— Садитесь, пожалуйста, и я расскажу вам, что мне требуется.
Если графа внешность Джины порадовала, то и она испытала на его счет такое же чувство. Почти всю жизнь Джина провела в деревне и общалась только с друзьями отца, которые были либо одного с ним возраста, либо старше, и теперь она была приятно удивлена, увидев графа — не только молодого, но и еще красивого. И одет он был весьма прилично.
Когда граф сел рядом с Джиной, она вдруг поняла, что еще не встречала никого столь мужественного и элегантного. Девушка и сама не могла бы выразить в словах свои чувства, но то, что рядом с ней был настоящий мужчина, было вне всякого сомнения, и это ее пугало.
Отец с матерью постоянно брали ее на различные приемы, и поэтому Джина почти никогда не испытывала смущения в обществе, но в графе было что-то подавляющее. Пожалуй, совсем не таким представляла она себе своего работодателя.
Девушка сидела на краешке красной кожаной софы, положив руки на колени, и смотрела на графа, который не мог до конца поверить в реальность происходящего.
Примерно на минуту в кабинете воцарилась тишина. Наконец граф поинтересовался:
— Я надеюсь, вы не разыгрываете со мной какую-нибудь милую шутку?
— Какую шутку? — недоуменно переспросила Джина.
Ее удивление было столь заметным, что граф уже подумал было, что ошибся, однако полной уверенности у него еще не было. После недолгого молчания он продолжил:
— Я хочу сказать, вы не выглядите как человек, которому важно получить работу. И я спрашиваю себя, уж не актриса ли вы, играющая эту роль с легкой руки кого-нибудь из моих приятелей?
Мысль показалась Джине настолько оригинальной, что она не удержалась от смеха, который, надо сказать, прозвучал довольно мило.
— Смею вас уверить, милорд, — проговорила она, — что я очень хочу стать компаньонкой для юной леди, если, конечно, это возможно.
— В таком случае, мне, вероятно, следует извиниться за мои подозрения, — произнес граф.
— Вы, наверное, хотели сказать, что я веду себя не так, как следует себя вести… при приеме на работу… но дело в том… что раньше я не пробовала наниматься на работу.
— А почему вы решили попробовать устроиться на работу сейчас? — поинтересовался граф.
Джина отвела взгляд, и он понял, что она подыскивает подходящий ответ.
— Я сирота… милорд, — наконец решилась она, — и мне на самом деле… некуда идти.
— Ну надо же! — посочувствовал граф. — Однако у вас, вероятно, есть какие-то родственники?
Будучи от природы наблюдательным, граф не мог не заметить, что его гостья слегка вздрогнула.
— У меня нет никого… с кем я могла Вы быть счастлива, — нерешительно ответила Джина.
— И вы надеетесь обрести счастье, став компаньонкой?
Девушка улыбнулась:
— Это зависит прежде всего от того, чьей компаньонкой я стану. Но я думаю, что если это будет девушка моего возраста, то все не так страшно.
Наблюдая за Джиной, граф никак не мог избавиться от своих подозрений, ибо чувствовал: что-то она скрывает. Однако придраться более было не к чему, и граф перешел к делу:
— Позвольте мне объяснить, что от вас требуется. Моя племянница, чьим опекуном я являюсь, живет в деревне, потому что ее состояние не позволяет ей наслаждаться лондонской жизнью.
— Вы хотите сказать, что у нее слабое здоровье? — уточнила Джина.
— Можно сказать и так, — согласился граф, — но на самом деле, по некой причине, которую не могут объяснить ни врачи, ни я, моя племянница слишком апатична и ничем не интересуется.
Легкая тень пробежала по его лицу.
— Я полагаю, что прежде всего ее необходимо вывести из апатии. А тогда я смогу привезти ее в Лондон и представить в свете.
— Я понимаю, — заверила его Джина, — и я чувствую, что смогу помочь ей… если, конечно… вы позволите мне… сделать это.
— Не вижу причины, по которой вы не смогли Вы этим заняться, — сказал граф, — если только вы не находите скучной деревенскую жизнь.
— О нет! — воскликнула Джина. — Я обожаю деревню. Я почти всю жизнь провела там.
Его сиятельство удивленно поднял брови:
— Тогда вам, наверное, нравится верховая езда?
Он заметил луч оживления на лице девушки.
— Можно ли мне надеяться, что я смогу совершать конные прогулки с вашей племянницей? — быстро спросила она.
— О да, разумеется, — улыбнулся граф. — Надеюсь, вам удастся приобщить ее к верховой езде.
Джина подумала, что, если это условие ее найма, она сделает все от нее зависящее, чтобы племянница графа получала от верховой езды такое же удовольствие, как и она сама.
Словно прочтя ее мысли, граф сказал:
— Я полагаю, что «Монастырский очаг» вполне пригоден для сносной жизни в деревне. Как скоро вы сможете туда отправиться?
— О! — восхищенно воскликнула Джина. — Значит ли это, что вы меня нанимаете?
— Ну а почему бы нет? — пожал плечами граф. — Я спешу. Моей родственнице, леди Мэри Инглтон, которая присматривала за нашей подопечной, пришлось уехать. И таким образом, вы займете ее место, если, конечно, ваши рекомендательные бумаги в порядке.
Джина обмерла. Только сейчас до нее дошло, что, откликнувшись на объявление, она и не подумала о рекомендациях. А любой, к кому граф обратится для проверки рекомендаций, удивленно спросит, почему это ее дядя за ней не смотрит.
Джине и в голову не пришло, что беспокойство в ее взгляде говорило само за себя, а его сиятельство решился высказать предположение:
— Я усиленно подозреваю, мисс Борн, что вы от кого-то скрываетесь, и что меня интересует более всего, так это — от кого? По-видимому, здесь не обошлось без мужчины?
Джина глубоко вздохнула и прошептала испуганным голоском:
— Неужели вам так необходимы мои рекомендации?
— Это обычная процедура.
Па мгновение Джине пришла в голову мысль, что ей удастся убедить доктора Эмерсона или еще кого-нибудь из друзей отца и матери сохранить в тайне ее происхождение. Но она тут же поняла, что из этого ничего не выйдет. Она чувствовала себя как Ева, которую изгнали из Рая. «Это абсолютно безнадежно, — подумала девушка. — Мне придется вернуться в „Башни“ и работать на дядю Эдмунда». Ее глаза сделались такими несчастными, что граф спросил:
— Что вас так огорчает? Скажите же, почему вы убежали из дома?
Джина до боли в суставах сцепила пальцы в замок.
— Я… я не могу вам сказать, — проговорила она. — И пожалуйста, поверьте мне… я обещаю… я вас не подведу.
— Итак, насколько я понимаю, вы просите меня предоставить вам убежище, — спокойно подытожил граф. — Бы бежите от кого-то, кто сильно вас напугал.
— Я действительно очень напугана, — призналась Джина.
— А если я решусь вам поверить, можете ли вы обещать мне одну вещь? — спросил граф.
В глазах Джины вновь засветилась надежда.
— Вы… нанимаете меня?
— Только если вы мне пообещаете…
— Все что угодно!
— Если вы попадете в беду, если то, от чего вы бежите, станет для вас действительно опасным, обещайте, что придете ко мне и расскажете всю правду.
— Я обещаю… конечно, я обещаю, — быстро ответила Джина. — И не думайте, в этом нет ничего… позорного… или преступного… просто это меня очень тяготит… это темное пятно в моей жизни, которое делает ее такой жалкой… такой…
Ее исполненный страдания голосок весьма тронул чувствительное сердце графа, и он принял решение.
— Отлично, вы дали мне слово и можете уже завтра отправляться в «Монастырский очаг», если это согласуется с вашими желаниями.
Джина не смогла сдержать радостный возглас.
— О! Благодарю вас! Какой же вы замечательный! Я так вам благодарна, так благодарна!
Ее ликование было столь бурным, что его сиятельство решил впредь вести себя несколько осторожнее и поспешил добавить:
— Разумеется, если вы не уживетесь с леди Элис, вам придется уехать, и без обид.
— Башу подопечную племянницу зовут Элис? — поинтересовалась Джина.
— Леди Элис Хенбьюри, ее отец был маркизом, а ее мать приходилась мне двоюродной сестрой. — Джина не смела перебивать графа, а он тем временем продолжал: — Маркиз, будучи неисправимым любителем приключений, погиб в Турции во время землетрясения, однако перед смертью он успел назначить меня опекуном Элис, потому что матери она лишилась еще ребенком.
— Так, значит, она сирота, как и я? — прошептала Джина.
—: Бот видите, как много у вас общего, — заключил граф, не вдаваясь в подробности о том, что маркиз Хенбьюри при жизни был личностью весьма необузданной и не отличался безупречной репутацией. Он разбрасывал деньги направо и налево, и дочери своей не оставил ничего, кроме внушительной стопы неоплаченных счетов.
Б письме, которое граф прочитал после его смерти, маркиз написал следующее: «Вы достаточно богаты, чтобы оплатить мои счета, а заодно позаботиться и об Элис. Она вырастет настоящей красавицей, и я думаю, вам следует через годик жениться на ней. И если вам повезет с женой так, как мне повезло с ее матерью, то вы счастливчик! А жениться-то вам все равно рано или поздно придется, и никто не сможет сказать, что у Элис в жилах течет менее благородная кровь, чем у вас!» Его сиятельство нашел это письмо неподобающим, но чего еще можно было ждать от Уилли? А потому граф смиренно оплатил счета, которые, надо сказать, тянули на весьма кругленькую сумму, и организовал возвращение Элис из Турции, где та была с отцом, на родину в Англию.
Когда граф впервые увидел Элис, он удивился тому, как сильно девушка похожа на свою мать, которая, не успев выйти из монастырского пансиона, сразу же сразила Лондон своей красотой.
Прожив в обществе Элис в «Монастырском очаге» с неделю, его сиятельство пришел к мысли, что перспектива женитьбы на ней не столь уж плоха. С тех самых пор как граф вышел из-под опеки гувернера, его постоянно донимали настойчивыми советами обзавестись женой. До сих пор ему удавалось успешно избегать брачных уз лишь потому, что условия его жизни не предполагали частого общения с девушками: из Итона он сразу же направился в Оксфорд, потом попал в ряды Кавалерии, где и обретался до двадцати пяти лет, когда наконец унаследовал отцовский титул, щедро подкрепленный внушительным состоянием, которое аккуратный отец сберег для него.
Получив деньги, его сиятельство понял, что значит наслаждаться жизнью. За сравнительно небольшое время его скаковые лошади да и все имение стали гордостью графства.
Получить приглашение на прием в «Монастырский очаг» превратилось для его великосветских соседей в вопрос престижа.
Его сиятельство был талантливым организатором, и ни одна деталь ни разу от него не ускользнула. Он хотел для себя самого лучшего, и для удовлетворения этой своей потребности был готов на все.
А Элис в его великолепную жизнь никак не вписывалась. Когда граф уже решил на ней жениться, он строил радужные планы, как его бабушка, графиня Доваджерская, представит молодую жену ко двору.
Бабушка даже обещалась стать для Элис наставницей на время, пока та жила в «Монастырском очаге». Увы, к моменту приезда бабушки в I имение Элис уже ничто в жизни не интересовало.
Сначала граф решил, что виной тому депрессия, вызванная смертью отца, и, приняв во внимание, что Элис вернулась в Англию в ноябре, предположил, что уже к лету она избавиться от тяжести утраты.
Однако, к великому его удивлению, вместо того, чтобы вновь обрести то, что сам он называл радостью жизни, Элис все сильнее впадала в апатию.
Несмотря на это, она по-прежнему оставалась красавицей, и его сиятельство уже решил, в чем представит ее свету в качестве своей супруги.
Драгоценности Инглтонов были хорошо известны, и никто не мог сохранять равнодушный вид, любуясь бриллиантовой диадемой, более внушительной, чем любое украшение у всех жен пэров на открытии Парламента. Это не говоря уже о сапфировом гарнитуре, равного которому не было во всей Англии.
Но Элис ни в малейшей степени не интересовалась драгоценностями, у нее не было желания даже просто на них посмотреть.
Когда граф приглашал к себе в поместье друзей, Элис появлялась ненадолго в начале ужина, а после поспешно удалялась к себе, пока джентльмены курили трубки, а дамы беседовали о своем в другой комнате. Целыми днями Элис оставалась в своих комнатах, избегая общества графа.
«Что вытворяет эта чертова кукла?» — этот вопрос граф уже устал задавать себе, поэтому задал его своему секретарю, а потом и доктору, правда, в более корректной форме. Мистер Уодкинс выдвинул предположение, что Элис не хватает общества ровесников.
— Что вы хотите этим сказать? — довольно резко поинтересовался его сиятельство у секретаря, который не замедлил пояснить свою мысль:
— Дело в том, милорд, что леди Элис еще не исполнилось и восемнадцати, в то время как вы и ваши друзья в некотором роде старше ее. Его сиятельство даже подумал, что ослышался:
— Уж не хотите ли вы сказать, что она считает нас занудами?
Уодкинс примирительно улыбнулся:
— Отнюдь нет, милорд. Я просто предположил, что у нее могут быть какие-либо интересы, свойственные девушкам ее возраста.
Разговор этот завершился тем, что его сиятельство дал указание поместить в «Таймс» объявление, хотя в глубине души полагал, что это лишь пустая трата времени, ибо был искренне убежден, что на подобное объявление могут откликнуться только старые девы неопределенного возраста.
Был еще, конечно, вариант, что объявление привлечет дамочек, желающих подобраться поближе к графу, а таких — слава Богу! — было предостаточно.
Но даже в самых радужных грезах он не мог надеяться на то, что судьба приведет к нему такую очаровательную девушку.
Представляя ее рядом с Элис, граф не мог удержаться от мысленного сравнения обеих девушек с богинями, снисшедшими к нему с Олимпа.
Красота обеих была самобытна. Элис походила на свою мать — такая же жгучая брюнетка, как впрочем и сам граф, и все Инглтоны. По контрасту с волосами кожа ее казалась ослепительной белизны, а глаза были зеленые, как альпийские луга.
Сидящая же перед графом Джина была золотоволосая, как Аврора, глаза ее были цвета летнего неба, и его сиятельство подумал, что появившись в свете вместе, девушки, несомненно, произведут фурор.
Однако в то время как Элис постоянно находилась в состоянии, близком к прострации. Джина, напротив, излучала жизненную силу, словно солнечный луч, играющий всеми цветами радуги в капельке росы.
«Кажется, на меня напало поэтическое настроение», — попробовал подвести итог своим размышлениям граф, но избавиться от мысли, как обе девушки будут смотреться рядом, не смог.
Наконец он позвонил и как можно более нейтральным тоном сказан Джине:
— Все подробности вы сможете обсудить с Уодкинсом. Он же просветит вас относительно денежного содержания. — Он снова протянул руку к звонку, висящему у камина, и Джина быстро произнесла:
— Еще одно слово, милорд…
— Слушаю вас.
— Можно… можно, нянюшка поедет со мной? Она была со мной с тех пор, как я родилась… И она не захотела покинуть меня… даже если б я смогла дать ей пенсию…
— Выходит, у вас совсем нет денег?
— Нет… И я не могу оставить нянюшку. — В ее словах было столько искренности, что граф снова невольно проникся к ней сочувствием.
— Полагаю, ваша нянюшка вполне сможет быть при вас горничной? Если так, то вы можете взять ее с собой.
У Джины стало так легко на душе, что она вся словно засветилась от радости:
— Я просто не знаю, как вас благодарить!
Граф улыбнулся и, в очередной раз протянувшись к звонку, заметил:
— Вы уже заранее уверены, что будете счастливы в «Монастырском очаге», а в то же время, вы не должны забывать о том, что и леди Элис должна быть счастлива с вами.
— Я уверена, что смогу внести радость в ее жизнь, — улыбнулась Джина.
Наконец в ответ на звонок явился мистер Уодкинс. Граф посвятил его в результаты своей беседы с Джиной:
— Мисс Борн готова ехать в «Монастырский очаг» уже завтра утром, ее няня поедет с ней. Известите людей в имении об их приезде и проследите, чтобы они доехали без осложнений.
— Разумеется, милорд, — ответил секретарь.
— Оставляю все остальное на ваше усмотрение, — добавил граф и, обернувшись к Джине, протянул ей руку. — До свидания, мисс Борн, мы еще увидимся, я собираюсь в скором времени посетить имение.
Джина пожала протянутую руку и присела в реверансе:
— Все устроилось, как в волшебном сне. И я сердечно благодарна вам за то, что вы позволили мне взять с собой нянюшку.
Граф прищурился, глядя ей вслед, а на губах Уодкинса играла улыбка: все-таки это все придумал он.
Устраиваясь поудобнее за письменным столом, его сиятельство сказал себе: «Чудеса еще случаются», и стал разрабатывать план совместного вечернего времяпрепровождения с леди Миртл, по-прежнему не в силах избавиться от воспоминаний о редкой красоте Джины.
Сидя в удобном до неприличия экипаже, запряженном великолепными лошадьми, которые везли ее в «Монастырский очаг», Джина уже в сотый раз повторяла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13