Дарсия развернула телеграмму и уставилась на нее, не в силах поверить тому, что там было написано:
Хозяин тяжело ранен.
Пожалуйста, приезжайте немедленно
на виллу Веста, Рим.
Бриггс.
Со сдавленным криком Дарсия вскочила с кровати и побежала по коридору в спальню маркизы…
Три часа спустя, они уже ехали в поезде Лондон — Дувр, который отправлялся от вокзала Виктории в 9.30 утра и расписание которого было составлено с учетом отхода судов из Дувра.
— Что же могло случиться? — снова и снова спрашивала Дарсия маркизу.
Ни та, ни другая не могли найти разумного объяснения тому, что произошло.
Отъезд проходил в колоссальной спешке, и тут, как всегда, мистер Кертис был неоценим.
Он связался с агентом, которого хорошо знал и ценил за компетентность, и к тому времени, когда Дарсия и маркиза закончили сборы, билеты были уже куплены, заказана отдельная каюта на пароход через Ла-Манш, а также купе в поезде, который должен был доставить их из Франции в Италию.
— Уверен, что мистер Тернбул, который будет сопровождать вас от Дувра, мадемуазель, — сказал мистер Кертис Дарсии, — присмотрит за вами так, как этого желал бы сам лорд Роули.
— Если Бриггс послал за мной, значит, рана серьезная, — слабым голосом сказала Дарсия.
— Надеюсь, к тому времени, когда вы приедете в Рим, мадемуазель, все будет не так плохо, как вы предполагаете, — тихо ответил Кертис.
Дарсия чувствовала, что он, так же как и она, молил Бога, чтобы везение лорда Роули, уже вошедшее в поговорку, помогло бы ему оправиться после ранения и выжить, несмотря на любые раны.
Затем, неожиданно вспомнив события прошлого вечера, Дарсия отвела Кертиса в сторону, чтобы их не могли услышать, и спросила:
— Вы уже заплатили актеру, который играл роль мистера Куинси?
— Он был очень доволен, мадемуазель, своим гонораром.
— Он хорошо справился с ролью.
Дарсия хотела сказать еще что-то, но маркиза ее позвала, напомнив, что уже пора отправляться, и они поспешила в карету, которая отвезла их на вокзал.
Позже Дарсия с трудом могла вспомнить подробности их долгого, выматывающего путешествия, к конце концов закончившегося прибытием в Рим.
Все, что она помнила, была ни на миг не отпускавшая ее тревога за отца, которая росла с каждой милей, и причинявшая ей мучительную боль страстная тоска по графу.
Она знала, что, вызывая ее из Англии, судьба еще раз вмешалась в игру, и именно судьба распорядилась, еще до того, как Дарсия приняла какое-нибудь решение, что она должна уйти из жизни графа навсегда.
«Я никогда больше его не увижу, — печально думала Дарсия, — и никогда не увижу завершенным этот шедевр, его дом».
Она мучилась от сознания, что если она не приедет к нему, он сначала расстроится, потом, возможно, рассердится — а потом скорее всего забудет о ней и только иногда, взглянув на клетку Синей птицы или «Венеру, Меркурия и Купидона» в Голубой гостиной, что-нибудь вспомнит.
Потом у него появится жена, и они будут вместе завтракать в украшенной резными панелями комнате и пользоваться гардеробной рядом с его кабинетом. Дарсия постепенно перестанет быть для него даже мимолетным воспоминанием.
Все в ней тосковало об оставленной там, в Англии, единственной надежде на счастье. Было бы лучше, если бы она никогда не встречала графа. Но прошлого не вернешь, и нельзя перевести стрелки часов назад. Придется научиться жить без него, хотя в тот момент Дарсия не могла себе этого представить.
Возможно, говорила она себе, теперь, после ранения, отец поймет, что нуждается в ней, и разрешит ей остаться с ним.
Дарсия подумала, что он непременно бы разрешил ей остаться, расскажи она ему правду о том, что случилось.
Он, конечно бы, рассердился, но в конце концов понял, что теперь бесполезно строить какие-то планы в отношении ее престижного замужества, поскольку она дала клятву выйти замуж лишь по любви. А Дарсия твердо знала, что никогда не сможет полюбить кого-нибудь так, как полюбила графа. Эта любовь была словно огненными буквами вписана в книгу ее жизни.
После бессонных ночей в душном купе Дарсия выглядела ужасно бледной. Мистер Тернбул сделал все возможное, чтобы путешествие было комфортным, но он не мог изменить погоду. К тому же путь был неблизкий, а они торопились и поэтому ехали без остановок.
И вот они в Риме. Над Вечным городом возвышался купол собора Святого Петра, освещенный солнцем; Тибр катил свои воды. Карета, запряженная великолепными лошадьми — всегдашней гордостью отца, — ждала на вокзале, чтобы поскорее отвезти их на место. Она пронеслась по городу, взлетела на холм и остановилась у виллы Веста.
Ослепительно белая, поражающая своими архитектурными формами, она была, как подумала Дарсия, одним из самых импозантных домовладений отца, разбросанных по всему миру.
Дарсия была здесь около восьми лет назад, и ее тогда еще поразили яркие цветы в саду и контраст белоснежного здания с темной зеленью кипарисов, устремленных в небо, как пики часовых-великанов.
Но сейчас она ни о чем не могла думать, кроме своего отца, и, не дожидаясь, пока карета совсем остановится, выпрыгнула из нее навстречу Бриггсу, который ждал их около входа.
— Что с papa?
Дарсия со страхом задала этот вопрос.
— Он жив, мисс Дарсия, — ответил Бриггс, — и хочет вас видеть.
Оглянувшись, Дарсия увидела, что маркиза идет за ней. По широкой лестнице, ведущей из прохладного холла, Бриггс провел их наверх.
— Что произошло? — спросила Дарсия.
— На него напали, мисс Дарсия. Двое убийц, нанятых одним итальянским аристократом, которому самому не хватило мужества вызвать вашего отца на дуэль.
В ужасе Дарсия вскрикнула.
Она слишком ясно догадывалась, что могло заставить итальянца нанять этих головорезов.
Сколько она себя помнила, всегда находились мужья или любовники, ненавидевшие лорда Роули за его успехи у женщин, которых они считали своими. Он дрался на дуэли по меньшей мере шесть раз. А однажды, Дарсия была тогда еще совсем маленькой, предложил своему противнику сразиться в кулачном бою и победил, хотя и ему немало досталось.
А сейчас — подлый, трусливый удар из-за угла. Отца не мог не возмутить такой неспортивный, недостойный джентльмена способ улаживать споры, даже если бы он не был ранен.
Поднявшись по лестнице, они пошли по открытой галерее. Дарсия спросила:
— Он очень плох?
Бриггс уже подошел к двери, которая, как Дарсия знала, вела в спальню отца, но остановился, и по выражению его глаз она поняла все раньше, чем он заговорил:
— Боюсь, что надежды нет, мисс Дарсия. Он держался только потому, что ждал вас.
Прежде чем Дарсия смогла что-нибудь сказать, Бриггс открыл дверь, и ей пришлось войти в спальню. Маркиза осталась в коридоре.
Жалюзи были опущены, и в комнате царил полумрак. Дарсия подошла к великолепной резной кровати, когда-то украшавшей один из королевских дворцов. При ее приближении монашенка-сиделка, которая ухаживала за отцом, встала и молча удалилась.
— Папа!
Дарсия позвала тихо, почти шепотом, но лорд Роули услышал и повернул голову в ее сторону. Он был очень бледен, но все равно поразительно красив, и в его облике еще оставалось что-то от того повесы Роули, которого женщины считали неотразимым.
— Дар… сия! — еле слышно проговорил лорд. Он раскрыл ладонь, и она вложила руку в его пальцы.
— Дорогой отец, я приехала так быстро, как только могла.
Она наклонилась и поцеловала его. Щека была такая холодная, словно жизнь уже покинула его.
— Я… хотел… видеть тебя, — с большим трудом произнес лорд Роули.
— Я здесь, — сказала Дарсия, — но, papa, пожалуйста, поправляйтесь. Я не могу потерять вас.
— Лучше… умереть теперь, когда жизнь еще… приносит радость… чем стать старым и… никому не нужным.
— Но я хочу, чтобы вы… были со мной! — запротестовала Дарсия. — Если вы… умрете, papa… я останусь совсем одна.
Отец закрыл глаза, но его слабеющая рука продолжала сжимать пальцы Дарсии. Немного передохнув, он смог спросить:
— Ты нашла… кого-нибудь… достойного… твоей любви?
Дарсия вздохнула, борясь с желанием рассказать ему правду о том, что она полюбила и потеряла свою любовь. Но она знала, что это его расстроит, и поэтому сказала только:
— Да, папа. Я люблю одного человека так же сильно, как ты любил маму.
Губы лорда Роули тронула улыбка. Он с усилием произнес:
— Кто… он?
— Граф Керкхэмптон. Ты помнишь его? Он гостил у нас, когда я была маленькой. Я тогда еще прибежала в столовую, чтобы поцеловать вас и пожелать спокойной ночи…
— Отличный… спортсмен. Я рад за тебя… крошка. Такого… мужа… я бы и желал… тебе.
Дарсии захотелось крикнуть, что, хотя она любит графа, ей никогда не удастся выйти за него замуж. Но она промолчала, сказав себе, что отец должен умереть счастливым, а все остальное не имеет значения.
У двери послышался легкий шорох, и в спальню вошла маркиза. Она подошла к кровати и остановилась с другой стороны. Госпожа де Бьюлак постояла, глядя на лорда Роули, а потом перекрестилась и опустилась на колени, шепча молитву. Потом, не говоря ни слова, она встала и снова оставила девушку наедине с отцом.
Прошло, должно быть, десять или пятнадцать минут, и вдруг Дарсия почувствовала, что рука отца слабеет и жизнь покидает его.
— Папа! — встрепенувшись, с настойчивой мольбой закричала она. — Папа!
Веки его слегка дрогнули. Он прошептал едва слышно:
— Прощай… моя… куколка… — Его пальцы разжались, и рука безжизненно повисла.
Несколько мгновений Дарсия не могла осознать, что отец умер.
К кровати неслышно подошла монашка. Дарсия, поняв, что надежды больше нет, упала на колени и прижалась лицом к холодеющей щеке отца…
Дарсия вышла на террасу, обращенную к городу. Фиолетовые тени от кипарисов удлинились и стали еще темнее, дневная жара начала спадать.
На похоронах было невыносимо жарко. Хоронили лорда Роули на небольшом кладбище при англиканской церкви. Венки и цветы, присланные друзьями и знакомыми, казалось, заполонили его целиком.
Церемония была объявлена только для членов семьи, но, кроме маркизы и Дарсии, на кладбище собралась целая толпа людей, которых девушка никогда не знала, но которые, видимо, любили ее отца.
Было много красивых женщин, мужчин его возраста и более молодых, хорошо известных в спортивном мире. Кроме того, словно считая себя членами его семьи, приехали представители всех знатных итальянских семей, которые чествовали и восхищались лордом Роули еще тогда, когда он впервые приехал в Италию.
Было невозможно, даже если бы она захотела, отказать всем этим людям, и, кроме того, Дарсия подумала, что отец, всегда окруженный друзьями, хотел бы быть с ними до конца.
Теперь все было кончено, и ей предстояло продолжить свой путь по этой опустевшей без него жизни… Продолжить его совсем одной.
Когда последняя карета покинула виллу и слуги принялись за уборку в большой столовой с белыми колоннами, маркиза поднялась наверх в свою спальню, потому что не могла более прятать слез.
И она, и Дарсия старались держать себя в руках во время похоронной церемонии.
«Papa не одобрил бы, что я плачу на публике», — сказала себе Дарсия, вспомнив, что слезы всегда его раздражали.
— Женщины пользуются ими как средством добиться своих целей, — не раз говорил он ей.
Когда Дарсия была совсем маленькой, он сажал ее на колени и учил:
— Смейся, крошка, когда ты смеешься, ты становишься еще очаровательней, а как будущая женщина ты должна знать, что истинное предназначение женщины — дарить людям радость.
Во время похорон Дарсии все время казалось, что отец где-то рядом, подсчитывает число друзей, отдает должное прекрасным цветам, которые они прислали, и посмеивается над теми, кто полагает, что жизнь кончается за могилой.
Какая несправедливость, что такой жизнелюбивый и жизнерадостный человек ушел из этого мира! Ей будет невыносимо тяжело жить без него. «Что же мне делать теперь, когда я совсем одна, papa?» — сетовала Дарсия.
Она запоздало жалела, что не успела рассказать ему о своих бедах и попросить у него совета.
«Что бы он мне посоветовал?» — думала она снова и снова.
Воспоминание о графе приносило ей такое страдание, что порой она удивлялась, почему не умирает от такой невыносимой боли.
Дарсия спустилась с террасы и немного прошла вдоль нее, так чтобы ее не было видно из окон. Остановившись между двумя кипарисами, она смотрела вниз, на долину. Внезапно этот вид напомнил ей другой пейзаж, тот, что она не могла забыть с тех самых пор, когда впервые увидела его из окон строящегося дома графа Керкхэмптона.
Это была последняя капля. Силы окончательно оставили Дарсию, она не могла больше сдерживаться. Закрыв руками лицо, она пыталась остановить слезы, хотя и знала, что это бесполезно.
Уткнувшись в ладони, она стояла и плакала, как вдруг кто-то подошел к ней и крепко обнял.
Она сразу же поняла, кто это, и, чувствуя себя еще несчастнее, разрыдалась в его объятиях, всхлипывая и дрожа, как ребенок.
— Успокойся, родная моя, успокойся, все хорошо. Ей казалось, что это сон и во сне она слышит его голос, но постепенно она успокоилась. Никогда еще она не чувствовала себя под такой надежной защитой.
— Не плачь, моя любимая, — сказал граф. — Я не в силах видеть тебя такой несчастной.
— Папа… умер! — сквозь слезы выговорила Дарсия.
— Я уже знаю, — мягко произнес он. — Мне тоже будет его не хватать. Он был счастливейшим человеком среди всех, кого я знал в своей жизни, и всем дарил частицу своего неисчерпаемого жизнелюбия.
Это было совсем не то, что Дарсия предполагала услышать о своем отце от графа, и она подняла мокрое от слез лицо, словно хотела убедиться, что это и вправду не сон.
В его глазах светилась такая доброта и такое сочувствие, какого она никогда ни у кого не встречала. Он еще крепче прижал ее к себе и с нежностью спросил:
— Ты сказала отцу, что мы значим друг для друга?
И опять она поняла, что каким-то непостижимым образом они легко читают мысли друг друга и слова им просто не нужны.
Ей было трудно говорить, и она лишь кивнула головой.
— Ты сказала ему, что я люблю тебя? — настойчиво переспросил граф.
— Я… сказала…. что… я полюбила вас.
И опять, вспомнив о безнадежности своей любви, она спрятала лицо у него на груди и спросила приглушенным голосом:
— Как… вы здесь… оказались?
— Как ты могла так жестоко со мной поступить — уехать, не предупредив, куда и почему?
Дарсия ответила не сразу, а когда заговорила, голос ее был таким тихим, что он едва различил слова:
— Я… не собиралась больше… встречаться с вами…
— Я это подозревал, — сказал граф. — По правде говоря, я понял это уже в тот вечер, когда ты ушла, старательно избегая ответа на мой вопрос.
Дарсия чувствовала, что вся дрожит, но нашла в себе силы сказать:
— Я… не могу… поступить так, как… вы хотите.
— Нет, конечно же, нет, — с готовностью согласился граф. — Это было отвратительно, ужасно и невероятно глупо с моей стороны предлагать тебе это.
Он поцеловал ее волосы.
— Мне нужно многое тебе объяснить, моя дорогая, но я догадываюсь, как ты устала после всего, что тебе пришлось пережить. Давай присядем, и я попытаюсь все объяснить, хотя, боюсь, я не заслуживаю ни твоего внимания, ни твоего прощения. — Он говорил спокойно, но так убедительно, что Дарсия перестала плакать.
Она вытерла глаза, и граф осторожно и бережно провел ее к мраморной скамейке, наполовину скрытой кустарником и деревьями. Они присели, и граф повернулся к ней, продолжая обеими руками сжимать ее плечи. Дарсия подняла голову и их взгляды встретились.
— Любимая моя! Если бы ты только сказала, что тебе нужно покинуть Англию, я бы отправился с тобой, чтобы тебя поддержать.
— Я… я чувствовала… каким-то образом… что это судьба… отсылает меня прочь, — ответила Дарсия, — ведь я знала, что не смогу… в будущем… жить с вами… так, как… вы этого хотели.
— Именно это я и хочу попытаться тебе объяснить.
— Это… не нужно, — быстро проговорила Дарсия. — Я все понимаю… и поскольку я не вернусь… в Англию, мы никогда… больше… не увидим друг друга.
Граф улыбнулся:
— Неужели ты в самом деле думаешь, что я позволю тебе исчезнуть из моей жизни?
— Я вынуждена так поступить. Это трудно, и мне могло быть значительно легче, если бы вы не приезжали… сюда.
И только сейчас сообразив, что он не мог знать, кто она на самом деле, Дарсия спросила:
— Как вы… меня нашли?
— Я все ждал, когда ты об этом спросишь. Граф на мгновение опустил глаза, а потом заговорил:
— Когда ты уехала от меня в тот вечер, я чувствовал себя необыкновенно счастливым и все представлял, как ты поможешь мне завершить мой дом, — и вдруг сообразил, каким отъявленным глупцом я был.
Дарсия взглянула на него вопросительно. Она не могла понять, что же он пытается ей сказать.
— Я настолько привык думать о Каролине как о своей жене, что мне даже в голову не приходило, что я могу жениться на ком-то другом, — продолжал граф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14