Никто не знает, как долго это продлится, но все собравшиеся там надеются, что все так и останется.
Фредди: Значит, так. Вот что мы теперь сделаем. Запишем обращение, а сами тоже пойдем туда. Поставим пленку со словами, за которыми следует песня «Путешествующий Вильбурус», и передача будет идти, не прекращаясь.
Джо: А вот наше обращение: «Идите на свет! Идите к западной части Центрального парка, любым путем попадите туда и встаньте в том месте, куда падает свет. А пока будете добираться туда, послушайте самую подходящую для дороги музыку. Увидимся с вами там, ребята». (Звучит мотив «Мы идем к свету».)
~~
Тусклый свет, просачивающийся из-за очередного поворота в туннеле.
Какой-то нездоровый свет. Раздражающий, бледный, вязкий, ядовито-зеленый, словно липкий налет на стенах туннеля, не отбрасывающий теней. Этот свет не вселяет никакой надежды, не помогает, наоборот, лишь подтверждает безраздельное господство ночи.
По мере того как Глэкен шел на это слабое мерцание, становилось холоднее, а в нос все сильнее бил едкий, горьковатый запах. Он зашел за поворот и остановился.
В центре огромной гранитной пещеры, не менее ста футов в поперечнике, новая плоть Расалома висела над пропастью, на дне которой слабо мерцал свет. Четыре колонны брали свое начало из углов пещеры и, выгибаясь, сходились в центре, образовывая над пропастью единое целое. К этому соединению был подвешен огромный, раздувающийся мешок размером с небольшой склад. В этой аморфной массе Глэкен не смог различить каких-то очертаний. Но он и без того знал, что перед ним Расалом, проходящий последний этап перерождения.
– Добро пожаловать в мои владения, Глэкен.
Глэкен ничего не ответил. Вместо этого он вскочил на одну из опор, в том месте, где она вырастала прямо из стены, и пошел к центру, туда, где в мешке болтался Расалом.
– Глэкен, подожди! Остановись! – судя по голосу, Расалом был близок к панике. – Что ты делаешь?
Глэкен, подняв меч, продолжал продвигаться к центру.
– Не делай этого, Глэкен! Я ведь совсем близко! Ты все разрушишь!
Глэкен не дошел до мешка какую-нибудь дюжину футов, когда поверхность опоры, по которой он шел, вдруг стала мягкой и сотни хоботков клейкой массой облепили его ноги, после чего застыли, превратившись в камень.
Глэкен напрягся, пытаясь выдернуть ноги, но они были схвачены намертво. Даже мечом он не смог разрубить эту массу и не мог двинуться с места, словно муха, прилипшая к клейкой ленте.
Мешок с Расаломом висел совсем близко, и на Глэкена, просвечивая сквозь пленку, пристально смотрел огромный глаз.
– Этого оказалось вполне достаточно, – сказал Расалом.
– Может быть, ты и прав, – ответил Глэкен.
Он перехватил рукоятку меча и поднял над головой, словно копье, нацелив острие в глаз. Расалом завизжал:
– Нет, Глэкен, подожди! Я помогу тебе!
– Я не пойду ни на какую сделку с тобой, Расалом.
Он завел руку назад для броска.
– Я снова сделаю ее здоровой!
Глэкен чуть замешкался и не смог удержаться от вопроса:
– Снова сделаешь здоровой? Кого?
– Твою женщину. Венгерскую еврейку, завладевшую твоим сердцем. Я верну ей разум – снова сделаю ее молодой.
– Нет, ты не сможешь этого сделать. Даже Дат-тай-вао...
– Я гораздо могущественнее этой игрушки. Теперь весь мир принадлежит мне, Глэкен. Когда я завершу свое превращение, то смогу делать все, что пожелаю. Я буду устанавливать свои законы, Глэкен. Все законы. И если скажу, что женщина по имени Магда должна снова стать тридцатилетней и быть абсолютно здоровой телом и духом, навсегда-навсегда, – то так тому и быть.
Магда... молодая, быстрая, здоровая – перед ним возникло видение: они вместе, такие же, какими были когда-то...
Он покачал головой:
– Нет, в таком мире мне это не нужно.
– Это будет не здесь, совсем в другом мире. Я дам тебе кусочек планеты, дам остров, даже целый архипелаг. Ты будешь им распоряжаться. Сможешь взять с собой некоторых друзей. Для вас там всегда будет светить солнце. Вы будете жить в прекрасной идиллии.
– А что станет со всем остальным миром?
– Остальной мир будет принадлежать мне. Ты должен признать меня хозяином в этом мире и выбросить оружие в пропасть. А потом я сделаю твою жизнь прекрасной.
На какое-то мгновение Глэкен задумался. Стоит ли ради исцеления Магды идти на все это? А Магда – ведь она никогда ему этого не простит. Она будет его презирать, испытывать к нему отвращение!
Он крепче сжал меч. «Не думаю».
Вложив в бросок всю свою силу, он метнул меч в мешок. Огромный глаз скрылся, и Расалом закричал:
– Нееееееееееееееееет!
Острие меча проткнуло пленку, вошло в нее примерно на фут и остановилось, вибрируя. Расалом завыл от боли, а в том месте, где меч вонзился в мешок, из него стала выливаться черная жидкость, которая попадала на лезвие, покрывая его толстым слоем, обволакивая, и в то же время затягивая рану, так что в конце концов виден стал только конец рукоятки, а весь меч увяз в густеющей черной массе.
Потом завывания сменились раскатами смеха.
Глаз снова стал виден сквозь пленку и безучастно смотрел на Глэкена.
– Ах, Глэкен, Глэкен. Ты хотел быть до конца благородным. И правильно сделал. Надеюсь, ты понимал, что никогда не увидишь той райской идиллии, которую я тебе обещал. Неужели ты действительно верил, что сможешь причинить мне вред? Здесь, в моей цитадели, в месте, где берет начало мое могущество? Твое высокомерие иногда просто невыносимо. Сейчас мне уже нельзя навредить, слишком поздно. Ты давно опоздал, Глэкен.
Глэкен снова попытался высвободить ноги, но не смог. Он набрал в легкие воздуха и не двигался, выжидая, прислушиваясь к ненавистному голосу, вещающему у него в сознании.
– И ты ведь знал, что уже поздно что-то изменить, Глэкен. Ты давно это знал. И все-таки взял меч и пришел, вместо того чтобы дождаться меня. Я не понимаю этого. Ты можешь объяснить мне причину своих безумных поступков, своего высокомерия? У нас с тобой есть немного времени. Говори.
– Если ответ не является для тебя очевидным, – сказал Глэкен, – то что бы я тебе сейчас ни сказал, ты все равно не сможешь понять. Куда мы пойдем отсюда?
– Мы подождем. Мое новое тело почти готово. К полночи превращение будет завершено. И когда я вылезу из своего кокона, то выберусь на поверхность, чтобы заняться кучкой твоих, единомышленников. А тебя оставлю здесь. И ты моими глазами увидишь, как я выпущу из твоих друзей кишки. А что касается твоей жены, то я сдержу свое обещание – прежде, чем она умрет, я верну ей молодость и разум. Нельзя, чтобы она ушла из жизни, так и не поняв, что происходит вокруг. А потом я вернусь за тобой. Вот тогда и начнется настоящая потеха.
Глэкен ничего не сказал. Бесполезно просить Расалома о пощаде, он все равно не сжалится ни над ним, ни над его друзьями. Поэтому Глэкен закрыл глаза и мечтал лишь о том, чтобы окаменеть и не дать леденящему страху завладеть его существом.
– А пока, я уверен, смогу закрыть ту маленькую брешь, которая образовалась в ночи, опустившейся на землю по моей воле. Уж слишком многим она доставляет радость. Представь, в какой ужас они придут, когда увидят, что свет исчезает, и все поймут, что станут легкой добычей для окруживших их ночных тварей. Да, эта мысль мне нравится. Мне самому стоило, пожалуй, придумать этот булавочный укол. Позволить тонкому лучику света блеснуть кое-где в разных частях мира, чтобы люди сбежались на свет, словно мотыльки на огонь, дать им надежду, чтобы потом снова уничтожить ее. Спасибо тебе, Глэкен. Ты придумал для меня новую игру.
~~
– Посмотрите, – сказал Билл. – Их там тысячи собрались.
Кэрол вернулась в квартиру Глэкена вместе со всеми и теперь через разбитые окна наблюдала за толпой, собравшейся внизу, прислушиваясь к шуму, который усиливался всякий раз, когда вновь прибывших встречали объятиями и одобрительными возгласами. Это был приятный шум, означавший, что люди понемногу приходят в себя от охватившего их страха. Некоторые смельчаки пошли вслед за лучом, просочившимся в Центральный парк, но их было не много и зашли они не очень далеко.
– Это все благодаря радио, – сказал Джек. – Единственная станция, которая по-прежнему вещает в городе, передает сообщение, призывающее всех сюда.
Внезапно внизу все стихло.
– Что там случилось? – спросил Билл.
У Кэрол тревожно забилось сердце, и она сжала его руку.
– Мне кажется, свет померк. Скажи, что я ошибаюсь, Билл. Скажи!
Билл посмотрел на нее, потом перевел взгляд на окна.
– Нет... Боюсь, ты права. Посмотри – он меркнет на глазах.
– Значит, Глэкен побежден, – послышался голос.
Все обернулись. Ник сидел на диване, там, где они оставили его, глядя на потухший камин.
– Глэкен проиграл. Расалом – хозяин положения.
– Глэкен... мертв? – это спросила Сильвия, подскочив к Нику. Кэрол удивила такая забота. Ей казалось, что Сильвия ненавидит Глэкена из-за Джеффи.
– Еще нет, – ответил Ник, – но скоро умрет. Сначала умрем мы. Потом он. Медленной смертью.
Кэрол услышала топот толпы, а потом крики ужаса. Она снова повернулась к окну, и ей вдруг показалось, что от этих отчаянных криков меркнет свет. С замиранием сердца наблюдала она, как день за окном переходит в вечерние сумерки.
Они боятся.
– Боятся! – закричала она. – Может быть, все из-за этого. – Вдруг она поняла, что нужно делать – по крайней мере, ей так показалось.
– Билл, Джек, все, кто здесь есть, – вниз. Немедленно!
Она не стала тратить времени на объяснение, не стала дожидаться лифта. Охваченная волнением, она с отчаянной решимостью сбежала на первый этаж, промчалась по коридору и выскочила на улицу, к толпе, различимой в сумеречном свете на тротуаре.
За ней бежали Билл и Джек. Потом Ба с Джеффи на руках, помогавший Сильвии пробираться через колышущуюся, охваченную паникой толпу. Кэрол привела их к парку, где проходила граница света и тьмы. Потом взяла за руку Билла и ещё какую-то незнакомую, насмерть перепуганную женщину.
– Я больше не стану бояться! – крикнула Кэрол в кромешную тьму, словно бросая ей вызов. Она еще крепче сжала руку женщины. – Скажите это, – настаивала она. – Я больше не стану бояться! Возьмите кого-нибудь за руку и повторяйте это как можно громче. – Она обернулась к Биллу: – Кричи и ты, Билл. И думай об этом. Возьми кого-нибудь за руку и заставь кричать то же самое!
Билл удивленно посмотрел на нее:
– Зачем? Какой в этом смысл?
– Делай, как я говорю! Ну, пожалуйста! У нас совсем мало времени.
Билл пожал плечами, но схватил за руку какого-то человека и стал повторять вслух:
– Я не стану больше бояться!
Темнокожая женщина, которую Кэрол держала за руку, взяла за руку молодого мужчину и то же самое говорила ему. Вдруг Кэрол обернулась и заметила Джека. Тот стоял позади нее с мрачным видом, скрестив руки на груди. Чуть поодаль она увидела Сильвию с таким же каменным лицом.
– Джек, давай! – уговаривала его Кэрол.
Он покачал головой:
– Все это ерунда. Дурацкое занятие для хиппи. Так же как всякие походы за мир в шестидесятых, которыми хотели сокрушить Пентагон. Криками вам не одолеть Расалома.
– Я это знаю, Джек. Но, может быть, мы хоть немного ему помешаем. Ведь все его силы направлены на то, чтобы запугать, изолировать нас друг от друга, разобщить, чтобы расселить на отдельные, охваченные страхом островки. Но посмотрите, что сейчас происходит. Один лучик света – и маленький остров переполнен людьми. Что, если мы откажемся теперь играть по его правилам? Что, если больше не захотим отсиживаться по нашим норкам и трястись от страха? Что, если все соберемся здесь и покажем, что нам наплевать на него? Тем самым мы пробьем брешь в той беспросветной ночи, на которую нас обрек Расалом. Может быть, мы сможем сохранить эту брешь. Может быть, мы даже сможем расширить ее. Ведь нам нечего терять!
– Да, терять нам нечего! – сказала Сильвия. Она схватила за руку Джека, потом Джеффи и крикнула, стиснув зубы: – Я больше не стану бояться, что бы ты ни вытворял.
В голосе Сильвии звучал вызов, и у Кэрол комок подступил к горлу.
– Давай, Джек, – сказала Сильвия. – Я тоже не очень в это верю, но в такой момент отказываться нельзя.
– Ну да черт с ним, – сказал Джек.
Похоже, ему было неловко повторять слова вместе со всеми, но он все-таки схватил за руку какую-то женщину и уговорил ее присоединиться к ним.
Скандирование становилось все более стройным, упорядоченным, ритмичным, оно охватывало все новых людей в толпе и набирало силу.
И вдруг вокруг посветлело чуть-чуть, все это заметили. В толпе раздались радостные возгласы, и теперь уже каждый обрел веру. Скандирующих стало вдвое больше, голоса зазвучали громче.
Кэрол засмеялась, в глазах у нее стояли слезы.
– Это подействовало! Черт возьми! Это подействовало!
Теперь уже все до единого кричали в полную силу своих легких. И свет становился все ярче. Он как бы набирал силу. Даже луч в той стороне, куда ушел Глэкен, в направлении Центрального парка, стал ярче.
Более того, границы света постепенно раздвигались, дюйм за дюймом приближаясь к парку, подпитывая луч, ведущий к трещине, так что вдоль него стали пробегать световые импульсы.
И все больше людей, привлеченных светом, подходили к толпе, растворялись в ней, сливая свои голоса с теми, кто бросал вызов Расалому.
* * *
Что-то произошло.
Расалом хранил молчание, что было ему несвойственно. Его огромное новое тело зашевелилось в оболочке. Пленка морщилась, словно мурашки пробегали по телу Расалома, а время от времени, когда он переворачивался внутри, начинала пузыриться.
Глэкен закрыл глаза и постарался оценить ситуацию. Он стоял неподвижно, напрягшись, и прислушивался.
Тепло.
Свет... сверху шел свет. Он не видел его, но чувствовал. Свет и тепло просачивались в землю над пещерой. А внизу...
Он обернулся и посмотрел в проход. Там, где была абсолютная темнота, виднелось слабое мерцание. Неужели это предвестник рассвета? Или это ему показалось?
Глэкен обернулся к своему извечному врагу:
– Что там творится наверху, Расалом? Скажи мне!
Но теперь была очередь Расалома молчать.
* * *
Сильвия наблюдала за событиями из окна второго этажа. Шум и давка в толпе напугали Джеффи, и ей пришлось увести его в дом.
Свет теперь был яркий, как днем, и луч становился все шире, распространяясь по улице во все стороны и приближаясь к парку. Толпа тоже разрасталась, свет и шум привлекли тысячи новых людей. Здесь можно было встретить любой цвет кожи, любой оттенок, от красного, желтого и черного, центральноафриканского, до абсолютно белого, норвежского типа.
Скандирование, которому Кэрол положила начало, продолжалось, становилось все громче и отчетливей. Многие люди пели и танцевали. Откуда-то появились два радиоприемника, и звуки музыки самых разных направлений – от рэпа до вальса привлекали все новых слушателей. Двое ребят пели «Счастливы вместе».
Сильвия поняла, что это давало не меньший эффект.
Если человек поет и танцует, ему не страшно, это ясно без слов. А снизу прямо из-под окна смутно доносились звуки другой мелодии, веселая компания старалась подстроиться под ритм песни «Чем ближе ты...».
Сильвия подумала об Алане, о том, как ему нравились старые мелодии, и заплакала.
О, Алан. Господи, как мне тебя не хватает! Тебе надо было здесь быть, а не мне. Ты любил людей больше, чем я. Лучше бы я умерла.
Алан... После того как он вышел из комы, в которую его ввергла Дат-тай-вао, Сильвия считала его неуязвимым. Непреложная истина – Алан всегда будет рядом с ней. Она даже не пыталась представить себе, как будет жить без него. И вот его не стало – нет ни тела, ни могилы, ни следов, он просто перестал существовать, и она даже не попрощалась с ним.
Она еще крепче прижала к себе Джеффи. Как все это несправедливо.
Какое-то время она винила в происшедшем Глэкена, но потом поняла, что он тоже заплатил ужасную цену. Она поняла это по его глазам, когда он взялся за рукоятку и велел ей увести Джеффи, – в них были гнев, отрешенность, усталая покорность. Тяжесть ответственности, которую он снова с такой неохотой взвалил на свои плечи, давила и на нее. Она не переставала раскаиваться в том, что столько всего наговорила ему в злобе.
А теперь, может быть, он тоже ушел от них.
Она наблюдала, как поток света приближается к парку. Сейчас он проник на Овечье Пастбище и почти достиг края пропасти. Неужели они победили? Или это пустые надежды?
Сильвия закрыла глаза и обняла Джеффи.
Если вы живы, Глэкен, то, находясь там, внизу, знайте – мы думаем о вас. И если в ваших силах что-то сделать, сделайте. Одолейте его, Глэкен. Не оставляйте его безнаказанным после того, что он сотворил с нами. Разделайтесь с ним!
~~
Действительно, в туннель просачивался свет. Теперь Глэкен был в этом уверен. Свет становился все ярче. А Расалом... Расалом пульсировал в своей амниотической оболочке.
Что происходит на поверхности?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Фредди: Значит, так. Вот что мы теперь сделаем. Запишем обращение, а сами тоже пойдем туда. Поставим пленку со словами, за которыми следует песня «Путешествующий Вильбурус», и передача будет идти, не прекращаясь.
Джо: А вот наше обращение: «Идите на свет! Идите к западной части Центрального парка, любым путем попадите туда и встаньте в том месте, куда падает свет. А пока будете добираться туда, послушайте самую подходящую для дороги музыку. Увидимся с вами там, ребята». (Звучит мотив «Мы идем к свету».)
~~
Тусклый свет, просачивающийся из-за очередного поворота в туннеле.
Какой-то нездоровый свет. Раздражающий, бледный, вязкий, ядовито-зеленый, словно липкий налет на стенах туннеля, не отбрасывающий теней. Этот свет не вселяет никакой надежды, не помогает, наоборот, лишь подтверждает безраздельное господство ночи.
По мере того как Глэкен шел на это слабое мерцание, становилось холоднее, а в нос все сильнее бил едкий, горьковатый запах. Он зашел за поворот и остановился.
В центре огромной гранитной пещеры, не менее ста футов в поперечнике, новая плоть Расалома висела над пропастью, на дне которой слабо мерцал свет. Четыре колонны брали свое начало из углов пещеры и, выгибаясь, сходились в центре, образовывая над пропастью единое целое. К этому соединению был подвешен огромный, раздувающийся мешок размером с небольшой склад. В этой аморфной массе Глэкен не смог различить каких-то очертаний. Но он и без того знал, что перед ним Расалом, проходящий последний этап перерождения.
– Добро пожаловать в мои владения, Глэкен.
Глэкен ничего не ответил. Вместо этого он вскочил на одну из опор, в том месте, где она вырастала прямо из стены, и пошел к центру, туда, где в мешке болтался Расалом.
– Глэкен, подожди! Остановись! – судя по голосу, Расалом был близок к панике. – Что ты делаешь?
Глэкен, подняв меч, продолжал продвигаться к центру.
– Не делай этого, Глэкен! Я ведь совсем близко! Ты все разрушишь!
Глэкен не дошел до мешка какую-нибудь дюжину футов, когда поверхность опоры, по которой он шел, вдруг стала мягкой и сотни хоботков клейкой массой облепили его ноги, после чего застыли, превратившись в камень.
Глэкен напрягся, пытаясь выдернуть ноги, но они были схвачены намертво. Даже мечом он не смог разрубить эту массу и не мог двинуться с места, словно муха, прилипшая к клейкой ленте.
Мешок с Расаломом висел совсем близко, и на Глэкена, просвечивая сквозь пленку, пристально смотрел огромный глаз.
– Этого оказалось вполне достаточно, – сказал Расалом.
– Может быть, ты и прав, – ответил Глэкен.
Он перехватил рукоятку меча и поднял над головой, словно копье, нацелив острие в глаз. Расалом завизжал:
– Нет, Глэкен, подожди! Я помогу тебе!
– Я не пойду ни на какую сделку с тобой, Расалом.
Он завел руку назад для броска.
– Я снова сделаю ее здоровой!
Глэкен чуть замешкался и не смог удержаться от вопроса:
– Снова сделаешь здоровой? Кого?
– Твою женщину. Венгерскую еврейку, завладевшую твоим сердцем. Я верну ей разум – снова сделаю ее молодой.
– Нет, ты не сможешь этого сделать. Даже Дат-тай-вао...
– Я гораздо могущественнее этой игрушки. Теперь весь мир принадлежит мне, Глэкен. Когда я завершу свое превращение, то смогу делать все, что пожелаю. Я буду устанавливать свои законы, Глэкен. Все законы. И если скажу, что женщина по имени Магда должна снова стать тридцатилетней и быть абсолютно здоровой телом и духом, навсегда-навсегда, – то так тому и быть.
Магда... молодая, быстрая, здоровая – перед ним возникло видение: они вместе, такие же, какими были когда-то...
Он покачал головой:
– Нет, в таком мире мне это не нужно.
– Это будет не здесь, совсем в другом мире. Я дам тебе кусочек планеты, дам остров, даже целый архипелаг. Ты будешь им распоряжаться. Сможешь взять с собой некоторых друзей. Для вас там всегда будет светить солнце. Вы будете жить в прекрасной идиллии.
– А что станет со всем остальным миром?
– Остальной мир будет принадлежать мне. Ты должен признать меня хозяином в этом мире и выбросить оружие в пропасть. А потом я сделаю твою жизнь прекрасной.
На какое-то мгновение Глэкен задумался. Стоит ли ради исцеления Магды идти на все это? А Магда – ведь она никогда ему этого не простит. Она будет его презирать, испытывать к нему отвращение!
Он крепче сжал меч. «Не думаю».
Вложив в бросок всю свою силу, он метнул меч в мешок. Огромный глаз скрылся, и Расалом закричал:
– Нееееееееееееееееет!
Острие меча проткнуло пленку, вошло в нее примерно на фут и остановилось, вибрируя. Расалом завыл от боли, а в том месте, где меч вонзился в мешок, из него стала выливаться черная жидкость, которая попадала на лезвие, покрывая его толстым слоем, обволакивая, и в то же время затягивая рану, так что в конце концов виден стал только конец рукоятки, а весь меч увяз в густеющей черной массе.
Потом завывания сменились раскатами смеха.
Глаз снова стал виден сквозь пленку и безучастно смотрел на Глэкена.
– Ах, Глэкен, Глэкен. Ты хотел быть до конца благородным. И правильно сделал. Надеюсь, ты понимал, что никогда не увидишь той райской идиллии, которую я тебе обещал. Неужели ты действительно верил, что сможешь причинить мне вред? Здесь, в моей цитадели, в месте, где берет начало мое могущество? Твое высокомерие иногда просто невыносимо. Сейчас мне уже нельзя навредить, слишком поздно. Ты давно опоздал, Глэкен.
Глэкен снова попытался высвободить ноги, но не смог. Он набрал в легкие воздуха и не двигался, выжидая, прислушиваясь к ненавистному голосу, вещающему у него в сознании.
– И ты ведь знал, что уже поздно что-то изменить, Глэкен. Ты давно это знал. И все-таки взял меч и пришел, вместо того чтобы дождаться меня. Я не понимаю этого. Ты можешь объяснить мне причину своих безумных поступков, своего высокомерия? У нас с тобой есть немного времени. Говори.
– Если ответ не является для тебя очевидным, – сказал Глэкен, – то что бы я тебе сейчас ни сказал, ты все равно не сможешь понять. Куда мы пойдем отсюда?
– Мы подождем. Мое новое тело почти готово. К полночи превращение будет завершено. И когда я вылезу из своего кокона, то выберусь на поверхность, чтобы заняться кучкой твоих, единомышленников. А тебя оставлю здесь. И ты моими глазами увидишь, как я выпущу из твоих друзей кишки. А что касается твоей жены, то я сдержу свое обещание – прежде, чем она умрет, я верну ей молодость и разум. Нельзя, чтобы она ушла из жизни, так и не поняв, что происходит вокруг. А потом я вернусь за тобой. Вот тогда и начнется настоящая потеха.
Глэкен ничего не сказал. Бесполезно просить Расалома о пощаде, он все равно не сжалится ни над ним, ни над его друзьями. Поэтому Глэкен закрыл глаза и мечтал лишь о том, чтобы окаменеть и не дать леденящему страху завладеть его существом.
– А пока, я уверен, смогу закрыть ту маленькую брешь, которая образовалась в ночи, опустившейся на землю по моей воле. Уж слишком многим она доставляет радость. Представь, в какой ужас они придут, когда увидят, что свет исчезает, и все поймут, что станут легкой добычей для окруживших их ночных тварей. Да, эта мысль мне нравится. Мне самому стоило, пожалуй, придумать этот булавочный укол. Позволить тонкому лучику света блеснуть кое-где в разных частях мира, чтобы люди сбежались на свет, словно мотыльки на огонь, дать им надежду, чтобы потом снова уничтожить ее. Спасибо тебе, Глэкен. Ты придумал для меня новую игру.
~~
– Посмотрите, – сказал Билл. – Их там тысячи собрались.
Кэрол вернулась в квартиру Глэкена вместе со всеми и теперь через разбитые окна наблюдала за толпой, собравшейся внизу, прислушиваясь к шуму, который усиливался всякий раз, когда вновь прибывших встречали объятиями и одобрительными возгласами. Это был приятный шум, означавший, что люди понемногу приходят в себя от охватившего их страха. Некоторые смельчаки пошли вслед за лучом, просочившимся в Центральный парк, но их было не много и зашли они не очень далеко.
– Это все благодаря радио, – сказал Джек. – Единственная станция, которая по-прежнему вещает в городе, передает сообщение, призывающее всех сюда.
Внезапно внизу все стихло.
– Что там случилось? – спросил Билл.
У Кэрол тревожно забилось сердце, и она сжала его руку.
– Мне кажется, свет померк. Скажи, что я ошибаюсь, Билл. Скажи!
Билл посмотрел на нее, потом перевел взгляд на окна.
– Нет... Боюсь, ты права. Посмотри – он меркнет на глазах.
– Значит, Глэкен побежден, – послышался голос.
Все обернулись. Ник сидел на диване, там, где они оставили его, глядя на потухший камин.
– Глэкен проиграл. Расалом – хозяин положения.
– Глэкен... мертв? – это спросила Сильвия, подскочив к Нику. Кэрол удивила такая забота. Ей казалось, что Сильвия ненавидит Глэкена из-за Джеффи.
– Еще нет, – ответил Ник, – но скоро умрет. Сначала умрем мы. Потом он. Медленной смертью.
Кэрол услышала топот толпы, а потом крики ужаса. Она снова повернулась к окну, и ей вдруг показалось, что от этих отчаянных криков меркнет свет. С замиранием сердца наблюдала она, как день за окном переходит в вечерние сумерки.
Они боятся.
– Боятся! – закричала она. – Может быть, все из-за этого. – Вдруг она поняла, что нужно делать – по крайней мере, ей так показалось.
– Билл, Джек, все, кто здесь есть, – вниз. Немедленно!
Она не стала тратить времени на объяснение, не стала дожидаться лифта. Охваченная волнением, она с отчаянной решимостью сбежала на первый этаж, промчалась по коридору и выскочила на улицу, к толпе, различимой в сумеречном свете на тротуаре.
За ней бежали Билл и Джек. Потом Ба с Джеффи на руках, помогавший Сильвии пробираться через колышущуюся, охваченную паникой толпу. Кэрол привела их к парку, где проходила граница света и тьмы. Потом взяла за руку Билла и ещё какую-то незнакомую, насмерть перепуганную женщину.
– Я больше не стану бояться! – крикнула Кэрол в кромешную тьму, словно бросая ей вызов. Она еще крепче сжала руку женщины. – Скажите это, – настаивала она. – Я больше не стану бояться! Возьмите кого-нибудь за руку и повторяйте это как можно громче. – Она обернулась к Биллу: – Кричи и ты, Билл. И думай об этом. Возьми кого-нибудь за руку и заставь кричать то же самое!
Билл удивленно посмотрел на нее:
– Зачем? Какой в этом смысл?
– Делай, как я говорю! Ну, пожалуйста! У нас совсем мало времени.
Билл пожал плечами, но схватил за руку какого-то человека и стал повторять вслух:
– Я не стану больше бояться!
Темнокожая женщина, которую Кэрол держала за руку, взяла за руку молодого мужчину и то же самое говорила ему. Вдруг Кэрол обернулась и заметила Джека. Тот стоял позади нее с мрачным видом, скрестив руки на груди. Чуть поодаль она увидела Сильвию с таким же каменным лицом.
– Джек, давай! – уговаривала его Кэрол.
Он покачал головой:
– Все это ерунда. Дурацкое занятие для хиппи. Так же как всякие походы за мир в шестидесятых, которыми хотели сокрушить Пентагон. Криками вам не одолеть Расалома.
– Я это знаю, Джек. Но, может быть, мы хоть немного ему помешаем. Ведь все его силы направлены на то, чтобы запугать, изолировать нас друг от друга, разобщить, чтобы расселить на отдельные, охваченные страхом островки. Но посмотрите, что сейчас происходит. Один лучик света – и маленький остров переполнен людьми. Что, если мы откажемся теперь играть по его правилам? Что, если больше не захотим отсиживаться по нашим норкам и трястись от страха? Что, если все соберемся здесь и покажем, что нам наплевать на него? Тем самым мы пробьем брешь в той беспросветной ночи, на которую нас обрек Расалом. Может быть, мы сможем сохранить эту брешь. Может быть, мы даже сможем расширить ее. Ведь нам нечего терять!
– Да, терять нам нечего! – сказала Сильвия. Она схватила за руку Джека, потом Джеффи и крикнула, стиснув зубы: – Я больше не стану бояться, что бы ты ни вытворял.
В голосе Сильвии звучал вызов, и у Кэрол комок подступил к горлу.
– Давай, Джек, – сказала Сильвия. – Я тоже не очень в это верю, но в такой момент отказываться нельзя.
– Ну да черт с ним, – сказал Джек.
Похоже, ему было неловко повторять слова вместе со всеми, но он все-таки схватил за руку какую-то женщину и уговорил ее присоединиться к ним.
Скандирование становилось все более стройным, упорядоченным, ритмичным, оно охватывало все новых людей в толпе и набирало силу.
И вдруг вокруг посветлело чуть-чуть, все это заметили. В толпе раздались радостные возгласы, и теперь уже каждый обрел веру. Скандирующих стало вдвое больше, голоса зазвучали громче.
Кэрол засмеялась, в глазах у нее стояли слезы.
– Это подействовало! Черт возьми! Это подействовало!
Теперь уже все до единого кричали в полную силу своих легких. И свет становился все ярче. Он как бы набирал силу. Даже луч в той стороне, куда ушел Глэкен, в направлении Центрального парка, стал ярче.
Более того, границы света постепенно раздвигались, дюйм за дюймом приближаясь к парку, подпитывая луч, ведущий к трещине, так что вдоль него стали пробегать световые импульсы.
И все больше людей, привлеченных светом, подходили к толпе, растворялись в ней, сливая свои голоса с теми, кто бросал вызов Расалому.
* * *
Что-то произошло.
Расалом хранил молчание, что было ему несвойственно. Его огромное новое тело зашевелилось в оболочке. Пленка морщилась, словно мурашки пробегали по телу Расалома, а время от времени, когда он переворачивался внутри, начинала пузыриться.
Глэкен закрыл глаза и постарался оценить ситуацию. Он стоял неподвижно, напрягшись, и прислушивался.
Тепло.
Свет... сверху шел свет. Он не видел его, но чувствовал. Свет и тепло просачивались в землю над пещерой. А внизу...
Он обернулся и посмотрел в проход. Там, где была абсолютная темнота, виднелось слабое мерцание. Неужели это предвестник рассвета? Или это ему показалось?
Глэкен обернулся к своему извечному врагу:
– Что там творится наверху, Расалом? Скажи мне!
Но теперь была очередь Расалома молчать.
* * *
Сильвия наблюдала за событиями из окна второго этажа. Шум и давка в толпе напугали Джеффи, и ей пришлось увести его в дом.
Свет теперь был яркий, как днем, и луч становился все шире, распространяясь по улице во все стороны и приближаясь к парку. Толпа тоже разрасталась, свет и шум привлекли тысячи новых людей. Здесь можно было встретить любой цвет кожи, любой оттенок, от красного, желтого и черного, центральноафриканского, до абсолютно белого, норвежского типа.
Скандирование, которому Кэрол положила начало, продолжалось, становилось все громче и отчетливей. Многие люди пели и танцевали. Откуда-то появились два радиоприемника, и звуки музыки самых разных направлений – от рэпа до вальса привлекали все новых слушателей. Двое ребят пели «Счастливы вместе».
Сильвия поняла, что это давало не меньший эффект.
Если человек поет и танцует, ему не страшно, это ясно без слов. А снизу прямо из-под окна смутно доносились звуки другой мелодии, веселая компания старалась подстроиться под ритм песни «Чем ближе ты...».
Сильвия подумала об Алане, о том, как ему нравились старые мелодии, и заплакала.
О, Алан. Господи, как мне тебя не хватает! Тебе надо было здесь быть, а не мне. Ты любил людей больше, чем я. Лучше бы я умерла.
Алан... После того как он вышел из комы, в которую его ввергла Дат-тай-вао, Сильвия считала его неуязвимым. Непреложная истина – Алан всегда будет рядом с ней. Она даже не пыталась представить себе, как будет жить без него. И вот его не стало – нет ни тела, ни могилы, ни следов, он просто перестал существовать, и она даже не попрощалась с ним.
Она еще крепче прижала к себе Джеффи. Как все это несправедливо.
Какое-то время она винила в происшедшем Глэкена, но потом поняла, что он тоже заплатил ужасную цену. Она поняла это по его глазам, когда он взялся за рукоятку и велел ей увести Джеффи, – в них были гнев, отрешенность, усталая покорность. Тяжесть ответственности, которую он снова с такой неохотой взвалил на свои плечи, давила и на нее. Она не переставала раскаиваться в том, что столько всего наговорила ему в злобе.
А теперь, может быть, он тоже ушел от них.
Она наблюдала, как поток света приближается к парку. Сейчас он проник на Овечье Пастбище и почти достиг края пропасти. Неужели они победили? Или это пустые надежды?
Сильвия закрыла глаза и обняла Джеффи.
Если вы живы, Глэкен, то, находясь там, внизу, знайте – мы думаем о вас. И если в ваших силах что-то сделать, сделайте. Одолейте его, Глэкен. Не оставляйте его безнаказанным после того, что он сотворил с нами. Разделайтесь с ним!
~~
Действительно, в туннель просачивался свет. Теперь Глэкен был в этом уверен. Свет становился все ярче. А Расалом... Расалом пульсировал в своей амниотической оболочке.
Что происходит на поверхности?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47