Большинство даже не понимало, чем же он привлек их внимание. Увечных, причем намного более запоминающейся внешности, в Гунархторе хватало; здесь вообще привыкли к странностям, на них уже давно не обращали внимания. Тогда почему? Даже те, кто задавался таким вопросом, ответа не находили — ибо странный дорожник к тому времени успевал куда-то исчезнуть прежде, чем любопытствующий мог бы адресовать ему этот вопрос.…Так он шел, щедрыми горстями расплескивая вокруг себя беспокойство, и наконец остановился у входа в храм Одноокому. В тот самый, который выстроил когда-то Ловчага. * * * Ночь. Костер. Темные силуэты вокруг пламени.— Странный ты какой-то килларг, — ворчит грузная фигура, до сей поры скрывавшаяся в тени папоротниковых зарослей. — Вот слушаю тебя и не пойму: то ли ты шарлатан, то ли гений. Сказываешь не так, как обычные килларги, — но — разорви тебя ракоскорпион! — красиво сказываешь!— А гений всегда немножко шарлатан, — лукаво топорщит вибриссы note 6 Note6
Вибриссы (лат. vibrissae от vibro — «колеблюсь, извиваюсь») — видоизмененные волосы, играющие роль дополнительных органов осязания, располагаются в т. ч. и на передней части головы (например, то, что некоторые ошибочно называют «усами» у котов).
килларг. — Правду я говорю, Избавитель?— Врешь ты все, — лениво откликается тот. — Но складно врешь. Знаешь ведь наверняка, что было все не так.— Да кто уж сейчас помнит, как оно было, — неожиданно роняет еще один кхарг. У этого — невероятно длинные желтые клыки, которые тускло сверкают в бликах от костра.И кажется почему-то, что именно он как раз помнит. И очень хорошо. * * * Брюхач в тот день отвечал за главную лестницу — ту, что предназначена для торжественных церемоний, ту, которая выводит на единственную площадь в Гунархторе. «Лестница, — ворчливо любил повторять Безволосый, — важнейшая часть холма Господнего, считайте, лицо его. И следует с особым тщанием заботиться о нем».Ну, понятно, почему Безволосый так говорит. Он — здешний главный храмовник, ему-то что. Не он будет, виляя задом, ступеньки вычищать. Он, наверное, даже не знает, что ступенек у лестницы ровно восемьдесят восемь, что больше половины из них потрескались (хоть и каменные!) и что в трещинах этих, будь они неладны, гнездятся лишайники, сорняки и прочий мусор. Попробовал бы Безволосый выковырять всю эту дрянь оттуда! Мало бы не показалось! И разговаривал бы он тогда о лестнице в другом тоне.Хотя, конечно, прав он… Лестница — лицо храма. А Брюхач явился в холм Господен не затем, чтобы злиться на служителей Его, а чтобы самому стать одним из них — во славу Одноокого. Смирением успокоить страсти свои, уравновесить неблагие деяния свои. И еще — отблагодарить Господа за тот куш, который удалось сорвать в последней сделке.А все-таки не привык Брюхач к тяжелой работе, не привык! Вот и спина уже ноет, и шерсть вся в пыли вывалялась, подсохла коркой и давит на плечи. Ничего страшного не случится, если он разогнется и переведет дыхание. Да и время сейчас послеобеденное, Безволосый наверняка молится в своей келье Господу и — благодарение Ему — не заметит поблажки, которую позволяет себе Брюхач.Дежурный жрец поднялся на ноги, встряхнулся всем телом, чтобы хоть немного размять ноющие мышцы, и оглядел толпу. Кхаргов сегодня на площади было мало. Ну что ж, ничего странного — это завтра, в день Избавителя, народ запрудит улицы, а сейчас… Вон, шагает хмуро неудачливый продавец спинных и брюшных щеток — небось, мало выторговал. Ну, еще парочка кхаргов-зверей поспешают куда-то по приказу своего хозяина да дорожник странный замер у дальнего края площади. И откуда только такие типчики являются! Наверняка ведь изгнанный из селения, нечистый — а все туда же, к кхаргам, в приличное, можно сказать, общество! Знает, что здесь можно жить беспрепятственно и что прошлое свое он, почитай, оставил за городскими стенами; знает — и пользуется этим! А была бы воля Брюхача, он бы таких в три шеи!..Одноглазый дорожник как будто учуял резкий презрительный запах, который сейчас издавал дежурный жрец. Резко повернулся, перехватил взгляд Брюхача— и тот уже не смог ничего с собой поделать, вытянулся в струнку и едва не поджал хвост.С трудом отвернулся («Да кто ж ему позволял так пялиться, это же просто неприлично! Не будь я должен смиренно нести бремя дежурного жреца, уж показал бы этому недовылупленнику!..») — а отвернувшись, продолжал заниматься ступенями. Жаль только, одноглазый дорожник-изгой никак не шел из головы.А потом до слуха Брюхача донеслось мерное постукивание когтей по камню. «Неужели этот селюк осмелился вот так запросто подниматься по парадной лестнице?!» Он в негодовании обернулся — и клык к клыку столкнулся с одноглазым дорожником.— Приветствую, — сказал тот мощным голосом, почему-то напомнившим Брюхачу летнюю грозу. — Хочу спросить.— Да, я слушаю тебя, уважаемый, — осторожно произнес дежурный жрец. Теперь он уже жалел, что Безволосый спит. Помощь храмовника, кажется, пришлась бы здесь как нельзя кстати.— Скажи, правда, что жители сего города обычно собираются на этой площади, что перед храмом?Брюхач недоуменно сморгнул, встретился взглядом с единственным глазом дорожника и закашлялся:— То есть? Зачем собираются?— Разные случаи бывают, — вкрадчиво произнес прохожий, словно на что-то намекая.— Ну-у… — Брюхач все еще пытался принюхаться к дорожнику, но тот пах лишь горелым мясом и такой властной уверенностью, что страшно становилось и шерсть сама собой дыбилась на загривке. — Вообще-то да, здесь и собираются.— А говорящий располагается у входа, на во-он той площадке, так?— Совершенно верно. Но, позволь…— Отлично. Теперь отправляйся в храм и вели всем служителям, которые сейчас там есть, прийти сюда.Брюхач шевельнул кончиком хвоста, пытаясь скрыть свою растерянность. Дорожник явно имел в виду храмовников, а тем, как известно, что-либо велеть… да Брюхач потом всю жизнь будет эту проклятую лестницу языком вылизывать и собственной шерстью полировать!— Зачем? — спросил он со всею учтивостью, на которую был способен. Как-то очень кстати Брюхач вспомнил, что одноглазый, собственно, — никто и что пришелец не имеет права здесь распоряжаться. А вот он, дежурный жрец, очень даже имеет.— Затем что я буду говорить от имени Одноокого — и во славу Его.Так-то! Ни много ни мало, «от имени Одноокого». Впору и впрямь идти звать— только не храмовников и не дежурных жрецов, а стражей порядка.Кхарги — народ истово верующий, но и среди них попадаются безбожники. И с оными поступают со всей строгостью, которую те заслужили своим поведением. Как минимум — изгоняют с родной земли; если же безбожник словами и деяниями оскорбил Одноокого, его предают смерти. Таких кхаргов считают даже не зверьми, а чем-то худшим и более страшным. И…«И это объясняет многое, — подумал Брюхач, стоя на неподметенной ступени храма и чувствуя, как поневоле дергается уголок верхней губы и в глотке бьется яростный рык. — И запахи, и вид этого дорожника — все понятно. Так и есть, это худший из изгоев, который…»— Чего ты ждешь? — сурово спросил одноглазый.— Одну минуту…Но когда Брюхач наконец отыскал Безволосого и остальных храмовников, и рассказал, что к чему, и убедил их, что дело достаточно серьезное, — и когда наконец они, вооружившись кто чем, оказались у площадки, венчавшей парадную лестницу, — стало ясно, что слишком поздно. Одноглазый не стал ждать ни минуты. Он успел не просто начать свою речь, но и даже собрал на площади небольшую толпу, которая все разрасталась и разрасталась.— Я же говорил! — сдавленно прорычал Брюхач. — Ведь говорил же, чтобы поторопились! Вот!.. — он обвиняюще указал на дорожника-изгоя.— А что «вот»? — флегматично произнес Безволосый.Брюхач просто обмер от такого безразличия.— Но ведь этот безбожник глумится над Господом нашим, Однооким!— А с чего ты взял, Брюхач, что он глумится? — в голосе Безволосого явственно звучала презрительность, да и пах сейчас храмовник так же. Брюхач был одним из богатейших кхаргов Гунархтора, а Безволосый богачей терпеть не мог, ибо считал, что те наживаются на селянах и простых кхаргах-ремесленниках.— Но…— Ты хоть послушай, что он говорит.И впрямь, одноглазый дорожник, оказывается, вовсе не поносил Господа. Даже наоборот, восхвалял Его! А ведь, по сути, это может делать каждый, достаточно лишь на время стать жрецом. Конечно, вот так, посреди бела дня, в неустановленный срок… — непорядок! Но — ничего предосудительного, если задуматься.«Ничего предосудительного»?! Уже через пару минут все они, и дежурные жрецы, и храмовники, переменили свое мнение! Ибо в восхвалениях Одноокому дорожник не забыл и о себе.— Что он несет?! — шептал возмущенный Брюхач.— Да как же так?!.. — вторил Рыболюб, еще один из дежурных жрецов.А чужак тем временем вещал о том, что он, дескать, избран Господом, чтобы быть Голосом Его и пророком Его и помочь народу Его зажить так, как народ сей того достоин.— Гнать его отсюда! — прорычал Брюхач. — Пускай дежурные берутся за дубинки и… — кажется, толстосум напрочь забыл, что ведь и сам-то является дежурным жрецом.— Стойте! — в голосе и запахах Безволосого презрение и ярость хлестали через край. — Неужели вы не понимаете?! Сейчас просто выгнать его нельзя — тогда в глазах толпы он станет страдальцем. Кое-кто непременно сочтет, что этот выскочка прав.— Какое нам дело до мнения каких-то там селюков или кхаргов-зверей?! — хлестнул себя хвостом по бедрам Брюхач. — Нам нужно избавиться от безбожника и сделать это…— …с максимальной пользой для храма и минимальным ущербом для него же, — завершил старый храмовник. — Не бороться с выскочкой, но высмеять его и тем самым унизить в глазах толпы — вот что нам нужно!— Каким же образом…— Сейчас покажу. — Безволосый шагнул наружу и оказался рядом с одноглазым.— Здравствуй, дорожник.— Здравствуй, — обернулся тот. — Вы, служители Господа нашего, наконец решили присоединиться к слушающим? Странно, что вы так долго сомневались — странно, что вы вообще сомневались. Ведь ты — храмовник, ты постоянно приближен к Одноокому и должен бы почувствовать, что происходит. Да и дежурные жрецы — они ведь на время своего святого служения становятся равны тебе в восприимчивости относительно проявлений Господних.— Проявления Господни — во всем, — веско проронил Безволосый. Поразительно, но при этом он чувствовал нечто такое… почти неуловимое… Как знать, возможно, перед ним стоял сейчас не совсем простой кхарг… — Ты же утверждаешь, что избран Господом, дабы быть Голосом Его. Наверное, ты можешь привести и доказательства своей избранности, так?— Каких же доказательств ты хочешь, храмовник?— Чего-либо более весомого, чем твои слова.— Хорошо, Безволосый. Если ты настаиваешь… Я — Голос Его, поэтому по-прежнему буду пользоваться словами, но сделаю их более весомыми. Ты ведь не знаешь меня, правда? Раньше мы никогда не встречались? — дождавшись от храмовника согласного кивка, он повернулся к толпе: — А есть ли кто-нибудь среди вас, кто бы знал меня прежде? — Кхарги нестройно выкрикивали «нет!» и качали головами. — Ну вот, — сказал тогда чужак, — выходит, и я никого из вас не знаю. Однако сейчас я готов любому, кто пожелает, рассказать о нем все, абсолютно все, что только с ним произошло в жизни. И начну, пожалуй, с тебя, Безволосый, раз уж ты так жаждал доказательств. Надеюсь, никто не против?Храмовник подумал, что ни улыбка, ни запах одноглазого ему совсем не нравятся. Дальнейшее же вообще напоминало дурной сон, один из тех многих, что снились Безволосому ночь за ночью, и от которых он неизменно просыпался с криком ужаса.— Ты, Безволосый, раньше носил другое имя. И в этом нет ничего удивительного, многие из кхаргов меняются — и вслед за ними меняются их запахи и имена. Твое прежнее было «Мечтатель», правильно? Хорошее имя. Красивое. Ведь и город наш — Город Мечты. Наверное, поэтому ты пришел сюда, когда стал дорожником… вернее, когда стал изгнанником. Да-да, изгнанником — ведь мечты, Безволосый, не всегда бывают безопасными. Даже те из них, которые, казалось бы, способны нести только радость и добро, на самом деле приводят к разрушениям. Так было и с твоими мечтами, Безволосый. Кстати, возможно, твоему воспитателю следовало бы назвать тебя не Мечтателем, а Рассеянным. Это звучало бы не так красиво, но во всяком случае больше отвечало бы действительности. Ведь обычно мечтатели рассеянны — если, конечно, они не пытаются хоть иногда воплощать свои мечтания в жизнь. А ты… ты не пытался. Зачем? Довольно было и того, что у тебя имелись мечты, нечто, что принадлежало лишь тебе и никому больше. И мечты настолько завладели тобой (а может, дело еще и в тех благовониях, составленных из специальных травок и грибов?..), что ты однажды уронил фонарь на кровлю дома — своего дома! Ну а уж когда крыша занялась, пламя перекинулось и на остальные дома. Ты пытался погасить огонь, ты даже весь обгорел там — но ничего не спасло деревню. И когда на пепелище собрались твои одновылупленики, ты не остался вместе с ними, нет. Это никак не соответствовало твоим склонностям: ты не хотел ничего строить заново, ты не пожелал искупить вину обычным путем. Ты предпочел сделать из себя изгнанника, мол, все равно ведь выгоните, так я лучше сам, добровольно, — и ты ушел из сожженной тобою деревни, дабы страдать в гордом одиночестве и упиваться этим одиночеством, как прежде упивался запахом тех травок и грибов. Ты пришел в Гунархтор и стал храмовником — и здесь, возможно, немного поумнел, но по сути своей остался тем же самым Мечтателем. Ты лелеешь свое горе и свою вину, и ты мечтаешь о том, чтобы умереть мученической смертью, ибо не желаешь жить и сносить тяготы жизненные активно, как то подобало бы делать воину и мужчине. Вот то, что я могу о тебе рассказать, Безволосый. Правда ли это?И чужак улыбнулся еще раз.Храмовник сглотнул и нервно шевельнул хвостом, потом сообразил, что вот-вот подожмет его, и усилием воли заставил себя не делать этого. Поджатый хвост — признак покорности и страха, и хотя Безволосый был сейчас напуган до ужаса, демонстрировать сие он не собирался. Покоряться — тем более.— Да, это правда. Но что ты хочешь доказать ею? То, что однажды проходил через мою деревню и там услышал историю Мечтателя, а потом решил наведаться в Гунархтор и разыграть меня?Чужак захохотал, откровенно потешаясь над Безволосым.— Ну что же, — пожал он плечами, — я готов точно так же рассказать о любом другом кхарге. Кто хочет проверить, что я не шарлатан, пускай выходит сюда. Или даже нет, тогда ты, Безволосый, наверняка обвинишь меня в подставном участнике проверки. Лучше сам выбери любого из присутствующих, мне все равно. Можешь выбрать двух, трех, десятерых — я расскажу о любом из них. Как ты думаешь, много ли деревень я должен был обойти, чтобы знать все о каждом гунархторце? Не спеши с ответом, ибо я знаю точно так же о любом другом кхарге. Вернее, не совсем так. Я могу получить знание о любом из них, ибо Господь говорит моими устами и Он вкладывает в них нужные слова. Мне не нужно ходить в твою деревню, Безволосый, чтобы знать, что ежемесячно ты отсылаешь туда сэкономленные деньги, одежду и кое-какие бытовые вещицы, дабы этим хоть как-нибудь загладить свою вину. Еще полчаса назад я не знал этого, но когда ты стоял у меня за спиной и перешептывался с Брюхачом и Рыболюбом, знания пришли ко мне.Он обвел пристальным взглядом своего единственного глаза толпу:— Так кто же будет следующим? * * * В костре неожиданно громко трещит одно из поленьев. Кхарг с длинными желтыми клыками вздрагивает и оглядывается по сторонам. Похоже, он на некоторое время позабыл о яви и совсем не слушал рассказчика.А тот, задумчиво глядя в языки пламени, продолжает неспешно ткать узор повествования. * * * Явив гунархторцам чудо, дорожник все же видел, что не все верят ему. Однако кхарги предпочли смолчать, надеясь, что вместо них рассудит само время; да и Одноокий вряд ли позволил бы богохульнику долго ходить по земле… если тот, конечно, богохульник.Голос Господен проповедовал до самого вечера. И слова его впечатлили и привлекли на его сторону многих, но еще большее количество кхаргов привели в смятение. Особенно же беспокоился Хитромудрый — правитель Гунархтора. Подозревал он, что явление пророка может быть угрозой его власти; но не зря Хитромудрый получил свое имя. И вот, когда уже стемнело и первые звезды зажглись над городом, в храм с черного хода явился кхарг, посланный Хитромудрым. Звали этого кхарга Сладкоязыкий, и был он самым верным прислужником градоправителя. Когда Голос Господен прервал свою речь, чтобы отдохнуть и попить воды, Сладкоязыкий предупредительно подал ему чашу. И даже не обиделся, когда храмовники потребовали у Сладкоязыкого прежде самому испить из нее.Но, к удивлению и храмовников, и Сладкоязыкого, Голос Господен заявил, что в том нет необходимости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Вибриссы (лат. vibrissae от vibro — «колеблюсь, извиваюсь») — видоизмененные волосы, играющие роль дополнительных органов осязания, располагаются в т. ч. и на передней части головы (например, то, что некоторые ошибочно называют «усами» у котов).
килларг. — Правду я говорю, Избавитель?— Врешь ты все, — лениво откликается тот. — Но складно врешь. Знаешь ведь наверняка, что было все не так.— Да кто уж сейчас помнит, как оно было, — неожиданно роняет еще один кхарг. У этого — невероятно длинные желтые клыки, которые тускло сверкают в бликах от костра.И кажется почему-то, что именно он как раз помнит. И очень хорошо. * * * Брюхач в тот день отвечал за главную лестницу — ту, что предназначена для торжественных церемоний, ту, которая выводит на единственную площадь в Гунархторе. «Лестница, — ворчливо любил повторять Безволосый, — важнейшая часть холма Господнего, считайте, лицо его. И следует с особым тщанием заботиться о нем».Ну, понятно, почему Безволосый так говорит. Он — здешний главный храмовник, ему-то что. Не он будет, виляя задом, ступеньки вычищать. Он, наверное, даже не знает, что ступенек у лестницы ровно восемьдесят восемь, что больше половины из них потрескались (хоть и каменные!) и что в трещинах этих, будь они неладны, гнездятся лишайники, сорняки и прочий мусор. Попробовал бы Безволосый выковырять всю эту дрянь оттуда! Мало бы не показалось! И разговаривал бы он тогда о лестнице в другом тоне.Хотя, конечно, прав он… Лестница — лицо храма. А Брюхач явился в холм Господен не затем, чтобы злиться на служителей Его, а чтобы самому стать одним из них — во славу Одноокого. Смирением успокоить страсти свои, уравновесить неблагие деяния свои. И еще — отблагодарить Господа за тот куш, который удалось сорвать в последней сделке.А все-таки не привык Брюхач к тяжелой работе, не привык! Вот и спина уже ноет, и шерсть вся в пыли вывалялась, подсохла коркой и давит на плечи. Ничего страшного не случится, если он разогнется и переведет дыхание. Да и время сейчас послеобеденное, Безволосый наверняка молится в своей келье Господу и — благодарение Ему — не заметит поблажки, которую позволяет себе Брюхач.Дежурный жрец поднялся на ноги, встряхнулся всем телом, чтобы хоть немного размять ноющие мышцы, и оглядел толпу. Кхаргов сегодня на площади было мало. Ну что ж, ничего странного — это завтра, в день Избавителя, народ запрудит улицы, а сейчас… Вон, шагает хмуро неудачливый продавец спинных и брюшных щеток — небось, мало выторговал. Ну, еще парочка кхаргов-зверей поспешают куда-то по приказу своего хозяина да дорожник странный замер у дальнего края площади. И откуда только такие типчики являются! Наверняка ведь изгнанный из селения, нечистый — а все туда же, к кхаргам, в приличное, можно сказать, общество! Знает, что здесь можно жить беспрепятственно и что прошлое свое он, почитай, оставил за городскими стенами; знает — и пользуется этим! А была бы воля Брюхача, он бы таких в три шеи!..Одноглазый дорожник как будто учуял резкий презрительный запах, который сейчас издавал дежурный жрец. Резко повернулся, перехватил взгляд Брюхача— и тот уже не смог ничего с собой поделать, вытянулся в струнку и едва не поджал хвост.С трудом отвернулся («Да кто ж ему позволял так пялиться, это же просто неприлично! Не будь я должен смиренно нести бремя дежурного жреца, уж показал бы этому недовылупленнику!..») — а отвернувшись, продолжал заниматься ступенями. Жаль только, одноглазый дорожник-изгой никак не шел из головы.А потом до слуха Брюхача донеслось мерное постукивание когтей по камню. «Неужели этот селюк осмелился вот так запросто подниматься по парадной лестнице?!» Он в негодовании обернулся — и клык к клыку столкнулся с одноглазым дорожником.— Приветствую, — сказал тот мощным голосом, почему-то напомнившим Брюхачу летнюю грозу. — Хочу спросить.— Да, я слушаю тебя, уважаемый, — осторожно произнес дежурный жрец. Теперь он уже жалел, что Безволосый спит. Помощь храмовника, кажется, пришлась бы здесь как нельзя кстати.— Скажи, правда, что жители сего города обычно собираются на этой площади, что перед храмом?Брюхач недоуменно сморгнул, встретился взглядом с единственным глазом дорожника и закашлялся:— То есть? Зачем собираются?— Разные случаи бывают, — вкрадчиво произнес прохожий, словно на что-то намекая.— Ну-у… — Брюхач все еще пытался принюхаться к дорожнику, но тот пах лишь горелым мясом и такой властной уверенностью, что страшно становилось и шерсть сама собой дыбилась на загривке. — Вообще-то да, здесь и собираются.— А говорящий располагается у входа, на во-он той площадке, так?— Совершенно верно. Но, позволь…— Отлично. Теперь отправляйся в храм и вели всем служителям, которые сейчас там есть, прийти сюда.Брюхач шевельнул кончиком хвоста, пытаясь скрыть свою растерянность. Дорожник явно имел в виду храмовников, а тем, как известно, что-либо велеть… да Брюхач потом всю жизнь будет эту проклятую лестницу языком вылизывать и собственной шерстью полировать!— Зачем? — спросил он со всею учтивостью, на которую был способен. Как-то очень кстати Брюхач вспомнил, что одноглазый, собственно, — никто и что пришелец не имеет права здесь распоряжаться. А вот он, дежурный жрец, очень даже имеет.— Затем что я буду говорить от имени Одноокого — и во славу Его.Так-то! Ни много ни мало, «от имени Одноокого». Впору и впрямь идти звать— только не храмовников и не дежурных жрецов, а стражей порядка.Кхарги — народ истово верующий, но и среди них попадаются безбожники. И с оными поступают со всей строгостью, которую те заслужили своим поведением. Как минимум — изгоняют с родной земли; если же безбожник словами и деяниями оскорбил Одноокого, его предают смерти. Таких кхаргов считают даже не зверьми, а чем-то худшим и более страшным. И…«И это объясняет многое, — подумал Брюхач, стоя на неподметенной ступени храма и чувствуя, как поневоле дергается уголок верхней губы и в глотке бьется яростный рык. — И запахи, и вид этого дорожника — все понятно. Так и есть, это худший из изгоев, который…»— Чего ты ждешь? — сурово спросил одноглазый.— Одну минуту…Но когда Брюхач наконец отыскал Безволосого и остальных храмовников, и рассказал, что к чему, и убедил их, что дело достаточно серьезное, — и когда наконец они, вооружившись кто чем, оказались у площадки, венчавшей парадную лестницу, — стало ясно, что слишком поздно. Одноглазый не стал ждать ни минуты. Он успел не просто начать свою речь, но и даже собрал на площади небольшую толпу, которая все разрасталась и разрасталась.— Я же говорил! — сдавленно прорычал Брюхач. — Ведь говорил же, чтобы поторопились! Вот!.. — он обвиняюще указал на дорожника-изгоя.— А что «вот»? — флегматично произнес Безволосый.Брюхач просто обмер от такого безразличия.— Но ведь этот безбожник глумится над Господом нашим, Однооким!— А с чего ты взял, Брюхач, что он глумится? — в голосе Безволосого явственно звучала презрительность, да и пах сейчас храмовник так же. Брюхач был одним из богатейших кхаргов Гунархтора, а Безволосый богачей терпеть не мог, ибо считал, что те наживаются на селянах и простых кхаргах-ремесленниках.— Но…— Ты хоть послушай, что он говорит.И впрямь, одноглазый дорожник, оказывается, вовсе не поносил Господа. Даже наоборот, восхвалял Его! А ведь, по сути, это может делать каждый, достаточно лишь на время стать жрецом. Конечно, вот так, посреди бела дня, в неустановленный срок… — непорядок! Но — ничего предосудительного, если задуматься.«Ничего предосудительного»?! Уже через пару минут все они, и дежурные жрецы, и храмовники, переменили свое мнение! Ибо в восхвалениях Одноокому дорожник не забыл и о себе.— Что он несет?! — шептал возмущенный Брюхач.— Да как же так?!.. — вторил Рыболюб, еще один из дежурных жрецов.А чужак тем временем вещал о том, что он, дескать, избран Господом, чтобы быть Голосом Его и пророком Его и помочь народу Его зажить так, как народ сей того достоин.— Гнать его отсюда! — прорычал Брюхач. — Пускай дежурные берутся за дубинки и… — кажется, толстосум напрочь забыл, что ведь и сам-то является дежурным жрецом.— Стойте! — в голосе и запахах Безволосого презрение и ярость хлестали через край. — Неужели вы не понимаете?! Сейчас просто выгнать его нельзя — тогда в глазах толпы он станет страдальцем. Кое-кто непременно сочтет, что этот выскочка прав.— Какое нам дело до мнения каких-то там селюков или кхаргов-зверей?! — хлестнул себя хвостом по бедрам Брюхач. — Нам нужно избавиться от безбожника и сделать это…— …с максимальной пользой для храма и минимальным ущербом для него же, — завершил старый храмовник. — Не бороться с выскочкой, но высмеять его и тем самым унизить в глазах толпы — вот что нам нужно!— Каким же образом…— Сейчас покажу. — Безволосый шагнул наружу и оказался рядом с одноглазым.— Здравствуй, дорожник.— Здравствуй, — обернулся тот. — Вы, служители Господа нашего, наконец решили присоединиться к слушающим? Странно, что вы так долго сомневались — странно, что вы вообще сомневались. Ведь ты — храмовник, ты постоянно приближен к Одноокому и должен бы почувствовать, что происходит. Да и дежурные жрецы — они ведь на время своего святого служения становятся равны тебе в восприимчивости относительно проявлений Господних.— Проявления Господни — во всем, — веско проронил Безволосый. Поразительно, но при этом он чувствовал нечто такое… почти неуловимое… Как знать, возможно, перед ним стоял сейчас не совсем простой кхарг… — Ты же утверждаешь, что избран Господом, дабы быть Голосом Его. Наверное, ты можешь привести и доказательства своей избранности, так?— Каких же доказательств ты хочешь, храмовник?— Чего-либо более весомого, чем твои слова.— Хорошо, Безволосый. Если ты настаиваешь… Я — Голос Его, поэтому по-прежнему буду пользоваться словами, но сделаю их более весомыми. Ты ведь не знаешь меня, правда? Раньше мы никогда не встречались? — дождавшись от храмовника согласного кивка, он повернулся к толпе: — А есть ли кто-нибудь среди вас, кто бы знал меня прежде? — Кхарги нестройно выкрикивали «нет!» и качали головами. — Ну вот, — сказал тогда чужак, — выходит, и я никого из вас не знаю. Однако сейчас я готов любому, кто пожелает, рассказать о нем все, абсолютно все, что только с ним произошло в жизни. И начну, пожалуй, с тебя, Безволосый, раз уж ты так жаждал доказательств. Надеюсь, никто не против?Храмовник подумал, что ни улыбка, ни запах одноглазого ему совсем не нравятся. Дальнейшее же вообще напоминало дурной сон, один из тех многих, что снились Безволосому ночь за ночью, и от которых он неизменно просыпался с криком ужаса.— Ты, Безволосый, раньше носил другое имя. И в этом нет ничего удивительного, многие из кхаргов меняются — и вслед за ними меняются их запахи и имена. Твое прежнее было «Мечтатель», правильно? Хорошее имя. Красивое. Ведь и город наш — Город Мечты. Наверное, поэтому ты пришел сюда, когда стал дорожником… вернее, когда стал изгнанником. Да-да, изгнанником — ведь мечты, Безволосый, не всегда бывают безопасными. Даже те из них, которые, казалось бы, способны нести только радость и добро, на самом деле приводят к разрушениям. Так было и с твоими мечтами, Безволосый. Кстати, возможно, твоему воспитателю следовало бы назвать тебя не Мечтателем, а Рассеянным. Это звучало бы не так красиво, но во всяком случае больше отвечало бы действительности. Ведь обычно мечтатели рассеянны — если, конечно, они не пытаются хоть иногда воплощать свои мечтания в жизнь. А ты… ты не пытался. Зачем? Довольно было и того, что у тебя имелись мечты, нечто, что принадлежало лишь тебе и никому больше. И мечты настолько завладели тобой (а может, дело еще и в тех благовониях, составленных из специальных травок и грибов?..), что ты однажды уронил фонарь на кровлю дома — своего дома! Ну а уж когда крыша занялась, пламя перекинулось и на остальные дома. Ты пытался погасить огонь, ты даже весь обгорел там — но ничего не спасло деревню. И когда на пепелище собрались твои одновылупленики, ты не остался вместе с ними, нет. Это никак не соответствовало твоим склонностям: ты не хотел ничего строить заново, ты не пожелал искупить вину обычным путем. Ты предпочел сделать из себя изгнанника, мол, все равно ведь выгоните, так я лучше сам, добровольно, — и ты ушел из сожженной тобою деревни, дабы страдать в гордом одиночестве и упиваться этим одиночеством, как прежде упивался запахом тех травок и грибов. Ты пришел в Гунархтор и стал храмовником — и здесь, возможно, немного поумнел, но по сути своей остался тем же самым Мечтателем. Ты лелеешь свое горе и свою вину, и ты мечтаешь о том, чтобы умереть мученической смертью, ибо не желаешь жить и сносить тяготы жизненные активно, как то подобало бы делать воину и мужчине. Вот то, что я могу о тебе рассказать, Безволосый. Правда ли это?И чужак улыбнулся еще раз.Храмовник сглотнул и нервно шевельнул хвостом, потом сообразил, что вот-вот подожмет его, и усилием воли заставил себя не делать этого. Поджатый хвост — признак покорности и страха, и хотя Безволосый был сейчас напуган до ужаса, демонстрировать сие он не собирался. Покоряться — тем более.— Да, это правда. Но что ты хочешь доказать ею? То, что однажды проходил через мою деревню и там услышал историю Мечтателя, а потом решил наведаться в Гунархтор и разыграть меня?Чужак захохотал, откровенно потешаясь над Безволосым.— Ну что же, — пожал он плечами, — я готов точно так же рассказать о любом другом кхарге. Кто хочет проверить, что я не шарлатан, пускай выходит сюда. Или даже нет, тогда ты, Безволосый, наверняка обвинишь меня в подставном участнике проверки. Лучше сам выбери любого из присутствующих, мне все равно. Можешь выбрать двух, трех, десятерых — я расскажу о любом из них. Как ты думаешь, много ли деревень я должен был обойти, чтобы знать все о каждом гунархторце? Не спеши с ответом, ибо я знаю точно так же о любом другом кхарге. Вернее, не совсем так. Я могу получить знание о любом из них, ибо Господь говорит моими устами и Он вкладывает в них нужные слова. Мне не нужно ходить в твою деревню, Безволосый, чтобы знать, что ежемесячно ты отсылаешь туда сэкономленные деньги, одежду и кое-какие бытовые вещицы, дабы этим хоть как-нибудь загладить свою вину. Еще полчаса назад я не знал этого, но когда ты стоял у меня за спиной и перешептывался с Брюхачом и Рыболюбом, знания пришли ко мне.Он обвел пристальным взглядом своего единственного глаза толпу:— Так кто же будет следующим? * * * В костре неожиданно громко трещит одно из поленьев. Кхарг с длинными желтыми клыками вздрагивает и оглядывается по сторонам. Похоже, он на некоторое время позабыл о яви и совсем не слушал рассказчика.А тот, задумчиво глядя в языки пламени, продолжает неспешно ткать узор повествования. * * * Явив гунархторцам чудо, дорожник все же видел, что не все верят ему. Однако кхарги предпочли смолчать, надеясь, что вместо них рассудит само время; да и Одноокий вряд ли позволил бы богохульнику долго ходить по земле… если тот, конечно, богохульник.Голос Господен проповедовал до самого вечера. И слова его впечатлили и привлекли на его сторону многих, но еще большее количество кхаргов привели в смятение. Особенно же беспокоился Хитромудрый — правитель Гунархтора. Подозревал он, что явление пророка может быть угрозой его власти; но не зря Хитромудрый получил свое имя. И вот, когда уже стемнело и первые звезды зажглись над городом, в храм с черного хода явился кхарг, посланный Хитромудрым. Звали этого кхарга Сладкоязыкий, и был он самым верным прислужником градоправителя. Когда Голос Господен прервал свою речь, чтобы отдохнуть и попить воды, Сладкоязыкий предупредительно подал ему чашу. И даже не обиделся, когда храмовники потребовали у Сладкоязыкого прежде самому испить из нее.Но, к удивлению и храмовников, и Сладкоязыкого, Голос Господен заявил, что в том нет необходимости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26