В руках бойцов появились двадцатизарядные пистолеты Стечкина. Раздался сухой треск передергиваемых затворов. Крюков не отрываясь смотрел в зеркало заднего вида на пустую дорогу. Впереди по трассе неслись автомобили, не обращая на него ни малейшего внимания.
Сергей Петрович достал пистолет, передернул затвор и, уже не ставя его на предохранитель, положил в правый карман куртки. Затем открыл дверь, вышел из машины и подставил лицо легкому осеннему ветру. Солнце уже клонилось к горизонту. До встречи оставалось еще десять минут. Крюков закурил и принялся лениво рассматривать встречные машины. Беглый зек был давно лишен сентиментальности, однако, мысленно прощаясь с родными краями, почувствовал неприятный комок в горле.
Сзади послышался тихий визг тормозов, и бежевые «Жигули» остановились в двадцати шагах. В салоне сидело пятеро. Один из них (это был сотрудник колонии. знавший Крюкова в лицо и поспешивший допустить ошибку) нервно закричал из открытого окна:
– Крюков, сдавайся!
Бандит выстрелят навскидку, почти не целясь. Первая пуля легла в дверь автомобиля, вторая адресовалась бойцу, выскочившему из «Жигулей». Тот успел заметить направление ствола, смотрящего ему в лоб. Время слегка замедлилось, осознанность уступила место рефлексу. Боец уловил, как полыхнуло пламя, пуля раздробила предплечье, которым он прикрыл голову. От боли в глазах поплыли красные круги. Продолжая двигаться вперед, офицер перебросил пистолет в левую руку и выстрелил в Крюкова. Раненный в бедро зек бросился к толстому дереву, стоящему рядом, и при этом успел получить еще одну пулю – под лопатку. Его живучесть казалась невероятной. Укрывшись за дубом, он выстрелил еще трижды и в исступлении заменил обойму. Боли он не чувствовал. Чувствовал лишь злость. Злость на самого себя, гибнущего так дешево.
Четыре офицера бросились на землю, два из них сразу же принялись заползать с тыла. Пистолеты были переведены на автоматический режим, и началась «стрижка ушей»: зеку не давали высунуться из-за дерева, от которого в разные стороны летели щепки. Тем не менее Крюков успел засечь обходной маневр, присел, быстро сделал шаг в сторону и дважды выстрелил. Пули ранили офицера в живот. Сжав зубы, тот начал переползать.
Бандит вогнал в рукоятку последнюю обойму. Сидя на корточках, он скорее почувствовал, чем увидел, как обходят уже с левой стороны. Продолжая палить в кусты, он стал медленно отходить. Пуля обожгла плечо. Он вскрикнул от боли. Затем беспокойно оглянулся. Крюк напоминал затравленного волка, превратившись в живую мишень. Это была уже не игра, и даже не игра со смертью. Любая игра предполагает равновесие сил. Ему до такой степени захотелось жить, что он вскочил и бросился к дороге. Сразу же обожгло бедро, и пули засвистели возле головы.
Раненый боец, прижав ладонь к бедру, бросился за Крюковым. Быстро бежать он не мог, впрочем, как и сам раненый зек. Дорога была уже близко, и бандит бросился к проезжей части, к стоящим на обочине «Жигулям». В правой руке он все еще сжимал пистолет. Водитель «Жигулей» не успел мгновенно тронуться с места, но успел надавить фиксатор на двери. Зек взревел, рванул на себя дверь – та не поддалась. Заработал двигатель, и авто ушло вперед. Пистолетная рукоятка врезалась в боковое стекло. Второй удар пришелся в металлическую раму.
Крюков не оглядывался, но чувствовал, что смерть где-то рядом. Он перебежал дорогу и, прихрамывая. заспешил к ближайшей автобусной остановке. Там находились люди, и он надеялся взять заложника.
Офицер чувствовал, как что-то теплое струилось у него между пальцами. Ноги немели и подгибались. Появилась досада. Бандиту оставалась до остановки сотня метров. И боец рискнул. Он резко остановился, перевел дыхание и начал целиться. Крюкова будто бы кто-то толкнул. Офицер пробежал еще пару шагов и встал на колено. Пуля вошла зеку в спину и задела легкое. Тот застонал от бессильной злости и вновь бросился вперед. Остановка была уже в полусотне метров. Выстрелы привлекли внимание. Прохожие – кто со страхом, кто с интересом – наблюдали за происходящим.
Наконец Крюков оглянулся и завыл. Дальнейший его кросс был бессмысленным. Сразу два бойца были в двадцати шагах от него. Сергей Петрович улыбнулся, если можно было назвать улыбкой кривой перекос лица. Его побег близился к концу. Побег в преисподнюю. На большее он не рассчитывал…
Сразу две пули попали в зека: одна в ягодицу, другая – опять в спину. Зеленый газон качнулся в глазах. Крюков упал. Собрав последние силы, перевернулся на окровавленную спину и поднял «ТТ». Он улыбался. Последнюю пулю получил в сердце. На его лице так и застыла гримаса, напоминающая улыбку. Беглый зек Крюков отправлялся на тот свет в веселом настроении.
Нумерованные каналармейцы
Опознавательные знаки на форме заключенных имеют вековую историю. Во времена царской каторги ссыльным нашивался на спину знак в виде бубнового туза. Он служил для распознавания узников и затруднял побег. Этот четырехугольный лоскут имел свои требования. Прежде всего он отличался по цвету от самой одежды. На Сахалине туз поначалу был желтым (цвет забайкальских и амурских казаков), затем его стали делать черным. Кроме этого каторжанам, склонным к побегу, выбривалась половина головы. История сохранила и факты, когда на лбу пожизненного узника выжигались три буквы «КАТ» (каторжанин). Это можно расценивать как начало нательной символики в местах лишения свободы, своего рода предтечу татуировки. С годами магическое тавро утратило свою внутреннюю силу, к тузам и выбритым головам привыкли, а от знака на лбу отказались вовсе.
С развитием ГУЛАГа совершенствовалась и система учета зеков. Разрабатывались целые государственные программы по предотвращению побегов из мест лишения свободы. Эти изыскания, которые претендовали чуть ли не на отдельную науку, посвящались униформе, ежедневному пайку (чтобы боец трудового фронта думал не о таежных переходах, а о том, сможет ли он сегодня добрести до барака), заградительным и контрольным полосам и даже финансовому обращению между лагерями. В каждой зоне ГПУ были введены свои расчетные знаки, которые помогали лучшей изоляции этих лагерей. Едва человек – будь то зек, «вертухай» или даже сам начальник лагеря – преступал порог зоны, как у него изымались все советские деньги. Взамен выдавались расчетные квитанции, по которым и шел расчет за все товары и услуги внутри лагеря. Эта оригинальная мера препятствовала побегам и воспринималась на всех уровнях очень серьезно. За укрытие советских денег полагался расстрел (сотруднику лагеря – длительный срок). Но и к этой мере подходили избирательно. На Соловецких островах блатные авторитеты вовсю дулись в буру, рамс и стос на привычные им «хрусты», в то время как политзеков за такую дерзость ждала пуля. Охрана мирилась с подобной карточной ставкой и лишь изредка отбирала горку мятых бумажек, брошенных блатарями в банк. На Соловках уголовники имели особый статус: их размещали среди политзаключенных для «политического равновесия». Когда вору-рецидивисту удавался побег и его ловили (вне зоны с блатарями не церемонились и могли запросто пристрелить во время погони), то в его карманах нередко обнаруживали крупные денежные суммы, причем в полноценных рублях, а не квитанциях.
Расчетные квитанции печатались государственными типографиями на плотной бумаге и имели несколько знаков защиты, как правило, водяных. На соловецких бонах имелся даже герб Соловецких островов – слоник с буквой «У» на попоне. Этот ребус зеки разгадывали без труда: «СЛОН» – Соловецкие лагеря особого назначения, «У» – Управление. Такое денежное обращение в зонах ПТУ продолжалось долгие годы. Выпуски разных годов отличались подписями разных членов Коллегии ОГПУ – Г. Бокия, А. Когана, М. Бермана… Лагерные боны были отменены в начале 30-х годов, когда типографские мощности уже не могли угнаться за развитием тюремно-лагерной системы.
До 80-х годов каждый из заключенных имел свой порядковый номер, который он обязан был помнить в любое время суток и в любом состоянии. Видимо, решили перенять стройную систему регистрации, отлаженную в немецких концентрационных лагерях. Когда зек «отыграл на рояле» в оперчасти (то есть сдал свои отпечатки пальцев), ему присваивался номер, к примеру Г-357. Этот номер выводился мелом на темной дощечке, которую вешали на шею зека. В таком виде он представал в «фотоателье» оперчасти и фотографировался для тюремно-лагерного архива. Заключенному выдавались четыре белых полоски материи размером восемь на пятнадцать сантиметров. Эти тряпки он нашивал себе в места, обозначенные администрацией. Любопытно, что в системе Главного управления лагерей не было всероссийского стандарта. Номера могли крепиться в разных местах на одежде, но в большинстве случаев – на левой стороне груди, на спине, на шапке и ноге (иногда на рукаве).
На ватниках в этих местах заблаговременно проводилась порча. В лагерных мастерских имелись портные, которые тем и занимались, что вырезали фабричную ткань в форме квадрата, обнажая ватную подкладку. Беглый зек не мог скрыть это клеймо и выдать себя за вольняшку. Бывало, что место под номер вытравливалось хлоркой. Служебная инструкция требовала окликать спецконтингент лишь по номерам, забывая фамилию или, того хуже, имя и отчество. Начальники отрядов часто сбивались, путались в трехзначных метках и порой переходили на фамилии. В помощь надзирателям на каждом спальном месте зека прибивалась табличка с номером и фамилией. «Вертухай» мог зайти в барак среди ночи и, обнаружив пустую койку («чифирит гдето, падла»), просто записать номер, а не пускаться в расспросы.
В концентрационном ведомстве Генриха Гимлера узникам лагерей порядковый номер выкалывался на руке. Для этого в санпропускнике имелись татуировщики, как правило, с уголовным прошлым. Содрать пятиили шестизначное клеймо можно было лишь с кожей. На одежде заключенных, помимо номера, нашивался символ национальности: русский – буква «К», поляк – «Р» и т.п. На полосатой спине штрафников или потенциальных беглецов крепился красный круг, который должен был помочь конвою в прицельной стрельбе. Если узник тайком отпарывал красную метку, его ждала печь местного крематория.
В конце 80-х годов с началом исправительно-трудовых реформ нумерация зеков отошла в прошлое. «№ Г215» стал «осужденным Петренко», а «гражданин начальник» мог называться «Николай Алесаныч» или както в этом роде.
Тайное свойство гемоглобина
Эта любопытная история произошла в 1976 году в одной из ИТК Казахстана. О том, как зеки ухитрялись выбраться из камеры под видом трупа (почти по графу Монте-Кристо), я уже рассказывал. Дальше морга или зоны симулянту уйти не удавалось. Но в случае, приведенном ниже, беглец вырвался из зоны под видом тяжелобольного, готового в любую минуту закоченеть.
Ранним утром две тысячи зеков, окруженных солдатами-автоматчиками, двинулись в промышленную зону. Она располагалась в трех километрах от колонии и представляла собой громадное трехэтажное здание, которое к весне должно было называться ремонтно-механическим заводом. Успела ли братва к сроку – неизвестно, да и не столь важно.
В девять утра работа уже кипела вовсю: кран таскал блоки, сверху доносилась матерщина по поводу отсутствия цемента и неосторожного обращения с кирпичом, внизу мерно расхаживали бригадиры – синие от наколок рецидивисты в наутюженных брюках и без маек. К одному из них подошел молоденький лейтенант, прибывший в ИТК лишь три дня назад:
– Почему вы одеты не по форме?
Бригадир повел глазом в сторону офицерского погона и кратко, явно делая одолжение, выдавил:
– Так надо.
Спустя мгновенье он уже орал в толпу:
– На хера ты битый камень грузишь! Отваливай назад.
Лейтенант растерянно открыл рот, но похожий на иконостас зек уже отошел прочь. Новичок вопросительно взглянул на начальника конвоя, но тот лишь махнул рукой: не мешай, мол. Второй из бригадиров вдруг начал рвать чертежи и высказывать инженеру:
– Что ты начиркал, а? Ты потом здесь трубу не отведешь, мать твою. Дай сюда!
Блатарь отобрал у инженера лист бумаги, вынул из его кармана карандаш и начал что-то рисовать. Потом бросил:
– Давай на этаж три тонны цемента, понял?
Всю эту строительную потеху внезапно оборвали крики. Это упала балка перекрытия. Стальной швеллер и десятка три кирпичей сорвались с третьего этажа, сбив по пути одного из строителей. На крики и стон бросился офицер и двое солдат. Их взору открылась картина не для слабонервных. Грохнувшийся со второго этажа зек лежал так, будто бы рухнул позвоночником прямо на кучу кирпичей. Он, не мигая, смотрел вверх и, казалось, уже ни на что не реагировал. Раненый даже не стонал. Начальник конвоя с побелевшим лицом и дрожащей нижней губой еле слышно выжал:
– Врача.
Затем закричал:
– Есть тут врач?
Доктора, разумеется, не было. Поглазеть на ЧП пришли еще три солдата.
– По местам! – заорал на них капитан и приказал молоденькому лейтенанту разогнать всех любознательных. Через десять минут прибежала врач из санчасти и склонилась над телом. Зек впервые подал признак жизни, медленно скосив глаза. Живой! Жертвой оказался трижды судимый Тупайло, который лишь приступил к отбытию своего семилетнего срока за грабеж. Сорокалетняя женщина, которая даже не успела накинуть белый халат, взглянула вверх, туда, где еще недавно покоилась балка, и с ужасом перевела взор на груду кирпичей, на которой плашмя распростерся зек. Веки раненого затрепетали, он повернул голову, пытаясь чтото сказать. В следующую секунду из его приоткрытого рта потекла струйка крови. Женщина отпрянула. Офицер спросил:
– Что с ним?
– Может быть все, что угодно. Нельзя терять ни минуты. Срочно в машину.
Для госпитализации умирающего строителя выделили «РАФ». Укладкой тела на носилки руководил капитан. Загорелые блатные бригадиры вновь погнали зеков на стройработы. Когда передний край носилок приподнялся, чтобы войти в салон, изо рта зека вновь хлынула кровь.
– Осторожнее! – закричал впечатлительный лейтенант.
С горем пополам носилки запихнули в автомобиль. Рядом с жертвой присела врач, которой кто-то уже принес белый халат и саквояж. За руль сел сержант внутренней службы. В пути прыгающий на кочках Тупайло издал первый стон и широко открыл глаза. Затем забулькал и начал похрипывать. Врач сразу же приказала сбросить скорость, но зек не унимался. Наконец он беспомощно откинул голову и затих. Врач бросилась к саквояжу. В эту секунду Тупайло вскочил. В его руках блеснул нож и уперся в горло шофера. Движенье было настолько стремительным, что острие клинка глубоко царапнуло горло.
– Сидеть, падла вонючая! Заколю, как собаку.
Зек явно пошел на поправку. Его вид кроме ужаса вызвать уже ничего не мог. Окровавленное лицо, перекошенное злобной гримасой, изрыгало такие угрозы, что сержант даже боялся шелохнуться. От такой неожиданности врач едва не потеряла сознание. Она забилась в угол и дрожала всем телом. Ее руки продолжали судорожно перебирать пакеты и флаконы в открытом саквояже. Тупайло потребовал остановить машину, большим и указательным пальцами сдавил сержанту глазницы и, продолжая давить ножом, крикнул:
– Передай мне свой шпалер. Рыпнешься – подохнешь. И ты, сучка, тоже.
Сержант послушно и поспешно схватил автомат, лежавший на переднем сидении рядом с ним, и передал прикладом вперед. Оружие свалилось за спинку, на дно салона. Зек с размаху ударил шофера лбом об руль, затем схватил автомат и отпрянул назад. Рука передернула затвор. Врач затряслась и завопила. Не меняя положения, Тупайло открыл ногой дверь и, целясь сержанту в затылок, медленно выполз из салона.
– Выходите.
Никто не двинулся с места. Зек рванул дверь кабины и ударил бойца прикладом по лицу.
– Выходите!
Врач, готовая в любой миг рухнуть в обморок, покинула автомобиль. За ней влез сержант, держась за сломанную переносицу…
Тупайло задумал побег еще месяц назад, но блестящий план созрел лишь позавчера. Он не стал рисковать, продираясь сквозь проволочные заросли ИТК и нарываясь на пулю часового. Испытать свою судьбу зек решил на строительстве гражданских сооружений, где конвою можно было навязать свои правила игры. Когда кореш по кличке Репа шумно оторвал балку, Тупайло работал не на втором этаже, как заверяли охранников два каменщика, а внизу, в двух метрах от груды кирпичей, которую и выбирать-то не приходилось. Кирпичные обломки валялись сплошь и рядом. Комбинация оказалась сложнее, чем казалось вначале: перекрытие могло не рухнуть или же рухнуть не так, рядом мог оказаться невольный свидетель, который рано или поздно поделился бы своими наблюдениями с оперчастью, и, наконец, сам герой аварии должен был проявить потрясающую выдержку, с полчаса, а то и больше, валяясь перед врачами и циничными «вертухаями».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Сергей Петрович достал пистолет, передернул затвор и, уже не ставя его на предохранитель, положил в правый карман куртки. Затем открыл дверь, вышел из машины и подставил лицо легкому осеннему ветру. Солнце уже клонилось к горизонту. До встречи оставалось еще десять минут. Крюков закурил и принялся лениво рассматривать встречные машины. Беглый зек был давно лишен сентиментальности, однако, мысленно прощаясь с родными краями, почувствовал неприятный комок в горле.
Сзади послышался тихий визг тормозов, и бежевые «Жигули» остановились в двадцати шагах. В салоне сидело пятеро. Один из них (это был сотрудник колонии. знавший Крюкова в лицо и поспешивший допустить ошибку) нервно закричал из открытого окна:
– Крюков, сдавайся!
Бандит выстрелят навскидку, почти не целясь. Первая пуля легла в дверь автомобиля, вторая адресовалась бойцу, выскочившему из «Жигулей». Тот успел заметить направление ствола, смотрящего ему в лоб. Время слегка замедлилось, осознанность уступила место рефлексу. Боец уловил, как полыхнуло пламя, пуля раздробила предплечье, которым он прикрыл голову. От боли в глазах поплыли красные круги. Продолжая двигаться вперед, офицер перебросил пистолет в левую руку и выстрелил в Крюкова. Раненный в бедро зек бросился к толстому дереву, стоящему рядом, и при этом успел получить еще одну пулю – под лопатку. Его живучесть казалась невероятной. Укрывшись за дубом, он выстрелил еще трижды и в исступлении заменил обойму. Боли он не чувствовал. Чувствовал лишь злость. Злость на самого себя, гибнущего так дешево.
Четыре офицера бросились на землю, два из них сразу же принялись заползать с тыла. Пистолеты были переведены на автоматический режим, и началась «стрижка ушей»: зеку не давали высунуться из-за дерева, от которого в разные стороны летели щепки. Тем не менее Крюков успел засечь обходной маневр, присел, быстро сделал шаг в сторону и дважды выстрелил. Пули ранили офицера в живот. Сжав зубы, тот начал переползать.
Бандит вогнал в рукоятку последнюю обойму. Сидя на корточках, он скорее почувствовал, чем увидел, как обходят уже с левой стороны. Продолжая палить в кусты, он стал медленно отходить. Пуля обожгла плечо. Он вскрикнул от боли. Затем беспокойно оглянулся. Крюк напоминал затравленного волка, превратившись в живую мишень. Это была уже не игра, и даже не игра со смертью. Любая игра предполагает равновесие сил. Ему до такой степени захотелось жить, что он вскочил и бросился к дороге. Сразу же обожгло бедро, и пули засвистели возле головы.
Раненый боец, прижав ладонь к бедру, бросился за Крюковым. Быстро бежать он не мог, впрочем, как и сам раненый зек. Дорога была уже близко, и бандит бросился к проезжей части, к стоящим на обочине «Жигулям». В правой руке он все еще сжимал пистолет. Водитель «Жигулей» не успел мгновенно тронуться с места, но успел надавить фиксатор на двери. Зек взревел, рванул на себя дверь – та не поддалась. Заработал двигатель, и авто ушло вперед. Пистолетная рукоятка врезалась в боковое стекло. Второй удар пришелся в металлическую раму.
Крюков не оглядывался, но чувствовал, что смерть где-то рядом. Он перебежал дорогу и, прихрамывая. заспешил к ближайшей автобусной остановке. Там находились люди, и он надеялся взять заложника.
Офицер чувствовал, как что-то теплое струилось у него между пальцами. Ноги немели и подгибались. Появилась досада. Бандиту оставалась до остановки сотня метров. И боец рискнул. Он резко остановился, перевел дыхание и начал целиться. Крюкова будто бы кто-то толкнул. Офицер пробежал еще пару шагов и встал на колено. Пуля вошла зеку в спину и задела легкое. Тот застонал от бессильной злости и вновь бросился вперед. Остановка была уже в полусотне метров. Выстрелы привлекли внимание. Прохожие – кто со страхом, кто с интересом – наблюдали за происходящим.
Наконец Крюков оглянулся и завыл. Дальнейший его кросс был бессмысленным. Сразу два бойца были в двадцати шагах от него. Сергей Петрович улыбнулся, если можно было назвать улыбкой кривой перекос лица. Его побег близился к концу. Побег в преисподнюю. На большее он не рассчитывал…
Сразу две пули попали в зека: одна в ягодицу, другая – опять в спину. Зеленый газон качнулся в глазах. Крюков упал. Собрав последние силы, перевернулся на окровавленную спину и поднял «ТТ». Он улыбался. Последнюю пулю получил в сердце. На его лице так и застыла гримаса, напоминающая улыбку. Беглый зек Крюков отправлялся на тот свет в веселом настроении.
Нумерованные каналармейцы
Опознавательные знаки на форме заключенных имеют вековую историю. Во времена царской каторги ссыльным нашивался на спину знак в виде бубнового туза. Он служил для распознавания узников и затруднял побег. Этот четырехугольный лоскут имел свои требования. Прежде всего он отличался по цвету от самой одежды. На Сахалине туз поначалу был желтым (цвет забайкальских и амурских казаков), затем его стали делать черным. Кроме этого каторжанам, склонным к побегу, выбривалась половина головы. История сохранила и факты, когда на лбу пожизненного узника выжигались три буквы «КАТ» (каторжанин). Это можно расценивать как начало нательной символики в местах лишения свободы, своего рода предтечу татуировки. С годами магическое тавро утратило свою внутреннюю силу, к тузам и выбритым головам привыкли, а от знака на лбу отказались вовсе.
С развитием ГУЛАГа совершенствовалась и система учета зеков. Разрабатывались целые государственные программы по предотвращению побегов из мест лишения свободы. Эти изыскания, которые претендовали чуть ли не на отдельную науку, посвящались униформе, ежедневному пайку (чтобы боец трудового фронта думал не о таежных переходах, а о том, сможет ли он сегодня добрести до барака), заградительным и контрольным полосам и даже финансовому обращению между лагерями. В каждой зоне ГПУ были введены свои расчетные знаки, которые помогали лучшей изоляции этих лагерей. Едва человек – будь то зек, «вертухай» или даже сам начальник лагеря – преступал порог зоны, как у него изымались все советские деньги. Взамен выдавались расчетные квитанции, по которым и шел расчет за все товары и услуги внутри лагеря. Эта оригинальная мера препятствовала побегам и воспринималась на всех уровнях очень серьезно. За укрытие советских денег полагался расстрел (сотруднику лагеря – длительный срок). Но и к этой мере подходили избирательно. На Соловецких островах блатные авторитеты вовсю дулись в буру, рамс и стос на привычные им «хрусты», в то время как политзеков за такую дерзость ждала пуля. Охрана мирилась с подобной карточной ставкой и лишь изредка отбирала горку мятых бумажек, брошенных блатарями в банк. На Соловках уголовники имели особый статус: их размещали среди политзаключенных для «политического равновесия». Когда вору-рецидивисту удавался побег и его ловили (вне зоны с блатарями не церемонились и могли запросто пристрелить во время погони), то в его карманах нередко обнаруживали крупные денежные суммы, причем в полноценных рублях, а не квитанциях.
Расчетные квитанции печатались государственными типографиями на плотной бумаге и имели несколько знаков защиты, как правило, водяных. На соловецких бонах имелся даже герб Соловецких островов – слоник с буквой «У» на попоне. Этот ребус зеки разгадывали без труда: «СЛОН» – Соловецкие лагеря особого назначения, «У» – Управление. Такое денежное обращение в зонах ПТУ продолжалось долгие годы. Выпуски разных годов отличались подписями разных членов Коллегии ОГПУ – Г. Бокия, А. Когана, М. Бермана… Лагерные боны были отменены в начале 30-х годов, когда типографские мощности уже не могли угнаться за развитием тюремно-лагерной системы.
До 80-х годов каждый из заключенных имел свой порядковый номер, который он обязан был помнить в любое время суток и в любом состоянии. Видимо, решили перенять стройную систему регистрации, отлаженную в немецких концентрационных лагерях. Когда зек «отыграл на рояле» в оперчасти (то есть сдал свои отпечатки пальцев), ему присваивался номер, к примеру Г-357. Этот номер выводился мелом на темной дощечке, которую вешали на шею зека. В таком виде он представал в «фотоателье» оперчасти и фотографировался для тюремно-лагерного архива. Заключенному выдавались четыре белых полоски материи размером восемь на пятнадцать сантиметров. Эти тряпки он нашивал себе в места, обозначенные администрацией. Любопытно, что в системе Главного управления лагерей не было всероссийского стандарта. Номера могли крепиться в разных местах на одежде, но в большинстве случаев – на левой стороне груди, на спине, на шапке и ноге (иногда на рукаве).
На ватниках в этих местах заблаговременно проводилась порча. В лагерных мастерских имелись портные, которые тем и занимались, что вырезали фабричную ткань в форме квадрата, обнажая ватную подкладку. Беглый зек не мог скрыть это клеймо и выдать себя за вольняшку. Бывало, что место под номер вытравливалось хлоркой. Служебная инструкция требовала окликать спецконтингент лишь по номерам, забывая фамилию или, того хуже, имя и отчество. Начальники отрядов часто сбивались, путались в трехзначных метках и порой переходили на фамилии. В помощь надзирателям на каждом спальном месте зека прибивалась табличка с номером и фамилией. «Вертухай» мог зайти в барак среди ночи и, обнаружив пустую койку («чифирит гдето, падла»), просто записать номер, а не пускаться в расспросы.
В концентрационном ведомстве Генриха Гимлера узникам лагерей порядковый номер выкалывался на руке. Для этого в санпропускнике имелись татуировщики, как правило, с уголовным прошлым. Содрать пятиили шестизначное клеймо можно было лишь с кожей. На одежде заключенных, помимо номера, нашивался символ национальности: русский – буква «К», поляк – «Р» и т.п. На полосатой спине штрафников или потенциальных беглецов крепился красный круг, который должен был помочь конвою в прицельной стрельбе. Если узник тайком отпарывал красную метку, его ждала печь местного крематория.
В конце 80-х годов с началом исправительно-трудовых реформ нумерация зеков отошла в прошлое. «№ Г215» стал «осужденным Петренко», а «гражданин начальник» мог называться «Николай Алесаныч» или както в этом роде.
Тайное свойство гемоглобина
Эта любопытная история произошла в 1976 году в одной из ИТК Казахстана. О том, как зеки ухитрялись выбраться из камеры под видом трупа (почти по графу Монте-Кристо), я уже рассказывал. Дальше морга или зоны симулянту уйти не удавалось. Но в случае, приведенном ниже, беглец вырвался из зоны под видом тяжелобольного, готового в любую минуту закоченеть.
Ранним утром две тысячи зеков, окруженных солдатами-автоматчиками, двинулись в промышленную зону. Она располагалась в трех километрах от колонии и представляла собой громадное трехэтажное здание, которое к весне должно было называться ремонтно-механическим заводом. Успела ли братва к сроку – неизвестно, да и не столь важно.
В девять утра работа уже кипела вовсю: кран таскал блоки, сверху доносилась матерщина по поводу отсутствия цемента и неосторожного обращения с кирпичом, внизу мерно расхаживали бригадиры – синие от наколок рецидивисты в наутюженных брюках и без маек. К одному из них подошел молоденький лейтенант, прибывший в ИТК лишь три дня назад:
– Почему вы одеты не по форме?
Бригадир повел глазом в сторону офицерского погона и кратко, явно делая одолжение, выдавил:
– Так надо.
Спустя мгновенье он уже орал в толпу:
– На хера ты битый камень грузишь! Отваливай назад.
Лейтенант растерянно открыл рот, но похожий на иконостас зек уже отошел прочь. Новичок вопросительно взглянул на начальника конвоя, но тот лишь махнул рукой: не мешай, мол. Второй из бригадиров вдруг начал рвать чертежи и высказывать инженеру:
– Что ты начиркал, а? Ты потом здесь трубу не отведешь, мать твою. Дай сюда!
Блатарь отобрал у инженера лист бумаги, вынул из его кармана карандаш и начал что-то рисовать. Потом бросил:
– Давай на этаж три тонны цемента, понял?
Всю эту строительную потеху внезапно оборвали крики. Это упала балка перекрытия. Стальной швеллер и десятка три кирпичей сорвались с третьего этажа, сбив по пути одного из строителей. На крики и стон бросился офицер и двое солдат. Их взору открылась картина не для слабонервных. Грохнувшийся со второго этажа зек лежал так, будто бы рухнул позвоночником прямо на кучу кирпичей. Он, не мигая, смотрел вверх и, казалось, уже ни на что не реагировал. Раненый даже не стонал. Начальник конвоя с побелевшим лицом и дрожащей нижней губой еле слышно выжал:
– Врача.
Затем закричал:
– Есть тут врач?
Доктора, разумеется, не было. Поглазеть на ЧП пришли еще три солдата.
– По местам! – заорал на них капитан и приказал молоденькому лейтенанту разогнать всех любознательных. Через десять минут прибежала врач из санчасти и склонилась над телом. Зек впервые подал признак жизни, медленно скосив глаза. Живой! Жертвой оказался трижды судимый Тупайло, который лишь приступил к отбытию своего семилетнего срока за грабеж. Сорокалетняя женщина, которая даже не успела накинуть белый халат, взглянула вверх, туда, где еще недавно покоилась балка, и с ужасом перевела взор на груду кирпичей, на которой плашмя распростерся зек. Веки раненого затрепетали, он повернул голову, пытаясь чтото сказать. В следующую секунду из его приоткрытого рта потекла струйка крови. Женщина отпрянула. Офицер спросил:
– Что с ним?
– Может быть все, что угодно. Нельзя терять ни минуты. Срочно в машину.
Для госпитализации умирающего строителя выделили «РАФ». Укладкой тела на носилки руководил капитан. Загорелые блатные бригадиры вновь погнали зеков на стройработы. Когда передний край носилок приподнялся, чтобы войти в салон, изо рта зека вновь хлынула кровь.
– Осторожнее! – закричал впечатлительный лейтенант.
С горем пополам носилки запихнули в автомобиль. Рядом с жертвой присела врач, которой кто-то уже принес белый халат и саквояж. За руль сел сержант внутренней службы. В пути прыгающий на кочках Тупайло издал первый стон и широко открыл глаза. Затем забулькал и начал похрипывать. Врач сразу же приказала сбросить скорость, но зек не унимался. Наконец он беспомощно откинул голову и затих. Врач бросилась к саквояжу. В эту секунду Тупайло вскочил. В его руках блеснул нож и уперся в горло шофера. Движенье было настолько стремительным, что острие клинка глубоко царапнуло горло.
– Сидеть, падла вонючая! Заколю, как собаку.
Зек явно пошел на поправку. Его вид кроме ужаса вызвать уже ничего не мог. Окровавленное лицо, перекошенное злобной гримасой, изрыгало такие угрозы, что сержант даже боялся шелохнуться. От такой неожиданности врач едва не потеряла сознание. Она забилась в угол и дрожала всем телом. Ее руки продолжали судорожно перебирать пакеты и флаконы в открытом саквояже. Тупайло потребовал остановить машину, большим и указательным пальцами сдавил сержанту глазницы и, продолжая давить ножом, крикнул:
– Передай мне свой шпалер. Рыпнешься – подохнешь. И ты, сучка, тоже.
Сержант послушно и поспешно схватил автомат, лежавший на переднем сидении рядом с ним, и передал прикладом вперед. Оружие свалилось за спинку, на дно салона. Зек с размаху ударил шофера лбом об руль, затем схватил автомат и отпрянул назад. Рука передернула затвор. Врач затряслась и завопила. Не меняя положения, Тупайло открыл ногой дверь и, целясь сержанту в затылок, медленно выполз из салона.
– Выходите.
Никто не двинулся с места. Зек рванул дверь кабины и ударил бойца прикладом по лицу.
– Выходите!
Врач, готовая в любой миг рухнуть в обморок, покинула автомобиль. За ней влез сержант, держась за сломанную переносицу…
Тупайло задумал побег еще месяц назад, но блестящий план созрел лишь позавчера. Он не стал рисковать, продираясь сквозь проволочные заросли ИТК и нарываясь на пулю часового. Испытать свою судьбу зек решил на строительстве гражданских сооружений, где конвою можно было навязать свои правила игры. Когда кореш по кличке Репа шумно оторвал балку, Тупайло работал не на втором этаже, как заверяли охранников два каменщика, а внизу, в двух метрах от груды кирпичей, которую и выбирать-то не приходилось. Кирпичные обломки валялись сплошь и рядом. Комбинация оказалась сложнее, чем казалось вначале: перекрытие могло не рухнуть или же рухнуть не так, рядом мог оказаться невольный свидетель, который рано или поздно поделился бы своими наблюдениями с оперчастью, и, наконец, сам герой аварии должен был проявить потрясающую выдержку, с полчаса, а то и больше, валяясь перед врачами и циничными «вертухаями».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69