Нечто похожее Сэвэдж отыскал в одном старинном отчете, в котором говорилось о человеке, упавшем с лодки в реку, которого игнорировали гуляющие по берегу люди, чтобы спасенному ими человеку не пришлось снова и снова, и снова отплачивать своим спасителям — во веки веков в этом эфемерном земном существовании, покуда он, спасенный, не смог бы отплатить полностью, тоже спасши жизнь, или же умереть, как предназначили ему боги, швырнув в реку и не позволив никому вмешиваться в божественный промысел.
Стыд и долг держали японца в повиновении как личность. Преданность чести подавляла и угнетала его. Мир мог быть неуловимым, усталость духа — неотвратимой. Ритуальный суицид — сеппуку — временами был единственно возможным выходом из положения.
Изыскания Сэвэджа дали ему понять, что подобные ценности присущи лишь неиспорченным западной цивилизацией японцам, тем, кто отказался приспосабливаться к культурной послевоенной заразе американских оккупантов. Но Акира производил впечатление и неразвращенного, и — несмотря на отменное знание Америки и ее культуры — непреклонного патриота Страны Богов. Но даже несмотря на это, чувство в его глазах очень отличалось от традиционной японской меланхолии. Печаль проникала во все уголки его души. Такая темная, глубокая, черная — абсолютная. Бесконечная стена сдерживающего эмоции черного дерева. Сэвэдж мог ее ощутить. Ею “плимут” был перегорожен на две части.
8
В одиннадцать вечера проселочная, вьющаяся среди укрытых темнотой гор дорога привела их к городку под названием Мэдфорд Гэп. И снова Камичи с Акирой обменялись несколькими репликами на японском. Акира наклонился вперед.
— На главном городском перекрестке, пожалуйста, сверните налево.
Сэвэдж повиновался. Удаляясь от огней Мэдфорд Гэпа, он помчался по узенькой извилистой дороге, надеясь только на то, что с горы на них не мчится другая машина. На обочине было невозможно припарковаться, а весенняя оттепель утопила несколько оставшихся природных парковок в грязи.
Машину обступали разлапистые деревья. Дорога начала подниматься все выше и петлять. Фары “плимута” высвечивали лежащие на обочинах белоснежные сугробы. Через десяток минут дорога выровнялась, а крутые повороты стали мягкими и плавными. Впереди и сверху над массивным лесом Сэвэдж заметил какое-то свечение. Проехав сквозь открытые ворота, он развернулся и, обогнув груду булыжников, выехал, наконец, на огромную поляну. Сады под паром; прожектора выхватывали из темноты дорожки, скамейки, кусты. Но внимание Сэвэджа было сконцентрировано на жутком, выплывающем словно из небытия или страшного кошмара, доме.
Поначалу он было решил, что здесь несколько зданий: одни построены из кирпича, другие из тесаного камня, третьи из бревен. У них была разная высота: пять этажей, три, четыре. Каждое было выстроено в своем стиле: современный жилой городской дом, пагода, замок, шале. У одних строений были прямые, у других, наоборот, закругленные стены. Трубы, башенки, фронтоны и балконы дополняли странную архитектурную сумятицу.
Но, подъехав ближе, Сэвэдж понял, что все эти казавшиеся разнородными строения, оказывается, соединены в форму единого и страшно загадочного здания. Боже мой, подумал он, какой же длины этот дом? Полкилометра? Он был огромен.
Тут оказалось, что ни в одной — кроме средней — части дома нет дверей, а к самой средней части подходит дорожка, и что на деревянном крыльце их ждет человек в ливрее. Ливрея с эполетами и золотыми позументами напомнила Сэвэджу униформу швейцаров в дорогих отелях. И тут же на стене он увидел табличку, на которой было выведено: “Мэдфорд Гэпский Горный Приют”. И понял, что это поразительное здание действительно является отелем.
Когда Сэвэдж остановился у крыльца, ливрейный швейцар спустился по лестнице и подошел к машине.
Мускулы Сэвэджа напряглись.
Почему, черт побери, у меня такие неполные инструкции?
Следовало упредить, где мы остановимся. Это место… на вершине холма в полной изоляции, где лишь я да Акира будут охранять Камичи, от которого не поступало никаких объяснений по поводу того, почему мы сюда приехали, и который вряд ли объяснит расположение комнат — ведь в таком огромном здании практически невозможно проконтролировать приход и уход живущих здесь людей… в общем, Сэвэдж понял, что попал в настоящий кошмар для любого защитника.
Вспомнив загадочный обмен чемоданчиками, Сэвэдж повернулся к Камичи, собираясь сказать, что, конечно, ура, то есть личные мысли, в Японии дело хорошее, но в Америке, судя по всему, являются шилом в одном месте, и что здесь в конце концов происходит?
Но его так и не начавшуюся речь прервал Акира.
— Мой хозяин понимает вашу озабоченность. Он признает, что чувство долга дает вам право возражать по поводу всех этих довольно рискованных приготовлений. Но вы должны понять, что здесь кроме нескольких гостей больше никто не проживает. И эти гости тоже имеют охрану. За дорогой ведется наблюдение. Никаких случайностей не намечается.
— Я не обычный телохранитель, — сказал Сэвэдж. — Обычный телохранитель — вы! И, несмотря на все свое уважение, я могу сказать, что — да, я обеспокоен. Вот вы согласны со всем этим?
Акира наклонил голову, стрельнув глазами — удивительно печальными — в сторону Камичи.
— Я согласен со всем, что делает мой хозяин.
— По идее я тоже должен бы быть доволен. Но если не для протокола — не нравится мне все это.
— Ваши возражения приняты к сведению. Мой хозяин освобождает вас от ответственности.
— Вам, конечно, виднее. Но пока я даю обещание защищать людей, то не могу принять ничьего освобождения.
Акира вновь поклонился.
— Разумеется. Я изучил ваши верительные документы. С одобрением. Именно поэтому я согласился с хозяином, когда он решил выбрать вас.
— Тогда вы должны знать, что этот разговор бесполезен. Я сделаю все, что необходимо, — сказал Сэвэдж. — Абсолютно все. Но никогда более не буду работать с вами и вашим хозяином.
— По окончании работы — пожалуйста.
— Так давайте ее поскорее завершим.
Возле машины все еще стоял ливрейный швейцар. Сэвэдж нажал кнопки, открыв двери и багажник. Выйдя из машины, он приказал мужчине внести чемоданы в здание. Чувствуя, как дрожат от напряжения нервы, он оглядел вновь наступившую темноту и прошел мимо Камичи и Акиры по лестнице.
9
Вестибюль казался осколком прошлого века. Концом прошлого века. Древняя сосна украшала стены. Вместо канделябров фургонные колеса. Единственный примитивный лифт находился рядом с впечатляющей старинной, уходящей крестообразно наверх лестницей. Но, несмотря на весь исторический шарм, здесь пахло плесенью и гнилью.
Сэвэдж стоял к Камичи спиной, наблюдая за пустынным вестибюлем — Акира тоже — пока их принципал вполголоса о чем-то разговаривал с пожилой женщиной, стоящей за конторкой, волосы которой сильно смахивали на паутину.
— В лифте ехать нельзя, — сказал Акира.
— Я всегда предлагаю своим принципатам избегать их, где только возможно.
— Я лишь могу сказать, что мой хозяин лично выбрал подъем по сей несравненной лестнице.
Будто Камичи бывал здесь ранее.
Третий этаж. Поднимаясь наверх, Сэвэдж слышал, как позади швейцар грохает о стены чемоданами. “Ай-ай-яй, как скверно, — подумал он. — Лифт был бы для тебя более полезен. Но в нем — ловушка, а я чувствую, что здесь придерживаются каких-то своих правил”.
Человек в ливрее остановился возле одной из дверей.
— Благодарю. Оставьте чемоданы здесь, — сказал Сэвэдж.
— Если так, предпочтительнее, сэр…
— Чаевые…
— Получены, сэр.
Швейцар отдал три ключа не Сэвэджу или Акире, а Камичи. Сэвэдж наблюдал за тем, как мужчина исчезает внизу. Вполне возможно, он получил образование в одной из школ телохранителей. Потому что знал, что занимать руки охранников нельзя.
Камичи открыл замок и отступил назад, давая Акире возможность обследовать комнату.
Акира, вернувшись, коротко кивнул Камичи, затем повернулся к Сэвэджу и поднял брови.
— Может быть, вы…
— Да.
По стандартам отелей, обслуживающих богатую публику, и даже по любым стандартам, комната была крайне простой. Непокрашенная батарея. Тусклая лампочка под потолком. Единственное окно было закрыто дешевыми занавесками. Пол — потертый, сосновый. Кровать — узкая, провисшая, покрытая очень старым пледом ручной работы. В ванной — съемный душ на зажиме над тусклыми кранами. Запах плесени казался всепроникающим. Телевизора не оказалось, хотя телефон был — старый, огромный черный гроб с диском вместо кнопок.
Сэвэдж открыл единственный шкаф. Неглубокий, распространяющий запах плесени. Потом подошел к следующей двери, находящейся возле окна с батареей. Выглянув на улицу, увидел небольшой балкон. Прожектора, установленные по бокам здания, отражались в небольшом овальном озере прямо под окном. Справа возвышались скалы. Слева выдвигался пандус. Перед гладью темная тропа вела прямо к соснам, вверх и к темному обрыву; кожа у Сэвэджа на голове стала съеживаться.
Он вышел из комнаты.
— Как вы находите комнату моего хозяина? — спросил Акира.
— Если ему нравится чувствовать себя в спортивном лагере…
— Спортивном ла…?
— Шутка.
— Ага. Конечно. — Акира выдавил улыбку.
— Я имел в виду то, что комната явно не шикарная. Большинство моих клиентов отказались бы жить в такой.
— Мой хозяин во всем предпочитает простоту.
— Разумеется, желания Камичи-сана — закон. — Сэвэдж поклонился своему нанимателю. — Меня тревожит балкон и другие балконы. Слишком просто перебраться с одного на другой и проникнуть таким образом в номер.
— Балконы на этой стороне принадлежат нашим комнатам, и, как я уже упоминал, в отеле трое других гостей, — сказал Акира. — Которым, как и их телохранителям, можно доверять безоговорочно. Остальные принципалы — компаньоны моего хозяина. Не предвидится никаких осложнений.
— Меня также беспокоят деревья на другом берегу озера. Сейчас я не могу разглядеть, что творится в этой глуши, но ночью, когда отель ярко освещен, оттуда можно увидеть в окне фигуру Камичи-сана.
— Стрелок-снайпер? — покачал Акира головой.
— Я приучен размышлять подобным образом.
— Хозяин одобряет осторожность, но говорит, что сейчас нет оснований опасаться за его жизнь. Чрезвычайные меры здесь ни к чему.
— Но…
— Сейчас мой хозяин примет ванну.
Принятие ванны для японцев является одним из наиболее приятных ритуалов. Потому что, как знал Сэвэдж, купание — не просто очищение. Сначала Камичи наполнит ванну водой и будет скрести тело. Потом выпустит воду, вымоет ванну, вновь наполнит и будет париться, чтобы затем произвести ритуал несколько раз подряд.
— Как угодно, — сказал Сэвэдж, — хотя вряд ли он найдет здешнюю воду такой температуры, к какой привык в Японии. — Ему запомнился тот факт, что японцы моются в воде, которую большинство европейцев и американцев посчитало бы крутым кипятком.
Акира пожал плечами.
— Человек всегда должен быть готов к неудобствам во время путешествия. А вот вам не помешало бы научиться наслаждаться импозантностью здешних мирных мест. Пока хозяин будет принимать ванну, я закажу обед. Когда Камичи-сан будет готов отойти ко сну, я разрешу отдохнуть вам.
Камичи поднял чемоданы, оставив Акире свободными руки и на этот раз. Кивнув Сэвэджу, Акира проследовал за своим хозяином в номер и запер дверь.
Сэвэдж стоял не шелохнувшись. Оставшись в одиночестве, он стал более остро воспринимать тишину в отеле. Взглянул на чемоданы — свой и Акиры. Потом перевел взгляд на молчаливые двери по всему коридору и заметил на стенах фотографии: старинные, выцветшие картинки окруженного скалами озера еще до того, как здесь был выстроен отель, бородатых мужчин и женщин в капорах, сидящих в ландо, — все из другого века — и пикники давно умерших семей, расположившихся у края воды.
И снова он почувствовал тревогу. Повернувшись налево, он принялся рассматривать верхнюю площадку королевской лестницы. Еще дальше влево тянулся по крайней мере ярдов на сто пустынный коридор. Повернувшись направо, Сэвэдж просмотрел другой участок коридора, где, доходя до ниши, забитой старинными креслами-качалками, он исчезал за поворотом.
Сэвэдж осторожно прошел к тому месту, где его выгодная позиция полностью сводилась на нет. В нише он увидел, что дальше коридор делает крутой поворот по направлению к главному входу в отель, а затем еще один резкий поворот, который ярдов на сто проходит по длине всего отеля… И та часть коридора казалась еще более одинокой, и не только потому, что в нем как бы собирались удушливые образы прошлого, но из-за нервирующего ощущения временной ловушки, другого измерения, из которого нет и не может быть выхода.
Сэвэдж почувствовал, как холодок лег ему на плечи.
10
Двумя часами позже Сэвэдж улегся на проседающий матрас кровати и принялся читать буклет, найденный на столике возле постели.
Мэдфорд Гэпский Горный Приют, оказывается, имел настолько удивительную историю, что это отчасти объясняло ощущение нереальности места. В 1870 году меннонитская чета, владевшая фермой неподалеку, взобралась на гору Мэдфорд и с изумлением обнаружила, что, оказывается, вершина представляет собой плоский “стол”, в центре которого лежит озерцо, наполняемое весной вешними водами. Местечко казалось облюбованным самим богом.
На том месте, где сейчас находился вестибюль отеля, они выстроили хижину и пригласили другие меннонитские семьи молиться и превозносить райскую красоту, отыскавшую место на грешной земле. Но оказалось так, что паломников пришло огромное множество, так что хижине потребовались пристройки, а когда о приюте услышали аутсайдеры, то коммуна решила сделать следующие пристройки к основному зданию, чтобы они смогли принять всех нуждающихся в отдыхе, которые, вполне возможно, в будущем нашли бы утешение в меннонитской вере.
В 1910 году случайный пожар уничтожил первые постройки и пристройки. К тому времени чета, обнаружившая озеро, уже отошла в мир иной. Сыновья и дочери почивших, пребывая в то время у кормила, решили перестроить приют заново. Но, являясь фермерами, они поняли, что без помощи им не обойтись. Они наняли менеджера и архитектора из Нью-Йорка, который давным-давно оставил свою профессию, не выдержав городского гнета. Архитектор перешел в меннонитскую веру и посвятил себя и свою жизнь Горному Приюту.
Но интуиция горожанина из Нового Вавилона подсказала ему, что приют должен отличаться от всего, что видено людьми в других городах, быть единственным в своем роде, чтобы необращенные прониклись духом меннонитской веры и смогли преспокойно оставить за порогом нагар и отчаяние мирской жизни и, отправившись в Пенсильванию, заплатить за подъем на гору и увидеть озеро, являющееся величием Господа.
Поэтому каждую пристройку он делал в другом стиле, и когда предприятие стало процветать, здание начало удлиняться и удлиняться и наконец протянулось почти на двести пятьдесят ярдов. Гости приезжали сюда даже из Сан-Франциско и тому подобной глуши и ежегодно заказывали одни и те же номера. Лишь в 1962 году владельцы отеля с неохотой разрешили провести телефонную связь в каждую комнату. Но так как в отеле все так же строжайше соблюдались меннонитские правила, радио и телевидение были запрещены. Божье искусство должно было привлекать внимание приезжающих. Танцы и карты, как разумеется, алкоголь и табак оставались в другом мире.
11
Последнее ограничение, судя по всему, было милостиво отменено по случаю приезда таинственных гостей, потому что на следующее утро, когда Сэвэдж проводил Камичи на первый этаж отеля, в огромном зале его ждали трое мужчин, причем двое из них курили.
Зал был уставлен огромными деревянными колоннами, подпиравшими толстые поперечины. Окна выходили направо, налево и прямо, открывая вид на портики, озеро, лесистые обрывы. Солнечный свет заливал пространство. В обширном камине прогорали бревна, разгоняя теплом утреннюю прохладу. В одном углу стоял рояль. По всей комнате были расставлены кресла-качалки. Но что в первую очередь привлекло внимание Сэвэджа, так это огромный стол для переговоров, расположенный посередине комнаты: рядом с ним стояло трое мужчин. Камичи двинулся вперед.
Как и японцу, остальным было далеко за пятьдесят. Они носили дорогие костюмы и обладали зоркими глазами первоклассных бизнесменов или дипломатов. Один из мужчин был американцем, второй испанцем, третий итальянцем. Они либо игнорировали японские обычаи, либо не собирались подчиняться восточным правилам поведения, потому что вместо поклонов пожали Камичи руку. После обмена любезностями все расселись: по двое с каждой стороны стола. Исчезли вымученные улыбки. Началось трезвое обсуждение.
Сэвэдж остался у входа в зал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Стыд и долг держали японца в повиновении как личность. Преданность чести подавляла и угнетала его. Мир мог быть неуловимым, усталость духа — неотвратимой. Ритуальный суицид — сеппуку — временами был единственно возможным выходом из положения.
Изыскания Сэвэджа дали ему понять, что подобные ценности присущи лишь неиспорченным западной цивилизацией японцам, тем, кто отказался приспосабливаться к культурной послевоенной заразе американских оккупантов. Но Акира производил впечатление и неразвращенного, и — несмотря на отменное знание Америки и ее культуры — непреклонного патриота Страны Богов. Но даже несмотря на это, чувство в его глазах очень отличалось от традиционной японской меланхолии. Печаль проникала во все уголки его души. Такая темная, глубокая, черная — абсолютная. Бесконечная стена сдерживающего эмоции черного дерева. Сэвэдж мог ее ощутить. Ею “плимут” был перегорожен на две части.
8
В одиннадцать вечера проселочная, вьющаяся среди укрытых темнотой гор дорога привела их к городку под названием Мэдфорд Гэп. И снова Камичи с Акирой обменялись несколькими репликами на японском. Акира наклонился вперед.
— На главном городском перекрестке, пожалуйста, сверните налево.
Сэвэдж повиновался. Удаляясь от огней Мэдфорд Гэпа, он помчался по узенькой извилистой дороге, надеясь только на то, что с горы на них не мчится другая машина. На обочине было невозможно припарковаться, а весенняя оттепель утопила несколько оставшихся природных парковок в грязи.
Машину обступали разлапистые деревья. Дорога начала подниматься все выше и петлять. Фары “плимута” высвечивали лежащие на обочинах белоснежные сугробы. Через десяток минут дорога выровнялась, а крутые повороты стали мягкими и плавными. Впереди и сверху над массивным лесом Сэвэдж заметил какое-то свечение. Проехав сквозь открытые ворота, он развернулся и, обогнув груду булыжников, выехал, наконец, на огромную поляну. Сады под паром; прожектора выхватывали из темноты дорожки, скамейки, кусты. Но внимание Сэвэджа было сконцентрировано на жутком, выплывающем словно из небытия или страшного кошмара, доме.
Поначалу он было решил, что здесь несколько зданий: одни построены из кирпича, другие из тесаного камня, третьи из бревен. У них была разная высота: пять этажей, три, четыре. Каждое было выстроено в своем стиле: современный жилой городской дом, пагода, замок, шале. У одних строений были прямые, у других, наоборот, закругленные стены. Трубы, башенки, фронтоны и балконы дополняли странную архитектурную сумятицу.
Но, подъехав ближе, Сэвэдж понял, что все эти казавшиеся разнородными строения, оказывается, соединены в форму единого и страшно загадочного здания. Боже мой, подумал он, какой же длины этот дом? Полкилометра? Он был огромен.
Тут оказалось, что ни в одной — кроме средней — части дома нет дверей, а к самой средней части подходит дорожка, и что на деревянном крыльце их ждет человек в ливрее. Ливрея с эполетами и золотыми позументами напомнила Сэвэджу униформу швейцаров в дорогих отелях. И тут же на стене он увидел табличку, на которой было выведено: “Мэдфорд Гэпский Горный Приют”. И понял, что это поразительное здание действительно является отелем.
Когда Сэвэдж остановился у крыльца, ливрейный швейцар спустился по лестнице и подошел к машине.
Мускулы Сэвэджа напряглись.
Почему, черт побери, у меня такие неполные инструкции?
Следовало упредить, где мы остановимся. Это место… на вершине холма в полной изоляции, где лишь я да Акира будут охранять Камичи, от которого не поступало никаких объяснений по поводу того, почему мы сюда приехали, и который вряд ли объяснит расположение комнат — ведь в таком огромном здании практически невозможно проконтролировать приход и уход живущих здесь людей… в общем, Сэвэдж понял, что попал в настоящий кошмар для любого защитника.
Вспомнив загадочный обмен чемоданчиками, Сэвэдж повернулся к Камичи, собираясь сказать, что, конечно, ура, то есть личные мысли, в Японии дело хорошее, но в Америке, судя по всему, являются шилом в одном месте, и что здесь в конце концов происходит?
Но его так и не начавшуюся речь прервал Акира.
— Мой хозяин понимает вашу озабоченность. Он признает, что чувство долга дает вам право возражать по поводу всех этих довольно рискованных приготовлений. Но вы должны понять, что здесь кроме нескольких гостей больше никто не проживает. И эти гости тоже имеют охрану. За дорогой ведется наблюдение. Никаких случайностей не намечается.
— Я не обычный телохранитель, — сказал Сэвэдж. — Обычный телохранитель — вы! И, несмотря на все свое уважение, я могу сказать, что — да, я обеспокоен. Вот вы согласны со всем этим?
Акира наклонил голову, стрельнув глазами — удивительно печальными — в сторону Камичи.
— Я согласен со всем, что делает мой хозяин.
— По идее я тоже должен бы быть доволен. Но если не для протокола — не нравится мне все это.
— Ваши возражения приняты к сведению. Мой хозяин освобождает вас от ответственности.
— Вам, конечно, виднее. Но пока я даю обещание защищать людей, то не могу принять ничьего освобождения.
Акира вновь поклонился.
— Разумеется. Я изучил ваши верительные документы. С одобрением. Именно поэтому я согласился с хозяином, когда он решил выбрать вас.
— Тогда вы должны знать, что этот разговор бесполезен. Я сделаю все, что необходимо, — сказал Сэвэдж. — Абсолютно все. Но никогда более не буду работать с вами и вашим хозяином.
— По окончании работы — пожалуйста.
— Так давайте ее поскорее завершим.
Возле машины все еще стоял ливрейный швейцар. Сэвэдж нажал кнопки, открыв двери и багажник. Выйдя из машины, он приказал мужчине внести чемоданы в здание. Чувствуя, как дрожат от напряжения нервы, он оглядел вновь наступившую темноту и прошел мимо Камичи и Акиры по лестнице.
9
Вестибюль казался осколком прошлого века. Концом прошлого века. Древняя сосна украшала стены. Вместо канделябров фургонные колеса. Единственный примитивный лифт находился рядом с впечатляющей старинной, уходящей крестообразно наверх лестницей. Но, несмотря на весь исторический шарм, здесь пахло плесенью и гнилью.
Сэвэдж стоял к Камичи спиной, наблюдая за пустынным вестибюлем — Акира тоже — пока их принципал вполголоса о чем-то разговаривал с пожилой женщиной, стоящей за конторкой, волосы которой сильно смахивали на паутину.
— В лифте ехать нельзя, — сказал Акира.
— Я всегда предлагаю своим принципатам избегать их, где только возможно.
— Я лишь могу сказать, что мой хозяин лично выбрал подъем по сей несравненной лестнице.
Будто Камичи бывал здесь ранее.
Третий этаж. Поднимаясь наверх, Сэвэдж слышал, как позади швейцар грохает о стены чемоданами. “Ай-ай-яй, как скверно, — подумал он. — Лифт был бы для тебя более полезен. Но в нем — ловушка, а я чувствую, что здесь придерживаются каких-то своих правил”.
Человек в ливрее остановился возле одной из дверей.
— Благодарю. Оставьте чемоданы здесь, — сказал Сэвэдж.
— Если так, предпочтительнее, сэр…
— Чаевые…
— Получены, сэр.
Швейцар отдал три ключа не Сэвэджу или Акире, а Камичи. Сэвэдж наблюдал за тем, как мужчина исчезает внизу. Вполне возможно, он получил образование в одной из школ телохранителей. Потому что знал, что занимать руки охранников нельзя.
Камичи открыл замок и отступил назад, давая Акире возможность обследовать комнату.
Акира, вернувшись, коротко кивнул Камичи, затем повернулся к Сэвэджу и поднял брови.
— Может быть, вы…
— Да.
По стандартам отелей, обслуживающих богатую публику, и даже по любым стандартам, комната была крайне простой. Непокрашенная батарея. Тусклая лампочка под потолком. Единственное окно было закрыто дешевыми занавесками. Пол — потертый, сосновый. Кровать — узкая, провисшая, покрытая очень старым пледом ручной работы. В ванной — съемный душ на зажиме над тусклыми кранами. Запах плесени казался всепроникающим. Телевизора не оказалось, хотя телефон был — старый, огромный черный гроб с диском вместо кнопок.
Сэвэдж открыл единственный шкаф. Неглубокий, распространяющий запах плесени. Потом подошел к следующей двери, находящейся возле окна с батареей. Выглянув на улицу, увидел небольшой балкон. Прожектора, установленные по бокам здания, отражались в небольшом овальном озере прямо под окном. Справа возвышались скалы. Слева выдвигался пандус. Перед гладью темная тропа вела прямо к соснам, вверх и к темному обрыву; кожа у Сэвэджа на голове стала съеживаться.
Он вышел из комнаты.
— Как вы находите комнату моего хозяина? — спросил Акира.
— Если ему нравится чувствовать себя в спортивном лагере…
— Спортивном ла…?
— Шутка.
— Ага. Конечно. — Акира выдавил улыбку.
— Я имел в виду то, что комната явно не шикарная. Большинство моих клиентов отказались бы жить в такой.
— Мой хозяин во всем предпочитает простоту.
— Разумеется, желания Камичи-сана — закон. — Сэвэдж поклонился своему нанимателю. — Меня тревожит балкон и другие балконы. Слишком просто перебраться с одного на другой и проникнуть таким образом в номер.
— Балконы на этой стороне принадлежат нашим комнатам, и, как я уже упоминал, в отеле трое других гостей, — сказал Акира. — Которым, как и их телохранителям, можно доверять безоговорочно. Остальные принципалы — компаньоны моего хозяина. Не предвидится никаких осложнений.
— Меня также беспокоят деревья на другом берегу озера. Сейчас я не могу разглядеть, что творится в этой глуши, но ночью, когда отель ярко освещен, оттуда можно увидеть в окне фигуру Камичи-сана.
— Стрелок-снайпер? — покачал Акира головой.
— Я приучен размышлять подобным образом.
— Хозяин одобряет осторожность, но говорит, что сейчас нет оснований опасаться за его жизнь. Чрезвычайные меры здесь ни к чему.
— Но…
— Сейчас мой хозяин примет ванну.
Принятие ванны для японцев является одним из наиболее приятных ритуалов. Потому что, как знал Сэвэдж, купание — не просто очищение. Сначала Камичи наполнит ванну водой и будет скрести тело. Потом выпустит воду, вымоет ванну, вновь наполнит и будет париться, чтобы затем произвести ритуал несколько раз подряд.
— Как угодно, — сказал Сэвэдж, — хотя вряд ли он найдет здешнюю воду такой температуры, к какой привык в Японии. — Ему запомнился тот факт, что японцы моются в воде, которую большинство европейцев и американцев посчитало бы крутым кипятком.
Акира пожал плечами.
— Человек всегда должен быть готов к неудобствам во время путешествия. А вот вам не помешало бы научиться наслаждаться импозантностью здешних мирных мест. Пока хозяин будет принимать ванну, я закажу обед. Когда Камичи-сан будет готов отойти ко сну, я разрешу отдохнуть вам.
Камичи поднял чемоданы, оставив Акире свободными руки и на этот раз. Кивнув Сэвэджу, Акира проследовал за своим хозяином в номер и запер дверь.
Сэвэдж стоял не шелохнувшись. Оставшись в одиночестве, он стал более остро воспринимать тишину в отеле. Взглянул на чемоданы — свой и Акиры. Потом перевел взгляд на молчаливые двери по всему коридору и заметил на стенах фотографии: старинные, выцветшие картинки окруженного скалами озера еще до того, как здесь был выстроен отель, бородатых мужчин и женщин в капорах, сидящих в ландо, — все из другого века — и пикники давно умерших семей, расположившихся у края воды.
И снова он почувствовал тревогу. Повернувшись налево, он принялся рассматривать верхнюю площадку королевской лестницы. Еще дальше влево тянулся по крайней мере ярдов на сто пустынный коридор. Повернувшись направо, Сэвэдж просмотрел другой участок коридора, где, доходя до ниши, забитой старинными креслами-качалками, он исчезал за поворотом.
Сэвэдж осторожно прошел к тому месту, где его выгодная позиция полностью сводилась на нет. В нише он увидел, что дальше коридор делает крутой поворот по направлению к главному входу в отель, а затем еще один резкий поворот, который ярдов на сто проходит по длине всего отеля… И та часть коридора казалась еще более одинокой, и не только потому, что в нем как бы собирались удушливые образы прошлого, но из-за нервирующего ощущения временной ловушки, другого измерения, из которого нет и не может быть выхода.
Сэвэдж почувствовал, как холодок лег ему на плечи.
10
Двумя часами позже Сэвэдж улегся на проседающий матрас кровати и принялся читать буклет, найденный на столике возле постели.
Мэдфорд Гэпский Горный Приют, оказывается, имел настолько удивительную историю, что это отчасти объясняло ощущение нереальности места. В 1870 году меннонитская чета, владевшая фермой неподалеку, взобралась на гору Мэдфорд и с изумлением обнаружила, что, оказывается, вершина представляет собой плоский “стол”, в центре которого лежит озерцо, наполняемое весной вешними водами. Местечко казалось облюбованным самим богом.
На том месте, где сейчас находился вестибюль отеля, они выстроили хижину и пригласили другие меннонитские семьи молиться и превозносить райскую красоту, отыскавшую место на грешной земле. Но оказалось так, что паломников пришло огромное множество, так что хижине потребовались пристройки, а когда о приюте услышали аутсайдеры, то коммуна решила сделать следующие пристройки к основному зданию, чтобы они смогли принять всех нуждающихся в отдыхе, которые, вполне возможно, в будущем нашли бы утешение в меннонитской вере.
В 1910 году случайный пожар уничтожил первые постройки и пристройки. К тому времени чета, обнаружившая озеро, уже отошла в мир иной. Сыновья и дочери почивших, пребывая в то время у кормила, решили перестроить приют заново. Но, являясь фермерами, они поняли, что без помощи им не обойтись. Они наняли менеджера и архитектора из Нью-Йорка, который давным-давно оставил свою профессию, не выдержав городского гнета. Архитектор перешел в меннонитскую веру и посвятил себя и свою жизнь Горному Приюту.
Но интуиция горожанина из Нового Вавилона подсказала ему, что приют должен отличаться от всего, что видено людьми в других городах, быть единственным в своем роде, чтобы необращенные прониклись духом меннонитской веры и смогли преспокойно оставить за порогом нагар и отчаяние мирской жизни и, отправившись в Пенсильванию, заплатить за подъем на гору и увидеть озеро, являющееся величием Господа.
Поэтому каждую пристройку он делал в другом стиле, и когда предприятие стало процветать, здание начало удлиняться и удлиняться и наконец протянулось почти на двести пятьдесят ярдов. Гости приезжали сюда даже из Сан-Франциско и тому подобной глуши и ежегодно заказывали одни и те же номера. Лишь в 1962 году владельцы отеля с неохотой разрешили провести телефонную связь в каждую комнату. Но так как в отеле все так же строжайше соблюдались меннонитские правила, радио и телевидение были запрещены. Божье искусство должно было привлекать внимание приезжающих. Танцы и карты, как разумеется, алкоголь и табак оставались в другом мире.
11
Последнее ограничение, судя по всему, было милостиво отменено по случаю приезда таинственных гостей, потому что на следующее утро, когда Сэвэдж проводил Камичи на первый этаж отеля, в огромном зале его ждали трое мужчин, причем двое из них курили.
Зал был уставлен огромными деревянными колоннами, подпиравшими толстые поперечины. Окна выходили направо, налево и прямо, открывая вид на портики, озеро, лесистые обрывы. Солнечный свет заливал пространство. В обширном камине прогорали бревна, разгоняя теплом утреннюю прохладу. В одном углу стоял рояль. По всей комнате были расставлены кресла-качалки. Но что в первую очередь привлекло внимание Сэвэджа, так это огромный стол для переговоров, расположенный посередине комнаты: рядом с ним стояло трое мужчин. Камичи двинулся вперед.
Как и японцу, остальным было далеко за пятьдесят. Они носили дорогие костюмы и обладали зоркими глазами первоклассных бизнесменов или дипломатов. Один из мужчин был американцем, второй испанцем, третий итальянцем. Они либо игнорировали японские обычаи, либо не собирались подчиняться восточным правилам поведения, потому что вместо поклонов пожали Камичи руку. После обмена любезностями все расселись: по двое с каждой стороны стола. Исчезли вымученные улыбки. Началось трезвое обсуждение.
Сэвэдж остался у входа в зал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56