и ласково потрепала по плечу. Он едва доставал ей до подбородка. Чирек решительно взял его за руку и повел к ждущему глиссеру.
От жары легкие повязки Рэнда стали пропитываться потом, и он чувствовал себя очень неудобно с мокрым лицом. Прорези для глаз были неудобны для обзора. Он чуть не споткнулся, проходя на поле через ворота. Только теперь он понял классовые различия Чо – простолюдины выходили на посадку через неудобную, узкую калитку, их рассаживали в самой тесной части салона, все чоя вокруг него говорили короткими и отрывистыми фразами, в то время как в передней части салона, где занимали места чоя из Домов, трейд слышался так же часто, как язык чоя.
Он мог бы понять чоя, если бы воспользовался бахдаром, но решил, что это будет слишком опасно. Они заняли свои места, и Чирек предложил Рэнду вздремнуть, объяснив, что до Баялака не менее двух часов лету.
Рэнд прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла, обнаружив, что подголовник, предназначенный для рогового гребня, совсем ему не подходит. Раздраженно поерзав, он склонил голову на ручку сидения. Простая обстановка вокруг напоминала ему о доме. Он ощутил острое желание вновь увидеть родину, встревожился о своем отце, о грозящей ему бедности – не особенно страшной, но постоянно напоминающей о себе, о болезнях и загрязнении. На Земле было невозможно позволить себе быть бедным.
Быть бедным на Чо означало совсем иное. Бедным считался тот, кто был лишен силы, не получал ее преимуществ и потому подвергался дискриминации. Выглянув из окна, Рэнд увидел сожженные здания на окраинах, оставшиеся еще со времен мятежа, и это только усилило его тоску. Рэнд сидел среди простолюдинов и чувствовал их тревоги, надежды, мечты о завтрашнем, лучшем дне, и опасения, что он никогда не наступит.
В это утро Рэнд проснулся в самую рань, чтобы попрощаться с Палатоном, и теперь задремал прежде, чем глиссер успел прогреть двигатели.
Прибытие в Баялак напоминало погружение в дымящуюся ванну. Пока Рэнд шел от глиссера, хромая на затекшую ногу, он чувствовал, как по его шее за воротник стекают струйки пота. Он вдыхал сильный мускусный запах тел чоя, окружающих его, видел океан высоких фигур с распущенными гривами и огромными, поблескивающими глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34