Я уезжаю завтра, и это моя последняя возможность засвидетельствовать тебе мое почтение. Кроме того, я хочу попросить тебя об огромном одолжении.
— Я и не предполагала, что ты так быстро уедешь, — вставила мисс Лэвенхэм.
— Я пробыла здесь достаточно долго, — ответила герцогиня. — Уверена, что серные ванны пошли мне на пользу, и, конечно, я чувствую себя лучше после того, как пила воду.
— Я очень рада это слышать.
Прислушиваясь к их разговору, Анита подумала, что ее двоюродная бабушка всегда воспринимала похвалу Харрогиту как комплимент в свой адрес.
Девушка встала из-за стола, за которым писала. Герцогиня улыбнулась ей:
— Вы очень трудолюбивы, дитя мое. Анита сделала реверанс.
— Да, ваша светлость. Я пишу письма, которые бабушка Матильда рассылает от имени миссионеров в Западной Африке.
— Как ты добра, — сказала герцогиня мисс Лэвенхэм. — Ты, конечно, позволишь и мне сделать взнос.
— В этом нет необходимости, — ответила мисс Лэвенхэм, но тут же добавила: — Хотя, конечно, на счету каждый пенс.
Герцогиня открыла сумочку, висевшую у нее на запястье:
— Вот пять соверенов. Надеюсь, мой взнос принесет столько пользы, сколько ты от него ожидаешь.
— Туземцам в Западной Африке уделяют прискорбно мало внимания, — проговорила мисс Лэвенхэм, принимая от герцогини золотые соверены. — Преподобный Джошуа Хислип — вы слушали его проповедь в воскресенье — надеется, что мы сможем послать из Харрогита своего миссионера, дабы обратить их в христианство и спасти их души.
Когда прозвучало имя преподобного Джошуа, герцогиня бросила взгляд на Аниту. Девушка смотрела на нее с отчаянной мольбой, застывшей в ее голубых глазах.
— Собственно говоря, я пришла попросить тебя, Матильда, о величайшей услуге, — сказала герцогиня. — Не одолжишь ли ты мне свою племянницу?
— Одолжить тебе мою племянницу? — воскликнула мисс Лэвенхэм с ноткой недоверия в голосе.
— Завтра я еду домой в поезде моего сына — это его новое приобретение, и он им очень гордится, — объяснила герцогиня. — Но все же путешествие будет продолжительным, поэтому мне было бы очень приятно, если бы кто-нибудь в дороге читал мне вслух.
У Аниты перехватило дыхание. Судя по выражению лица ее двоюродной бабушки, та готова была отказать.
Но мисс Лэвенхэм с видимой неохотой сказала:
— Отказать тебе в подобных обстоятельствах трудно. В то же время мне бы хотелось, чтобы ты отослала Аниту обратно, как только перестанешь нуждаться в ее услугах.
— Ну конечно! — ответила герцогиня. — Я прекрасно понимаю, как много она для тебя значит, Матильда. Очень мило с твоей стороны одолжить мне ее, когда обстоятельства сложились так, что мой сын не в состоянии сам проводить меня.
— На какое время ты хотела бы взять Аниту? — спросила мисс Лэвенхэм.
— Полагаю, лучше всего будет, если она отправится со мной прямо сейчас, — ответила герцогиня. — Уверена, она успеет собраться, пока мы с тобой пьем чай и беседуем о старых добрых временах. Мой экипаж ждет у дверей.
Мисс Лэвенхэм согласилась, правда, после заметных колебаний. В отчаянии Анита подумала, что ее двоюродная бабушка размышляет, не послать ли сейчас к племяннице преподобного Джошуа.
— Если таково твое желание, полагаю, я должна согласиться, — резко сказала мисс Лэвенхэм.
Затем, словно решив, что кто-нибудь должен пострадать за то, что ее планы изменились, она сказала:
— Чего ты ждешь, Анита? Ты разве не понимаешь: нужно велеть Бейтсу подать чай! И поторопись со сборами! Ты ведь не хочешь заставить ее светлость ждать.
— Нет… конечно, нет! — воскликнула Анита. Она поспешила из комнаты. На ногах у нее словно выросли крылья.
Герцог спас ее. Герцог действительно спас ее! Анита знала: убежав из Харрогита, она больше сюда не вернется.
Полчаса спустя, сидя рядом с герцогиней в экипаже, Анита изо всех сил пыталась выразить ей свою благодарность.
— Я не могу… сказать вашей светлости, как… чудесно, что вы увезли меня от… двоюродной бабушки Матильды.
— Насколько я поняла со слов моего сына, для вашего отъезда была очень серьезная причина.
— Вы видели преподобного Джошуа, — ответила Анита. — Как я могу выйти замуж за… такого старика?
— Полагаю, в вашем возрасте вы любого мужчину, которому за сорок, считаете стариком, — согласилась герцогиня.
— В нем есть что-то ужасное, — продолжала Анита. — Думаю, туземцы в Западной Африке его нисколько не волнуют!
Она вдруг замолчала и с опаской взглянула на герцогиню:
— Прошу прощения… это, наверное, не… по-христиански.
Герцогиня рассмеялась.
— Все же мне кажется, вы относитесь к нему с предубеждением, — сказала она. — Впрочем, уверена, что вам не составит труда найти себе мужа гораздо моложе и приятнее.
У Аниты перехватило дыхание.
— Умоляю вас, мэм, мне не нужен… муж! — отчаянно воскликнула она.
Заметив удивление герцогини, она объяснила:
— Сара и Дафни хотят выйти замуж, а мне лучше остаться в нынешнем положении. По крайней мере пока я не найду… кого-нибудь, кого я буду по-настоящему… любить и кто будет… любить меня.
— Мне всегда говорили, что ваши родители были очень счастливы друг с другом, — сказала герцогиня. — Полагаю, что в своей жизни вы хотите последовать их примеру.
Ответный взгляд Аниты показался герцогине очень трогательным.
— Вы первая, кто меня понял! — воскликнула девушка. — С кем бы я ни говорила, все, даже Сара и его светлость, считают, что самое главное для меня — выйти замуж. А мне нужно от жизни гораздо больше, чем просто… обручальное кольцо.
Герцогиня была приятно удивлена.
Она не знала, что Аниту считают смешной и чудаковатой.
— Чего же еще вы хотите? — поинтересовалась герцогиня.
— В первую очередь, конечно, любви, — серьезно ответила Анита. — Потом мне нужен умный собеседник, который бы понимал, что я пытаюсь сказать, и не считал бы, будто я выдумываю что-то несуществующее.
— По-моему, я понимаю вас, — кивнула герцогиня. — Когда вы влюбитесь, то поймете, что говорить с тем, кто вас любит, очень легко — не только словами, но и сердцем.
Анита вскрикнула от радости:
— Вы в самом деле понимаете меня, в точности как мама. О, я так рада, что встретила вас! Это лучшее, что произошло с тех пор, как я споткнулась о ваше кресло и залила ваш плед.
— Хоть я и надеюсь, что я такова, как вы обо мне думаете, — улыбнулась герцогиня, — благодарить вы должны моего сына. Именно он сказал, что мне нужен чтец, и предложил попросить вашу двоюродную бабушку одолжить мне вас.
— Это звучит так, словно я библиотечная книга! — улыбнулась в ответ Анита. — Пожалуйста, поблагодарите герцога, когда увидите его, и передайте, что я очень, очень ему благодарна.
— Вы сами сможете его поблагодарить, когда он приедет в Оллертон.
На мгновение воцарилась тишина. Потом Анита недоверчиво произнесла:
— Ваша светлость, вы хотите сказать, что берете меня с собой в Оллертон и я могу остаться там?
— Именно это я и собиралась сделать — конечно, если у вас нет других планов, — ответила герцогиня.
— Это было бы замечательно, великолепно! — воскликнула Анита. — Я просто думала, что… выручив меня и взяв с собой на юг, вы… захотите, чтобы я уехала… домой.
— А кто сейчас у вас дома? — поинтересовалась герцогиня.
После такого вопроса Аните пришлось рассказать всю историю: как мама уехала в Швейцарию, Сара отправилась в гости к тетушке Элизабет, а Дафни — к своей крестной.
— А вам досталась Матильда Лэвенхэм, — сказала герцогиня.
— Думаю, она хотела быть доброй ко мне, — ответила Анита, — но она так восхищается преподобным Джошуа, что никак не может понять, почему я смотрю на него другими глазами. Собственно, когда она в первый раз сказала мне, что он зайдет завтра, чтобы сделать предложение, я подумала, что он хочет жениться на ней.
В этот момент они выехали на Проспект-гарденс. Когда лошади остановились и лакей открыл дверь, герцогиня все еще смеялась.
— Герцог Оллертонский, миледи! — объявил дворецкий.
Леди Бленкли, стоявшая у огромной вазы с тигровыми лилиями, подчеркнуто грациозно повернулась к стоявшему в дверях мужчине.
Без сомнения, она была в восторге от визита герцога. Тот, чрезвычайно элегантный, положил цилиндр и трость на стул и подошел к леди Бленкли. В глазах его мерцал огонек.
— Ты вернулся! — воскликнула леди Бленкли. — Я считала часы, правда! Я была так несчастна без тебя.
Ее голос был нарочито музыкален; впрочем, герцогу часто приходила в голову мысль, что все в леди Бленкли было столь совершенно, словно она была изделием искусного мастера.
Герцог поцеловал ее протянутую руку, затем, повернув руку, поцеловал розовую ладонь.
Выпрямившись, он сказал:
— Ты еще прекраснее, чем в моих воспоминаниях!
— Спасибо, Керн!
Глаза леди Бленкли искрились, как изумруды ее ожерелья, иссиня-черные волосы блестели.
— Я долго отсутствовал, — сказал герцог, — и нам многое нужно друг другу сказать. Присядем?
Леди Бленкли пододвинулась поближе.
— Зачем тратить время на слова? — спросила она. — Джордж играет в поло в Харлингеме и вернется не раньше чем через два часа.
Она обняла герцога, притянула его к себе, и ее губы, яростные, требовательные, прижались к его губам…
Через два часа герцог приглаживал волосы перед зеркалом над каминной полкой. Сзади послышался нежный голос:
— Когда я снова увижу тебя?
— Завтра утром я сразу уезжаю в Оллертон, — ответил герцог. — В пятницу там будет прием.
— Прием? — переспросила леди Бленкли. — И ты не пригласил меня?
Герцог покачал головой:
— Это прием совсем иного рода, не такой, как те, на которых ты привыкла бывать, Элейн. Гостей принимает моя мать.
— Что не помешало бы нам быть вместе, если бы я была приглашена.
Герцог понял: рассказав леди Бленкли о приеме, он совершил ошибку. Там, где ему предстояло выбрать себе жену, Элейн он хотел бы видеть в последнюю очередь.
Она, без сомнения, была прекрасна. Но каждый раз, уходя от нее, герцог испытывал странное чувство: казалось, она требовала от него больше, чем он был готов ей дать.
Сейчас он вновь повторил себе, что их пламенная близость была в некоторых отношениях весьма удачной, однако непонятное разочарование не оставляло его.
«Чего еще я хочу? — спрашивал он себя. — Что я ищу?»
Раньше, когда он добивался благосклонности Элейн Бленкли — а вернее, она добивалась его, — ему казалось, что Элейн — это все, чего только может желать мужчина.
Элейн была прекрасна, умна и воплощала в себе чувственное совершенство, к которому всегда стремился герцог.
Даже соперницы признавали, что леди Бленкли одевалась лучше всех в Лондоне. Говорили, будто, когда принц Уэльский бывал раздражителен, она могла вернуть ему расположение духа быстрее, чем кто бы то ни было.
Герцог обнаружил, что, когда он был близок с Элейн Бленкли, под сдержанным, цивилизованным обликом проступал неистовый первобытный огонь. Это воспламеняло герцога и дарило обоим страстное возбуждение, не изведанное прежде.
И все же теперь герцог начал сознавать: чего-то в этой близости недостает.
Он не понимал, чего именно. Но знал одно: по какой-то причине, осознать которую он не мог, он был очень рад, что завтра уезжает в Оллертон и не увидит Элейн по крайней мере десять дней.
Герцог оторвался от созерцания своего отражения в зеркале и посмотрел на леди Бленкли.
Она устроилась на диване в намеренно соблазнительной позе, подчеркивавшей ее кошачью грацию, которую герцог так ценил.
— Ты сделал меня очень счастливой, Керн, — мягко произнесла леди Бленкли.
— Именно это я сам хотел тебе сказать, Элейн. Она протянула руку. Взяв ее, герцог почувствовал, как Элейн сжала пальцы.
— Возвращайся поскорее, — сказала она. — Ты ведь знаешь, как мне без тебя грустно.
— Я тоже буду без тебя грустить, — ответил он, не желая обманывать ее ожидания. Он знал, что говорит неправду.
Подойдя к двери, герцог взял шляпу и трость и, больше ни слова не сказав, вышел.
Спускаясь по широкой лестнице в холл, где дежурили лакеи в ливрее Бленкли, герцог спросил себя, вернется ли он когда-нибудь в этот дом.
На следующее утро герцог в коляске направился в Оллертон. Он любил свежий воздух. Но мысли его занимала вовсе не Элейн Бленкли, а предстоящий прием.
Он получил письмо от матери, в котором говорилось, что все, кого она пригласила, разумеется, ответили согласием.
Ожидались леди Миллисент Клайд, дочь графа и графини Клайдширских, благородная Элис Даун, дочь лорда и леди Даунхэм, и леди Розмари, дочь маркиза и маркизы Донкастерских, — с ней герцог уже встречался.
Герцогиня писала:
«Поскольку ты уже знаком с леди Розмари, ты, наверное, принял решение, и в приеме теперь нет необходимости».
«Да, пожалуй, приглашать на прием леди Розмари уже не требуется», — подумал герцог, прочитав письмо матери.
В прошлом году он считал ее весьма привлекательной девушкой, которая обещает стать настоящей красавицей, хоть и уделял ей мало внимания, поскольку она еще находилась под присмотром гувернантки.
Как выяснилось, герцог был настроен слишком оптимистично. Прибыв в дом маркиза (располагавшийся, кстати, неподалеку от ипподрома), он обнаружил, что лошади хозяина гораздо интереснее и привлекательнее, чем его дочь.
Леди Розмари была весьма похожа на лошадь — этого герцог в женщинах не любил, — а ее манера говорить наводила на мысли о конюшне, где она, без сомнения, проводила слишком много времени.
Побывав в обществе юной леди на скачках и на верховой прогулке, герцог пришел к выводу: это совсем не та женщина, которую он хотел бы видеть своей женой.
«Будем надеяться, две другие окажутся лучше», — подумал он, выехав за окраину Лондона и оказавшись за городом.
Даже сама мысль о браке была настолько неприятна, что он готов был прямо сейчас вернуться в Лондон в поисках привычных увеселений.
Но тут герцог представил себе Мармиона: обрюзгшего, грузного, с расплывшимся красным лицом — и понял даже если сам он не хотел бы помешать кузену унаследовать титул, приказ королевы оставался в силе.
Тем не менее всеми фибрами души герцог восставал против брака.
У него не было желания становиться женатым мужчиной. Герцог не тешил себя иллюзиями. Даже если он будет испытывать какой-нибудь интерес или просто естественное влечение к своей жене, все равно оно скоро угаснет.
Именно так и случилось с Элейн Бленкли.
Вчера, отправляясь спать, герцог понял: этот роман закончен. Элейн, конечно, будет против и, возможно, даже устроит сцену, если засыпет его одного, но ее имя уже вычеркнуто из списка, ее не будет в числе оллертонских гостей.
«Любопытно, к кому же меня повлечет теперь?» — спросил себя герцог.
Встретив очередную красавицу, герцог каждый раз бывал заинтригован, как исследователь неизведанной земли или ученый, нашедший на склоне горы странный, не занесенный в каталоги цветок.
Но очень быстро он понимал, что заранее знает каждый ход готовой начаться игры.
Все это походило на шахматную партию с очень слабым противником, когда исход определен заранее, и исход этот — легкая победа.
Порой какая-нибудь женщина казалась герцогу таинственной и загадочной, но вскоре ему становилось ясно, что она нисколько не похожа на сфинкса, а единственное ее желание — как можно скорее очутиться в его объятиях.
— Черт побери, — произнес герцог. — Думаю, мне стоит поохотиться на крупную дичь.
Но тут же понял, что и это не ново; более того, будущее ждало его в Оллертоне: три светловолосые голубоглазые девушки, достаточно высокие, чтобы не потеряться в блеске оллертонских тиар, и с пышными формами, делающими честь нитям фамильного жемчуга.
Почти то же самое герцогиня говорила Аните во время их совместного путешествия из Харрогита. Анита восхищалась поездом герцога, как ребенок.
— Я думала, только у королевы есть свой поезд! — воскликнула она. — Но, конечно, герцог — это почти король, правда?
— Не совсем, — улыбаясь, отвечала герцогиня, — хотя я уверена, Керн так и считает.
— Он так величаво выглядит, и это только его право иметь все, чтобы подчеркнуть свое положение, — с детской непосредственностью сказала Анита. — Наверное, в детстве у него был игрушечный поезд и он хотел купить настоящий, когда вырастет.
— Подобное никогда не приходило мне в голову, — сказала герцогиня, — но мы как-нибудь можем спросить об этом его самого.
Она улыбнулась Аните, которая садилась то на одно, то на другое сиденье в купе-гостиной, намереваясь, очевидно, попробовать все.
Когда слуги в ливрее герцога подали обед, глаза Аниты засверкали. Герцогиня подумала, что девушка выглядит так, словно в первый раз смотрит пантомиму.
— Я должна вам почитать, — напомнила Анита, когда герцогиня решила удалиться в свое спальное купе.
— Мне было очень приятно поговорить с вами, дорогая, — ответила герцогиня. — На самом деле мне не требуется чтец.
Она заметила огорчение в глазах Аниты и догадалась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12